ПРИМЕЧАНИЯ 3 страница

²²³ См. [161], гл. 30 [русск. перев., с. 144].

²²⁴ См.: [63], [189], [188]. Яркое и точное изложение сути дела в [109].

²²⁵ Это косвенно следует из заключительных фраз его [122].

²²⁶ [122], р. 128; курсив мой — И. Л.

²²⁷ [1261, р. 335.

²²⁸ См. [103]. О противоречивости теории Стокса см. также [108].

²²⁹ [126], р. 341. ОднакоПирс Уильямс отметил, что Майкельсон этого никогда не делал ([I42], р. 34).

²³⁰ Там же, р. 341; (курсив мой. — И. Л.).

²³¹ См. [126]. Это замечание показывает, что Майкельсон понял: его эксперимент 1887 г. был вполне совместим с предположением об “эфирном ветре”, который мог бы “дуть” высоко над Землей. М. Бори спустя 33 года утверждал, что после эксперимента 1887 г. “мы должны заключить, что эфирный ветер не существует” (курсив мой. — И. Л.; [23] [русск. перев., с. 213]) (первое немецкое издание книги М. Борна “Эйнштейновская теория относительности” вышло в 1920 г. — Прим. перев.).

²³² Кельвин в 1900 г. на Международном Физическом конгрессе сказал, что “единственным облачком на ясном небе теории эфира был нулевой результат эксперимента Майкельсона—Морли” и советовал Морли и Миллеру, присутствовавшим на этом конгрессе, еще раз повторить эксперимент (см. [129]).

²³³ [104].

²³⁴ Там же (курсив мой. — И. Л.).

²³⁵ [109].

²³⁶ [108].

²³⁷ В то же время Фицджеральд, независимо от Лоренца, предложил проверяемый вариант этого “креативного сдвига”, который был быстро опровергнут Траутоном, Рэлеем и Брэйсом; вариант оказался прогрессивным теоретически, но не

эмпирически (см. [208], р. 53; [208], р. 28—30).

Принято считать, что теория Фицджеральда была ad hoc. То, что понимали под этим современники, следовало бы назвать ad hoc” в том смысле, что у этой теории не было “независимых положительных доказательств” (см. [99], р. 624). Позднее под влиянием Поппера термин ad hoc главным образом трактовался как ad hoc₁ (см. [161], гл. 20 [русск. перев., с. 111]). Это еще раз говорит о том, как важно различать ad hoc₁ и ad hoc₂.

После того, как Грюнбаум [67] заметил ошибку Поппера. последний согласился с ним, но добавил, что теория Фицджеральда была все же ad hoc в большей степени, чем теория Эйнштейна, и что это является “еще одной прекрасной иллюстрацией того, как теории разнятся по “степеням подгонки” (degrees of adhocness), а также одного из главных тезисов [его] книги, что “степени подгонки” находятся в обратной зависимости со степенями проверяемости и значимости” [162]. Однако это различие между теориями не сводится

к степени одноразовой подгонки, которая могла бы измеряться проверяемостью.

²³⁸ [124], р. 478.

²³⁹ Лоренц тут же откликнулся замечанием: “В отличие от Майкельсона, который считает столь далеко распространяющееся влияние Земли невероятным, я, напротив, ожидаю именно такого результата” ([110]), курсив мой. — И. Л.

²⁴⁰ [130].

²⁴¹ Историко-эвристический фон становления теории Эйнштейна продолжает вызывать серьезные разногласия, поэтому не исключено, что это утверждение может оказаться ложным.

²⁴² [10], р. 530; [русск. перев., с. 407]. Вспомним, что для Кельвина в 1905 г. это выглядело только как “облачко на ясном небе”.

²⁴³ В превосходином учебнике физики Хвольсона (1902 г.) [см.: Хвольсон О. Д. Физика наших дней. М.—Л., 1929. — Прим. перев. ] можно прочитать, что вероятность гипотезы эфира почти граничит с достоверностью (см. [45], р. 817 [русск. перев., с. 181]).

²⁴⁴ Поляни не без юмора рассказывает, как в 1925 г. в докладе Американскому Физическому обществу Миллер заявил, что, вопреки отчетам Майкельсона и Морли, наличие эфирного ветра доказано им окончательно и бесповоротно; тем не менее, это не произвело особого впечатления на слушателей, среди которых преобладали приверженцы теории Эйнштейна. Поляни приходит к выводу, что никакой “объективистский каркас” не обеспечивает ни принятия, ни отвержения теорий учеными ([151], р. 12—14 [см. русск. перев., с. 37—39]). Но моя реконструкция позволяет считать верность сторонников Эйнштейна его исследовательской программе даже перед лицом убедительных данных, противоречащих ей, вполне рациональной, и это, разумеется, подрывает “пост-критическую”, а лучше сказать, мистическую трактовку данного вопроса Поляни.

²⁴⁵ Типичный признак регрессии программы, о котором не шла речь в данной статье — пролиферация противоречивых “фактов”. Используя в качестве интерпретативной ложную теорию, можно получить, не делая никаких “экспериментальных ошибок”, противоречивые фактуальные высказывания, несовместимые экспериментальные данные. Майкельсон, будучи приверженцем эфира до конца грустной истории этого понятия, главным образом переживал из-за несовместимости “фактов”, полученных в его сверхточных измерениях. Его эксперимент 1887 г. “показал”, что эфирного ветранет на

поверхности Земли. Но аберрация “показывала”, что эфирный ветер должен быть. Более того, его эксперимент 1925 г. (о котором либо умалчивают, либо, как Жаффе [79], ошибочно трактуют) также “показал”, что эфирный ветер существует (см. [125] и острую критику — [175]).

²⁴⁶ См., например, [44], р. 17—18, цит. по [39]. Однако не следует забывать, что две специальные теории, будучи математически (и наблюдательно) эквивалентными, все же могут быть погружены в различные, соперничающие одна с другой исследовательские программы, и сила положительных эвристик. этих программ может быть различной. Этот момент часто упускался из виду теми, кто предлагал доказательства подобной эквивалентности (хороший пример — доказательства эквивалентности подходов к квантовой физике Шредингера и Гейзенберга.

²⁴⁷ См., например, [38]: “Если вернуться к вопросу, учитывая современное состояние физического знания, можно увидеть, что эфир уже не отвергается относительностью, и можно выдвинуть неплохие основания, чтобы вновь постулировать существование эфира”. См. также заключительный параграф [173]. а также [16].

²⁴⁸ [183], р. 29.

²⁴⁹ Курсив мой. - И. Л.

²⁵⁰ Сам Эйнштейн был склонен считать, что Майкельсон изобрел свой интерферометр для проверки теории Френеля (см. [46], [русск. перев., с. 149]). Между прочим, ранние эксперименты Майкельсона, связанные с исследованием спектральных линий ([122], [123]), также соответствовали современным ему теориям эфира. Майкельсон стал особенно подчеркивать “сверхточность” своих измерений только тогда, когда оказался обескураженным отсутствием оценки их соответствия этим теориям. Эйнштейн, который недолюбливал точность ради нее самой, спрашивал его, почему он затрачивает такие чудовищные усилия на точное измерение именно этой мировой константы. Ответ Майкельсона был таков: “Потому, что это меня забавляет” (См. [48], русск. перев., с. [150]).

²⁵¹ [129].

²⁵² [45].

²⁵³ [190].

²⁵⁴ [147], [161], гл. 30, [65], р. 37; в этих работах данные выражения играют роль идиом; разумеется, предложения наблюдения не “вызывают к жизни” какие-либо конкретные теории.

²⁵⁵ См. [191], р. 18; подающая надежды исследовательская программа обычно начинает с объяснения уже опровергнутых “эмпирических законов”, и это, на основании моего подхода, может расцениваться как успех вполне рационально.

²⁵⁶ [144], р. 36; курсив мой. — И. Л.

²⁵⁷[28].

²⁵⁸ Я имею в виду формулу Планка в том виде, как она приведена в его [145], где он признает, что после длительных попыток доказать, что “закон Вина необходимо должен быть справедлив”, этот “закон” был опровергнут. Так он перешел от доказывания величественных вечных законов к “построению совершенно произвольных выражений”. Однако, по джастификационистским критериям, вообще любая физическая теория становится “совершенно произвольной. На самом же деле произвольная формула Планка противоречила наличным эмпирическим данным и властно исправляла их. (Планк рассказывает об этом в своей “Научной автобиографии”). Конечно, в известном смысле первоначальная формула Планка действительно была “произвольной”, “формальной”, “ad hoc” — ведь это была скорее изолированная формула, которая еще не являлась частью исследовательской программы. Как он сам отмечал: “Даже если формулу для излучения предполагать справедливой с абсолютной точностью, то все же она имеет только формальный смысл удачно угаданного закона. Поэтому со дня установления этой формулы я был занят тем, что старался придать ей ее истинный физический смысл” ([148], р. 41; [русск. перев., с. 660]). Но главное значение того, что Планк называет “приданием формуле физического смыслах—не обязательно “истинного физического смысла”, — состоит в том, что это часто ведет к формированию убедительной научной программы и росту знания.

²⁵⁹ Впервые это было сделано самим Планком [146], где заложены основы исследовательской программы квантовой теории.

²⁶⁰ Это было сделано уже Планком, но лишь нечаянно, так сказать, по ошибке. См.: [191], р. 18. Действительно, результаты Прингсгейма и Луммера, помимо прочего, стимулировали критический анализ неформальных выводов в квантовой теории излучения, в которых неявно фигурировали чрезвычайно важные “скрытые леммы”, что выяснилось только в более поздних разработках. Самый важный шаг в этом “проясняющем процессе” был сделан Эренфестом [42].

²⁶¹ См., например. [81], р. 547.

²⁶² Важное исключение—описание Паули [141]. Далее я по-

стараюсь скорректировать это описание показать, что его рациональность легко понятна в свете моего подхода.

²⁶³ [50].

²⁶⁴ [121].

²⁶⁵ Слэтер с большой неохотой участвовал в жертвенном заклании принципа сохранения. В 1964 г. он писал Ван дер Вардену: “Как Вы могли бы предположить, идея статистического сохранения энергии и импульса была заложена в теорию Бором и Крамерсом, вопреки моим лучшим намерениям”. Ван дер Варден приложил немало стараний, чтобы реабилитировать Слэтера, чье преступление заключалось в том, что он взял на себя ответственность за ложную теорию ([198], р. 13).

²⁶⁶ Поппер заблуждается, утверждая, что “опровержений” было достаточно, чтобы привести эту теорию к краху ([161], р. 242; русск. перев., с. 367, 496).

²⁶⁷ [65], р. 72—74. Бор никогда не публиковал эу теорию (она была непроверяемой в тех условиях), но, как пишет Гамов, “похоже, он не был бы слишком удивлен, если бы она оказалась истинной”. Гамов не приводит эту неопубликованную теорию, но вероятно, что Бор разработал ее в 1928—1929 гг., когда Гамов работал в Копенгагене.

²⁶⁸ См. пародийную постановку “Фауста”, исполнявшуюся в Институте Бора в 1932 г.; опубликована Гамовым в приложении к его [65]. (См. Р. Мур. Нильс Бор — человек и ученый. М., 1969. С. 213—214. — Прим. перев.).

²⁶⁹ См. [141], р. 160.

²⁷⁰ [19]; русск. перев., с. 109. Эренфест также вначале выступил вместе с Бором против нейтрино. Открытие Чедвиком нейтрона в 1932 г. только слегка поколебало их оппозицию: их все же отпугивала идея частицы без заряда, возможно, даже без массы (покоя), с одним только “бестелесным” спином.

²⁷¹ [211].

²⁷² Захватывающее обсуждение нерешенных проблем, связанных с В-распадом и “азотной аномалией” см. в Фарадеевской лекции Бора, прочитанной до, а опубликованной после решения Паули ([I9], р. 380—383; [русск. перев., с. 105—110]).

²⁷³ [49].

²⁷⁴ [73].

²⁷⁵ Цит. по [132], р. 823. Гейзенберг в своей знаменитой статье “О строении атомных ядер”, в которой он ввел протон-нейт-

ронную модель ядер, отмечает, что “поскольку при β -распаде нарушается сохранение энергии, невозможно дать единственное определение энергии связи электрона в нейтроне” ([71], р. 164).

²⁷⁶ [121], р. 132.

²⁷⁷ Например, [192], [88].

²⁷⁸ Наиболее интересное обсуждение этого вопроса см. в [179] р. 335-336.

²⁷⁹ [52], [53].

²⁸⁰ [182].

²⁸¹ [36].

²⁸² [36].

²⁸³ [143].

²⁸⁴ [20]; [русск. перев., с. 206].

²⁸⁵ В период между 1933 и 1936 гг. некоторые физики предлагали модификация ad hoc или альтернативы теории Ферми; см., например, [9], [12], [86]. By и Мошковский в 1966 г. писали: “Как теперь известно, теория Ферми [т. е. программа] й-распада с замечательной точностью предсказывает как отношение между скоростью β -распада и энергией разложения, так и контур β -спектра”. Но, подчеркивают они, “с самого начала теория Ферми, к сожалению, подвергалась необъективным проверкам. Пока искусственные радиоактивные ядра не могли производиться в достаточном количестве, RaE было единственным явлением, вполне удовлетворявшим многочисленные экспериментальные требования в качестве β -излучения при исследованиях контура его спектра. Только недавно стало понятно, что это явление было только весьма частным случаем. Его особая энергетическая зависимость приводила к отклонениям от того, что ожидалось от простой теории β -распада Ферми и это сильно тормозило прогрессивное развитие этой теории [т.е. программы] ([212] р. 6).

²⁸⁶ Вызывает сомнение даже то, была ли нейтринная программа Ферми прогрессивной или регрессивной даже в период между 1936 и 1950 гг.; даже после 1950 г. вердикт экспериментаторов все еще не было вполне ясным. Но об этом я постараюсь рассказать, когда представится другой случай. (Кстати, Шредингер защищал статистическую интерпретацию принципов сохранения, несмотря на ту решающую роль, какую он играл в разработке новой квантовой физики- см [181].)

²⁸⁷ [194]; курсив мой.—И. Л.

^288-289 [137], p. 65-66.

²⁹⁰ [II], p. 129. Чтобы оценить какие элементы соперничающих проблемных сдвигов прогрессивны и какие регрессивны, нужно понимать те идеи, которые в них фигурируют. Но социология познания часто служит удобной ширмой, за которой скрывается невежество: большинство социологов познания не понимают, и даже не хотят понимать эти идеи; они наблюдают социо-психологические образцы поведения. Поппер часто рассказывал об одном социальном психологе”, д-ре X, который изучал поведение группы ученых. Он пришел на семинар физиков, чтобы заниматься исследованиями по психологии науки. Он наблюдал “возникновение лидера”, “создание кругового эффекта” в одних случаях и “защитную реакцию” в других, корреляции между возрастом, полом и агрессивностью поведения и т. п. (Д-р Х заявлял, что владеет утонченной техникой современной статистики, применяемой при изучении небольших групп.) В конце его увлеченного повествования Поппер спросил: “А какая проблема обсуждалась в исследуемой Вами группе? ” Д-р Х был изумлен таким вопросом: “О чем Вы спрашиваете? Я не прислушивался к тому, о чем они говорили! И какое это имеет значение для психологии познания? ”

²⁹¹ Разумеется, наивные фальсификационисты все же отпускают какое-то время на “приговор эксперимента”: ведь эксперимент должен повторяться и критически анализироваться. Но как только дискуссия приходит к завершению, и эксперты находят общий язык, и “базисные предложения” считаются принятыми, и решено, какая специальная теория попадает под их удар — наивный фальсификационист больше не испытывает сострадания к тем, кто продолжает “увиливать”.

²⁹² Разработка этого критерия демаркации в двух последующих параграфах была улучшена уже тогда, когда рукопись находилась в печати, благодаря исключительно ценным замечаниям, полученным мною в беседе с П. Милем в Миннеаполисе в 1969 г.

²⁹³ Ранее [93] я различал, следуя Попперу, два критерия “подгонки”. Я называл ad hoci теории, которые не имеют избыточного содержания по сравнению со своими предшественницами (или соперницами), т. е. не предсказывали никаких новых фактов; я называл ad посз теории, которые предсказывали новые факты, но при этом полностью заблуждались: ни одно из таких предсказаний не получало подкрепления. ²⁹⁴ Формула излучения Планка (как она приведена в [146])

является хорошим примером. Такие гипотезы, которые не являются ни ad hoc₁, ни ad hoc₂, но все же неудовлетворительны в смысле, обозначенном здесь, можно назвать гипотезами ad hoc₃. Эти три (все с уничижительным оттенком) смысла ad hoc могут быть с успехом помещены в “Оксфордский словарь английского языка”. Интересно отметить, что термины “эмпирическая” и “формальная” одинаково синонимичны ad hoc₃. Миль в своей блестящей работе [119] отмечает, что в современной психологии — особенно в социальной психологии — многие якобы “исследовательские программы” состоят из череды таких уловок ad hoc₃.

^295-296 Прочитав работы Миля [119] и Ликкена [112], можно было бы удивиться тому, что роль статистической техники в социальных науках главным образом определяется тем, что она дает аппарат для фальшивых подкреплений и тем самым видимость “научного прогресса”, тогда как в действительности за этим не стоит ничего, кроме псевдо-иителлектуального мусора. Миль пишет, что “в физических науках обычным результатом улучшения экспериментальных условий, приборов или возрастания числа данных является повышение трудностей “наблюдательного барьера”, который данная физическая теория должна преодолеть; в то же время в психологии и в некоторых так называемых поведенческих науках обычный результат подобного улучшения экспериментальной точности заключается в том, что снижается барьер, через который теория должна перескочить”. Или, как пишет Ликкен, “статистическая значимость [в психологии] является, между прочим, наименее важным атрибутом хорошего эксперимента; она не является достаточным условием для того, чтобы утверждать, что теория удовлетворительно подкреплена, что имеющие смысл эмпирические факты прочно установлены, и что экспериментальный отчет должен быть опубликован”. Я думаю, что большая часть теоретизирования, о котором пишут Миль и Ликкер является ad hoc₃. Таким образом, методология исследовательских программ могла бы помочь нам сформулировать законы, которые стали бы на пути у потоков интеллектуальной мути, грозящей затопить нашу культурную среду еще раньше, чем индустриальные отходы и автомобильные газы испортят физическую среду нашего обитания.

²⁹⁷ См.: [92].

²⁹⁸ Таким образом исчезает методологическая асимметрия между универсальными и единичными предложениями. Можно было бы принять конвенцию: в рамках “твердого ядра”

мы решаем “принимать” универсальные, в рамках “эмпирического базиса” — единичные предложения. Логическая асимметрия между универсальными и единичными предложениями играет фатальную роль только для индуктивиста-догматика, который желает брать уроки только у твердо установленного опыта и логики. Конвенционалист, конечно, может “допустить” такую логическую асимметрию: при этом он не обязан (хотя может) быть индуктивистом. Он “допускает” некоторые универсальные предложения, но не потому, что они дедуцируются (или выводятся индуктивно) из единичных.

²⁹⁹ [154], гл. 9 [русск. перев., с. 74].

³⁰⁰ Там же.

³⁰¹ [156] [русск. перев., с. 28]; Сходное замечание см. в [163], р. 49; [русск. перев., с. 264]. Но эти замечания, по-видимому, противоречат другим его же замечаниям в [161] и поэтому их можно понять как признаки того, что Поппер постепенно осознавал неустранимую аномалию в своей же исследовательской программе.

³⁰² В самом деле, мой критерий демаркации между зрелой и незрелой наукой можно истолковать как переработку в духе Поппера идеи Куна о “нормальности” как отличительной характеристике (зрелой) науки; он также усиливает мою прежнюю аргументацию, направленную против рассмотрения наиболее фальсифицируемых предложений как наиболее научных. Помимо прочего, эта демаркация между зрелой и незрелой наукой уже содержится в [91] и [92], где я называл первую “дедуктивной догадкой”, а вторую—“наивностью проб и ошибок” (см., например, [92], гл. 7, “Дедуктивная догадка против наивной догадки”).

³⁰³ [202], р. 231.

³⁰⁴ См.: [90]; эта позиция фактически представлена и в [89].

³⁰⁵ Между прочим, так же как некогда кое-кто из ранних экс-джастификационистов возглавил волну скептического иррационализма, теперь некоторые экс-фальсификационисты оказались на гребне новой волны того же скептического иррационализма и анархизма. Лучшим примером является работа Фейерабенда [58].

³⁰⁶ Действительно, как я уже говорил, мое понятие “исследовательской программы” может быть понято как реконструкция, в духе объективного “третьего мира”, куновского социально-психологического понятия парадигмы: поэтому кунов-

ское “гештальт-переключение” может происходить без снятия попперовских очков.

(Я здесь не касаюсь тезиса Куна и Фейерабенда о том, что теории не могут элиминироваться по объективным основаниям потому, что соперничающие теории “несоизмеримы”, а следовательно, не могут ни противоречить одна другой, ни сравниваться по эмпирическому содержанию. Однако мы можем сделать их, при помощи словаря, противоречащими друг другу, а их содержание — сравнимым.* Если мы желаем элиминировать программу, нам нужны какие-то методологические критерии. Такая критериальная детерминация является стержнем методологического фальсификационизма; например, никакой результат статистической выборки не будет противоречить статистической теории, пока мы не сделаем его противоречащим ей при помощи правил отбрасывания Поппера.

³⁰⁷ То, что экономисты и другие обществоведы с недоверием относятся к попперовской методологии, отчасти объясняется разрушительным воздействием наивного фальсификационизма на зарождающиеся исследовательские программы.

³⁰⁸ Первый мир — материальных объектов, второй — мир сознания, третий — мир высказываний, истин, критериев: мир объективного знания. Наиболее важные современные работы, в которых проводится это различение: [166], [165], см. также впечатляющую программу Тулмина в его [193]. Отметим, что многие положения Поппера из [161] и даже из [163] выглядят как описание психологического различия между Критическим Разумом и Индуктивным Разумом. Однако, психологическая терминология Поппера в большой степени может быть переинтерпретирована в терминах третьего мира: см. [135].

³⁰⁹ Фактически исследовательская программа Поппера выходит за пределы науки. Понятие “прогрессивного” и “регрессивного” сдвига проблем, идея размножения теорий могут быть экстраполированы на любой вид рациональной дискуссии и, таким образом, стать инструментом общей теории критики; см. мои работы [95], [96] и [98]. (Мою книгу [92] можно рассматривать как рассказ о не-эмпирической прогрессивной исследовательской программе; [93] заключает в себе рассказ о не-эмпирической регрессивной программе индуктивной логики.)

³¹⁰ Действительное состояние мыслей, убеждений и т. п. относится ко второму миру; состояние нормального мышления находятся в чулане где-то между вторым и третьим. Иссле-

дование того, что происходит в умах ученых относится к компетенции психологии; исследование того, что происходит в “нормальных” (или “здравых”) умах ученых, относится к психологической философии науки. Есть два вида психологической философии науки. Согласно первому, никакой философии науки быть не может, кроме психологии индивидуального ученого. Согласно второму, существует психология “научного”, “идеального” или “нормального” мышления: это превращает философию науки в психологию этого идеального мышления, вдобавок предлагает нечто вроде психотерапии, позволяющей преобразовывать чье-либо мышление в идеальное. Я подробно рассматриваю этот второй вид психологизма в [98]. Кун, кажется, не видит этого различия.

³¹¹ См. [94].

³¹² Айер, кажется, был первым, кто приписал догматический фальсификационизм Попперу. (Айеру также принадлежит миф, по которому попперовская “определенная опровержимость” является критерием не только эмпирического характера высказываний, но и их осмысленности; см. [7], гл. 1, р. 38, 2-е изд.). Даже сегодня многие философы (см. [80] или [138]) обрушивают свою критику на чучело Попперао. Мидоуэр [118] назвал догматический фальсификационизм “одной из сильнейших идей” попперовской методологии. Нагель в рецензии на книгу Мидоуэра критиоквал ее автора за то, что тот черезчур полагается на утверждения Поппера [138, р. 70]. Своей критикой Нагель пытается убедить Мидоуэра в том, что “фальсификация не обладает иммунитетом от человеческих ошибок” (см. [116], р. 54). Но и Нагель, и Мидоуэр плохо прочитали Поппера: в его “Логике открытия” дана наиболее сильная критика догматического фальсификационизма.

Ошибка Мидоуэра простительна: на блестящих ученых, чьи теоретические способности страдали от тирании индуктивистской логики открытия, фальсификационизм, даже в его догматической форме, должен был произвести потрясающее впечатление освобождения. (Помимо Мидоуэра, другой нобелевский лауреат, Экклз под влиянием Поппера изменил свое вначале скептическое отношение к смелым фальсифицируемым умозрениям; см. [41], р. 274—275.)

³¹³ [158].

³¹⁴ [161], р. 242 и далее; [русск. перев., с. 365]. ³¹⁵ [163], р. 38; [русск. перев., с. 247].

³¹⁶ Если у читателя возникнут сомнения относительно пра-

вильности моей трактовки критерия демаркации Поппера, ему стоит перечесть соответствующие главы [161], пользуясь при этом замечаниями Масгрейв [133]. Последняя работа направлена против Бартли, который ([8]), ошибочно приписал Попперу критерий демаркации наивного фальсификационизма. ³¹⁷ В [154] Поппер главным образом выступал против уловок ad hoc, протаскиваемых исподтишка. Поппер (вернее, Поппер₁) требует, чтобы замысел потенциально негативного эксперимента был представлен вместе с теорией, с тем чтобы смиренно подчиниться приговору экспериментаторов. Из этого следует, что конвенционалистские ухищрения, которые уже после такого приговора позволяют исходной теории выкрутить ся задним числом и увильнуть от его исполнения, должны быть отвергнуты ео ipso (в силу этого, (лат.)— Пер.). Но если мы допускаем опровержение, а затем переформулируем теорию при помощи уловок ad hoc, мы можем допустить ее уже как “новую” теорию; и если она проверяема, то Поппер₁ принимает ее для того, чтобы подвергнуть новой критике: “Всякий раз, когда обнаруживается, что некоторая система была спасена с помощью конвенционалистской уловки, мы должны снова проверить ее и отвергнуть, если этого потребуют обстоятельства ([161], гл. 20; русск. перев., с. 110).

³¹⁸ Подробнее см. [91], особенно р. 388—390.

³¹⁹ Такую терпимость редко можно встретить (если вообще можно встретить) в учебниках по методам науки.

³²⁰ См., например, [161], конец гл. 4; [русск. перев., с. 60]; см. также [167], р. 93. Вспомним, что такое значение метафизики отрицалось Контом и Дюгемом. Среди тех, кто больше других сделал для того, чтобы повернуть вспять анти-метафизическое течение в философии и истории науки, надо назвать Барта. Поппера и Койре.

³²¹ Карнап и Гемпель в своей рецензии на эту книгу пытались защитить Поппера от этих обвинений (см. [31] и [73]). Гемпель писал: “Поппер слишком подчеркивает некоторые стороны своей концепции, сближающие его с некоторыми ориентированными на метафизику мыслителями. Будем надеяться, что эта исключительно ценная работа будет понята правильно и в ней не увидят новую, быть может, даже логически корректную метафизику”.

³²² Отрывок из этого послесловия заслуживает того, чтобы его здесь процитировать: “Атомизм — это прекрасный пример непроверяемой метафизической теории, чье влияние на науку превосходило влияние многих проверяемых теорий.

последней и самой значительной до сих пор была программа Фарадея, Максвелла, Эйнштейна, де Бройля и Шредингера, рассматривавшая мир... в терминах непрерывных полей... Каждая из этих метафизических теорий функционировала в качестве программы для науки задолго до того, как стать проверяемой теорией. Она указывала направление, в котором следует искать удовлетворительные научно-теоретические объяснения, и создавала возможность того, что можно назвать оценкой глубины теории. В биологии, по крайней мере, в течение некоторого времени подобную роль играли теория эволюции, клеточная теория и теория бактериальной инфекции. В психологии можно назвать в качестве метафизических исследовательских программ сенсуализм, атомизм (т. е. такая теория, согласно которой опыт складывается из далее не разложимых элементов, например, чувственных данных) и психоанализ. Даже чисто экзистенциальные суждения иногда наводили на мысль и оказывались плодотворными в истории науки, даже если не становились ее частью. В самом деле, мало какая теория оказала такое влияние на развитие науки, как одна из чисто метафизических теорий, согласно которой “существует вещество, способное превратить неблагородные металлы в золото (т.е. “философский камень”)”; хотя эта теория была неопровержимой, никогда не подтвержденной, и сейчас в нее никто не верит”.