Акмеизм в русской литературе начала XX века

В 1911 году в среде поэтов, стремившихся вернуть поэзию к реальной жизни из мистических туманов символизма, возникает кружок «Цех поэтов», во главе которого становятся Н.С.Гумилев и С.Городецкий. Членами цеха были в основном начинающие поэты: Ахматова, Н.Бурлюк, Вас.Гиппиус, М.Зенкевич, Георгий Иванов, Е.Кузмина-Караваева, М.Лозинский, О.Мандельштам, Вл.Нарбут. В 1912 году на одном из собраний «Цеха» был решен вопрос об акмеизме как о новой поэтической школе. Названием этого течения подчеркивалась устремленность его приверженцев к новым вершинам искусства. Основным печатным органом акмеистов стал журнал «Аполлон», доставшийся им по наследству от символистов, в котором публиковались литературные манифесты, теоретические статьи и стихи участников Цеха. Акмеизм объединил поэтов, различных по идейно-художественным установкам и литературным судьбам.

Общее, что объединяло акмеистов – поиски выхода из кризиса символизма. Однако создать целостную мировоззренческую и эстетическую систему акмеисты не смогли, да и не ставили перед собой такой задачи. Более того, отталкиваясь от символизма, они подчеркивали глубокие внутренние связи акмеизма с символизмом. Гумилев писал: «надо, чтобы оно (течение акмеизм) приняло его (символизма) наследство и ответило на все поставленные им вопросы». Говоря об отношении мира и человеческого сознания, Гумилев требовал «всегда помнить о непознаваемом», но только «не оскорблять своей мысли о нем более или менее вероятными догадками – вот принцип акмеизма». Отрицательно относясь к устремленности символизма познать тайный смысл бытия (он оставался тайным и для акмеизма), Гумилев декларировал «нецеломудренность» познания «непознаваемого», «детски мудрое, до боли сладкое ощущение собственного незнания», самоценность «мудрой и ясной» окружающей поэта действительности.

Программа акмеистического принятия мира выражена и в статье Городецкого «Некоторые течения в современной русской поэзии»: «После всяких «неприятий» мир бесповоротно принят акмеизмом, во всей совокупности красот и безобразий».

Акмеистическое течение выразило присущее определенной части русской интеллигенции состояние «социальной усталости», стремление «укрыться от бурь стенающего времени» в эстетизированную старину, «вещный» мир стилизованной современности, замкнутый круг интимных переживаний. В произведениях акмеистов – поэтов и писателей – крайне характерно разрабатывается тема прошлого, настоящего и будущего России. Их интересуют не переломные эпохи истории и духовных катаклизмов, а эпохи бесконфликтные, которые стилизовались под идиллию гармонического человеческого общества. Прошлое стилизовалось так же, как и современность. Таким образом, акмеисты превращали прошлое и настоящее в некую условную декорацию. Такое «превращение» связано с всеобъемлющей для акмеизма концепцией игры.

Любовная тема развивается в любовную игру, жеманную и легкую. Поэтому в акмеистической поэзии так часто встречаются жанры пасторали, идиллии, маскарадной интермедии, мадригала.

Признание вещного мира оборачивается любованием предметами, поэтизацией быта патриархального прошлого. В одной из поэз из сборника «Отплытие», 1012 Георгий Иванов писал:

Кофейник, сахарница блюдца,

Пять чашек с узкою каймой

На голубом подносе жмутся

И внятен их рассказ немой:

Сначала – тоненькою кистью

Искусный мастер от руки,

Чтоб фон казался золотистей,

Чертил кармином завитки.

И щеки пухлые румянил,

Ресницы наводил слегка

Амуру, что стрелою ранил

Испуганного пастушка.

И вот уже отмыты чашки

Горячей черною струей.

За кофием играет в шашки

Сановник ажный и седой

иль дама, улыбаясь тонко,

Жеманно потчует друзей.

Меж тем как умная болонка

На задних лапах – служит ей…

Декоративно-пасторальная атмосфера, гедонистические настроения в поэзии акмеистов 1910-х годов сочетались с ощущением грядущей катастрофы, заката истории, с депрессивными настроениями.

Жажда покоя как прибежища от жизненной усталости – пафос многих стихов акмеистов. В предисловии к первому сборнику Ахматовой «Вечер» 1912 Михаил Кузмин писал, что в творчестве молодой поэтессы выразилась «повышенная чувствительность, к которой стремились члены общества, обреченных на гибель». За мажорными мотивами конквистадорских стихов Гумилева – чувство безнадежности и безысходности. Недаром с таким постоянством обращался поэт к теме смерти, в которой видел единственную правду, в то время как «жизнь бормочет ложь» (сб. «Колчан»). За программными акмеистскими утверждениями всегда стояло внутреннее депрессивное настроение.

Акмеисты уходили от истории и современности еще дальше, чем символисты, утверждая только эстетически-гедоническую функцию искусства.

Призыв возвратиться из иных миров к реальности был вызыан признанием некоторыми акмеистами культа первоначал жизни (зоологического, стихийного) в природе человека. Зенкевич писал, что первый человек на земле – Адам, «лесной зверь», он и был первым акмеистом, который дал вещам их имена, не познав их сути. Так возник вариант названия акмеизма – адамизм. так причудливо уживались в акмеизме и эстетическое любование изысканностью культур прошлого и эстетизация первозданного, первобытного, стихийного.

Отталкиваясь от символизма, поэтику нового течения Гумилев определял крайне туманно. Под флагом акмеизма выступили многие поэты, не объединяемые ни мировоззренчески, ни стилевым единством, которые вскоре отошли от программы акмеизма в поисках своего, индивидуального творческого пути.

Но были и общие поэтические тенденции, которые объединяли художников этого течения. Складывалась некая общая ориентация на другие, чем у символистов, традиции русского и мирового искусства. В 1916 году Жирмунский писал:

Для складывающегося акмеизма призывы от туманной символики к «прекрасной ясности» поэзии и слова не были новы. Первым высказал эти мысли несколькими годами ранее, чем возник акмеизм, Михаил Кузмин (1872-1936). Поэт, прозаик, драматург, критик, творчество которого было исполнено эстетического «жизнерадостного» приятия жизни, всего земного, прославления чувственной любви. К социально-нравственным проблемам современности Кузмин был индифферентен. Как художник он сформировался в кругу деятелей «Мира Искусства», в символистских салонах, где читал свои стихи («Александрийские песни», «Куранты любви»). Наиболее значительными поэтическими сборниками Кузмина стали «Сети», 1908, «Осенние озера», 1912, «Глиняные голу́ бки», 1914. В 1910 году в «Аполлоне» он напечатал свою статью «О прекрасной ясности», явившейся предвестием эстетической теории акмеистов. В ней Кузмин критиковал туманности символизма и провозгласил ясность («кларизм») главным признаком художественности.

Основное содержание поэзии Кузмина и его излюбленные герои охарактеризованы поэтом во вступлении к циклу «Мои предки»: это «моряки старинных фамилий, влюбленные в далекие горизонты, пьющие вино в темных портах, обнимая веселых иностранок», «франты тридцатых годов», «милые актеры без большого таланта», «экономные умные помещицы», «прелестно-глупые цветы театральных училищ, преданные с детства искусству танцев, нежно развратные, чисто порочные», «все погибшие, но живые» в душе поэта.

В поэзии Кузмина «милый, хрупкий мир загадок», галантная маскарадность жеманного века маркиз с его игрой в любовь и влюбленность:

Маркиз гуляет с другом в цветнике.

У каждого левкой в руке,

А в парнике

Сквозь стекла видны ананасы.

История, ее вещественные атрибуты нужны Кузмину не ради эстетической реконструкции, не для обнаружения эстетических аналогий, а в качестве декораций, интерьера, поддерживающих атмосферу маскарада, игру стилями, театрализованного обыгрывания разных форм жизни. Игровой характер стилизаций Кузмина подчеркивается легкой авторской иронией, насмешливым скептицизмом. Поэт откровенно играет вторичностью своего восприятия мира. В этом смысле характерно стихотворение «Фудзий в блюдечке», в котором природа эстетизирована, а как бы посредником между нею и поэтом оказывается японский фарфор и русский быт:

Сквозь чайный пар я вижу гору Фудзий…

Весенний мир вместился в малом мире:

Запахнет миндалем, затрубит рог…

Установка на утонченность, изящество стиля переходила в манерность, харакиерную для поэта жеманность. Причем сам поэт подчеркивал условность своих стилизаций, снисходительное, ироническое к ним отношение.

А обращение Кузмина к современности выражалось в поэтизации ее «прелестных мелочей»:

Где слог найду, чтоб описать прогулку,

Шабли во льду, поджаренную булку

И вишен спелых сладостный агат?

Далек закат и в море слышен гулко

Плеск тел, чей жар прохладе влаги рад.

Дух мелочей прелестных и воздушных,

Любви ночей, то нежащих, то душных,

Веселой легкости бездумного житья!

Ах, верен я, далек чудес послушных,

Твоим цветам, веселая земля!

Достижения в творчестве Кузмина и других поэтов течения были связаны прежде всего с преодолением акмеистического тезиса о «безоговорочном» принятии мира. Этот тезис сформулировал Сергей Городецкий (1884-1967). Первый сборник стихов Городецкого «Ярь», построенный на мотивах древнеславянской языческой мифологии, появился в 1907 году. «Ярь» – книга ярких красок, стремительных стиховых ритмов. Центральная тема ее – поэтизация стихийной силы первобытного человека и мощи природы. Стихи Городецкого созвучны полотнам Кустодиева и Васнецова. И книгу «Ярь», и книгу того же года «Перун» отличают виртуозная ритмика и изощренная звукопись.

Основной пафос ранней поэзии Городецкого – стремление проникнуть в тайны жизни, молодое, задорное принятие ее.

В эпоху реакции – после 1907 года мажорная тональность стихов Городецкого сменяется настроениями пессимистическими, навеянными литературой символистов, с которыми поэт активно сотрудничал и в журналах которых печатался. Выходят сборники стихотворений Городецкого: «Дикая воля» 1908, «Русь» 1910, «Ива» 1913, «Цветущий посох» 1914.

будучи наряду с Гумилевым основателем и теоретиком акмеизма, Городецкий поел в поэзии своим путем, глубоко отличным от путей идейного и творческого развития Гумилева.

Николай Степанович Гумилев (1886-1921). В 1905 году он опубликовал небольшой сборник стихов «Путь конквистадоров»; в 1908 году выходит второй сборник поэта – «Романтические цветы»; 1910 – «Жемчуга», книга, принесшая Гумилеву известность. Она была посвящена Брюсову. Стихи, вошедшие в этот сборник, обнаруживали явное влияние тем и стиля брюсовской поэзии. Но в отличие от стихов Брюсова, на них лежит печать стилизации, нарочитой искусственной красивости, декоративной экзотики («Капитаны» и др.). Брюсов писал о поэзии Гумилева этого периода: «он живет в мире воображаемом и почти призрачном. Он как-то чуждается современности».

Гумилев разорвал всякие связи своих героев – воинов, капитанов, конквистадоров – с современностью, эстетизировал их безразличие к общественным и нравственным ценностям. Изысканный жираф у озера ад, золото, сыплющееся с «розоватых брабантских манжет», авантюрная романтика портовых таверн – все это трактовано Гумилевым в эстетско-бутафорском плане.

В стихотворении с характерным названием «Современность» Гумилев так выразил свое восприятие современности:

Я печален от книги, томлюсь от луны,

Может быть, мне совсем и не надо героя,

Вот идут по аллее, так странно нежны,

Гимназист с гимназисткой, как Дафнис и Хлоя.

Имея в виду прежде всего Гумилева, Блок писал об акмеистах, что они «не имеют и не желают иметь тени представления о русской жизни и о жизни мира вообще…».

Свой эстетический идеал Гумилев декларировал в сонете «Дон Жуан»:

Моя мечта надменна и проста:

Схватить весло, поставить ногу в стремя

И обмануть медлительное время,

Всегда лобзая новые уста…

Война 1914 года побудила Гумилева обратиться к теме исторической действительности. В его поэзии зазвучала тема России. Он воспевает войну, героизируя ее как войну освободительную, народную:

И воистину светло и свято

Дело величавое войны,

Серафимы, ясны и крылаты,

За плечами воинов видны…

В первый же месяц войны Гумилев вступает вольноопределяющимся в лейб-гвардии уланский полк и направляется в действующую армию, где служит в конной разведке. После октябрьской революции в предощущении распада всей системы русского государственного быта его поэзию пронизывают мотивы отчаяния, одиночества. Дух безнадежности, надлом души – вот настроения его лирики 1918-1921 годов. В сборнике «Огненный столп» 1921 года нет ни романтической бравады, ни напускного оптимизма. Они полны мрачной символики, туманных намеков, предощущений непоправимой гибели. Начав с преодоления символизма, Гумилев к концу жизни (раннему и трагическому) вернулся к символистской стилистике:

Понял теперь я наша свобода

Только оттуда бьющий свет,

Люди и тени стоят у входа

В зоологический сад планет… («Заблудившийся трамвай»)

Это стихотворение наиболее характерно для настроений Гумилева того времени. Образ трамвая, сошедшего с пути, – это для поэта сама жизнь, сошедшая с рельсов, жизнь, в которой происходит непонятное и странное:

Где я? Так томно и так тревожно

Сердце мое стучит в ответ:

Видишь вокзал, на котором можно

В Индию Духа купить билет.

Поэт был озабочен поисками этой Индии духа, прибежища. Но так и не нашел. В 1921 году он был расстрелян. Его обвинили в участи в заговоре.

Тесно с акмеистическим течением связан творческий путь, не менее трагический, чем Гумилева, Осипа Эмильевича Мандельштама (1891-1938). На первых порах своего поэтического развития Мандельштам, как и Гумилев, испытывал влияние символизма. Пафос его стихов раннего периода – отречение от жизни с ее конфликтами, поэтизация камерной уединенности, безрадостной и болезненной, ощущение иллюзорности происходящего, стремление уйти в сферу изначальных представлений о мире («Только детские книги читать», «Silentium» и др.). Приход Мандельштама к акмеизму обусловлен требованием поэтом «прекрасной ясности» и «вечности» образов. В произведениях 1910-х годов, собранных в книге «Камень» 1913, поэт создает образ камня, из которого он строит здания, архитектуру, форму своих стихов. Для Мандельштама образцы поэтического искусства – это «архитектурно обоснованное восхождение, соответственно ярусам готического собора».

В творчестве Манельштама выразилось стремление уйти от трагических бурь времени во вневременное, в цивилизации и культуры прошлых веков. Поэт создает некий вторичный мир (мифологизированный) из воспринятой им истории культуры, мир, построенный на субъективных ассоциациях, через которые он пытается выразить свое отношение к современности, произвольно группируя факты истории, идеи, литературные образы («Домби и сын», «Европа», «Я не слыхал рассказов Оссиана…»). Это была своеобразная форма ухода от своего века-властелина.

Теоретик литературы Жирмунский писал:

В годы Первой мировой войны в поэзии Мандельштама звучат антивоенные мотивы («Дворцовая площадь», «Зверинец»). Поэта волнуют такие вопросы, как место его лирики в революционной современности, пути перестройки обновления языка поэзии. Обозначаются принципиальные расхождения Мандельштама с Цехом. В его поздних стихах звучит и трагическая тема одиночества, и жизнелюбие, и стремление стать соучастником «шума времени». В области поэтики он шел от мнимой «материальности» «Камня» к поэтике сложных и абстрактных иносказаний, созвучной таким явлениям позднего символизма на Западе, как поэзия Поля Валери и французских сюрреалистов.

Многие принципы акмеистической эстетики выразило творчество Анны Андреевны Ахматовой (Горенко, 1889-1966). Вопреки акмеистическому призыву принять действительность «во всей совокупности красот и безобразий», лирика Ахматовой исполнена глубочайшего драматизма, острого ощущения непрочности, дисгармоничности бытия, приближающейся катастрофы. Именно поэтому так часто в ее стихах проходят мотивы беды, горя, тоски, близкой смерти.

Лирика Ахматовой опиралась на достижения классической русской поэзии – творчество Пушкина, Баратынского, Тютчева. Некрасова, а из современников – творчество Блока.

Стихи ее первых книг «Вечер» 1912, «Четки» 1914, «Белая стая» 1917 – в основном любовная лирика. «Вечер» – книга сожалений, предчувствий заката, душевных диссонансов. Здесь нет ни самоуспокоенности, ни умиротворенного, радостного и бездумного приятия жизни, декларированного Кузминым. Это – лирика несбывшихся надежд, рассеянных иллюзий любви, разочарований, «изящной печали». Сборник «Четки» открывался стихотворением «Смятение», в котором заданы все основные мотивы книги:

Было душно от жгучего света,

А взгляды его – как лучи.

Я только вздрогнула: этот

Может меня приручить.

Наклонился – он что-то скажет…

От лица отхлынула кровь.

Пусть камнем надгробным ляжет

На жизни моей любовь.

К любовной теме стягивались все темы первых ее сборников.

Поэтическая зрелость пришла к Ахматовой после ее встречи с поэзией Анненского, у которого она восприняла искусство передачи душевных движений, оттенков психологических переживаний через бытовое и обыденное. Образ в лирике Ахматовой развертывается в конкретно-чувственных деталях, через них раскрывается основная психологическая тема стихотворений, психологические конфликты. Так возникает характерная ахматовская «вещная» символика.

Для Ахматовой свойственна не музыкальность стиха символистов, а логическая точная передача тончайших наблюдений. Ее стихи приобретают характер эпиграммы, часто заканчиваются афоризмами, в которых слышен голос автора, ощущается его настроение:

Мне холодно… Крылатый иль бескрылый,

Веселый бог не посетит меня.

Восприятие явления внешнего мира передается как выражение психологического факта:

Как непохожи на объятья

Прикосновенья этих рук.

или

Ты зацелованные пальцы

Брезгливо прячешь под платок.

Для стиля лирики Ахматовой характерна затушеванность эмоционального элемента. Переживания героини, перемены ее настроений передаются не непосредственно лирически, а как бы отраженными в явлениях внешнего мира. Но в выборе событий и предметов, в меняющемся восприятии их чувствуется глубоко эмоциональное напряжение. Чертами такого стиля отмечено следующее стихотворение:

В последний раз мы встретились тогда

На набережной, где всегда встречались.

Была в Неве высокая вода,

И наводненья в городе боялись.

Он говорил о лете и о том,

Что быть поэтом женщине – нелепость.

Как я запомнила высокий царский дом

И Петропавловскую крепость! –

Затем что воздух был совсем не наш,

А как подарок божий – так чудесен.

И в этот час была мне отдана

Последняя из всех безумных песен.

Коренной чертой лирики Ахматовой является драматургичность стиля, когда лирическая эмоция драматизировалась во внешнем сюжете, столкновении диалогических реплик.

Судьба Ахматовой заканчивается не так рано как у Гумилева, Мандельштама, но не менее трагично. Боль, ужас, терпение и страх, мужество и слабость отражены в ее поэме «Реквием» 1940. Если эта поэма написана не была, она была в памяти близких людей Ахматовой, то поэма «Без героя», была написана, но «зеркальным» стилем, так, чтобы ее можно было опубликовать. Это произошло в 1963 году. До конца жизни Ахматова прожила с тяжелым камнем на сердце – не только нежелание советской власти печатать ее, но и отвернувшийся сын – Лев Гумилев, обвинявший мать во всех своих бедах.