Социализм? Анархизм? “изм”?

В хмуром лунном свете, пробивавшемся сверху через открытые люки, невозможно было разглядеть фигуру, спустившуюся вниз первой. Пильняк по-русски приказал сложить оружие, поскольку мы немедленно откроем огонь. Но затем мы заметили болтающийся на палке кусок простыни. Белый флаг. Они хотели вести с нами переговоры.

Пильняк растерялся. Он сказал захватчикам, чтобы они стояли на месте, пока он не получит новых указаний. Один из механиков помчался по коридору назад, к рулевой палубе.

Люди в люках откровенно веселились и отпустили пару-другую шуточек, которых я не понял, а Пильняк, как мне показалось, нарочно пропустил мимо ушей. Для меня, однако же, не было сомнений в том, что ни один из захватчиков не хочет сражаться. Слишком немногие уцелели бы после такого боя.

Полагаю, капитану Леонову это тоже было ясно, потому что он вернулся вместе с механиком. Пильняк объяснил ему, что происходит. Он повернулся к человеку с белым флагом:

- Вы знаете, что ситуация для нас обоих сложилась неразрешимая. Кто ваш предводитель?

Коренастый невысокий человек подался вперед и иронически отсалютовал капитану Леонову.

- Пусть буду я, - заявил он.

- Вы их предводитель?

- У нас нет предводителей.

- Следовательно, вы будете говорить от их имени.

- Полагаю.

- Я капитан Леонов, командир этого корабля.

. - Я Нестор Махно, борец за дело великой анархии. Я был поражен. Прежде, чем я успел взять себя в руки, у меня вырвалось:

- Махно!

Тот самый человек, с которым я сидел в японском плену! Никогда бы не подумал, что мне доведется вновь увидеть его. Я не имел ни малейшего представления о том, что он имеет какое-то отношение к воздушным кораблям.

Он узнал меня и улыбнулся:

- Добрый вечер, мистер Бастэйбл. Похоже, вы снова угодили в плен.

- Да и вы не без того, - заметил я. Он улыбнулся. Ироническая, почти ласковая улыбка. Он был одет в богато разукрашенную старую казачью шинель с множеством зеленых и золотых нашивок, крестьянскую рубаху с поясом, шаровары и высокие сапоги. Астраханская шляпа набекрень кокетничала на его голове. Он выглядел точно как картинка романтического казака из книжки, и у меня сложилось впечатление, что он сознательно культивирует этот образ. На боку у него висела настоящая казачья сабля, а рукой он играл с рукоятью автоматического пистолета, заткнутого за шитый серебром пояс.

- Предполагаю, вы служите бунтовщику Джугашвили, - сказал наш капитан. - Вы пытаетесь сейчас вести мирные переговоры?

- Я отказываюсь говорить о мире, - заявил Махно. - Дело безнадежное. Говорят о мире и в то же время каждый пытается застрелить другого или упрятать его в тюрьму. Кроме того, я не служу никому, кроме тех людей, кто меня избрал. Но в этой войне мы решили встать на сторону Джугашвили. Мы не поддерживаем его идеологию, но защищаем Дух Восстания, Дух Истинного Казачества. Мы - анархисты. Мы отказываемся признавать правительства или деспотов - любого пошиба.

- Неужели вы станете отрицать, что Стальной Царь - настоящий деспот? - спросил я.

Махно ответил па мой вопрос коротким кивком.

- Абсолютный. Наш девиз: “Ни раб, ни господин! ” Вот так-то, мистер Бастэйбл.

- Только хаос, - насмешливо бросил Пильняк.

- Анархия означает “никакого правительства”, а вовсе не “неразбериха”, - отреагировал Махно на замечание Пильняка. - И она не имеет ничего общего с так называемым “социализмом образца Джугашвили”. Мы поддерживаем не его, как я вам уже сказал. Мы поддерживаем Дух Восстания.

Капитану Леонову вся эта информация показалась в высшей степени невнятной.

- Как же нам тогда вести переговоры? Чего вы хотите?

Махно сказал:

- Вы наши пленники. Мы не хотим кровопролития. Мы лучше захватили бы ваш корабль. Капитан Леонов помрачнел:

- Я не отдам вам судно.

- Выбор у вас невелик, - сказал Махно и выглянул в иллюминатор.

Мы все последовали за ним. На подвижных стальных тросах, свисавших с черного корабля, вооруженные люди подбирались к нашим машинным отделениям.

- Через несколько минут ваши машины будут остановлены, капитан.

Он еще говорил, когда наши моторы замолчали. Один за другим стихали они. Снаружи сквозь вой ледяного ветра доносились ликующие вопли.

Капитан сунул руки в карманы.

- Что теперь? - спросил он с убийственным хладнокровием.

- Вы же видите, что полностью находитесь в нашей власти.

- Я вижу, что вы пират с большим опытом.

- Не зарывайтесь, капитан! Это не пиратство. Мы с вами вели бой. И этот бой выиграл я.

- Вы бандит и захватили корабль, который представляет правительство Союза Славянских Республик. Что является пиратством чистой воды. Пиратством, мятежом и предательством. Мы действительно находимся в состоянии войны, капитан Махно. Предполагаю, если у вас еще не окончательно отшибло память, вы сможете припомнить, кто наш враг. Это Япония.

- Война между двумя авторитарными системами, а не война между народами, - упрямо возразил Махно. - Что же вы за социалист, в таком случае, капитан?

Леонов уставился на него мрачно.

- Я вообще не социалист. Я лояльный российский подданный.

- Ну, а я - не лояльный российский подданный. Я анархист и, поскольку вас, кажется, интересует мое происхождение, - украинец. Мы против всех и всяческих правительств и особенно - против петербургского. Во имя народа, капитан Леонов, мы требуем от вас передать нам этот корабль.

Леонов попал в затруднительную ситуацию. Он не хотел бессмысленно жертвовать жизнью своего экипажа, но и с чистой совестью сложить с себя командование тоже не мог.

- Могу предположить, что вы демократ? - заметил Махно.

- Разумеется!

- Тогда предоставьте решать своим людям, - просто предложил анархист. - Чего они хотят: жить или умереть?

- Ладно, - отозвался Леонов. - Я спрошу их, - он повернулся к нам:

- Господа!

- Мы будем сражаться, - заявил Пильняк. - Если они победят, то пусть соскребают нашу кровь с палубы. Ни один из нас не возразил. Махно, казалось, не ожидал ничего иного.

- Я даю вам возможность обдумать ситуацию, - сказал анархист и забрался наверх в люк. - Вы больше не можете летать. Мы доставим вас на нашу главную квартиру. Если кто-нибудь из вас решит примкнуть к нашему делу, мы примем его с радостью, как брата.

Капитан Леонов не отдал нам приказа стрелять. Мы смотрели, как анархисты уходят, закрывая за собой люки. Только теперь мне стало ясно, что мы попались на обходной маневр. Во время переговоров мы не следили за тем, что происходит снаружи корабля. Я думаю, Леонов тоже это заметил. Когда мы возвращались в рулевую рубку, было очень хорошо видно, что, в этот момент капитан был далеко не лучшего мнения о себе. Как воздушный тактик он не имел себе равных. Но в дипломатии он действовал куда менее успешно. Похоже, Махно выиграл эту шахматную партию, не потеряв ни одной жизни ни с одной стороны (потом я узнал, что это было в его обыкновении).

Мы беспомощно смотрели, как навстречу нам проплывают звезды и облака, в то время как корабль анархистов тащил нас на свою базу.

В рулевой рубке капитан Леонов сделал попытку связаться с Харьковом, попытался получить инструкции и обрисовать наше положение. Наконец радист отодвинул рацию.

- Они вырвали антенну, ваше высокоблагородие. Мы не можем ни передавать, ни принимать сообщения. Леонов кивнул. Он поглядел на Пильняка и меня:

- Итак, господа, ваши предложения?

- Мы полностью во власти Махно, - сказал я. - Если мы не ворвемся на его корабль через те же люки, нам его не остановить.

Леонов наклонил голову, как бы размышляя. Когда он снова взглянул на нас, он уже полностью взял себя в руки.

- Я думаю, мы могли бы немного вздремнуть, - заметил он. - Я сожалею, что не мог предусмотреть эту специфическую проблему, господа, и что у нас нет приказов на случай подобной ситуации. Думаю, лучше мне заявить здесь и сейчас, что я складываю с себя полномочия.

Его речь показалась мне весьма своеобразной, почти экзотической. Но вместе с тем я стал куда лучше понимать русскую душу, чем еще несколько месяцев назад. Несмотря ни на что, я поражался выдержке Леонова. Это был человек чести, который считал, что не выполнил своего долга. Он дал нам полную свободу действовать так, как каждый из нас считает приемлемым лично для себя.

Не менее сильное впечатление произвел на меня диалог между Махно и Леоновым. Хотя они и были противниками, оба обладали одним и тем же чувством долга, который побуждал их действовать. И поскольку Леонов утратил в собственных глазах компетентность, он не считал больше возможным определять курс для остальных. У меня было впечатление, что и Махно и, вероятно, множество других казачьих атаманов обладают точно таким же чувством долга. В противоположность многим политическим или военным вождям, они не предпринимают никаких попыток оправдать свои ошибки и не хватаются мертвой хваткой за свои посты. Для них власть означает огромную ответственность и дается только на время. Я понял, как я думаю, одну или две основополагающие вещи из важнейших вопросов русской политики. Нечто, не поддающееся точному описанию обычными словами. Эти вопросы оказались одновременно проще и сложнее, чем я предполагал. Пильняк отдал честь:

- Благодарю, ваше высокоблагородие. Мне не оставалось ничего другого, как последовать примеру Пильняка. Леонов ответил нам салютом и затем медленно возвратился в свою каюту.

Неожиданно одна мысль пришла мне на ум:

- Боже милосердный, Пильняк, а он не собирается застрелиться?

Пильняк поглядел вслед удаляющемуся капитану:

- Не думаю, мистер Бастэйбл. Это было бы трусостью. Он снова возьмет на себя командование, если мы его попросим об этом. А пока он отпускает нас, чтобы мы могли сделать то, что позволило бы нам сохранить наши жизни, оставаясь отдельными личностями, а не экипажем. В известной степени мы простодушный народ, мистер Бастэйбл. Как индейцы. В определенном смысле. Когда наши военные вожди терпят поражение, они тотчас же отступают, покуда мы не начнем вынуждать их возвратиться к делам. Это воистину демократический социализм.

- Я не политик, - сказал я ему. - Я вообще ничего не понимаю в различии между одним “измом” и другим. Я простой солдат, о чем часто говорил.

Вместе с Пильняком я вернулся в нашу маленькую каюту, где в ряд стояли две койки. Мы заснули беспокойным сном, сняв лишь брюки и пиджаки. Когда рассвело, мы снова были на ногах и пили кофе в офицерской кают-компании. Капитана Леонова не было.

Через несколько минут он подошел к нашему столу.

- Вас, вероятно, заинтересует, - сказал он, - что мы приближаемся к бандитскому лагерю.

Мы все бросились из кают-компании к иллюминаторам. Корабль почти волочился по земле. Швартовы свисали с камеры. Затем мы увидели толпу всадников - казаки галопом неслись к швартовам. С каждой стороны по шесть хватали они один швартов за другим.

Ликуя, тащили казаки наш корабль к своей главной квартире, в то время как черный боевой крейсер Махно выпустил газ из камер и покачался в нескольких метрах, чтобы затем полететь рядом с нами. Мы видели, как анархисты машут нам из гондолы. Я поймал себя на желании махнуть им в ответ. Достижения Махно были невероятны. Он был очень умный человек и совершенно явно не был пустым бахвалом. Я мог не разделять его политических взглядов и все же быть очень высокого мнения о его уме.

Медленно и бесславно был стащен наш корабль на землю ликующими казаками. Это были не те люди, что атаковали Екатеринослав, не имелось ни малейших сомнений в том, что они знали, какую роль мы сыграли во время казачьего штурма. Теперь я мог рассмотреть их получше. Большей частью это были низкорослые люди с густыми бородами, облаченные в самое разнообразное, причудливое, часто рваное одеяние. Все были с головы до ног обвешаны ружьями и патронными лентами, кинжалами и саблями, все были великолепными наездниками. Вся эта публика была объявлена вне закона, но их ни в коей мере нельзя было считать всего лишь бандитами.

Вскоре наше брюхо заскрежетало по земле. Корабль привязали к деревянной мачте, которая торчала на краю маленького, захваченного бунтовщиками поселка - вернее, жалкой деревеньки, состоявшей из одной улицы.

Мы смотрели вниз, на казаков, которые скалили зубы и отчаянно жестикулировали. Они были настолько счастливы захватом корабля, принадлежавшего центральному правительству, что, казалось, не испытывали злобы лично к нам. Я сказал об этом Пильняку.

- Я того же мнения, - ответил он. - Они нас не ненавидят. Но это последнее, что удержит казака от желания зарубить вас, если ему это придет в голову.

Я понял, что мы находимся куда в большей опасности, чем я первоначально предполагал. Казаки не признавали никаких конвенций о статусе военнопленных, и доживем ли мы до следующего рассвета - вопрос весьма спорный.

Капитан Леонов оставался в своей каюте. Когда мы выглянули к тем, кто взял нас в плен, напряжение в гондоле заметно возросло. Мы слышали, как снаружи люди скребут о камеру, смеются и обмениваются остротами с казаками на земле.

Наконец Пильняк взглянул сперва на меня, затем на других офицеров и сказал:

- Спустимся, как вы считаете?

Все согласились.

Пильняк отдал приказ спустить трап, и когда боковая стена гондолы поднялась, мы рядами один за другим спустились к казакам на землю.

Мы ждали чего угодно, только не ликующего вопля, который грянул нам навстречу. Казаки первыми признают в вас мужество, стоит лишь проявить его, а мы это сделали. Возможно, Пильняк знал об этом.

Только капитан Леонов отказывался покидать корабль.

Пильняк и я находились в первом ряду. Когда мы сошли с трапа, он подошел к ближайшему казаку и отдал честь.

- Добровольческого воздушного флота лейтенант Пильняк.

Казак сказал что-то на своем диалекте, до которого мои познания в русском языке еще не доросли. Он сдвинул шапку на затылок, отвечая на приветствие. Затем повернул лошадь, чтобы проложить для пас дорогу в толпе, и махнул нам в сторону деревни.

Мы решили не слишком переживать по поводу того, что стукнет в голову казакам, и колонной по двое направились на главную квартиру бунтовщиков. Пильняк улыбался, когда говорил, и я отвечал на его улыбку.

- Выше голову, старина. Это, кажется, то самое, когда бритты поднимают флаги?

- Толком не знаю, - ответил я. - Это было слишком давно.

Казаки, одни конные, другие пешие, густо толпились вокруг нас. Они были довольно грязны и многие откровенно пьяны. Никогда в жизни мне не доводилось обонять такое количество перегара. Некоторые из них, как мне показалось, недавно приняли водочные ванны. Они осыпали нас оскорблениями. Мы были возле первого дома деревни, когда толпа стала такой плотной, что мы не могли двигаться дальше.

В этот миг в хвосте колонны один из наших механиков ударил казака, и оба сцепились в драке. Наш тщательно соблюдаемый строй начал разваливаться.

Вероятно, нас разорвали бы на куски, если бы справа от нас пулеметная тачанка, влекомая лошадью, не разделила толпу. Один человек управлялся с маленькой тележкой, другой стрелял в воздух из револьвера и приказывал казакам расступиться. С револьвером был Нестор Махно.

- Назад, злыдни! - кричал он своим людям. - Мы не испытываем ненависти к тем, кто заблуждался и служил государству. Мы ненавидим лишь само государство.

Он улыбнулся мне со своей тележки:

- Привет, капитан Бастэйбл. Решили влиться в наши ряды?

Я не стал возражать.

- Мы идем к вашему лагерю, - сказал я. - Мы признаем себя вашими пленниками.

- Где торчит ваш командир?

- В своей каюте.

- Дуется на меня, небось, - Махно закричал казакам на диалекте, ряды вооруженных, буйных и пьяных людей снова стали разделяться, и для нас опять открылся проход. Тачанка Махно приблизилась к большому зданию школы, над которым развевался флаг мятежа: желтый крест на красном фоне. Он сделал знак мне и Пильняку присоединяться к нему и сказал остальным нашим людям, что в близлежащей церкви они получат койку и обед.

Нам не хотелось расставаться с остальными офицерами, но выбора не было.

Махно соскочил с тележки и легким кивком пригласил нас к зданию школы. В большой классной комнате нас ожидали несколько казачьих предводителей. Они были одеты куда роскошнее, чем их люди, в богато вышитые рубахи и кафтаны с множеством золота и серебра на одежде и оружии.

Но самое диковинное зрелище представлял человек, сидевший впереди в классной комнате па учительском месте. Его лицо было полностью скрыто шлемом, представлявшим мужское лицо с усами. Только глаза были живыми, и они показались мне безумными и в то же время очень злобными. Человек был невысок, но кряжист, на нем был простой крестьянский кафтан и серые шаровары, заправленные в черные сапоги. Он не носил оружия, не имел на одежде никаких значков, и одна из его рук была тоньше другой. Я знал, что мы предстали перед самим Стальным Царем; это был вождь мятежников Джугашвили.

Голос из-под шлема звучал металлически и приглушенно.

- Английский ренегат Бастэйбл. Мы слышали о вас, - слова звучали хрипло и злобно. Человек этот казался мне одновременно и сумасшедшим, и пьяным. - Это что, честный спор на английский манер? Убивать казаков?

- Я офицер добровольческого воздушного флота, - заявил я ему.

Металлическая маска поднялась и уставилась прямо на меня.

- Что вы там делали? Наемник? Я не стал ничего объяснять ему. Он тяжело откинулся на стуле, точно его придавила тяжесть собственной власти.

- Вы завербовались, чтобы сражаться против японцев, это верно?

- Более или менее, - ответил я.

- Стало быть, вам приятно будет услышать, что японцы почти разбиты.

- Я принял бы такое известие с радостью. Если бы эта война наконец закончилась, я был бы только рад. Если бы закончились все войны.

- Так вы пацифист! - Джугашвили расхохотался под шлемом. Это был страшный смех. - Для пацифиста, друг мой, вы слишком много пролили крови. Под Екатерипославом погибли две тысячи человек. Но мы взяли город и уничтожили воздушный флот, который вы натравили на нас. Что скажете?

- Если война с Японией почти закопчена, - возразил я, - то вашему триумфу длиться недолго. Должны бы знать.

- Ничего подобного, - он сделал знак одному из своих людей, который подошел к боковой двери, открыл ее и кого-то позвал. Мгновением позже я увидел, как оттуда показался... Гарри Бирчингтон. Передо мной во всей красе вновь стоял Нервогрыз из лагеря Рисири.

- Здорово, Бастэйбл, старый товарищ! - вскричал он. - Я знал, что в России должна найтись пара-тройка истинных социалистов. Но я отыскал самых лучших.

- Вы работаете на этих людей?

- Разумеется. Я так счастлив, что смог предоставить в их распоряжение свои таланты.

Не прошло и секунды, как его обычный самодовольный тон стал действовать мне на нервы.

- Мистер Бирчингтон обслуживает наши воздушные корабли, - пояснил Стальной Царь. - И оказывает нам большую помощь в других областях.

- Как мило с вашей стороны говорить об атом, сэр, - Бирчингтон улыбнулся своей пакостной улыбкой, гордой и смущенной.

- Доброе утро, мистер Бастэйбл, - я тотчас узнал теплый иронический голос. Обернувшись к двери, я увидел миссис Уну Перссон. Поверх шинели у нее были скрещенные патронные ленты, на бедре “смит-вессон”, меховая шапка на голове. Нежный овал лица и светло-серые глаза - она была прекрасна, как всегда.

Я поклонился.

- Миссис Перссон.

Я не видел ее с того времени, как мы встречались в мире Черного Аттилы. В ее глазах появилось то особое выражение узнавания, какое бывает у всех путешествующих между мирами в мгновение встречи.

- Предполагаю, вы присоединитесь к нашей армии, - многозначительно сказала она.

Я полностью доверился ей и тотчас принял ее намек. К величайшему удивлению Пильняка, я кивнул.

- Это было моим намерением все это время, - заявил я.

Джугашвили ничуть не удивился.

- Многие за границей настроены к нам положительно. Люди, которые знают, как ужасно страдали мы под властью Керенского. А что ваш спутник?

Пильняк выпрямился.

- Пусть меня доставят туда же, где томятся мои товарищи по плену, - сказал он.

Стальной Царь пожал плечами. Металл его маски блеснул и отразился в его глазах.

- Превосходно, - он дал знак своим людям. - Сделайте с ним то же, что...

Внезапно вмешался Махно:

- “Сделайте”? Что вы хотите сказать этим, товарищ? Джугашвили отмахнулся:

- Нам нужно теперь прокормить очень много ртов, товарищ. Если мы оставим этих людей в живых...

- Они пленные, захваченные в честном бою. Отправьте их в Харьков. Я не хотел ничего, кроме их корабля. Пусть уходят!

Пильняк переводил взгляд с одного на другого. Он никогда не думал, что станет яблоком раздора в моральных разногласиях двух бандитов.

- За все решения отвечаю я, - сказал Джугашвили. - И я решил, что...

- Я взял их в плен, - Махно был охвачен ледяной яростью. Он понизил голос, но чем тише он говорил, тем больше властности излучал. - И я никогда не дам согласия убить их!

- Это не убийство. Мы лишь выметаем сор истории.

- Вы намерены убить честных людей.

- Они посягнули на социализм.

- Наша жизнь должна быть примером для остальных! - заявил Махно. - Вот единственно возможный путь.

- Вы идиот! - Джугашвили поднялся и ударил по письменному столу здоровой рукой. - Почему мы должны кормить их? Почему мы должны отсылать их назад? Чтобы они продолжали сражаться против нас?

- Некоторые из них будут сражаться против... Но другие поймут суть нашего дела и расскажут об этом своим товарищам, - Махно скрестил на груди руки. - И так всегда. Проявляя жестокость, мы лишь даем повод для дальнейшей жестокости. Ради бога, Джугашвили, это же все довольно простые аргументы. Чего вы хотите? Потоков крови? Как вы можете, в таком случае, утверждать, что представляете собой свет и свободу? Вы уже несете ответственность за массовое избиение евреев, за разрушение деревень, за мучения неповинных крестьян. Я согласился предоставить вам мои корабли, поскольку вы заверяли, что подобные инциденты были несчастными случаями и что подобного не повторится. Но вы не прекращали резни. И вот теперь вы хотите мне доказать, что убийства должны продолжаться. Вы лжец, вы тиран и святоша!

Когда Махно замолчал, голос из-под шлема зазвучал громче.

- Я велю расстрелять вас, Махно. Ваши анархистские бредни суть голые измышления высоколобых болванов. Люди жестоки, жадны и беспринципны. Для святости их нужно дорастить. И их нужно наказывать, когда они совершают ошибки, - он тяжело закашлялся. - Ничего другого русские не понимают. Только кнут и пряник. И казаки ничего другого не поймут.

- Вы не можете говорить за всех казаков, - сказал Махно с легкой усмешкой. - Я больше вам не помощник. Я передам весь наш разговор людям, которых я представляю, и спрошу их, не уйдут ли они со мной.

Он повернулся, чтобы идти.

Внезапно Стальной Царь принял примирительный тон:

- Нелепо, Махно! Мы с вами сражаемся за одно дело. Отправляйте своих пленных в Харьков, куда угодно, если хотите. А вы что думаете, миссис Перссон?

- Я думаю, это показало бы правительству, что казакам не чуждо милосердие, что они вовсе не негодяи и не сброд и что они справедливы. Это было бы доброе дело.

Казалось, она имела на него значительное влияние, потому что он кивнул в знак согласия.

Махно казался не вполне довольным, но он явно думал о безопасности Пильняка и остальных. Он глубоко вздохнул и наклонил голову.

- Я беру на себя ответственность за военнопленных, - сказал он.

Уходя вместе с Махно, Пильняк крикнул через плечо:

- Желаю вам счастья с вашим новым господином, Бастэйбл!

Я знал одно: если я и верен кому-либо, то только миссис Перссон. Я доверял ей.

Когда Махно исчез, Джугашвили начал смеяться.

- Что за нелепый детский театр! Что за спор о жизни нескольких москалей!

Миссис Перссон и я обменялись взглядами. Тем временем Гарри Бирчингтон в точности копировал смех Стального Царя. Ни тот ни другой не имели никакого чувства юмора.

- Верно, что японцы почти разбиты? - спросил я миссис Перссон.

- Разумеется, - ответила она. - Уничтожение их - вопрос нескольких дней. Они уже начали переговоры о перемирии.

- Тогда все эти люди обречены, - сказал я. - Казаки никак не смогут оказать сопротивление всему российскому флоту.

Бирчингтон меня услышал.

- В этом вы заблуждаетесь, старина, - заметил он. - В этом вы очень сильно заблуждаетесь.

Если я не ошибаюсь, миссис Перссон вздохнула.