Время переходов 3 страница

глобализация производства, распределения и рынков с овладением возможностями использования наиболее выгодных условий для получения прибыли повсюду; сосредоточение государственной поддержки на повышении производительности и конкурентоспособности национальных экономик, часто с ущербом для социальной защиты и регулирования общественных интересов. Технологическая инновация и организационные изменения, сосредоточенные на гибкости и приспособляемости, были абсолютно решающими в обеспечении скорости и эффективности реструктуризации. Можно утверждать, что без новой информационной технологии глобальный капитализм был бы сильно ограниченной реальностью, гибкий менеджмент был бы сведен к экономии на трудозатратах, а новый раунд расходов на капитальное оборудование и новые потребительские продукты оказался бы недостаточным, чтобы компенсировать сокращение государственных расходов. Таким образом, информационализм связан с экспансией и обновлением капитализма, как индустриализм был связан с его становлением как способа производства.

Разумеется, процесс реструктурирования очень по-разному проявлялся в регионах и обществах мира (как я коротко покажу в главе 2): он отклонился от своей фундаментальной логики из-за милитаристского кейнсианства администрации Рейгана, создав еще большие трудности для американской экономики в конце периода эйфории, вызванной искусственным стимулированием. Он был несколько ограничен в Западной Европе из-за сопротивления общества демонтажу " государства всеобщего благосостояния" и односторонней гибкости рынка труда, порождающей растущую безработицу в странах Европейского Союза. Он был усвоен в Японии путем упора скорее на производительность и конкурентоспособность на базе технологии и сотрудничества, чем на усиление эксплуатации, пока международное давление не вынудило Японию начать оффшорное производство и расширить роль незащищенного вторичного рынка труда. И он же в 1980-х годах вверг страны Африки (кроме Южно-Африканской Республики и Ботсваны) и Латинской Америки (за исключением Чили и Колумбии) в глубокий экономический кризис, когда политика Международного валютного фонда привела к уменьшению предложения денег, снижению уровня зарплаты и импорта, чтобы выровнять условия глобального накопления капитала по всему миру. Реструктуризация проходила на основе политического поражения организованного труда в главных капиталистических странах и принятия общей экономической дисциплины странами ОЭСР (Organization for Economic Cooperation and Development - OECD). Такая дисциплина, хоть и навязываемая в случае необходимости Бундесбанком, Советом управляющих Федеральной резервной системы. Международным валютным фондом, действительно была вплетена в процесс интеграции глобальных финансовых рынков, проходивший в начале 1980-х годов при использовании новых информационных технологий. В условиях глобальной финансовой интеграции автономная национальная валютная политика стала буквально неосуществимой, уравняв, таким образом, базовые экономические параметры реструктуризации на всей планете.

Хотя реструктуризация капитализма и распространение информационализма в глобальном масштабе были нераздельным процессом, общества по-разному действовали и реагировали на них в связи со специфичностью своих истории, культуры и институтов. Таким образом, было бы в некоторой степени некорректно говорить об информацио-нальном обществе, что должно подразумевать повсеместную гомогенность социальных форм при новой системе. Это предположение, очевидно, несостоятельно как эмпирически, так и теоретически. Однако мы могли бы говорить об информациональном обществе, как социологи говорят о существовании индустриального общества, характеризуемого общими фундаментальными чертами, например, в формулировке Раймона Арона³⁰. Но с двумя важными оговорками: с одной стороны, информациональные общества, существующие в настоящее время, являются капиталистическими (в отличие от индустриальных обществ, некоторые из которых были этатистскими); с другой стороны, мы должны подчеркнуть культурное и институциональное разнообразие информациональных обществ. Так, японская уникальность³¹ или особенности Испании³² не собираются исчезать в процессе стирания культурных различий, их специфика лишь обновляется на пути к универсальной модернизации, на этот раз измеряемой темпами распространения компьютеров. Ни Китай, ни Бразилия не собираются расплавляться в глобальном котле информационального капитализма, следуя по их нынешнему высокоскоростному пути развития. И все же Япония, Испания, Китай, Бразилия, так же как Соединенные Штаты, являются сегодня и будут в еще большей степени в будущем информациональными обществами в том смысле, что ключевые процессы генерирования знаний, экономической производительности, политической/военной мощи и средств коммуникации уже глубоко трансформированы информационной парадигмой и связаны с глобальными сетями богатства, власти и символов, работающих в рамках такой логики. Таким образом, все общества затронуты капитализмом и информационализмом, и многие общества (безусловно, все крупные общества) уже являются информациональными³³, хотя и различных видов, в разной обстановке и со специфическими культурными/институциональными проявлениями. Теория информационального общества, в отличие от глобальной/информациональной экономики, всегда должна обращать внимание на историческую/культурную специфику в той же мере, как на структурные подобия, связанные с разделяемой в основных чертах техно-экономической парадигмой. Что же до реального содержания этой общей социальной структуры, которое могло бы рассматриваться как сущность нового информационального общества, то, боюсь, я неспособен суммировать его в одном параграфе: структура и процессы, характеризующие информациональные общества, есть предмет этой книги.

²⁹ Много лет назад я дал интерпретацию причин мирового экономического кризиса 1970-х годов, а также предварительный прогноз путей капиталистической реструктуризации. Несмотря на жесткие теоретические рамки, которые я наложил на эмпирический анализ, я думаю, что главные тезисы этой книги (написанной в 1977-1978 гг.), включая предсказание появления " рейганомики" под ее собственным именем, еще полезны для понимания качественных изменений в капитализме в течение последних двух десятилетий.

³⁰Агоn (19бЗ).

³¹0 японской уникальности в социологической перспективе см. Shoji (1990).

³² О социальных корнях испанской уникальности и сходства с другими странами см. Zaidivar and Castells (1992).

33 Я хотел бы провести аналитическое разграничение между понятиями " информационное общество" (information society) и " информациональное общество" (informational society) с аналогичными подтекстами для информационной/информациональной экономики. Термин " информационное общество" подчеркивает роль информации в обществе. Но я утверждаю, что информация в самом широком смысле, т.е. как передача знаний, имела критическую важность во всех обществах, включая средневековую Европу, которая была культурно структурирована и в некоторой степени объединена вокруг схоластики, иначе говоря, в основном в интеллектуальных рамках (см. Southern, 1995). В противоположность этому, термин " информациональное" указывает на атрибут специфической формы социальной организации, в которой благодаря новым технологическим условиям, возникающим в данный исторический период, генерирование, обработка и передача информации стали фундаментальными источниками производительности и власти. Моя терминология пытается установить параллель с разграничением между промышленным и индустриальным обществом. Индустриальное общество (обычное понятие в социологической традиции) есть не просто общество, где имеется индустрия, но общество, где социальные и технологические формы социальной организации пронизывают все сферы деятельности, начиная с доминантных - в экономической системе и в военной технологии, и заканчивая объектами и обычаями повседневной жизни. Я использую термины " информациональное общество" и " информациональная экономика", чтобы точнее охарактеризовать нынешние трансформации, это, по здравому размышлению, следует из того, что информация и знание важны для наших обществ. Однако нынешнее содержание информационального общества должно определяться наблюдением и анализом. Это и есть цель данной книги. Например, одной из ключевых черт информационального общества является сетевая логика его базовой структуры, что и объясняет концепцию " сетевого общества". Однако другие компоненты информационального общества, такие, как общественные движения или государство, демонстрируют черты, выходящие за пределы сетевой логики, хотя эта логика, будучи характеристикой новой социальной структуры, существенно на них влияет. Таким образом, сетевое общество не исчерпывает всех значений информационального общества. Наконец, почему после всех этих уточнений я сохранил " 'Информационную эпоху" в качестве общего названия книги, не включив в свое исследование средневековую Европу? Заглавия суть средства коммуникации. Они должны быть " дружественными пользователю", достаточно ясными, чтобы читатель мог угадать реальную тему книги, должны быть сформулированы так, чтобы не выходить из семантических рамок. В мире, построенном вокруг информационных технологий, информационного общества, информатизации, информационного суперхайвэя и т.п. (все термины родились в Японии 1960-х годов - Джохока Шакаи, по-японски, - и были перенесены на западную почву в 1978 г. Саймоном Нора и Аденом Минком, которые увлеклись экзотикой), такое заглавие, как " Информационная эпоха", прямо указывает на поставленные вопросы, не предрешая ответов.

" Я" в информациональном обществе

Новые информационные технологии интегрируют мир в глобальных сетях инструментализма. Опосредованная компьютерами коммуникация породила обширное множество виртуальных сообществ. Однако отличительная социальная и политическая тенденция 1990-х годов - это построение социального действия и политики вокруг первичных иден-тичностей, либо приписанных, укоренившихся в истории и географии, либо построенных заново в тревожном поиске смыслов и духовности. Первые исторические шаги информациональных обществ, как представляется, характеризуются преобладанием идентичности как организующего принципа. Под идентичностью я понимаю процесс, через который социальный актор узнает себя и конструирует смыслы, главным образом на основе данного культурного свойства или совокупности свойств, исключая более широкую соотнесенность с другими социальными структурами. Утверждение идентичности не обязательно означает неспособность соотноситься с другими идентичностями (например, женщины еще соотносятся с мужчинами) или охватить все общество под эгидой своей идентичности (например, религиозный фундаментализм стремится обратить всех и каждого). Но социальные отношения определяются vis-a-vis другим, на основе тех культурных свойств, которые конкретизируют идентичность. Например, Иошино в своем исследовании нихонджирон (идей японской уникальности) подчеркнуто определяет культурный национализм как " задачу возрождения национальной общности путем создания, сохранения или усиления культурной идентичности народа, когда она, как чувствуется, исчезает или находится под угрозой. Культурный националист рассматривает нацию как продукт уникальной истории и культуры и как коллективное единство, наделенное уникальными свойствами" ³⁴. Кэлхаун, хотя и отрицал историческую новизну феномена, также подчеркнул решающую роль идентичности в определении политики в современном американском обществе, особенно в женском движении, в движении геев, в движении за гражданские права, движениях, которые " искали не только различные инструментальные цели, но утверждения исключенных идентичностей как общественно благих и политически значимых" ³⁵. Ален Турен идет еще дальше, утверждая, что " в постиндустриальном обществе, где культурные услуги заменили материальные блага в качестве сердцевины производства, именно защита субъекта, в его личности и в его культуре, против логики аппаратов и рынков, заменяет идею классовой борьбы" ³⁶. Тогда ключевой проблемой в мире, характеризуемом одновременно глобализацией и фрагментацией, становится, как заявлено Кальдероном и Лазерной, вопрос о том, " как объединить новые технологии и коллективную память, универсальную науку и общинную культуру, страсти и разум? " ³⁷ И действительно, как?! И почему мы наблюдаем во всем мире противоположную тенденцию, а именно, увеличение дистанции между глобализацией и идентичностью, между сетью и " Я"?

Реймонд Барглоу в своем поучительном эссе, глядя на предмет с социопсихоаналити-ческой точки зрения, указывает на следующий парадокс: в то время как информационные системы и сети увеличивают человеческие силы в организации и интеграции, они одновременно подрывают традиционную западную концепцию сепаратного, независимого субъекта: " Исторический сдвиг от механических технологий к информационным помогает подорвать понятия суверенности и самостоятельности, понятия, которые давали идеологическую основу для индивидуальной идентичности с тех пор, как греческие философы выработали концепцию более двух тысячелетий назад. Короче, технология помогает разрушать то самое видение мира, которое она в прошлом лелеяла" ³⁸. Затем автор продолжает, проводя любопытное сравнение между классическими снами, описанными в трудах Фрейда, и снами его собственных пациентов в ультратехнизированной среде Сан Франциско 1990-х годов: " Образ головы... и позади нее подвешена компьютерная клавиатура... Я - эта программированная голова! " ³⁹ Это чувство абсолютного одиночества ново

в сравнении с классическим фрейдистским представлением: " Сновидцы... выражают чувство одиночества, переживаемое как экзистенциальное и неизбежное, встроенное в структуру мира... Полностью изолированное " Я" кажется безвозвратно потерянным для себя" ⁴⁰. Таким образом, налицо поиск новой системы связей, построенной вокруг разделяемой, реконструированной идентичности.

Как бы глубока ни была эта гипотеза, она может быть только частью объяснения. С одной стороны, она подразумевает кризис " Я", вписанного в западную индивидуалистскую концепцию, поколебленную неподдающейся контролю идеей социальной связи между людьми. Однако поиск новой идентичности и новой духовности идет также и на Востоке, несмотря на более сильное чувство коллективной идентичности и традиционное культурное подчинение индивида семье. Резонанс " Аум Синрике", особенно среди молодого, высокообразованного поколения, можно рассматривать как симптом кризиса установленных образцов идентичности вкупе с отчаянной нуждой в построении нового, коллективного " Я", значимо смешивающего духовность, передовую технологию (химию, биологию, лазеры), глобальные деловые связи и культуру милленаристского конца истории⁴¹.

С другой стороны, элементы интерпретативных рамок, объясняющих растущую мощь идентичности, должны быть также найдены на более широком фоне, в контексте макропроцессов институциональных изменений, в большой степени связанных с возникновением новой, глобальной системы. Так, широко распространенные в Западной Европе течения расизма и ксенофобии можно отнести, как предполагали Ален Турен⁴² и Мишель Вьевьорка⁴³, к кризису идентичности, которая становится абстракцией (" европеец") в тот самый момент, когда европейские общества, видя, как затуманивается их национальная идентичность, открыли, что внутри них продолжают существовать этнические меньшинства (демографический факт, начиная, по крайней мере, с 1960-х годов). Или опять-таки в России и бывшем Советском Союзе мощное развитие национализма в посткоммунистический период можно соотнести, как я покажу в главе 8, с культурной пустотой, созданной семьюдесятью годами навязывания исключительно идеологического единства, пустотой, соединенной с возвращением к первичной исторической идентичности (русской, грузинской), как единственному источнику смыслов после распада исторически хрупкого советского народа.

Подъем религиозного фундаментализма также, по-видимому, связан и с глобальной тенденцией, и с институциональным кризисом. Мы знаем из истории, что идеи и верования всех мастей всегда наготове, ожидая только искры в подходящих обстоятельствах⁴⁴. Важно, что фундаментализм, будь он исламским или христианским, распространился и будет распространяться в мире в тот самый исторический момент, когда глобальные сети богатства и власти связывают узловые точки и представителей глобальной элиты, одновременно обрывая связи и исключая большие сегменты обществ, регионы и даже целые страны. Почему Алжир, одно из самых модернизированных мусульманских обществ, внезапно повернулся к своим фундаменталистским спасителям, которые стали террористами (как и их предшественники - антиколониалисты), когда у них отняли их победу на демократических выборах? Почему традиционалистские учения папы Иоанна-Павла П находят неоспоримый отзвук среди обнищавших масс " третьего мира", так, что Ватикан может позволить себе игнорировать протесты феминистского меньшинства в нескольких развитых странах, где именно прогресс права на аборты уменьшает число душ, нуждающихся в спасении? Есть, кажется, некоторая логика в исключении исключающих, в переоценке критериев ценности и смысла в мире, где для компьютерно неграмотных, лишенных потребления (consumptionless) групп и необеспеченных коммуникацией территорий остается все меньше места. Когда сеть отключает " Я", то " Я" - индивидуальное или коллективное - конструирует свой смысл без глобального, инструментального соотнесения: процесс обрыва связей становится взаимным после отказа исключенных от односторонней логики структурного господства и социального исключения.

Такова область, которую нужно исследовать, а не просто заявить о ней. Несколько идей, выдвинутых здесь по поводу парадоксального проявления " Я" в информациональ-ном обществе, предназначены только для того, чтобы очертить круг моего исследования для сведения читателя, но не ради выводов, сделанных наперед.

³⁴ Yoshino (1992: 1).

³⁵ Calhoun (1994: 4).

³⁶ Touraine (1994, курсив автора).

³⁷ Calderon and Lasema (1994: 90).

³⁸ Barglow (1994: 6).

³⁹ Ibid.: 53.

⁴⁰ barlow (1994: 185).

⁴¹ Описание новых форм бунта, связанных с идентичностью в открытом противостоянии глобализации, см.: Castells, Yazava and Kiselyova (1996Ь).

⁴² Touraine (1991).

⁴³ Wieviorka (1993).

⁴⁴ См., напр., Kepel (1993), Colas (1992).

Слово о методе

Это не книга о книгах. Полагаясь на свидетельства различных сортов, на отчеты и анализы, почерпнутые из множества источников, я не собираюсь обсуждать существующие теории постиндустриализма или информационного общества. Имеется несколько подробных и взвешенных изложений этих теорий⁴⁵, как и различных критических очерков о них⁴⁶, включая мой собственный⁴⁷. Точно также я не намерен вносить вклад, если это не представляется необходимым ради аргументации, в надомную индустрию (cottage industry), сложившуюся в 1980-х годах вокруг постмодернистской теории⁴⁸, будучи полностью удовлетворенным превосходной критикой Дэвида Харви по поводу социальных и идеологических основ " постсовременности" ⁴⁹, а также социологическим анатомированием постмодернистских теорий Скотта Лэша⁵⁰. Разумеется, я обязан многими мыслями многим авторам, особенно предтечам информационализма Алену Турену и Дэниэлу Беллу, а также одному марксистскому теоретику, Никосу Пуланцасу, который почувствовал новые и важные проблемы незадолго до своей кончины в 1979 г.⁵¹ И я должным образом ссылаюсь на заимствованные концепции, когда я пользуюсь ими как инструментами в конкретном анализе. Однако я пытался сделать дискурс возможно более автономным и кратким, интегрируя материалы и наблюдения из различных источников и не ввергая читателя в изнурительное путешествие по библиографическим джунглям, в коих я прожил (к счастью, среди других занятий) последние двенадцать лет.

В подобном же духе, хотя и используя значительный объем статистических данных и эмпирических исследований, я пытался минимизировать обработку данных, упростить и без того чрезмерно громоздкую книгу. Поэтому я старался использовать те источники данных, относительно надежности которых согласны все специалисты по социальным наукам (например, ОЭСР, ООН, Всемирный банк, официальная государственная статистика, авторитетные исследовательские монографии и надежные, как правило, академические или деловые, источники), за исключением тех случаев, когда в источниках, вероятно, содержались ошибки (советская статистика ВНП или доклад Всемирного банка о политике модернизации в Африке). Я осознаю ограничения, когда наделяю достоверностью информацию, которая может не всегда оказаться точной, однако читатель увидит, что в данном тексте предусмотрены многочисленные предосторожности: выводы обычно формируются на базе сходных тенденций из нескольких источников, согласно методологии триангуляции, с прочной традицией, укоренившейся среди историков, полицейских и газетных репортеров и, как правило, приводящей к успеху. Более того, данные, наблюдения и ссылки, приведенные в этой книге, нацелены, в сущности, не на демонстрацию, но на то, чтобы предложить гипотезы, одновременно ограничивая идеи в пределах массива наблюдений. Эти идеи выбраны, конечно, с учетом моих исследовательских вопросов, но, безусловно, не организованы вокруг заранее сложившихся ответов. Методология этой книги, специфические предпосылки которой будут рассматриваться в каждой главе, подчинена всеобъемлющей цели наших интеллектуальных усилий: предложить некоторые элементы исследовательской кросскультурной теории экономики и общества в информационную эпоху, конкретно говорящей о возникновении новой социальной структуры. Широкий охват моего анализа необходим из-за вездесущести объекта такого анализа (информационализма), пронизывающего социальные области и культурные явления. Но я, разумеется, не собирался заниматься всем диапазоном тем и проблем в современных обществах, ибо составление энциклопедий не мое ремесло.

Книга разделена на три части, которые издатель мудро преобразовал в три тома, вышедшие в свет на протяжении года. Они аналитически связаны, но организованы так, что их можно читать по отдельности. Единственное исключение из этого правила касается " Общего заключения" в томе Ш, являющегося заключением книги в целом и представляющего собой синтетическую интерпретацию ее результатов и идей *.

Деление на три тома сделало книгу более удобной для издания и для читателей, однако вызвало определенные проблемы в изложении моей теории в целом. Например, некоторые решающе важные вопросы, пронизывающие все тома этой книги, представлены во втором томе. Таковы особенно анализ положения женщин и патриархальности, властных отношений и государства. Я предупреждаю читателя, что не разделяю традиционного взгляда на общество, состоящее из наложенных друг на друга слоев, с технологией и экономикой в " подвале", властью в " мезонине" и культурой в " пентхаузе". Однако, ради ясности изложения, я был вынужден дать систематическое, несколько линейное раскрытие отдельных тем, которые не могут быть рассмотрены во взаимных связях и в полной интеграции всех элементов, пока они не обсуждены с необходимой глубиной в интеллектуальном путешествии, к которому приглашается читатель этой книги. Первый том, который сейчас в руках читателя, имеет дело главным образом с логикой того, что я назвал Сетью, в то время как второй том (" Власть идентичности") анализирует формирование " Я" в условиях кризиса двух центральных институтов общества: патриархальной семьи и национального государства. Третий том (" Конец тысячелетия") представляет собой попытку интерпретировать текущие исторические трансформации как результат динамики процессов, исследованных в первых двух томах. Третий том завершается объединением в одно целое теории и наблюдений, связыванием между собой анализов, касающихся различных областей, хотя каждый том заканчивается попыткой синтезировать основные результаты и идеи, в нем представленные. Несмотря на то, что том III в большей мере посвящен специфическим процессам исторических изменений в различных контекстах, я во всей книге пытался прилагать максимум усилий к достижению двух целей: обосновать анализ наблюдениями, не сводя при этом теоретизирование к комментарию, и культурно диверсифицировать мои источники наблюдений и идей так широко, как возможно. Такой подход вытекает из моего убеждения, что мы вступили в поистине многокультурный, взаимозависимый мир, который можно понять и изменить, только рассматривая его в плюралистской перспективе, сводящей вместе культурную идентичность, глобальную сеть и многомерную политику.

⁴⁵ Полезный обзор социологических теорий постиндустриализма и информационализма содержится в работе Lyon (1988). Об интеллектуальном и терминологическом происхождении понятий " информационное общество" см.: Ко (1991а); Nora and Mine (1978), атакже Beniger (1986); Katz (1988); Salvaggio (1989); Williams (1988).

⁴⁶ Критику перспектив постиндустрализма в числе прочих работ см.: Lyon (1988); Shoji (1990); Woodward (1980); Roszak (1986). Критику акцента нашего общества на информационную технологию с точки зрения культуры см. Postman (1992),

⁴⁷ Мою собственную критику постиндустриализма см. Castells (1994, 1995, 1996).

⁴⁸ См. Lyon (1993); а также Seidman and Wagner (1992).

⁴⁹ Harvey (1990).

⁵⁰ Lash (1990).

⁵¹ Poulantzas (1978: esp. 160-169).

* По предложению автора, в русском издании мы заменили " Заключение" первого тома этим " Общим заключением". - Прим. ред.

1. Информационно-технологическая революция

1.1 Какая революция?

" Постепенность, - писал палеонтолог Стивен Дж. Гоулд, - есть идея, гласящая, что все изменения должны происходить гладко, медленно и непрерывно. Эта идея вовсе не была высосана из пальца. Она представляет собой общий культурный предрассудок и отчасти реакцию либерализма девятнадцатого столетия на охваченный революцией мир. Но она продолжает окрашивать наше якобы объективное прочтение истории жизни... История жизни, как я ее читаю, есть серия стабильных состояний, отмеченная в редкие моменты крупными событиями, которые происходят с огромной быстротой и помогают становлению следующей эпохи стабильности" ¹. Моя отправная точка, и в этом я не одинок², состоит в том, что в конце двадцатого столетия мы переживаем один из этих редких в истории моментов. Момент этот характеризуется трансформацией нашей " материальной культуры" ³ через работу новой технологической парадигмы, построенной вокруг информационных технологий.

Под технологией я понимаю, вслед за Харви Бруксом и Дэниэлом Беллом, " использование научного знания для определения способов изготовления вещей в воспроизводимой манере" ⁴. В информационные технологии я включаю, как и все, сходящуюся совокупность технологий в микроэлектронике, создании вычислительной техники (машин и программного обеспечения), телекоммуникации/вещании и оптико-электронной промышленности⁵. В дополнение, в отличие от некоторых аналитиков, я включаю в область информационных технологий генную инженерию и расширяющееся множество ее достижений и применений⁶. Во-первых, потому, что генная инженерия сосредоточена на декодировании, управлении и возможном перепрограммировании информационных кодов живой материи. Но также и потому, что в 1990-х годах биология, электроника и информатика, по-видимому, сближаются и взаимодействуют в области применений, открытия новых материалов, и, что более фундаментально, в своем концептуальном подходе, что заслуживает дальнейшего упоминания ниже в этой главе⁷. Вокруг этого ядра информационных технологий, в описанном выше широком смысле, возникает в последние два десятилетия XX в. созвездие крупных технологических прорывов в области новых материалов, источников энергии, в медицине, в производственной технике (наличной или потенциальной, как нанотехнология), в том числе в транспортной технологии⁸. Более того, нынешний процесс технологической трансформации расширяется экспоненциально, поскольку он способен создать интерфейс между технологическими полями через общий цифровой язык, на котором информация создается, хранится, извлекается, обрабатывается и передается. Мы живем в мире, который, по выражению Николаев Негро-понте, сделался цифровым⁹.

Пророческие преувеличения и идеологические манипуляции, характеризующие большинство рассуждений, касающихся информационно-технологической революции, не должны привести нас к недооценке ее поистине фундаментального значения. Она, как я попытаюсь показать в этой книге, является по меньшей мере столь же крупным историческим событием, как и индустриальная революция XVIU в., вызывая переломы в материальной основе экономики, общества и культуры. Историческое прошлое технологических революций, сведенное воедино Мелвином Кранцбергом и Кэрролом Перселлом¹⁰, показывает, что все они характеризовались всеобъемлющим влиянием (pervasiveness), т. е. проникновением во все области человеческой деятельности не в качестве внешнего источника воздействий, но в качестве ткани, в которую такая деятельность вплетена. Иными словами, кроме индуцирования новых продуктов, они ориентированы на процесс. Кроме того, в отличие от любой иной революции, ядро трансформации, которую мы переживаем теперь, связано с технологиями обработки информации и коммуникацией¹¹. Для этой революции информационная технология является тем же, чем новые источники энергии были для индустриальных революций, начиная от паровой машины и далее к электричеству, ископаемому топливу и даже к атомной энергии, поскольку производство и распределение энергии было ключевым элементом индустриального общества. Однако утверждение о выдающейся роли информационной технологии часто путают с характеристикой нынешней революции, как существенно зависящей от нового знания и информации. Это правда, если говорить о текущем процессе технологических изменений, но все это относится и к предшествующим технологическим революциям, как показали такие ведущие историки технологии, как Мелвин Кранцберг и Джоэль Мокир¹². Первая индустриальная революция, не будучи основана на науке, все же опиралась на широкое использование информации, применяя и развивая существовавшие до этого знания. А вторая индустриальная революция - после 1850 г. - характеризовалась решающей ролью науки в развитии инноваций. В самом деле, лаборатории НИОКР впервые появились в германской химической промышленности в последние десятилетия XIX в.¹³.