Приложение 15

М.В.Алексеев – А.А.Брусилову, 6 сентября 1916 года

Считаю своим долгом высказать, что не общее превосходство сил, равномерно распределенное по всем Вашим армиям, ведет к успеху, а только сбор их на одном направлении. Обстановка осязательно уже указала, что рассчитывать на успех 11 армии теперь нельзя, и ввод в бой на фронте этой армии Кавказского корпуса поведет лишь к бесцельному израсходованию его. В свою очередь, 7 армия, не получив усиления, столь ей необходимого и полезного с общей точки зрения, тоже не может дать осязательного успеха. Таким образом, наше распыленное превосходство не приведет к результатам, на кои мы имеем право рассчитывать.

А.А.Брусилов – М.В.Алексееву, 7 сентября 1916 года

Настоящая относительная малоуспешность боевых действий армий Юзфронта по сравнению с майским наступлением заключается главным образом в том, что у нас были тогда накоплены снаряды тяжелой артиллерии, которой у противника было мало, и мы могли подавлять артиллерию противника. В настоящее время при нашем численном превосходстве неприятель превосходит нас силою огня тяжелой артиллерии, и мы ее огня подавить не можем по недостатку снарядов тяжелой нашей артиллерии, мортирной. Несем излишние потери, а результаты недостаточны. Усиленно прошу увеличить отпуск мортирных и в особенности шести дюймовых полевых. Мы и по количеству орудий, и по количеству снарядов уступаем значительно противнику в тяжелой артиллерии. Девятой армии недостаточный отпуск огнестрельных припасов для горной артиллерии, которая по ее обстановке работает по преимуществу. При таком положении увеличение числа войск вызывает большие потери, не принося существенной пользы. 3184.= Брусилов.

М.В.Алексеев – А.А.Брусилову, 9 сентября 1916 года

3184. Все, что дает Россия, ее производительность по части тяжелых снарядов, отдается немедленно армиям преимущественно Вашим. К глубокому сожалению, не могу ни увеличить производство, ни купить, ни достать ни одного снаряда сверх присылаемых. Резерв горных снарядов Вам послан и до 20 сентября 9 армия имеет в среднем десять тысяч патронов ежедневно. До того времени получим новые парки и пополним расход. 4914.= Алексеев.

Российский государственный военно-исторический архив. Ф.2003. Оп.1. Д.59. Л.268, 283, 286. Телеграфная лента на бланке.

Приложение 16

Верховный главнокомандующий генерал от кавалерии А.А.Брусилов – Военному министру А.Ф.Керенскому, 12 июля 1917 г.

Милостивый государь Александр Федорович!

Имеющиеся у меня данные с очевидной ясностью указывают на вредное и разлагающее влияние на войсковые части поступающих в них укомплектований из амнистированных уголовных.

С самого момента посадки их на железные дороги для отправления в армию они буйствуют и разбойничают, пуская в ход ножи и оружие.

В войсках они ведут самую вредную пропаганду большевистского толка. Я считаю совершенно необходимым прекратить отправление этих лиц в войска ради поддержания боевой мощи армии и идеи ее чистоты, не позволяющей загрязнение армии сомнительным сбродом.

Указанные лица могли бы быть назначаемы на наиболее тяжкие работы по обороне, где и могли бы на деле показать свое стремление к раскаянию. Сообщая о вышеизложенном, обязуюсь добавить, что я придаю изложенной мере значение особой важности.

Примите уверения в совершенном уважении.

Российский государственный военно-исторический архив. Ф.400. Оп.19. Д.177. Л.46 и об. Подлинник

Приложение 17

Беседа с А.А.Брусиловым

Наиболее талантливый и популярный полководец русской армии в минувшей мировой войне, бывший главнокомандующий Брусилов, находящийся ныне в советской России, в беседе с нашим московским корреспондентом сообщил интересные сведения, касающиеся его жизни с момента ухода из армии.

«Очень охотно сообщу Вам о моем образе действий после моего отозвания из действующей армии бывшим тогда во главе правительства Керенским.

Непосредственно с фронта я приехал в москву, к своей семье, и, не получая от Временного правительства никаких поручений, я жил совершенно частным человеком.

Я тщательно избегал каких бы то ни было выступлений [18], так как я был глубоко убежден, что за назначением покойного Корнилова Верховным Главнокомандующим, сменившим меня, должны были обязательно последовать грозные события, видоизменяющие положение дел в республике.

Для меня октябрьский переворот не был сюрпризом. Я был убежден, что этот переворот неизбежен, так как революция имеет свой исторический путь, свои кульминационные пункты, каковыми я считаю октябрьский переворот.

Во время уличных боев этого переворота я был ранен в ногу артиллерийским снарядом, залетевшим в мою квартиру. Двумя осколками этого снаряда моя правая нога была раздроблена, как потом выяснилось, на 14 частей. Я был перенесен сначала в нижний этаж дома, где мне была оказана первая помощь фельдшером и сестрой милосердия большевистских войск, а затем на носилках, в сопровождении моей жены, я был перенесен в лазарет, где мне была произведена основательная перевязка. Из лазарета на другой день я был доставлен в лечебницу д-ра Руднева, где мне была сделана операция и где я пролежал около 8 месяцев.

О каком бы то ни было моем участии в политической жизни страны, естественно, не могло быть и речи. В это же время до меня доходили самые нелепые слухи обо мне: то меня делали командующим красными войсками, то белыми, часто указывали мое местопребывание одновременно в нескольких пунктах, находящихся на громадных расстояниях друг от друга.

Несколько оправившись, но еще с открытой раной, в конце лета 1918 года я переехал к себе на квартиру.

В августе 1918 года я был арестован и отвезен в кремль, где пробыл два месяца. Состояние моей раны настолько ухудшилось, что по настоянию врачей и постановлений ВЧК мне был разрешен отпуск.

Должен отметить, - за все время моего двухмесячного пребывания в Кремле я не мог пожаловаться на суровость содержания, на невежливость или на какую бы то ни было жестокость, - напротив, со мною были любезны, и красноармейцы относились очень хорошо.

Со временем моего заключения совпала масса слухов о том, что я расстрелян, и, между прочим, считалось за верное, что в числе живых я не нахожусь. Отчасти эти слухи были вызваны смертью моего брата от грудной жабы.

Домашним арестом я содержался в течение четырех месяцев и, должен признать, содержался довольно свободно. Ко мне допускали всех, желавших меня видеть, да и меня без провожатого выпускали, когда я хотел, даже не спрашивая, куда я иду.

Когда Польша объявила войну Советской республике, я был удручен очевидным желанием поляков оттяпать западные губернии России, как когда-то им принадлежавшие. Я считаю, что большинство жителей этих земель – русские, - полякам же вмешиваться во внутренние дела России не подобает.

Они сами на своей шее испытали, как болезненно и тяжело было их народу переносить иго России, Пруссии и Австрии, потерять политическую свободу, и считал, так же как считаю и теперь, что каждый народ имеет право устраиваться как он хочет и иметь то правительство, какое желает.

Поэтому, когда мне было дано знать о желании советского правительства собрать особое совещание из опытных военных людей и выдающихся общественных деятелей для устройства тыла Красной Армии, я очень охотно обратился с письмом к бывшему тогда начальнику Всероссийского главного штаба Раттелю, подчеркнуть целесообразность такого совещания на время войны с Польшей, при условии, чтобы это совещание ни в коем случае и ни при каких обстоятельствах не вмешивалось в оперативные дела и в чем-либо стесняло инициативу высшего военного командования.

Я и теперь считаю, что уподобляться бывшему недоброй памяти «Hofkriegsrat»у, существовавшему в Австрии во время наполеоновских войн, - преступно, потому что воевать успешно можно только при условии единовластия в армии.

Для укрепления армии, очевидно, было необходимо достаточное количество знающего командного состава. С согласия и полного одобрения народного комиссара по военным делам, особое совещание обратилось с воззванием, которым все бывшие офицеры, где бы они ни находились, приглашались, забыв внутренние распри, сплотиться для защиты от внешнего врага. Это воззвание дало возможность влить в Красную Армию 12000 бывших офицеров, которые, несомненно, оказали большие услуги в смысле защиты наших границ.

Считаю своим долгом кстати высказать мое мнение о т.н. белогвардейских выступлениях Колчака, Деникина, Юденича и, наконец, Врангеля.

Я никогда не скрывал и не скрываю, что считал эти выступления не только не приносящими какой бы то ни было пользы России, но напротив – безусловный вред.

Если я еще мог понять, хотя и не одобрял, выступление белых генералов, предшественников Врангеля, то выступление последнего из них, барона Врангеля, для меня непонятно.

Первые три наделали массу ошибок стратегических, тактических и, особенно, политических – разбирать их тут не время, но надеяться на успех они все же могли.

Что касается до Врангеля – его выступление было организовано столь негодными средствами, не соответствовавшими обстановке, в которой он находился, что он мог достичь одного – погубить рать, которой он предводительствовал. Правда, своим выступлением он достиг еще одного, крайне непатриотического дела – помог полякам, и я его считаю преступником по отношению к России и ни в каком отношении оправдать не могу.

Кроме военного дела, изучаемого мною всю жизнь, и, думаю, достаточно хорошо усвоенного, я специализировался еще в одной отрасли знания: на коневодстве и коннозаводстве. Не имея желания и возможности принимать деятельное участие в политической жизни страны, я охотно принял предложение и работаю сейчас на пользу дорогого отечества в Главном управлении коннозаводства и коневодства.

Естественно, долголетняя война, революционная разруха должны были отразиться на коневодстве России, которое, считаю, имеет для жизни страны огромное значение, поэтому я особенно охотно в этой области работаю.

По приглашению начальника Всеобщего военного обучения Н.И.Подвойского я охотно принял на себя председательствование в двух комиссиях по проведению подготовительной работы к переходу на милиционную систему. Я глубоко убежден в жизненности милиционной системы, - все государства, независимо от формы правления, так или иначе к ней придут, - поэтому я охотно принимаю участие в работе всеобщобучения, как органа, ведущего подготовительную вы этом направлении работу».

На вопрос о возможности интервенции Брусилов ответил:

«Я не имею никаких данных для решения этого вопроса и, конечно, могу говорить лишь теоретически.

Сейчас интервенцию я считаю маловероятной, уже август месяц, скоро зима.

Для такой страны, как Россия, с ее коммуникационными линиями, для интервенции нужна армия, исчисляемая миллионами, нужна громадная подготовительная работа по организации промежуточных и основных баз, с запасами обмундирования (зимнего и летнего), вооружения, снаряжения, огнеприпасов. Есть ли все это – этого я не знаю.

Оккупирующая часть не может не кормить жителей оккупированной области, и справиться с подвозом продовольствия при наличии нашей железнодорожной сети вряд ли удастся».

В заключение Брусилов сказал несколько слов о своем отношении к советской власти вообще:

«Я подчиняюсь воле народа – он вправе иметь правительство, какое желает.

Я не могу быть не согласен с отдельными положениями, тактикой Советской власти, но, признавая здоровую, жизненную основу, охотно отдаю свои силы на благо горячо любимой мною родины».

В.Р.

Новый Путь, Рига, 1921, 7 августа, № 153