ГЛАВА 1. Государь-император Михаил Владимирович был некрасив лицом, но это редко кто замечал

Государь-император Михаил Владимирович был некрасив лицом, но это редко кто замечал. Недостаток он совершенно восполнял ясностью острого взгляда, умением жестом, позой, поворотом головы сказать более, чем словом, наконец, крепкой статью пятидесятилетнего мужчины, еще полного сил и готовности отдавать себя другим. Может быть, эта готовность и делала его хорошим самодержцем – более, чем что другое. И именно за нее можно было бы простить государю ошибки нынешнего царствования – если бы они были. Но в том-то и дело, что их не наблюдалось. Ни в верхах, при дворе и столичных салонах, ни в низах, у простолюдья, не находили, в чем упрекнуть нынешнего хозяина Белоземья. Разве что на окраинах, скученные китайцы, высокомерные ляхи, горячие, но ленивые турки силились изобрести жалобы на высочайшее имя – только ничего путного не выходило.

Получается просто идеальное какое-то царствование, размышлял Мурманцев, лежа в постели и глядя на портрет государя в полный рост. Портрет был небольшой, домашний и по ошибке повешен в спальне, вместо гостиной. Мурманцев не стал исправлять ошибку. Ему нравилось просыпаться под пристальным взглядом высочайшего куратора Императорской Рыцарской Белой Гвардии Академии. Этот взгляд как будто намекал на то, что недавнее прошение будет удовлетворено полностью и в самом скором времени. Государь запечатлен в парадном мундире Белой Гвардии – белоснежные китель и брюки, высокая белая фуражка с черным околышем, белые перчатки. Все из особой пылеотталкивающей ткани, чтобы не щеголять случайными пятнами грязи. Академия Белых Одежд – так ее называли вне стен. А внутри стен – Кадетский монастырь, еще с тех лет, когда академия была кадетским корпусом и увлекалась Лесковым.

Мурманцев повернул голову к спящей рядом жене. Осторожно убрал локон, упавший на румяную от сна щеку. Будить не стал – рано. Успеет еще навставаться на рассвете. Сейчас – отпуск, медовый месяц, приволье.

Так вот, об идеальном царствовании. Затишье – предвестник грозы. Обманчивое спокойствие вспухает изнутри хаосом бури, завываньем ветров. Сколько продлится эта безмятежная тишина?

Негромко хлопнула внизу дверь, шаркнули шаги. Полина, горничная, пришла ставить чайник, варить кофе для хозяина и чай для хозяйки. Завтрак принесут позже – из пансионной ресторации. Супруги сразу, как приехали, договорились, что столоваться будут отдельно, у себя. Зачем двоим светское общество в медовый месяц?

Мурманцев хотел уже вставать, как услышал стук. В дверь дома барабанили – негромко, но нетерпеливо, настойчиво. Что за пожар с утра пораньше, удивился он, накидывая шелковый халат и выходя из спальни. Стаси не проснулась – только перекатилась на опустевшую мужнюю половину, зарылась лицом в подушку.

Полина впустила торопыжку. Спускаясь по деревянной лестнице, Мурманцев слышал приглушенное «бу-бу-бу». Голос был незнаком. В интонациях, опять же, нетерпение.

– Что вам угодно? – окликнул он гостя сверху, как только тот появился в поле зрения – словно заразившись его торопливостью.

– Прошу покорнейше простить… э… мое внезапное вторжение. – Мужчина повернулся к Мурманцеву. С легким поклоном снял шляпу, какие носят обычно в деревне летом господские приказчики – почти плоскую, но с круто загнутыми по бокам узкими полями. – Извольте видеть, обстоятельства таковы, что… э… не терпят…

Он развел руками и удивленно посмотрел на шляпу, словно впервые держал ее в руках.

– Пока еще я ничего не вижу, – отозвался Мурманцев, недовольно разглядывая гостя. Однако и манеры у здешних приказчиков! Одет в шорты до колен, тонкую рубашку с короткими рукавами, бархатный жилет, коробочка телефона в кармане, на загорелых ногах сандалии с замшевыми ремешками. Мурманцев не любил щегольства в наемных работниках. Тем более голых волосатых ног прислуги. Впрочем, за весь месяц в пансионе это был первый такой франт. – Объяснитесь-ка, любезный, внятнее.

– Э… да. Дело вот в чем. – Шляпа была решительно отвергнута и перешла в руки Полины. – Позвольте представиться – здешний помещик Лутовкин. Павел Сергеич. Владелец этого пансиона. Э… к вам, господин Мурманцев, по безотлагательному делу…

Мурманцев куснул себя за кончик языка, поняв ошибку. Господин Лутовкин просто очень рассеянный человек. Или же его обстоятельства действительно таковы… гм, да… что и приказчичьей шляпе дозволяется обосноваться не на той голове.

– Павел Сергеич, душевно рад! – Мурманцев пошел гостю навстречу. – Вот уж месяц мы с женой дышим здесь воздухами, а с хозяином до сих пор не знакомы. Все управляющий да приказчики. Что ж вы не балуете вниманием отдыхающих ваших? Полина, неси-ка нам кофе в гостиную.

Лутовкин ответил на рукопожатие и отделался вздохом:

– Да все, знаете, дела, заботы. Гешефты, словом. Оглянуться некогда. Да тут еще уборочная. Я, извольте видеть, за своими крестьянами строго слежу. Да и как иначе. Я ж им как отец родной. Не доглядишь – в историю какую вляпают и себя, и меня заодно. Я ведь, собственно, к вам, сударь, для того и пришел.

Мурманцев увел гостя в комнаты. Полина звенела чашками, разливала из кофейника утреннюю горечь для бодрости духа и ясности ума.

– Вы уж извините, Павел Сергеич, вид мой – только с постели, гостей так рано не ждем. Жена еще и не вставала, – говорил Мурманцев, делая первый обжигающий глоток.

Лутовкин, тоже отхлебнув, замахал рукой:

– Господь с вами, Савва Андреич, это я с извинениями должен… Да ведь дело такое… – Он быстро, торопясь, опорожнил тремя глотками свою чашку и потянулся еще к кофейнику. В этот момент Мурманцев поверил, что господину Лутовкину в самом деле оглянуться некогда – очевидно, ставшая привычкой спешка не давала на это времени.

– По правде говоря, – начал он, – я не очень понял, что там случилось с вашими крестьянами и чем я могу помочь.

Павел Сергеевич, покрывшийся потом от двух взахлеб выпитых горячих чашек кофе, откинулся на спинку стула, достал из кармана шорт клетчатый платок и стал им обмахиваться.

– И жаркие же нынче погоды стоят. С утра раннего печет как в духовке. А с моей комплекцией из дому выйти не успеешь, как уже взопреешь.

Никакой такой особой комплекцией господин Лутовкин не отличался. Был чуть полноват, да и то можно списать на широкость в кости и не юношеский уже возраст. Ремень шорт подпирал едва намечающееся брюшко. А лицо скорее худое для такого тела. Бледность, не раскрашенная даже двумя чашками кофейной горечи, говорила о том, что господин Лутовкин за всеми своими гешефтами пренебрегает здоровьем… или о том, что крестьяне действительно «вляпали» его в пресерьезную историю.

Мурманцев ждал, неторопливо смакуя крепкий кофе без сахара.

– Я знаю, что вы сейчас не при исполнении, – вдруг выпалил Лутовкин, перестав махать своей тряпицей. – Но полиция этим делом заниматься не станет. То есть уже не стала. Заполнили формуляры, увезли тело в морг, кой-как осмотрели дом и сарай. Вскрытие, конечно, ничего нового не покажет. Делу венец, как говорится. Мужиков и допрашивать не стали – все ж ясно, куда яснее. А у меня, извольте видеть, кошки на душе. Когтями дерут. Чую я, – Павел Сергеич ударил себя в грудь платком, – на этом не кончится. Вот хоть режьте – не кончится. Раскопал он там что-то. Лихо раскопал. На свободе теперь лихо это гуляет. Боюсь я, Савва Андреич, – он навалился животом на стол и заглянул Мурманцеву в глаза, – на других перекинется. Мор пойдет. Вот так. Да. Помогите, сударь, Христом-Богом прошу.

– Так. – Мурманцев, внимательно выслушав, отставил чашку. – По порядку. Почему вы не обратитесь с официальной просьбой прислать к вам следователя Белой Гвардии?

– Сами ж знаете, Савва Андреич! Нужно подтверждение полиции. А наш Квасцов, извольте видеть, уперся рогом – чистый суицид и стечение обстоятельств, гвардейским здесь делать нечего. Подозрение у меня. – Лутовкин снова наклонился к Мурманцеву. – Покрывает он кого-то. Даже знаю кого.

– Кого?

– Полюбовницу свою. Он думает, никто ничего не видит. Дур-рак. Все видят – как он к своей ведьме ходит. У вас же это будет первая зацепка. Вот и не хочет он, чтоб здесь ваши стали дознаваться.

– Что, действительно ведьма? – Мурманцев поднял брови.

– Ведьма натуральная. Правда, не замечено за ней ничего такого. Из нынешних она – экстрасенсиха, прости, Господи. – Лутовкин широко перекрестился. – С печатью от Академии наук.

Мурманцев кивнул. Обычная практика среди чернокнижников и чародеев – получить свидетельство, что по заданию Академии наук занимаются научными экспериментами с тонкими энергиями, и регулярно отсылать отчеты. По этим отчетам велась какая-то статистика, и в самой Академии работало немало профессоров, защитившихся по теме «тонких взаимодействий». Белой Гвардии такое положение вещей было как кость в горле. Но наука в Империи обладала широкой автономией, сузить которую не могла пока даже Церковь.

Однако имелись и лазейки. Если до профессоров добраться трудно, то экстрасенсам приходилось жить с оглядкой. Иногда достаточно бывало и подозрения в растлении умов, чтобы лишить их неприкосновенного статуса «научных работников».

– Хорошо, – сказал Мурманцев. – А теперь, Павел Сергеич, попрошу подробнее про «труп» и «раскопал». Я что-то не вполне уловил суть.

Лутовкин налил себе еще кофе, но пить не стал. Принялся вздыхать и качать головой.

– Трагическая история. Извольте видеть, сударь, крепостной мой Иван Плоткин, работает у меня здесь на лодочной станции. Работал. Вы, может, и видели его. Серьезный, баловства за ним не водилось, и пил в меру. А с весны как шлея под хвост попала. В кладоискатели подался. Чуть не каждую ночь – туда, с лопатой и киркой.

– Куда?

– Ах, вы не знаете, верно. В наших краях, извольте видеть, местная легенда ходит. Уж полсотни лет ей. В начале царствования государя Владимира Романовича, после того как раздавили осиное гнездо при дворе, от Отступника оставшееся… кое-кто тогда бежать успел. А через здешние края, говорят, сам ближайший шептун Отступника пробирался на север, к морю. Там у него уж и корабль приготовлен был, за границу плыть.

– Да, я слышал эту историю. Вы хотите сказать, это здешние крестьяне повесили барона Чибиса?

– Наши, – с достоинством кивнул господин Лутовкин. – Отца моего мужички. Выследили супостата, встретили в леске. Что уж он там делал со своими гайдуками, только черт знает. Место, извольте видеть, очень нехорошее. Поганое, прямо сказать, место. Крестьяне-то его стороной обходят, а Чибиса занесло. Не иначе как черт и водил. А мужики у нас крепкие, не слабого десятка. Когда те возвратились на большак, окружили их, молодцев разоружили да повязали. Чибиса, не долго думая, вздернули на суку. Гайдуки же взмолились, откупиться хотели. Зарыли они-де в леске сундук здоровый. Что в сундуке, не ведают. Но, надо думать, богатство немереное. Было у супостата время скопить наворованное, под боком-то у Отступника. Мужики, про сундук услыхав, дурную славу леска мигом позабыли. Отправились выкапывать. Да не тут-то было. То ли гайдуки соврали, то ли места не нашли. Словом, подвесили обоих рядышком с хозяином. История знатная была, до столицы дошла. Но мужиков трогать не стали. Суд Божий свершился, да и дело с концом. А сундук у них в памяти крепко засел. С тех пор кто-нибудь да начинает там копать, помолясь и перекрестясь от нечистого. Ну а он пугает всяко. То огни там летают, то призраки белые ходят, то еще чего.

Павел Сергеич запил свой рассказ остывшим кофе, залпом осушив чашку.

– Что же откопал ваш Плоткин? – Мурманцева история заинтересовала.

Лутовкин покрутил головой.

– Никто не знает. Но что откопал – верно. Нечисть какую разбудил там. Извольте видеть: три недели назад его сын старший, мальчишка тринадцати лет, нырял в реку с обрыва и утонул. Когда вытащили – у него голова пробитая. А там дно гладкое, сроду никаких камней не водилось, я и сам в отрочестве баловался там. Схоронили его, а на девятый день жена Ванькина слегла. Да так слегла, сударь, что через день овдовел Плоткин. Острая почечная недостаточность. Сгорела как свечка тонкая. Меж тем на почки никогда не жаловалась. У меня врачи в больничке народной хорошие. А тут и младший Плоткина таять начал. Доктора руками только разводят. Ну а вчера утром Ваньку в сарае его нашли. С петлей на шее сняли. Вот такое лихо, сударь. Теперь дело за вами. Уж я надеюсь на вас, Савва Андреич, не бросьте в беде.

Мурманцев задумчиво и как будто невозмутимо гладил подбородок, но внутри у него все кипело. Еще ни разу ему не представлялся случай проверить и показать себя в настоящем деле. Да и не мог представиться – ординарный преподаватель Академии совсем не то, что офицер действующих частей Белой Гвардии. После пяти лет учебы Мурманцев подал заявление в ординатуру, потом еще три года вбивал науку в головы таких же курсантов, каким сам был недавно. А душа разрывалась на части. Одна половина звала на оперативный простор, другая удерживала в стенах alma mater – по причине, которая сейчас наверху сопела в подушку…

– Поразительная история, – донесся от дверей голос, и Мурманцев понял, что жена уже давно не сопит в подушку, а напротив, слушает их разговор. Стаси вошла в комнату, одетая в длинное, до полу, домашнее платье. – Савва, мы должны непременно участвовать в этом деле. Господин…

Павел Сергеич поспешно вскочил со стула, подлетел к ней и согнулся, целуя руку.

– Лутовкин. Здешний помещик. Павел Сергеич. Сударыня, с вашим благородным великодушием может сравниться только ваша чарующая красота.

– Моя жена, Анастасия Григорьевна.

– Господин Лутовкин, безусловно, делает нам честь, обращаясь за помощью, –продолжала Стаси, садясь за стол. Горничная налила ей чаю.

– Велите подавать завтрак?

– Павел Сергеич, не откажите принять участие в трапезе.

– Извольте, с нашим удовольствием. С утра, знаете ли, уже набегался, а во рту, считай, и крошки не было, все некогда…

И господин Лутовкин принялся жадно поглощать принесенные булочки с шоколадной глазурью, медовые сырники и консервированные персики, запивая все яблочным соком изготовления собственного плодоовощного заводика.

– Душа моя, – обратился Мурманцев к жене, – когда ты сказала «мы должны участвовать», ты ведь не имела в виду…

– Именно это я и имела в виду, Савушка. Ведь это прекрасная возможность… ты понимаешь, о чем я…

– Возможность интересно провести время? – предположил Мурманцев.

– Не притворяйся. Ты знаешь, что я поступила в Академию не потому, что мой отец ее директор. И не потому, что хотела приключений на свою голову.

– Я знаю. Это-то мне и не нравится. Моя воля, я бы запретил принимать женщин в Белогвардию. И тех, которые желают приключений, и тех, которые полагают в этой работе смысл жизни.

– Ты деспот, Савва Андреич. Предупреждаю – я буду бороться.

– О женщины! – вздохнул Мурманцев. – Не успеют выйти замуж, их уже тянет устроить революцию и реформировать семейный очаг.

– Да и ты, Савушка, до женитьбы не выказывал желания засадить меня в светелке за прялку. Павел Сергеич, что-то вы приуныли.

– Извольте видеть, Анастасия Григорьевна, я вовсе не имел намерения ввязывать в это лихое дело столь прелестное и хрупкое создание…

– И вы туда же! – рассердилась она. – Ах, Павел Сергеич, уж предоставьте мне самой оценивать степень моей хрупкости. В конце концов, я не выпускница института благородных девиц. Решено, Савва. Мы сейчас же идем в дом этого несчастного. Будем плясать от печки, как говорят в народе. Павел Сергеич, это далеко?

– В пяти верстах, – заторопился Лутовкин, подхватываясь. – Одна из моих деревенек, Даниловская. Усадьба моя там же рядом. А я вас и отвезу, и покажу, и мужиков посообразительней велю прислать…

– Родная моя, думаю, тебе лучше заняться опросом соседей. А в доме я сам посмотрю. Павел Сергеич, найдется ли здесь какое помещение?

– Непременно. Сейчас к старосте зайдем и устроим помещение для Анастасии Григорьевны. А я распоряжусь, чтоб людей по одному присылали. Вам уж немного подождать придется, сударыня, – рабочий день, кто в поле, кто на ферме.

Длинный шестиместный «Волжанин» Лутовкина, распугав кур с дороги, остановился возле аккуратного, недавно беленого домика с резными ставнями. Из-за штакетника за приезжими наблюдали два темных любопытных глаза. Мурманцев, выйдя из машины, огляделся. Вдоль улицы с обеих сторон стояли в ряд такие же, однотипные, только чуть поменьше, домишки, каждый крашеный в свой цвет, со своими узорами на наличниках и под крышей. Стайка босых мальчишек гоняла в пыли на поперечной улочке штопаный мяч. Где-то стучал топор. Громкоговоритель на столбе неподалеку передавал прогноз погоды. Густо пахло яблоками и чуть-чуть навозом. Мурманцев поморщился.

– Коська, – позвал Лутовкин любопытного наблюдателя, – а ну поди-ка сюда. Не бойсь, не бойсь, иди. Крестник мой, – объяснил он, – младший старосты, Михалыча.

Из-за забора вынырнул мальчуган лет шести, в шортах и майке, с ободранными коленками и леденцом на палочке во рту.

– Здрасьте, дядя Павел, – вытащив леденец, тоненько пробасил мальчик и воззрился на неведомых гостей.

– Батька дома?

– Дома, дядя Павел.

– Так беги и зови, чтоб встречал.

Коська убежал, сверкая голыми пятками. Лутовкин повел гостей к дому. Вдоль плиточной дорожки разрослась смородина. Кое-где еще висели последние ягоды. Госпожа Мурманцева украдкой сорвала несколько и с ладони отправила в рот. Скривила недовольную гримаску – смородина оказалась кислая.

– Воровство наказуемо, – нежно прошептал Мурманцев ей на ухо.

– Почему-то каждый раз хочется убеждаться в этом заново, – в тон ему ответила Стаси.

С крыльца уже спускался мужичок в пиджаке, надетом поверх майки, и парусиновых штанах.

– Доброго утречка хозяину и господам приезжим, – наклонил он голову. – С чем пожаловали, Пал Сергеич?

– Пожаловал я вот с чем, Егор. – Господин Лутовкин ухватил старосту за плечо и увел в сторону, под грушевые деревья.

Через минуту они возвратились.

– Сделаем, Пал Сергеич. Сейчас обзвоню и Вовку своего до поля пошлю. Прошу, господа, в дом. – Мужичок поклонился, приглашая. – Милости просим.

– Не сомневайтесь, Савва Андреич, людишки у нас грубы, но отзывчивы. А с таким ангелом сущим, как Анастасия Григорьевна, дело и вовсе на лад пойдет. Я бы и сам дознание провел, своими силами, да, извольте видеть, временем не располагаю. Сейчас вас до дома Плоткина довезу и по делам отправлюсь. А машину я вам другую пришлю тотчас.

Павел Сергеич достал из кармашка в жилете телефон, потыкал в кнопочки и сделал распоряжение.

– Вы уж без меня тут, Савва Андреич. В содействии людей будьте уверены. Когда закончите, прошу ко мне – отобедать, отдохнуть.

– А скажите, Павел Сергеич, далеко ли отсюда тот лесок с кладом легендарным?

– Верст шесть. Подъехать туда можно. Там дорога рядом проходит на Анисовку, тоже деревеньку мою. А по другую сторону речка, Мокша. Здесь любой вас дотуда проводит. Только в сам лесок не пойдут. Заколдованное там место. И вам не советую, сударь.

– Вы просили меня разобраться, что тут у вас происходит, – напомнил Мурманцев. – Так что леска нам не миновать.

– Так-то оно так, – вздохнул Лутовкин. – Только я намерен и вовсе обнести этот проклятый лес бетонным забором. Чтоб ни одна нога больше.

– А вырубить не пробовали? – то ли в шутку, то ли всерьез предложил Мурманцев.

Господин Лутовкин застыл, изумленный.

– Как можно! Это ж живая история! Преданья старины глубокой! Уездная достопримечательность! Мифопоэтическая картина мира! Решительно невозможно!

– Э-э, любезный Павел Сергеич, – Мурманцев покачал головой, – да вы, оказывается, полны предрассудков. Это в кабинетах хорошо любоваться мифопоэтической картиной мира и коллекционировать местные преданья. А у вас уже четверо крепостных отправились на тот свет из-за такой вот мифопоэзии.

– Пока только трое. – Лутовкин побледнел. – Так вы советуете…

– Пока еще я ничего не советую. А кстати, где находится младший ребенок Плоткина?

– В моем госпитале для крестьян. Думаете допросить? Вряд ли он что знает. Но, впрочем, попытайтесь. А вот и их дом.

Через час Мурманцев стоял возле присланного господином Лутовкиным открытого кабриолета. Задумчиво оглядывал яблони, протягивавшие из-за забора мелкие зеленые яблоки.

Осмотр дома и пристроек ничего не дал. Кроме неприятных ощущений в сарае, где повесился Плоткин, к делу не идущих. Скотину со двора уже свели, но двери не заколачивали. Никто не зарился на чужое добро, оставленное без присмотра. Крестьянские общины с ворами строги до жестокости. Но и без этого отсюда, скорее всего, никто не унес бы и старой тряпки – чтобы не перетащить к себе неведомое лихо, сгубившее семью лодочника. Крестьяне чересчур суеверны. Впрочем, и помещики в этом не отстают от них.

Если Плоткин что-то нашел в «заколдованном» лесу, оно должно быть где-то тут. Не сказать, что семья была зажиточной, но крестьянского барахла, подчас неизвестного Мурманцеву назначения, в доме хранилось много. Отыскать среди всего нечто постороннее, чужеродное, оказалось труднее, чем думалось поначалу. Обстучав пол и стены Мурманцев не нашел никаких потайных ниш. Переворошил тряпье в комодах, прощупал постели, открыл бачок в уборной. На кухне заглянул в шкафчики и духовую печь. Перетряхнул коробки с обувью.

Чувствовалось напряжение в затылке, и звенела внутри струна. Это было его первое дело. Неофициально – сейчас он вел следствие едва ли не как частное лицо. Частный сыщик, усмехнулся Мурманцев. Для ординарного преподавателя Академии Белой Гвардии почти незаконные действия. Впрочем, четверо жертв, среди них двое детей, – достаточное основание для немедленного вмешательства без оглядки на формальности.

Однако сказывалось отсутствие опыта. Не было того особого нюха, тренируемого годами практики, который подсказывал возможное решение загадки еще до того, как полностью высвечивались ее очертания. Мурманцеву не хватало информации.

И это напряжение в затылке… Что-то тяжелое давило на него в доме лодочника. Что-то здесь было не так.

Мурманцев подошел к завешенному красному углу и отдернул цветастую шторку. Впечатление резкое, внезапное, неприятное. Киот был пуст – без единой иконы. По неуместному здесь слою пыли Мурманцев определил, что убрали иконы не меньше месяца назад. «Эге, – сказал он себе. – А вот и ваше лихо, Павел Сергеич».

Он задернул шторку и вышел из дома. Постоял на крыльце. Прошелся взглядом по грядкам и деревьям. Внимание привлекли какие-то деревяшки позади собачьей будки. Он опустился перед ними на корточки, перевернул, уже зная, что увидит.

Изрезанные чем-то тупым домашние иконы. Мурманцев почувствовал отвращение. С самого начала он подозревал нечто в этом роде, но не предполагал, что безумие человеческое настолько сильно бьет по нервам. Он собрал останки икон и унес их от будки. Сложил на земле горкой, вернулся в дом, принес масло и спички. Огонь вспыхнул весело и тут же затрещал, посыпал искрами.

На улице его ждала машина с открытым верхом. Шофер любезничал с голоногой девкой у противоположного забора. Девка прыскала в кулак и украдкой взглядывала вдоль улицы. Заметив Мурманцева, низко наклонила голову и заспешила прочь. Парень в униформе и фуражке, из-под которой выбивались нестриженые кудри, вернулся к машине, сел за руль.

– Куда прикажете, барин?

Мурманцев посмотрел еще раз на дом, снова зацепил взглядом сквозь штакетник собачью будку. Пса в ней не было, сбежал или забрали добрые люди. На дорогу с ветки упало подгнившее яблоко и укатилось Мурманцеву под ноги.

– В крестьянский госпиталь.

Он сел в машину.

– Знал ли ты лодочника?

– Тут, барин, все знаются друг с дружкой. На то и деревня.

– Что говорят про него?

– Да много говорят. Что с нечистым стакнулся. Что детей и жену отдал ему за сундук с золотом. А еще говорят, что вызнал у ведьмы городской, как дух вызывать, и разговаривал с удавленником в Чертовом логове. Ну, с тем, который сундук зарыл.

– Чертово логово – это тот лесок с призраками?

– Он самый, – кивнул шофер. – Еще врут, будто видели Ваньку ночью. Будто вез на тележке домой ларь здоровый. Да я не верю в это. В сундук откопанный не верю.

– Почему?

Шофер помолчал, прежде чем ответить.

– Если что и было там закопано, давно в преисподню ушло. Еще когда барона того повесили, тогда и ушло. За ним следом, значит. Колдун был знатный этот черный барон. Слыхали, наверно, барин? Говаривали, он каждое воскресенье обедал зажаренными младенцами. А золото свое делал из их крови. Теперь сундук с этим золотом в аду у него на шее висит. Не разогнуться аспиду, кровь христианская не дает. А чертям так даже веселее баловать с ним.

Машина выехала из деревни. Дорога вела через сенокосное поле к холму чуть вдалеке. Пригорок венчало двухкорпусное трехэтажное здание со стоянкой для машин «Быстрой помощи». Народная больница обслуживала крестьян и наемных рабочих со всей сельской округи – из пяти деревень господина Лутовкина и еще трех-четырех, принадлежавших другим помещикам, победнее.

– Загубил Ванька малых своих ни за что, – заговорил снова шофер. – И сам неотпетый в землю теперь ляжет. А все через барона-душегуба. Длинные у него руки, видно, были, раз из пекла доставать может до живых. Приехали, барин. Вот она, больничка…

На широкой кровати мальчик казался соломинкой. Исхудавший, с серой кожей, огромными тусклыми глазами и сухими вспухшими губами. Доктор в архаичном пенсне витиевато объяснил Мурманцеву что-то насчет разрушенного обмена веществ и призрачного шанса на выздоровление. Ребенок был истощен и обезвожен. Священник уже соборовал и причастил его.

Мурманцев попросил оставить его наедине с мальчиком. Пододвинул к постели стул и сел. Ребенок безучастно мазнул по нему не сфокусированным взглядом. Мурманцев наклонился и сказал тихо:

– Малыш, ты можешь помочь мне. В доме твоего отца произошло что-то странное. Мне нужно понять что.

– Валька разбился, – едва ворочая распухшим языком, прошептал мальчик. – Мамка померла. Батя меня… побил.

– За что он тебя побил?

– Я Степку искал, собаку. Думал, в будке. А там не было. Убежал. Веревку сгрыз. – Он говорил медленно, хрипло, язык не столько помогал, сколько мешал. – Я сунул руку. А там такая штука. Будто ножик. Каменный. Батька увидел, стал ругаться. Отобрал и побил. Я испугался. Он иконы резать стал. Этой штукой. Мамка плакала. А он и ее побил. Сказал, что убьет. Чтобы не трогала иконы.

– Когда это было?

– Валька еще не помер когда.

– А после того ты видел эту вещь?

– Не. Батя спрятал.

– Можешь сказать куда?

Мальчик долго думал, закрыв глаза.

– Подоконник. Там мамка раньше деньги держала. Батя доставал оттуда что-то. Я видел.

– Хорошо, малыш. Ты очень помог мне. – Мурманцев поднялся.

– Дядя, – позвал ребенок. – А я скоро умру?

– Нет, малыш. Ты не умрешь.

Он вернулся к машине.

– Гони обратно, – велел шоферу. – К дому лодочника. Быстрее.

Машина рванула с места. Мурманцев в нетерпении барабанил пальцами по дверке, выбивая венгерский танец Брамса.

Складывалась интересная мозаика. Нехорошее место в лесу. Пропавший сундук с сокровищами. (А вот зачем удирающему за границу черному барону, ближайшему советнику царя-отступника, понадобилось прятать в землю золото? Не надеялся довезти или, наоборот, надеялся еще вернуться? Загадочная история.) Каменный нож, которым обезумевший лодочник осквернил образа.

Не раскопал ли Плоткин древнее капище, где какое-нибудь дремучее угрское племя приносило жертвы своим богам?

«Кабриолет» влетел в деревню, оставляя за собой кильватерную струю оседающей пыли. Брызнули в стороны испуганные бабы с вилами на плечах. Мужик на телеге едва успел прижать лошадь к обочине.

– Н-но, окаянная! – послышался сзади злой окрик. – Пшла, чего встала!

Два поворота, колодец с журавлем, сельская лавка, и они на месте.

…Утверди шаги мои на путях Твоих, да не колеблются стопы мои. К Тебе взываю я, ибо Ты услышишь меня, Боже… Обнажи меч и прегради путь преследующим меня; скажи душе моей: «Я – спасение твое!»…

Перекрестившись, Мурманцев спрыгнул в пыль дороги. Гнилое яблоко все еще лежало перед калиткой – колесом автомобиля раздавленное в грязную мокрую лепешку.

Ребенок не сказал, в каком подоконнике был устроен тайник. Чутье повело к тому, что возле красного угла в главной комнате. Цветущая герань в горшках липко пахла горечью. Мурманцев провел рукой снизу, над батареей отопления. Пальцы попали в длинную щель между стенкой и деревянной плиткой подоконника. Труха, пыль, паутина. Сверток. Туго втиснутый в щель, завернутый в тряпку предмет. Мурманцев вытащил его и перенес на стол. Развернул.

В самом деле нож. Никакого сомнения. Рыжевато-коричневое каменное лезвие затупилось и растрескалось, на одной стороне выбиты еле различимые знаки. В неровностях грубо выточенной рукояти еще оставалась земля. Возможно, ритуальный нож древних жрецов-волхвов.

Мурманцев аккуратно завернул его в тряпицу и вышел из дома. В машине открыл задний бардачок, положил находку туда.

– Так, говоришь, к ведьме городской ваш лодочник наведывался? – спросил он у шофера, откидываясь на спинку сиденья.

– А к ней, барин, кто только не наведывается, к Юльке-то. Бывает, что и наш брат ходит. Девки, к примеру. Не поделят парня, и к ней тайком друг от дружки бегут. Господа тоже, бывает, захаживают. Может, со скуки, а может, так, по надобности чего. Не знаю, врать не стану. Его высокоблагородие, начальник городской полиции, так и вовсе у Юльки ночевать удумали. Им, конечно, виднее. Может, засаду на кого устроили? – с деланной наивностью и напускным безразличием предположил парень. – Куда теперь-то поедем, барин?

– К старосте, – коротко ответил Мурманцев, хмуря брови.

Череда свидетелей, отобранных для допроса, наконец иссякла. Староста общины Ковалев стал потчевать Анастасию Григорьевну чаем из старинного, начищенного до блеска самовара. Сам же, сменив майку под пиджаком на красную рубаху, почтительно стоял в сторонке, у окна, и объяснял:

– Настоящий русский самовар, ваше сиятельство, – его ничем не заменишь. Это ведь такая вещь. Не вещь, а целое явление. Вот, скажем, электрический чайник – ни вида в нем, ни солидности, ни вкуса. Одна утилитарность. У меня их в доме аж две штуки. Но для гостей, особливо господского звания, всегда ставлю самовар. Уж самовар всем чайникам царь и господин. На небе Бог, на земле государь, а на столе, ваше сиятельство, завсегда самовар… А вот и супруг ваш возвернулся, – глядя сквозь прозрачную занавеску на окне, сообщил он.

– Ну, теперь, Егор Михалыч, придется вам и мужу моему отдельно живописать достоинства самовара, – откликнулась Анастасия Григорьевна, улыбаясь.

– Непременно, ваше сиятельство. – Староста с достоинством поклонился и пошел встречать гостя.

Но Мурманцев, войдя, от чая отказался. Отослал старосту и притворил дверь. Был озабочен и невесел.

– Вот что, – сказал он, садясь. – Отвезу-ка я тебя обратно домой.

– Я не поеду… – быстро возразила Стаси.

– Не спорь. – Он взял ее руку и поцеловал. – Поверь, тебе лучше не вмешиваться в эту историю. Ничего в ней нет хорошего.

– Но я уже вмешалась в нее.

– Я отвезу тебя домой, – повторил Мурманцев.

– Вы отстраняете меня от расследования, Савва Андреич?

– Считай, что так. В конце концов, я старше вас по званию, лейтенант Мурманцева.

– Могу я хотя бы узнать, чем вызваны ваши опасения за меня, господин подкапитан? – теребя салфетку, поинтересовалась Стаси.

– Вопрос не по существу. Родная моя, приказы вышестоящих не обсуждаются.

– Ты что-то обнаружил. И боишься за мою тонкую душевную организацию. – Стаси была догадливая женщина. – А может, просто не хочешь, чтобы я познакомилась с призраками Чертова логова?

– Я не хочу, чтобы ты вообще знакомилась с призраками.

– Ну что ж, – усмехнулась она. Измятая салфетка упала на стол. – Вряд ли и ты с ними встретишься. Они являются только по ночам.

– Вот и хорошо.

– Хоть это и глупо.

– Что именно?

– Бояться призраков на кладбище.

– Кладбище? Кто сказал – кладбище? – поразился Мурманцев.

– Ты так озабочен отправкой меня восвояси, что забыл спросить, что я узнала от здешних людей.

– И что же ты узнала, душа моя?

– Например, что лодочника за последний месяц несколько раз видели едущим на велосипеде в город. Тогда как раньше он пользовался только автобусом.

– Не хотел иметь попутчиков, – кивнул Мурманцев. – Все же не зря местное высокоблагородие опасалось за репутацию своей половой связи. Но меня больше интересует кладбище, – напомнил он.

– Это действительно интересно. Никто не знает, что было на том месте в старину и было ли вообще. Лес как лес. Но один крестьянин вспомнил, что давным-давно его дед рассказывал, как мальчишкой еще искал отбившуюся корову и забрел как раз туда. И что ты думаешь, он там увидел?

– Корову, танцующую на задних ногах?

Стаси покачала головой.

– Покойников. Призрачных мертвецов. Они всплывали из глубины земли, там, где были похоронены. И их было много. Лежали со сложенными руками, ногами строго на запад, некоторые с оружием – луки, мечи… А корову нашли на следующий день, недалеко оттуда. Мертвую. Толстый сук странным образом пропорол ей бок.

– Хм. Кладбище. – Мурманцев взял из миски пирог и откусил, размышляя вслух: – Кладбище? А не общий ли могильник? Не знаком я с древностями здешних краев. Массовых закланий как будто не должно было быть. Но ведь это всего лишь морок. Чем черт не шутит. А впрочем, это не имеет значения. Если хочешь, мы можем сейчас прогуляться туда.

– Заточение в светелке откладывается? – обрадовалась Стаси.

– Ровно на путешествие туда и обратно. – Мурманцев напустил на себя мужнюю строгость.

При свете дня зачарованное место выглядело заурядно, уныло и ничуть не походило на страшную сказку.

От дороги, прямой, но изрытой промоинами и ухабами, нужно было пройти вбок метров пятьсот. Тропинки здесь не водились, и Мурманцев собою прокладывал путь в густом подлеске. Границей Чертова логова считался внезапный переход от смешанного леса к сосняку. Здесь было тихо и сумеречно. Трава почти не росла. Среди опавших иголок попадались редкие кустики черники и малины. Стаси казалась разочарованной.

– Ты ожидала увидеть зловещий дремучий бор? – оглянувшись на жену, спросил Мурманцев.

– Как ты думаешь, – она не ответила, – эта малина не ядовитая?

– Можем опробовать на шофере, – весело предложил он.

– Или на кротах, – задумчиво произнесла Стаси.

– Что? Каких кротах?

Остановившись, она смотрела куда-то в сторону.

– Тех, что накопали эти кучи земли. Кроты-мутанты.

Мурманцев наконец увидел. Небольшие холмики между деревьями неподалеку. Располагались они в беспорядке, в котором проглядывала упрямая методичность. Мурманцев подошел ближе. Ямки были узкие, но глубокие.

– Боюсь, этот крот уже отведал здешней малинки.

– Лодочник?

– Он самый. Бедняга помешался на сундуке с золотом.

Они двинулись дальше. Скоро сосняк опять перешел в лиственный лес. Но кусты и молодые побеги здесь росли реже, а трава ниже. И неба было больше. Вырытые ямы лезли на глаза повсюду – безумный лодочник не жалел сил.

Возле древнего необъятного дуба начинался овраг. Земля внезапно обрывалась спуском. Словно змеи, клубились устрашающие корни.

– Смотри. Там, внизу.

– А это уже похоже на целую могилу.

Мурманцев стал спускаться.

Внизу, среди лопухов и дикой смородины, зиял настоящий археологический раскоп. Неровная яма с кровать размером и глубиной полтора метра. Присев на ее краю, Мурманцев взял горсть земли, пропустил между пальцами. Яма была безнадежно пуста.

– Может, он все-таки отыскал свой приз? – Стаси встала рядом.

– Вряд ли.

Мурманцев спрыгнул и поднял какой-то бугристый серый камешек.

– Посмотри-ка. – Он отдал камень жене.

Повертев его в руке, она посмотрела на Мурманцева.

– Кость?

– Полагаю, пяточная, – кивнул тот. – Очень старая. Он действительно раскопал могилу.

Мурманцев выбрался из ямы, взял кость и бросил на дно.

– Незачем тревожить мертвецов. Пойдем. Нужно возвращаться.

Они поднялись по склону и пошли обратно к дороге.

– Ты думаешь, этого несчастного и его семью убил мертвец? – спросила Стаси, отцепляя от брюк колючки репейника. – Разве они не были христианами?

Мурманцев не ответил. Только метров через полсотни заговорил:

– Давным-давно у некоторых язычников был интересный обычай. Существовали определенные сакральные запреты. Мир мертвых и мир живых должны были быть четко отделены друг от друга. Живым запрещалось праздное пребывание на территории мертвых. Для этого, когда закладывалось новое кладбище, назначали сторожа. Его убивали и закапывали в землю. В могилу клали оружие. Чаще всего то самое, которым был убит этот сторож. Его дух должен был охранять покой мертвых, отпугивать живых.

– Похоже, сторож этого кладбища исправно нес службу, – шутливо сказала Стаси. – Просто мастерски застращал местное население.

– Но вдруг является наш лодочник со своей безумной идеей и тревожит покой самого сторожа. Неудивительно, что служивый разгневался, – поддержал шутку муж.

– Ты не сказал, что нашел в доме лодочника. Орудие? Топор? Нож?

– Да, – коротко сказал Мурманцев. Небольшая часть правды при желании может заменить всю правду.

– Что ты сделаешь с ним?

– Выброшу. – Он пожал плечами.

– Его нельзя отдать в музей?

– А зачем? – И добавил: – Только не говори Лутовкину. Не то он углядит в этом покушение на культурное наследие.

Мурманцев отвез Стаси в пансион, сам же не медля отправился в город.

Уездный Ведищев вел свое существование в издревле привычном полусне. Ночью погружался в фонарное безмолвие. С рассвета наполнялся дремотным гулом. Звон трамваев, неспешно ползающих по улицам, кряхтенье фургонов, развозящих почту и продуктовый ассортимент, шелестенье степенной патриархальной торговли на рыночной площади. Затихающие отзвуки разговоров о погоде, здоровье, событиях в мире и о том, суров ли был нынче батюшка на исповеди. Словом, обыкновенная, не претендующая на столичные моды глубинка.

Мурманцев велел остановить возле дома, где жила «мадам экстрасенс». Шофера отпустил на обед в трактир по соседству. Сверток из бардачка прихватил с собой.

Доходный дом старинной, прошловековой постройки имел шесть этажей и три подъезда. Консьержей не было ни в одном. На третьем этаже на двери Мурманцев прочел медную потемневшую табличку:

МАДАМ ЮЛИЯ.

ЛИЦЕНЗИОННЫЙ ЭКСТРАСЕНС

ВЫСШЕЙ КАТЕГОРИИ.

МАСТЕР КОСМОЭНЕРГЕТИКИ И

ТРАНСЦЕНДЕНТАЛЬНОЙ МЕДИТАЦИИ.

ДУХОВНОЕ ЦЕЛИТЕЛЬСТВО, ЯСНОВИДЕНИЕ,

ГАРМОНИЗАЦИЯ ОТНОШЕНИЙ.

ЭКЗОРЦИЗМ. КОНСУЛЬТАЦИИ.

ПРИЕМ С 11 ДО 19 ЧАС.

ВЫХОДНОЙ – ПЯТНИЦА.

Мурманцев кисло поморщился и нажал кнопку звонка. Внутри зачирикала электрическая певчая птаха.

– Иду, иду! – пропел женский голос из-за двери. – Уже открываю!

Мадам Юлия оглядела Мурманцева с недоверчивым восторгом в густо подведенных глазах. На голове у нее было высоко наверчено полотенце.

– Мсье нуждается в услугах экстрасенса? – спросила она, манерно выпячивая губы вперед. – О, прошу вас!

Мурманцев вошел в квартиру.

– Хотя сегодня пятница и у меня не приемный день, – продолжала мадам Юлия с непонятной страстностью, – но вам я не могу отказать, мсье. Вы произвели на меня впечатление.

– Чем же, позвольте узнать? – сухо поинтересовался Мурманцев.

– О, этот твердый мужественный взгляд! Эта благородная строгость черт! Эти губы, скупые на улыбку! Вы – античный герой! И вам нужна помощь слабой женщины. Это так вдохновляет! Идемте же. Идемте!

Мадам Юлия схватила Мурманцева за руку и повела в комнаты.

– Как благородный человек вы не станете смущаться моим фриволите. Поверьте, единственное одеяние женщины, достойное вас, это ее совершенная нагота.

– Обойдемся пока менее достойным меня, – поспешно предложил Мурманцев, заметив, как сползает с плеча мадам ее халатик, черный в золотых драконах.

– Вы правы. Ах, как вы правы, мсье! – согласилась она, поправляя халат. – Это помешает делу.

Комната, в которую они вошли, была странной. Мурманцев удивленно озирался в поисках углов. Их не было. Круглое в периметре помещение с одним окном смотрелось как коробка из-под торта, взгляд изнутри. Тяжелые синие гардины скупо отмеривали сквозь небольшую щель дневной свет. По краям большого круглого стола посередине комнаты стояли два массивных пятисвечных канделябра. Свечи не горели.

Но, несмотря на полутьму, Мурманцев разгадал секрет комнаты. Углы скрывались за высокими, до самого потолка, ширмами, искусно закамуфлированными под стены.

– Садитесь к столу, мсье. Энергетика этой комнаты уникальна. Вы будете находиться в столбе светлой энергии, которая поможет раскрыть ваши супраментальные каналы.

Мадам Юлия зажгла по три свечи в каждом канделябре. Затем села напротив Мурманцева, посмотрела на него долгим загадочным взглядом, глубоко вздохнула три раза и произнесла:

– С чего мы начнем? Будущее, личностная коррекция, энергетическая подпитка? Духовное целительство? Приворот-отворот?

– Начнем мы вот с этого.

Мурманцев достал из кармана завернутый в тряпицу артефакт и положил на стол. Развернул.

Мадам Юлия громко выдохнула, в момент растеряв весь свой медиумический настрой.

– Вам знакома эта вещь?

– Впервые вижу, – резко, почти грубо ответила мадам экстрасенс.

– У меня другие сведения.

– Да кто вы такой? – Она сорвала с головы полотенце, тряхнула рассыпавшимися влажными волосами. Вскочила и принялась задувать свечи. – Что вам от меня нужно? Я специалист высокого класса. У меня свидетельство. Лицензия. В чем меня подозревают? Я вам не примитивная деревенская знахарка. Думаете, меня некому защитить? У меня есть покровители…

– Сядьте! – рявкнул Мурманцев.

Мадам Юлия упала на стул.

– С вашими покровителями мы разберемся. А вы, мадам, подозреваетесь в доведении до самоубийства крепостного Плоткина и прельщении его бесовством, повлекшим за собой смерть еще двух, а может, и трех, человек. И будет ли ваше участие в этом засчитано как прямое или косвенное, зависит от вашего желания или нежелания помогать следствию, – жестко отчеканил Мурманцев. – Вы меня хорошо поняли?

– Кто вы? – прошептала мадам Юлия с широко раскрытыми страдающими глазами.

Мурманцев встал, подошел к окну и отдернул гардины. Свет ворвался в комнату.

– Белая Гвардия. Подкапитан Мурманцев. – Удостоверения у него с собой не было, но мадам Юлии оно и не потребовалось. Видимо, раскрывшиеся супраментальные каналы Мурманцева свидетельствовали сами за себя.

– Я ни в чем не виновата. Я ни до чего его не доводила.

Мадам Юлия съежилась на стуле и смотрела потерянно. Мурманцев понял, что ей хорошо известно о постулате «презумпции виновности» в отношении разного рода экстрасенсов с лицензиями и без оных.

– Рассказывайте, – коротко велел он, усаживаясь напротив.

– Можно я закурю? – жалобно попросила мадам.

– Курите.

Мадам Юлия подошла к секретеру, вытащила сигарету из пачки, нервно прикурила и вернулась к столу.

– Этот крестьянин пришел около месяца назад. Сказал, что нужна консультация. Даже предложил вступить в долю.

– Вы согласились?

– Он настаивал, что по-другому расплатиться за услуги не может. Я сказала ему, что он должен сделать.

– Что?

– Найти какую-нибудь вещь в том месте. Там хоронили людей. Очень давно. И в земле должно быть много предметов.

– Вы знали, что это древнее кладбище?

– Мне не трудно это знать. В том месте аномальная энергетика. Я чувствую ее даже на расстоянии. Там нет христианских захоронений.

– Плоткин принес вам эту вещь. Дальше?

– Я настроила энергетику вещи на его псиполе. Все, что уходит в землю, прорастает тонкими, невидимыми корнями. Зарытые предметы сплетаются друг с другом этими корнями. Они знают друг о друге. Вещь должна была привести его к желаемому. Но не сразу. Энергетическая связь должна окрепнуть. Вещь необходимо держать поблизости, чтобы она заработала.

– При этом не должно быть никаких посторонних влияний? – жестко допытывался Мурманцев – То, что он сделал с иконами, – ваша рекомендация?

Мадам Юлия вздрогнула и поперхнулась дымом.

– Просто убрать. Нужно было просто убрать, – залепетала она, кашляя. – Я не знаю, что он с ними сделал. Я не отвечаю за это.

– А эти иконы? – Мурманцев направил палец на киот возле окна. Иконы, лампады, свечи, подсвечники, кресты, ладанки, пасхальные яйца, амулеты и обереги, аккуратные пучки травы – слишком много всего, чтобы не казаться декорацией. – Для чего они здесь? Не мешают они вашим супраментальным медитациям? А может быть, под верхним слоем гнусь намалевана? А в ладанках сушеные пауки?

– Не губите, – в полуобморочном состоянии выдохнула мадам Юлия.

Мурманцев встал, уперся кулаками в стол, нависнув над ней.

– Не губить? – процедил он сквозь зубы. – Я был сегодня в больнице. Там умирает ребенок. Еще трое уже мертвы. Плоткин наложил на себя руки и будет гореть в аду. Не губить тебя, ведьма, чтобы ты продолжала совращать людей, сеять заразу?

– Я не хотела, не хотела, не хотела, – забормотала женщина, умоляюще глядя на него. – Что со мной сделают? Каторга? Монастырь?

– Это не моя компетенция. Но никакая Академия наук вам теперь не поможет.

Мурманцев завернул нож и убрал в карман.

– Дайте мне ваш паспорт и лицензию.

Мадам Юлия медленно поднялась и вышла из комнаты. Вернулась почти сразу, дрожащей рукой протягивая документы. Мурманцев пробежал глазами бумагу, пролистнул паспорт.

– Я забираю это. Отныне вам запрещено принимать клиентов, независимо от того, как это называется – консультации или что иное. Документы я передам кому следует. С этой минуты считайте себя под арестом. Позже к вам придут с ордером. И не делайте попыток скрыться. Вас найдут в любом случае.

На лестничной площадке он задержался, чтобы выдрать с мясом из двери медную табличку.

– Обратно, барин? – спросил шофер, глядя сытыми веселыми глазами в водительское зеркало.

– Нет. Езжай-ка к церкви.

«Не знаю, что такое супраментальные каналы, – размышлял он, – но если они раскрылись, надо бы их захлопнуть».

– А после в полицейскую управу.

Отобедать у господина Лутовкина в этот день не удалось. Но к ужину тот ждал их с широкими объятьями хлебосольного русского помещика, любящего кутнуть. На стол были выставлены деликатесы из южных и восточных наместничеств, музыканты трудились, услаждая слух, семейство Лутовкина – хозяйка и три розовощекие дочки – демонстрировали наряды, двухэтажный особняк пылал светом, как пламенем пожара. Гостей созвали со всей округи совершенно без повода.

Мурманцев был представлен как герой дня, Стаси – как отважнейшая в мире женщина, верная подруга Белого Рыцаря. Их забросали восхищенными просьбами поведать страшную историю лодочника. Сдобренный зловещими подробностями рассказ (с некоторыми купюрами) то и дело прерывался репликами с мест. «Ах, подумать только!», «Какой прекрасный сюжет для готической баллады!», «Языческое кладбище, хм, вот так штука», «Я до ужаса боюсь ведьм. Правда ли, что они могут выпускать из глаз лазерные лучи?», «А ведь я давно предлагал выжечь это поганое место» и «Вы не думаете, что колдунья специально подговорила мужика откопать мертвеца? Теперь наверняка начнется мор».

– Нет, господа, – сказал Мурманцев. – Мор не начнется. Вы же образованные люди. Это крестьяне невежественные верят во всесилие ведьм и боятся порчи. Но вы-то! Не язычники же мы, в конце концов, чтобы дарить бесам свой страх. И выжигать лес не нужно. Да и бетоном обносить тоже. Есть более простой способ. Павел Сергеич, уведомьте завтра с утра местный клир. Нужно будет отслужить там молебен, освятить землю. Удивляюсь, как вам раньше не пришло это в голову. Или, опять же, не решались покуситься на мифопоэзию?

– Каюсь, Савва Андреич, – вздохнул господин Лутовкин. – Извольте видеть, уж так сроднились мы с нашим… так сказать… культурным ландшафтом… Боюсь, нам будет не хватать этой вот изюминки.

– Это вы чертей, балующих там, изюминкой называете? Вот уж не предполагал, что вы станете по ним скучать, Павел Сергеич!

– По чертям-то? – хохотнул кто-то из гостей. – А по Юльке-экстрасенсихе точно будет. Кое-кто. Скучать. Это беспременно.

– Да уж, – подхватил другой. – Как говорится, черти отдельно, ведьмы отдельно.

На том лодочника оставили в покое, и разговор перетек в другое русло. Мурманцев сделался задумчив и даже не разбирал вкуса подаваемых блюд. Сосед Анастасии Григорьевны, местный промышленник и однофамилец тестя Мурманцева, пытался с ее помощью обнаружить родственные связи. Кое-кто уже заговаривал о танцах. Шторы колыхались от вечерней свежести, прокрадывающейся в дом через раскрытые окна. Мурманцев подошел к одному, оперся о подоконник. Над сияющей, как елочный фонарик, усадьбой стелилось черное бесприютное небо. Закат был безоблачный, но ни одна луна не взошла. Мурманцеву отчего-то стало тоскливо. Он прислушался к разговорам.

– …подыскать невесту наследнику Константину…

– …читали ли вы последнее сочинение этого иудея-всезнайки, Еллера? Просто возмутительно. И как такое пропускает цензура!

– Да разве он иудей? Обыкновенный безбожник… Впрочем, это одно и то же… Вся его литературная слава – бесстыдная реклама издателей...

– …планировали поездку в Урантийские Штаты. Уже и с туристической конторой связались. Но там сейчас такая нервная политическая обстановка… эти выборы первого лица. Удивляюсь, как им не надоест вся эта тараканья кутерьма…

– …мой прадед, конный заводчик Мирский, Лука Степаныч, обосновался в этих краях. А он был двоюродный брат того самого Мирского, который возглавлял Отделение политической полиции…

– …извольте видеть, революция семнадцатого года была единственным средством вымести всю либеральную и революционную грязь из Империи. Подобное, как говорится, подобным…

– …вам не кажется, что лунный парад в этом году запаздывает? Нет?..

– …согласитесь, новое прикрепление крестьян к земле после реставрации монархии было разумнейшим шагом. Равно как и возвращение земли помещикам. При том крестьяне остались лично свободными, принадлежа земле, а не владельцу земли. В этом, знаете, есть высшая гармония…

Мурманцев подошел к жене.

– Савва, что с тобой? Ты бледен…

– Все в порядке. Сударь, вы позволите похитить у вас мою супругу? – обратился он к промышленнику, восстанавливавшему генеалогическое древо Мирских. – К сожалению, нам пора.

– Но, сударыня, мы еще не обнаружили общего фамильного корня…

Мурманцев уже раскланивался с хозяином дома. Стаси натянуто улыбалась, не понимая спешки.

– Савва Андреич, Анастасия Григорьевна, душевно рад был свести с вами доброе знакомство. Надеюсь, мы еще свидимся. Мой человек отвезет вас...

– Боже мой, зачем ты пугаешь меня?! – спросила Стаси, поворачиваясь к мужу, когда за ними закрылась дверь пансионного коттеджа.

Не отвечая, он обнял ее, прижал к себе.

– Прости, прости, прости. Я веду себя как мальчишка. – Он целовал ее, быстро, жадно, нетерпеливо. – Все еще не могу поверить, что ты моя… Отчего-то мне представилось, что это наш с тобой последний день. Я даже испугался. Пожалуйста, милая, родная, любимая, сделай так, чтобы я забыл об этом страхе. Мне немедленно нужна вся ты.

Он подхватил ее на руки и понес наверх.

– И все-таки вы что-то скрываете, господин Белый Рыцарь, – грустно улыбнулась она.

– Скрываю, – кивнул Мурманцев. – Истинный масштаб моего эгоистического желания обладать тобой.

– Вернее, искать во мне утешения. Это не так уж эгоистично. Пожалуй, я проявлю милосердие.

Его разбудил удар сердца – внутренний будильник. Он протянул руку и взял с этажерки часы с подсветкой. Половина второго. Прислушался к дыханию жены. Она спала. Только бы не проснулась.

Он намеренно утомил ее, медленно разжигая костер ответной жажды и лукаво не спеша погасить его. Простынь влажным комом лежала между ними.

Она не слышала, как он встал, собрал с пола одежду и вышел из спальни. Сам Мурманцев при необходимости довольствовался короткими промежутками сна. Научился этому в монастыре. Здоровый человек при правильном подходе может спать полтора-два часа в сутки без всякого вреда для себя. Освобождается уйма времени, которое можно употребить на что-то более полезное, чем просмотр снов.

Он оделся на лестнице, спустился и выскользнул из дома. Выкатил из-под летнего навеса велосипед. К рулю пристегнул ручной фонарь.

Предстояла прогулка длиной в десяток верст. Столько же обратно. И чем быстрее, тем лучше. В небе по-прежнему ни луны.

Одинокий ночной велосипедист мчался по гладкому покрытию дороги. Единственными попутчиками были фонари, светившие умиротворенно и почти уютно. Быстро промелькнула деревня. Гавкнул пес, петух затянул пробную хриплую руладу. Еще через версту путник свернул на полузаброшенный проселочный большак. Здесь фонарей не было, и Мурманцев зажег свой. Сноп света, дрожа и прыгая, выхватывал три десятка метров дороги впереди. Лес по сторонам вздымался черными крепостными стенами.

Ориентир он приметил днем. Груда битого кирпича, безобразно сваленная в траву каким-то нерадивым мужиком. Подтащил к ней велосипед, снял фонарь, заметил направление по компасу.

В глухой лесной тьме гукала сова. Днем здесь было парко и душно. Стоячий воздух облеплял будто мокрой ватой. Сейчас эта вата превратилась в теплую простыню. Но в давящей сверху темноте до Чертова логова он продирался по кустам в два раза медленнее. Когда пошел сосняк, ему показалось, что накопанных лодочником ям стало много больше. Они попадались чуть не на каждом шагу и норовили незаметно подвернуться под ногу. А сова теперь точно следила за ним, ухая над самой макушкой. Мурманцев остановился, прислушался. Кто-то мягко ступал по сосновым иголкам позади. Несколько шагов – и замер, затаился. Мурманцев стремительно развернулся, выбрасывая вперед руку с фонарем. Широкими мазками свет ложился на темное полотнище леса. Никого. Ничего. Он пошел дальше, отгоняя морок.

…Прибежище и защита моя, Бог мой, на которого я уповаю. Щит и ограждение – истина Его. Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем, язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень…

Впереди возникло свечение. Яркое, локализованное, движущееся. Мурманцев, затаив дыхание, взял в сторону, желая обойти его. Но сияющее нечто шло по своим делам и посторонними не интересовалось. Мурманцев прибавил шагу. Сосняк кончился. Трава под ногами о чем-то шептала, а может быть, залетевший случайно ветер пробирался по ней тайком.

Луч фонаря уткнулся в необъятный ствол дуба. Мурманцев встал на краю намытого дождями оврага. Он казался глубже, чем днем. Разверстая яма на дне была похожа на вскрытый саркофаг. Мурманцев сделал вниз шаг, второй. Вдруг почувствовал под ногой, упершейся в бугристый корень, упругое шевеление. Будто наступил на толстую змею, резиновую тварь, и та в негодовании пыталась выползти из-под него. Эмоции сработали быстрее рассудка. Омерзение бросило его в сторону прежде, чем вторая нога нашла опору. Он полетел вниз, успев подумать, что сейчас сломает шею. Но несколько кувырков с подскакиванием в воздух выбили из него все мысли. Последний был особенно эффектен. Перевернувшись через голову, Мурманцев ласточкой ухнул в яму, жестко приземлился на спину и на мгновенье потерял сознание.

…Не будь безмолвен для меня, чтобы при безмолвии Твоем я не уподобился нисходящим в могилу…

В чувство его привело дикое ощущение. В спину начало что-то давить, бока сжало тисками, в затылок уперлось нечто жесткое. Одна рука была в кольце захвата, второй Мурманцев пытался освободиться. Его сжимало все сильнее. Он нащупал на животе то, чужеродное, что держало его, и стал отдирать от себя. Ужас проник в душу. Это были руки человека. Руки мертвого человека. Кости скелета.

Над ухом клацнула челюсть. В яме было смрадно и черным-черно. Фонарь остался наверху. Мурманцев уперся ногами в землю, напружинился и ударил затылком мертвую голову. Локтем свободной руки остервенело колошматил по сухим ребрам под собой. Встать он не мог. Скелет будто цепями приковал его к земле.

Потом земля начала падать на лицо. Стены ямы стали осыпаться с тихим кладбищенским шорохом. Мурманцев извивался, лягался и до одури, до звона в мозгах бил головой по черепу мертвеца. Скелету все это было нипочем.

Тогда Мурманцев прекратил выдираться из могильных объятий и посмотрел в небо. «Так не бывает, – спокойно, отрешенно подумал он. – Это только морок». Внезапно над ямой появилось свечение. То самое, движущееся. Огненный шар завис над Мурманцевым, на миг ослепив его. Потом стал медленно спускаться. В могиле сделалось светло, как в присутственном месте. Сквозь яркое сияние Мурманцев разглядел, что края ямы поднимаются, точно растут. Мертвец уходил в землю и тянул его с собой. А сверху на него невесомо падала шаровая молния.

Она подошла почти вплотную. К самому лицу. Он чувствовал ее жар. А она будто прислушивалась к нему.

…Падут подле тебя тысяча и десять тысяч одесную тебя; но к тебе не приблизится. Ибо ты сказал: «Господь – упование мое»…

Огненный шар взмыл и исчез за краем могилы. Полыхнул отсвет молнии, раздался треск, полетели искры, и яма наполнилась громким шелестом. Мурманцев схватился за ветку упавшего дерева, протянутую ему как рука утопающему. Она была достаточно толстой и прочной, чтобы выдержать его.

«Защищу его, потому что он познал имя Мое. Воззовет ко Мне, и услышу его. И явлю ему спасение Мое».

Хватка, держащая его, слабела. Он выдернул занемевшую вторую руку и потащил себя наверх, перехватывая ветку. Полностью освободившись, с силой лягнул скелет, взобрался на ствол, лежащий поперек ямы. В пяти метрах от нее на рухнувшем дереве плясал огонь, быстро подбираясь к кроне. Из земли торчал короткий обугленный пенек.

Мурманцев вытер рукавом лицо. Пот смешался с землей и кровью. На зубах скрипел песок.

Отплевываясь, он дохромал до фонаря. Потом вернулся к яме. Сквозь набившуюся березовую листву было видно, что там ничего нет. Никаких скелетов.

Из куртки он достал холодное оружие древних людей и бросил вниз. Ногой ссыпал часть выкопанной земли, похоронив артефакт.

…Ты вывел из ада душу мою и оживил меня, чтобы я не сошел в могилу…

Выбравшись из оврага, Мурманцев упал в траву возле дуба. Проверил, дрожат ли руки. Руки не дрожали. Ну, может, чуточку. Посмотрел на часы. Почти четыре. Спросил себя, чего ради понесся сюда ночью, тайком. Как мальчишка, которому приспичило доказывать храбрость.

Ему двадцать семь лет, и он до сих пор не научился объяснять себе мотивы своих поступков. Это плохо. Никуда не годится. Логика импульсивности просчитывается легче всего. Это делает тебя предсказуемым в глазах тех, кто умеет видеть человеческие слабости и играть на них. А значит, уязвимым. Непригодным для дела, которому Мурманцев хотел отдать себя.

В конце учебного года он подал прошение на имя высочайшего куратора Академии о переводе на действительную службу, в разведывательный корпус.

Но объяснение ночной прогулки все же существовало. Дурацкое в общем-то объяснение. Никому, даже жене, Мурманцев не стал бы говорить это.

Очень хотелось увидеть своими глазами нечисть и показать ей кузькину мать.

Впрочем, если брать самую суть, Белая Гвардия тем и занималась – борясь с врагами веры и отечества, посрамляла врага рода человеческого.

А поплатился за самонадеянность. Сказано же – не искушай.

Обратный путь был проделан словно в забытьи. Нечувствительно выбрался из леса. Не заметил, как над горизонтом всплыли три полные малые луны. Багровый Марс, серо-мглистый Плутон и желтый Меркурий окрасили ночь в оранжево-пурпурные тона. Перед глазами стоял огненный шар из колдовского леса. В яме он подошел так близко, что мог заживо спалить. Вспоминая тот момент, Мурманцев подумал: больше всего это было похоже на любопытство. Ощущение, что шар живой, в отличие, например, от скелета с его мертвой хваткой и клацающей челюстью, казалось реальным до неправдоподобия. Одно дело, когда что-то мстится в обстоятельствах, не располагающих к трезвому размышлению. Совсем другое – когда рассудок упрямо настаивает на том, что привидевшееся – не привиделось. Что шаровая молния – существо. Более того, обладающее душой.

Объяснить это было трудно, и Мурманцев велел себе забыть.

…И не введи нас во искушение…

Он прокрался в дом и заперся в ванной. Измазанную землей одежду спрятал подальше. Но на вымытом лице сияла неопровержимая улика – вспухшая ссадина посреди лба. Падением с кровати такое вряд ли объяснишь. Как минимум с лестницы.

В спальне было темно и тихо. Мурманцев хотел уже забраться в постель, но вдруг насторожился. Включил свет. Кровать в живописном хаосе. Любимая жена отсутствует.

Обыскав все, он нашел ее на веранде, выходящей в сад. Закутанная в накидку, Стаси сидела на ступеньке и смотрела в небо. Мурманцев остановился позади. Смотреть было на что. Над миром выстроились чуть неровной вереницей, растянувшись от края до края земли, девять круглолицых красавиц. Четыре больших и пять малых, в цветовой гамме от белого и голубого до ржаво-коричневого, от Меркурия до Нептуна. Начинался летний Парад лун.

– Никогда не могу досыта наглядеться на это волшебство, – завороженно произнесла Стаси.

Мурманцев сел подле нее.

– Какие силы создали этот лунный танец? – тихо продолжала она. – Наверное, те же, что когда-нибудь остановят его.

– Когда это случится, скорее всего, Белоземье тоже погибнет. Силы природы и истории связаны друг с другом. Подобное уже было.

– Но Ру тогда не погибла. Наоборот…

– Наоборот, родилась, – возразил он. – А до того была совсем другая страна. И совсем другой мир. В нем были звезды и одна-единственная луна.

– Это был странный мир. Наверное, по-своему красивый. Люди, жившие тогда, должны были испытать смертельный ужас, когда рождался новый мир.

– Лунный ужас, – проговорил Мурманцев. – Так и было. Многие умирали – просто от страха. Они были уверены, что настал конец света. Им казалось, что луны падают на землю, потому что с каждым днем они становились все больше. А раньше они были как звезды.

– Что у тебя с лицом?

– Вышел погулять и споткнулся в темноте.

– А эта темнота называется не Чертовым логовом?

– Мм… может быть. Право, я не заметил.

– Не заговаривай мне зубы, Савва Андреич. Я еще днем догадалась, что ты собираешься наведаться туда в одиночестве.

Мурманцев виновато потерся щекой о ее плечо.

– Я недостоин столь умной и проницательной жены. Казни меня.

Стаси поднялась.

– Казнь будет немедленной и ужасной. Только чур не жаловаться. Пойдем.

Она увела его в гостиную и принесла аптечку. Достала йод и заживляющий пластырь.

– Ой-ой-ой! – взмолился Мурманцев. – Только не это! Пощады!

– Даже и не проси.

Храм был большой, просторный – на две деревни и поселок при пансионе, а также сам пансион. После литургии, Мурманцев, оставив жену в обществе пансионных дам, отправился искать настоятеля отца Василия. Он решил сам, не передоверяя дело спешливому Лутовкину, обговорить с местным священством вопрос о молебне на древнем кладбище.

Отец Василий, маленький старичок с лысинкой и редкой седой бороденкой, услыхав про кладбище, долго в сомнениях качал головой. Мурманцев настаивал. Наконец сошлись на том, что освящать языческие захоронения нет надобности. Только отслужить водос