Наедине с Рубцовым 10 страница

Мы вышли на полутемную улицу. Было не очень морозно, действовало ободряюще. И тут пошел снег. Мелкий, мелкий, как крупа, и редкий. Зима все-таки пробивала себе дорогу. Пароход еще не ушел, но вереницы пассажиров на посадку уже не было.

Прибавила шагу, тороплю Колю. А он шагает размеренно, не спеша, засунув руки в карманы.

- Ты же опоздаешь! - говорю ему.

А он досадливо отмахнулся от меня, как от мухи и выкрикнул:

- Да не суетись ты!

Мы прошли с ним в трюм (в III класс). Там уже было полно народу. И Коля с трудом нашел местечко, присмотрев заранее возможных собеседников.

Раздался гудок. Предупредили, чтобы провожающие покинули пароход. Я собралась уходить.

- Да погоди ты! Мне еще билет...

Он сунул руку в карман и стал медленно доставать мятые рубли и, расправляя, складывать их на ладони. (Купюр, наверное, 7-10 нашел). Одновременно продолжал начатый разговор с мужчиной одних с ним лет.

- А помнишь учителя истории?

- Конечно, помню, - ответил попутчик.

- Хороший человек! - восклицает Коля. Раздается еще один гудок.

- Коля! Меня же увезут вместе с тобой... Мне надо идти.

Он посмотрел на свои рубли, зажав между ладонями.

- Ну, ладно, я - потом...

Так и не подав ему на прощание руки, а помахав в воздухе, стала пробираться выходу.

Вышла последней. Убрали трап. Пароход дал третий гудок. Коля уплыл, а я осталась на берегу.

В такой вот полуосенний, полузимний день я встретила Катю, бывшую хозяйку из дома на Армейской набережной.

Я была там редкой гостьей, но она узнала меня, назвала по имени.

Катя сообщила, что пришел перевод на имя Рубцова - 15 рублей. Она не хочет передавать ему.

- Вы не знаете адрес его семьи? Пошлю туда. Пусть будет хоть дочери. А он все равно пропьет...

Женщина разговорилась. Рассказала, что узнала о дочери от жены Рубцова. Она приезжала к нему.

- Дочка у него такая, как у меня. А я думаю, что он все на нее смотрит? Свою наверное вспоминал...

- Да, - соглашаюсь с ней. А про себя думаю: он очень любит детей. И на мою племянницу не только смотрел, но и играл с ней в детские игры.

Помню: она была королевой, Коля - слугой. Девочка отдавала приказы, а он, видимо, не выполнял и она шлепала его ладошками.

Мы, взрослые, зашикали на нее: «Что ты делаешь? Разве так можно?» А Коля отвечает: «Конечно, можно. Я же слуга. А слуг всегда бьют».

Как обычно не знаю времени возвращении Коли обратно, наказов по своему дому не дал. И без него туда не заходила.

Пришел, как всегда, добрым старым знакомым. Мама относится к нему нормально. Чувствуется, что доволен поездкой, словно решил какие-то важные дела.

Думала, что он будет перевозить в город свою семью и расскажет мне об этом, но замкнут и немногословен. Приход нового года, видимо, внушает ему светлые надежды. Он внимателен ко мне, собирается встретить Новый год со мной вместе (я уже рассказывала об этом), но встречаемся в следующем году.

Пришел Коля ко мне на второй (или третий?) день нового года 1969 года. Выглядел очень, очень усталым (не спал, наверное!) Мало разговаривал, опять углубился куда-то в себя. Может сердце побаливало и не хотел жаловаться, показывать виду. Прилег на диван и быстро заснул.

Мы с мамой, чтобы его не беспокоить, ушли в комнату к соседям. Прошло, пожалуй, около часа.

Внезапный шелест, а за ним стук и тонкий звон разбитого стекла всполошил нас. Вбегаем и видим лежащую на боку елку. (Елки в то время ставили большие - около трех метров.) Верхушка - на кровати, на подушках, на полу - осколки стеклянных игрушек. А главное: под елкой спит Коля. Он весь сжался в комочек, обхватив колени руками и низко наклонив голову.

Мы стоим перед ним. Он продолжает сидя спать (а, может, не спит?).

- Коля, - тихонечко позвала я.

Он открыл глаза, посмотрел на лежащую елку, осколки на полу:

- Это все я?

Опять осторожно спрашиваю:

- Тебе сон, наверное, плохой снился, если ты так, как Дед Мороз, оказался под елкой?

- Да, сон...

Но какой это был сон, он не рассказал, хотя наверняка помнил. После этого он скоро ушел.

Можно было догадываться, что его преследовали и далеко не с добрыми намерениями.

Моя работа (как уже говорила) стала отнимать больше свободного времени.

Коля забегал ко мне вечером, но ненадолго. Приходил и в мое отсутствие, когда была в командировке. Развлекал маму и тетю небылицами. Как он, например, с медведем сражался. (А может это правда?)

Однажды надумал послать мне на место командировки телеграмму. На обрывке промокашки карандашом написал: «Неля, приветствуем! Всего доброго! Мама, Коля».

Потом посмотрел на мою тетю, задумался и со словами: «Ох, я и забыл», попросил ее дописать своей рукой «Нина Александровна».

Уходя, в дверях, серьезно повторил: «Только пошлите обязательно. Пусть она порадуется».

Естественно, мои домочадцы приняли все это за шутку. «Телеграмму» показали мне, когда я вернулась из поездки.

Теперь хранится у меня этот текст, как знак его сердечного внимания ко мне.

Не знаю, с какой целью, но уже стало у Коли постоянной привычкой брать меня с собой когда идет к знакомым, особенно им почитаемым.

Больше всего, помню, мы надоедали Астафьевым. Там Колю принимали, как сына. И меня, пожалуй, как его приложение.

Но однажды он привел меня к совершенно незнакомому человеку. И тогда я подумала, наверное, в каждом закоулке у него такие друзья. А случилось это той же зимой в феврале. Зима продолжала оставаться капризной: то шел мокрый снег, то самый настоящий дождь.

В городе шел черно-белый фильм «Офицеры», где главным действующим лицом был Савинков.

И когда в выходной день я заглянула к Коле, он предложил вместе пойти в кино. (Второй раз, почти подряд!)

Первое кино «Фараон» мы смотрели в кинотеатре «Горького» (сейчас он снесен).

Вспоминаю, как много народу было перед главным входом. (В зал еще не пускали.) Коля отлучился: «Стой тут, я сейчас». В этот момент ко мне подошел, скорее продвинулся, Валентин Ховалкин. (Мы вместе занимались в литкружке у Бориса Чулкова.)

Мы беседовали, когда со стаканчиками мороженого в руках протискнулся Коля. Он внимательно, подозрительно (кто же это такой?) посмотрел на моего собеседника.

Представила их друг другу, но ни тот, ни другой не проявили взаимного интереса.

При постоянном движении публики, которая все прибывала, Коля стал плечом легонько оттеснять моего знакомого. Валентин отодвинулся. А Коля улыбался, когда мы остались одни.

Фильм был яркий, красочный. Все две серии положительно вырисовывалась фигура властелина. Это Рубцову понравилось. И вот, сейчас, приглашает снова в кино на урок мужества, самообладания, геройства.

- Ты сходи в «Горький», возьми часа на два, а я пока здесь кое-что... Он что-то хлопотливо делал по дому, что-то прибирал, перекладывал.

У меня с собой не было денег, но я не успела ему сказать об этом. Он сам предложил:

- Возьми деньги там, в чемодане... Я долго возилась с замком. Он у меня почему-то не открывался. Вообще у меня с любыми «техническими штучками» ловкости не проявляется.

- Ну что ты! - недовольно прикрикнул Коля. Помог открыть чемодан, а сам опять умчался на кухню. Открыла чемодан. Посмотрела, поизучала сверху. Нет ничего похожего на кошелек или пачку денег.

Он кричит с кухни:

- Ну что, нашла?

- Нет тут никаких денег!

- Как нет?

Испуганный бежит с кухни. Начинает отодвигать белье, добираться до низу. Достает сверток:

- Вот, видишь - есть!

Развернул и остолбенел изумленный:

- У меня было четыреста. А тут только сто... Раздосадованный, огорченный, он вскоре успокоился.

- Ладно, хоть и это оставили...

- Что случилось?

- Да ничего... Просто у меня были гости. А ты иди, только поскорей, - напутствовал он меня. - Я тут еще немного...

Оказалось, что в кинотеатре «Горького» это кино уже не идет. Можно посмотреть только в " Спутнике". Это за вокзалом. С такой новостью бегу обратно, открываю дверь, вижу Колю с засученными рукавами, с тряпкой в руках: он домывает в комнате пол.

- Подожди, я сейчас...

Он ловко водит тряпкой, как заправский поломойка. Мне даже стыдно стало: могла бы и я. Он все сам. Но как оттолкнуть и взять хозяйство в руки? Не смею... А надо было!!! Коля домыл пол. Я, не раздеваясь, в своей серой шубейке подождала его в прихожей. И мы пошли в кинотеатр.

Прошли половину пути и тут неожиданно пошел дождь. Дождь в феврале! Такой сильный, что даже шуба стала промокать, в карманах была вода, промокли ноги в матерчатых ботиночках.

У меня слабое здоровье: боюсь - простуда меня свалит. Сказала о своей озабоченности вслух: «Сейчас надо что-либо сухое, хотя бы газетой обернуть ноги».

И тут выручил Коля:

- Время еще есть. Зайдем к моему другу. (Мы уже не дошли, а добежали до локомотивного депо.) Здесь недалеко в деревянном бараке.

Бараком он назвал двухэтажный деревянный дом, почерневший от времени и копоти с мутными стеклами широких окон.

Он завел меня на первый этаж в полутемный коридор, постучал в узкую дверь. Казалось, не похоже, что там живут. Как будто вход в подсобку, в кладовку. Но за дверью послышался голос: «Я - дома!» И Коля открыл дверь. Не комната, а комнатенка была настолько узкой, что, пожалуй, вдвоем не разойтись.

Обстановка общежития: железная кровать, стол, два стула.

Да, видимо, это и было мужское общежитие железнодорожников. Женской руки здесь не чувствовалось.

Коля объяснил причину нашего неожиданного появления, попросил старую газету.

Молодой человек, хозяин этого жилья, объяснил Коле причину домоседства: «Уже третий день прогулял...»

На столе - полупустая бутылка водки.

Пока друзья допивали водку, я сняла промокший «текстиль», завернула ноги в предложенные лоскутки газеты.

- Тебе надо бы тоже выпить немножко.

Коля, как лекарство, поднес мне свою стопку. Я глотнула обжигающую жидкость.

По телу разлилось тепло, газета впитала влагу, ногам тоже стало теплее, и мы пошли в кинотеатр.

Билеты взяли свободно. Коля весь фильм смотрел с напряжением и вниманием. И только, когда вышли из зала на улицу, тихо сказал:

- Вот человек был!

И сразу:

- Куда теперь?

- Здесь недалеко живет Лена Дуганова. Может - к ней?

Коля сразу же согласился.

Квартира Лены была в почти таком же деревяном доме, только на втором этаже и довольно просторная.

Наш визит был не к месту: у нее гости.

Главное - я была поражена, что Коля повел себя довольно раскованно, смело. Даже требовал водки.

Мне было очень неловко и стыдно за него. Не знала, что Коля уже был знаком с Леной (она работала в редакции газеты «Вологодский комсомолец"» - вот и позволил такую вольность.

Но, пожалуй, не только среди знакомых он мог выкинуть какой-нибудь номер. Иногда, слышала, что вставал в позу:

- Я - поэт!

Мне же, словно оправдываясь о собственном восхвалении, говорил: «Я не люблю называть себя - поэт. Какой же я поэт? Я - писатель. Писатель!»

Почему он так говорил? Звание писателя ставил ниже поэта или наоборот - выше?

Видимо, эта оценка творческого труда выше, весомее. И он очень дорожил дружбой с писателем В.И. Беловым. Он хотел быть наравне. Часто бывал в квартире Василия Ивановича. Отправляясь к нему, говорил: «Мне - к Белову». Один раз зимним вечером этого же 1969 года он и меня пригласил к своему другу.

В прихожей нас приветливо встретила Ольга Сергеевна, жена писателя.

- Проходите. Там у него Виктор Петрович. Квартира на Октябрьской улице состояла из маленьких комнатушек. Одна из них - кабинет писателя.

Коля пошел впереди, а я за ним, как ниточка за иголочкой.

Мне запомнилось это наше посещение. Даже детали кабинета. Помню, что при входе отгораживающей ширмой служил стеллаж с книгами. Доски были некрашеными, свежими и, казалось, излучали теплоту. И Астафьев, и Белов с искренней радостью восприняли приход Рубцова.

В комнате было два кресла. В одном сидел Виктор Петрович, другое по приглашению хозяина заняла я.

Василий Иванович сидел на диван-кровати. И предложил сесть рядом Коле. А он со словами – «Нет, я лучше здесь», - сел прямо на пол к батарее под окном.

Писатели беседовали и с нашим приходом разговор продолжился. На журнальном столике стояли приборы для кофе и чая.

- На выбор, по твоему желанию, - любезно предложил мне Василий Иванович.

Первое, что я отметила: в комнате: «До чего же здесь уютно и просто!» Мне показалось, что яркое панно на стене - фрагмент лоскутного деревенского одеяла - излучало праздничный свет.

Коля весь в движении: то так устроится, то так. Да еще стакан кофе в руках. Расплескал. Заволновался: «Что я наделал?» - и стал оглядываться вокруг себя, чем бы вытереть капли.

Василий Иванович со словами: «Да не крутись ты! На!» - подал ему газету. Коля, вытерев скомканной газетой мокрое место, сразу же по просьбе Виктора Петровича стал читать стихи. Первым он прочел про грибную охоту:

Сапоги мои - скрип да скрип

под березою,

Сапоги мои - скрип да скрип

под осиною.

И под каждой березой - гриб

подберезовик,

И под каждой осиной - гриб

подосиновик!..

Оба писателя слушали стихи очень внимательно.

- Все правильно он читает, - мысленно одобряю Колю, - Виктор Петрович - охотник. И слушать такие стихи - одно удовольствие.

Следующее стихотворение «В гостях» Коля читает вдохновенно и, как обычно, жестикулирует. Голос его звенит:

...Трущобный двор. Фигура на углу.

Мерещится, что это Достоевский.

И желтый свет в окне без занавески

Горит, но не рассеивает мглу.

Гранитным громом грянуло с небес!

В трущобный двор ворвался ветер резкий

И видел я, как вздрогнул Достоевский,

Как тяжело ссутулился, исчез...

...Поэт, как волк, напьется натощак,

И неподвижно, словно на портрете,

Все тяжелей сидит на табурете

И все молчит, не двигаясь никак...

С каждой фразой, как я рассказывала и раньше, Коля преображался. Все это было похоже на спектакль.

Под конец стихотворения он так накалился, что даже при взмахе рук приподнимался от пола.

...Но все они окутаны всерьез

Какой-то общей нервною системой.

Случайный крик, раздавшись над богемой,

Доводит всех до крика и до слез!

И все торчит,

В дверях торчит сосед.

Торчат за ним разбуженные тетки,

Торчат слова,

Торчит бутылка водки,

Торчит в окне бессмысленный рассвет!

Коля понизил голос. И произнес последние строчки:

Опять стекло туманное в дожде,

Опять туманом веет и ознобом...

Когда толпа потянется за гробом.

Ведь кто-то скажет:

«Он сгорел... в труде».

Сразу стало тихо, тихо. Ни восклицания, ни просто одобрения - это было потрясающее действие, невыразимое словами.

После Коли писатели попросили прочесть что-нибудь новенькое меня.

Но что я могу, тем более после Рубцова!?

Нет причин для особой радости и нет хороших новых стихов. Но у меня родились начальные строчки. И я решила прочесть их, скорей всего для Коли:

Мой Белый свет!

Прости мою угрюмость.

Тому причиной -

В сердце перебой.

По-прежнему доверчивая юность

В моих глазах

И близости с тобой.

И ты, порой, бываешь

одиноким,

Недугом неизвестности томим.

Чужая тень закроет лоб

высокий

И уплывет, как сигаретный

дым...

Виктор Петрович похвалил меня. Но я больше ничего читать не стала.

Коля молча смотрел на меня. Он так полностью и не услышал этого стихотворения. Я дописала его позднее, в 70-м.

Сейчас не помню, почему, но разговор продолжил Виктор Петрович.

Он - прекрасный рассказчик. Его можно слушать, раскрыв рот. Чистая русская речь. Образная. Емкая.

Он рассказывает нам о живородящих змеях, поселившихся на маяке. Смотрю на Колю. Он даже поежился со страхом и брезгливостью. Чтобы поднять настроение и уйти от этой «жути», Василий Иванович стал рассказывать о встречах со своими читателям. И как они, читатели, воспринимали «Плотницкие рассказы».

- Интересно, - говорил он, - там, где мою жену приводило в смущение мужицкое острословие, женщины в зале восторженно смеялись.

Так, за разговорами, засиделись допоздна. Было уже около одиннадцати часов. Пошли домой втроем: Виктор Петрович, Коля и я.

По дороге Астафьев от нас отделился, свернув в сторону своего дома. На улице было тихо и пустынно. Слышны были только наши шаги.

- Коля, - спрашиваю я, - почему ты «бессмысленный рассвет» изменил на «безрадостный»? (Я видела это в печатном варианте.)

- Это же лучше, как ты читал сегодня. Коля ершится, как всегда (мол, не тебе меня учить).

Но потом, уже спокойнее, объясняет, что его «поправили». И сказал:

- Иначе не напечатают.

- А «обоз» сменили на «грузовик» - это тоже не ты? (Я имела в виду его стихотворение «Загородил мою дорогу»):

Загородил мою дорогу

Обоз. Ступил я на жнивье...

Теперь везде печатают по другому:

Загородил мою дорогу

Грузовика широкий зад...

- Да, это тоже не я, - ответил мне Коля. - Надо было технику показать. Так, переговариваясь, дошли мы до развилки улиц, одна из них - в сторону к моему дому. Коля резко остановился:

- Что это мы вместе? Куда мы идем? У меня мелькнула мысль: «Испугался, что к нему пойду. То зовет, то боится, что его одиночество нарушу».

- Не волнуйся, - отвечаю. - Мы идем по домам. Ты - к себе. Я - тоже к себе. И провожать меня не надо. Я добегу одна. Теперь уже недалеко.

Помахала ему рукой и побежала в свою сторону. Оглянулась. Коля шел по улице Герцена своим летящим шагом, словно за ним была погоня.

... Не хочу нарушать рубцовское одиночество. Иду вечером с работы по Советскому проспекту, вижу в его окне мягкий желтый свет. Постою, посмотрю на окно: «Как он там?» Но стараюсь побороть искушение и прохожу мимо.

Через несколько дней он пришел сам ко мне возбужденный, сияющий.

- Привет! Видела свои стихи в «Красном Севере»?

- Да, видела. Но я их туда не давала.

- Это я дал. Я их попросил, чтобы поставили так, вместе. И они сделали. - Это самая дорогая мне газетная страница, где рядом две подборки стихов: Рубцова и моя.

Коля опять начинает свои волнующие мысли проговаривать вслух. Они идут каскадом понятным, пожалуй, ему одному.

- Ой, Неля, старые мы с тобой будем..., - сокрушенно качает головой, вздыхает, становится задумчивым.

Удивленно, без слов, смотрю на него. А он начинает утвердительно кивать головой: «Да-да, мы состаримся, а Лена пройдет мимо и не признается...»

Опять помолчав, спрашивает:

- Как ты думаешь, Бог есть?

- Не знаю, - говорю, - нас этому не учили. Учили другому. Я помню нас, совсем маленьких ребятишек, заставили петь частушку:

С неба Бог полетел

Со всего размаху,

Зацепился за колхоз,

Разорвал рубаху.

И мы пели. Пока одна строгая старушка не подошла к нам и не сказала, что так нельзя. Больше уже не пели.

- Знаешь, когда я недавно в командировке была, в Устюжне, и вышла из самолета - услышала переливчатый звон. Что это? Остановилась даже. Звон шел от храма. Оказалось прибыла в город в праздник Рождества. Первый раз я слышала звон колоколов. То ли от такой музыки, то ли от чего другого на душе стало легко и празднично.

Коля внимательно выслушал мой рассказ.

- Вот видишь..., - выговорил тихо, опустив голову. И тут же резко вскинул ее, сказал твердо и уверенно, - Бог все-таки есть! Это точно! Ну, как иначе объяснить, если ребенок еще совсем маленький, а улыбается. Значит, он что-то видит. Это ангелы c ним. На этом Коля заканчивает свои откровения и уходит. И мне остается догадываться, что свои поступки Коля постоянно сверяет с Богом. На плохое он не способен.

Второе марта у меня памятный день. Приняла решение: если Коля будет настаивать остаться у него, останусь. Я уже устала от непонятной ни уму, ни сердцу дружбы. Летим друг к другу, а зачем?

Позвонила в дверь. (Ключом я не пользовалась.) Коля обрадовался моему приходу: «Проходи, проходи».

Но я остановилась: вижу, что на тахте кто-то лежит, накрывшись с головой диванным покрывалом.

На раскладушке появилось теплое байковое одеяло, сшитое из двух детских. То в магазинах надолго исчезли одеяла и Коля не мог их нигде купить. Выручила, - я потом узнала, - Мария Семеновна Астафьева.

Заметив мое замешательство, Коля опять проговорил: «Да проходи ты, не бойся. Это же не женщина!»

И тут выпростал голову и сразу встал Василий Иванович Белов.

В комнате было неуютно: грязный пол, письменный стол так и стоял поперек комнаты и завален остатками «пиршества».

- Со стола немножко убери, мы сейчас придем, - сказал мне Василий Иванович.

Освободила и протерла стол, но оставила, как есть воткнутую в угол стола иголку с черной ниткой.

Друзья пришли очень быстро с бутылкой красного вина (то ли вермута, то ли портвейна). Василий Иванович поставил бутылку на стол и обратил внимание на иглу: «А это тут зачем?»

- Я не знаю. Надо у Коли спросить. Это у него такой порядок. Он не любит, когда что-то перекладывают на другое место. И всегда помнит, что где оставит.

- Да ничего он не помнит..., - серьезно сказал Василий Иванович.

- Вы это о чем? - выходит Коля из кухни со стаканами. Показала на иглу.

- Ах, это! - махнул рукой.

Василий Иванович, собираясь уходить, мельком взглянул со стороны на стол и сделал замечание, что ножка у стола, покривилась.

Коля встал в позу, развел руками в стороны: «Так ты же плотник!» Василий Иванович подошел к столу, пнул по ножке и она встала на свое место.

Вот и вся работа, которую не сумел сделать хозяин.

Мы остались вдвоем.

Коля пьет вино, но не становится болтливым и раскованным.

Мне кажется, что он прислушивается к себе, а, может, присматривается ко мне. Он знает, что я не люблю спиртные напитки. А сегодня не отказываюсь сделать несколько глотков.

Сегодня - исключение. Решено: не буду спешить домой.

Сегодня праздник - начало весны. И мое любимое время года.

Сегодня я соглашусь остаться здесь.

Но Коля словно читает мои мысли. Стал озабочен.

Он ходит по комнате, выходит на кухню, возвращается снова.

Сижу, не спрашиваю о времени (оно идет, вроде, мимо меня), не собираюсь домой. Хотя, на улице уже стемнело.

- Да оставайся ты! - обычно перед моим уходом говорил Коля. Надеюсь жду такого предложения.

И... вдруг: «Неля, ведь уже поздно. Тебе пора домой». Я даже внутренне вздрогнула от такой неожиданности, словно в лицо плеснули холодной водой.

Поспешно встаю со стула, беру плащ, стараюсь не смотреть на Колю. А он топчется рядом, разводит руками и продолжает: «Дело в том, что ко мне очень рано утром придут рабочие... Ты не можешь прийти ко мне в восемь часов?»

Говорю: «Хорошо, приду».

- Раз так, - бегу и думаю дорогой, - теперь меня и калачом не заманишь. Причем тут рабочие? Боится меня скомпрометировать или хочет, чтобы я сделала, уборку после ремонтных работ? Скорей всего - отговорка. Не знаю...

Не пойду.

Но рано утром меняю решение: «Нет, пожалуй, у него и вправду рабочие. А у нас простые дружеские отношения и менять их сейчас не следует. Он прав».

Прихожу к нему ровно в восемь. Коля уже на ногах, а рабочих нет.

- Где же твои рабочие? - спрашиваю.

- Не знаю... должны быть. Подождем.

Взяла со стола журнал, механически листаю.

Звонок, Коля открывает дверь. Входят двое мужчин, рабочие-сантехники. Поздоровались. Посмотрели на меня, сидящую на тахте и, ни слова не говоря, прошли в ванную.

- Вот видишь. Я тебя не обманул, - глазами сверкнул в мою сторону Коля.

Да, я верю ему, верю всегда. Он однажды сказал мне: «Ох, Неля, ты веришь каждому моему слову, но ведь я могу ошибиться... Да-да, могу». Он не сказал - обмануть, сказал - ошибиться. Рубцов не может обманывать.

Когда рабочие сделали свое дело и ушли, Коля, улыбаясь, обращается ко мне: «А я стихи написал. Послушай!»

Заяц в лес бежал по лугу,

Я из лесу шел домой, -

Бедный заяц с перепугу

Так и сел передо мной!

Так и обмер бестолковый,

Но, конечно, в тот же миг

Поскакал в лесок сосновый.

Слыша мой веселый крик.

И еще, наверно, долго

С вечной дрожью в тишине

Думал где-нибудь под елкой

О себе и обо мне.

Думал, горестно вздыхая.

Что друзой-то у него

После дедушки Мазая

Не осталось никого.

Что мне оставалось сказать?

- Хоть на такое стихотворение тебя вдохновила, и то ладно. Зайца из меня сделал...

Качаю головой, стараюсь улыбаться (почти сквозь слезы). А Коля такой весь откровенно улыбчивый.

Казалось, что этот выходной день (такая редкость из-за моей занятости) мы проведем вместе. Но Коля вдруг принимает озабоченный вид: " Мне надо сейчас к Белову".

Идем улицей. Он, как всегда, все видит: на земле и под землей. Увидел на проталинке ножницы. Совсем хорошие, светлые, а не заржавленные. Потянулся рукой, потом отдернул ее, поморщился: «А вдруг они заразные?»

Вышли из закоулка. Остановился. И, как будто, спрашивая разрешения, говорит: «Ну, я пойду...»

- Иди, раз обещал.

Про себя думаю: «Не приду я к тебе больше, не приду».

Весна брала свои права. Все ярче светило солнце. Приближался День 8 Марта. Но я уже решила не напоминать Коле о своем существовании. Нет мне и телефонных звонков ни из Союза, ни от Коли.

Вот и женский праздник. Для меня это обычный выходной день среди родных. И никаких знакомых и поздравлений.

Каково же было мое удивление, когда (уже в конце дня) в почтовом ящике увидела цветную открытку – «Георгин».

На открытке типографским способом напечатано - Поздравляю! А текст, кроме адреса, такой:

- Старичковым. Анастасии Александровне, Неле, Жанне от Рубцова.

И все.

Конечно, на душе потеплело немножко. Но и только. Где и в какой компании Коля, мне неведомо.

Пришел он на второй день праздника в обеденное время. Мы сидели за столом. К нам присоединился знакомый моей двоюродной сестры Светланы. Интересный молодой человек, военнослужащий из Кипелова. Плохо помню его имя. Кажется, Володя. Сам родом из Москвы.

Коля не вошел, а влетел в комнату, и первым долгом обратил внимание на юношу.

- А это кто? - спросил строго, требовательно, как хозяин квартиры. Знаю, что «чужих» Коля не выносит (помним, какой скандал учинил, когда сам же привел Колю Александрова).

- Это брат, - говорю.

- Правда, брат? - обращается он к военному.

Тому ничего не оставалось, как подтвердить мои слова.

Тогда Коля повеселел:

- Эх, сейчас бы баян! Я бы сыграл «Вальс цветов»!

К счастью его желание исполнилось: баян нашелся у соседей из четвертой квартиры, у художника В. М. Кошкина.

Коля играл воодушевленно, слегка наклонив на бок голову, прислушиваясь к звучанию. Мы замерли. Такого еще не слышали! («Ну и Рубцов, - восторгаюсь про себя я, - ну и талантище!»)

После «Вальса цветов» Коля запел какой-то мне незнакомый романс (возможно - экспромт), подыгрывая на баяне. Там речь шла о какой-то невинной девице, которая вышла замуж за легкомысленного юношу, бросившего ее сразу же после свадьбы. Мне врезались в память слова:

Белое платье зря я надела,

Мне так обидно, стыдно...

Что же мне делать?

- Не мне ли он готовит такую судьбу? Усмотрел, видимо, что-то в моем порыве и теперь начинает отступать. Ну, конечно. Он же встречается с Гетой. Наверное, собирается привезти семью.

Словно в ответ на мое размышление, он отставил баян в сторону и посмотрел на меня:

- Пойдем сейчас ко мне. Мне нужно поговорить с тобой.

- А что, здесь уже нельзя?

- Здесь не то!

Оделась, пошла (хотя только что решила не появляться в его доме), видимо, его слова действуют, как гипноз.

Всю дорогу он казался очень взвинченным, недовольным (Собой? Мной?), повторял: «Какой я дурак! Какой я дурак!»

Потом сердито посмотрел на меня: «И ты тоже дура!»

(Осмысливаю: «Опять дурак! Дурак, что не оставил? Дура, что не послушалась, - ушла?»)

Последующий разговор подтвердил мою догадку: он не хочет жениться. Ему не нужна семья, нужно лишь то, что давало бы возможность «запеть». Он вошел в комнату, как всегда, первым, резко повернулся ко мне и выпалил:

- Я хочу, чтобы ты... Я хочу, чтобы у меня был сын. Но без меня...

- Как это без тебя? - со святой наивностью спрашиваю я.

- Ты будешь приходить ко мне...

Он немного замешкался и дальше с ударением произнес: «Иногда!»

- Я хочу, чтобы ты его воспитала!

Коля несколько раз ударял кулаком по воздуху, словно вколачивал в стол гвозди.

- А куда денешься ты? Детей воспитывают вместе... - пролепетала я.

- Нет, - резко говорит он, - только ты и одна. Я даже хотел бы, чтобы и Лену ты воспитала. Но она ведь ее не отдаст...

Этот разговор с желанием иметь сына, но без него воспитывать я поняла, как стремление сохранить свободу. Но, возможно, он видел и дальше, знал, что долго ему не жить. Но меня обидел и оттолкнул вариант «супружеских» отношений, когда явное надо делать тайным.