Глава 3. Средь густых лесов посеян,

1.

Средь густых лесов посеян,

за селом Петровский Скит

хутор деда Федосея

в одиночестве стоит.

Редко здесь бывают люди,

с давних пор заведено -

только филин деда будит,

только ель стучит в окно.

Нелюдимым, отрешенным,

без зарплат и без аптек,

по другим - своим законам -

прожил он свой долгий век.

Про него судачат много,

языками нёбо трут:

или очень верит в Бога,

или он колдун и плут?

Ничего не зная толком,

кто-то брякнул, что не раз

дед прикидывался волком

и скулил в полночный час...

Как же глупо Федосея

в злых деяниях винить,

если вся твоя Расея

начинает к ночи выть!

От безвыходности постной

бьется в стену головой

и несется в черный космос

тихий, скрытый, черный вой.

2.

День прошел. И почему-то -

лежа, глядя в потолок,

вдруг решил сходить на хутор

опечаленный Росток.

Сон ночной его терзает,

сон покоя не дает.

- Может, дед хоть что-то знает,

может, дед чего поймет?

Кубик - пёс, душа родная,

подскочил, вильнул хвостом,

и, друг дружку охраняя,

в темный лес пошли вдвоем.

А в лесу, ну как живые,

то вздыхают, то скрипят

вековые, смоляные

сосны ноченьку не спят.

Перепуганная птица

из-под ног, взлетев, орет,

- Фу ты, ё, - Иван храбрится,

бедный Кубик чуть идет.

Наконец и хутор. Вот он -

дом, а в доме тусклый свет,

будто ждет и сам кого-то,

сам не спит столетний дед.

Приготовился для встречи -

двери настежь, свет в проем,

- Добрый вечер!

-Уж не вечер!

Заходите с Богом в дом!

Дверь закрылась за Иваном,

и в глаза ему глядит

дед в рубахе домотканой

с медным Спасом на груди.

Борода - белее мела,

ясный взгляд из-под бровей...

И Иван глядит несмело,

как живет затворник сей.

Печь в побелке, всюду чисто,

все отмечено трудом,

и неведомый, душистый,

запах трав укутал дом.

Мирно теплится лампада,

ряд иконок в рушнике -

все по-русски, все как надо

и в избе, и в старике.

Отлегли с души тревоги,

все как будто ничего...

Молвит дед: “Теперь, с дороги

выпьешь чаю моего! ”

Подает Ивану кружку,

и Иван, одной рукой,

поудобней взяв за дужку

раз глотнул! глотнул другой!

Что случилось, непонятно,

но буквально с двух глотков

повернулась жизнь обратно -

в юность, в детство,

в глубь веков!

Вкус невиданный и редкий,

запах сотен, тысяч трав

уносил к далеким предкам,

душу трепетом объяв.

Не Россия - Русь Святая

открывалась все ясней,

благолепие являя

мужику из наших дней!

...И заныло, застонало,

болью сердце изошло -

Вот чего оно искало!

Вот бы где себя спасло!

Но давно пути закрыты

в тот святой, забытый край, -

проживай, как раб забитый,

как собака - умирай!

И сидит, ошеломленный,

“обокраденный” Росток -

жил всю жизнь всего лишенный,

и не знал, чего он мог!

И не знал, какие силы

потерял народ его,

потому что хитро скрыли

в “Богоносце” - Божество.

Два глотка - такая малость,

трав целебных волшебство,

но в Иване не осталось

от Ивана ничего!

3.

- Ты пришел просить совета,

тихо начал Федосей-

что придешь, я знал про это,

был мне знак на случай сей.

Коль ты здесь, то слово в слово

слушай все, что знаю я...

Род твой суть - Петра Ростова,

от него пошла семья.

Кто он - мы уже не знали,

это - тьма веков хранит,

но селу названье дали

в честь него - Петровский Скит.

Говорят, что все Ростовы

ростом были велики,

лошадиные подковы

гнули эти мужики!

Толк в крестьянстве понимали,

жили Верой и трудом,

и Отечество спасали,

если враг врывался в дом.

Божий крест несли со всеми...

Кто же думал, что потом,

изойдет Ростовых племя, -

станет пьяненьким... Ростком!

Дед вздохнул. Иван смутился,

низко голову склонил,

а на улице томился

бедный Кубик. И скулил.

- Сон я видел...

- Разумею,

что Господь тебе явил

бой Георгия со Змеем -

бой святых и черных сил!

Прожил ты почти полвека

И не знал, что каждый час

бой идет за человека,

бой за каждого из нас!

Бой все явственней и злее -

Тьма на Свет сбирает рать,

но когда повергнут Змея,

где ты будешь обитать?

Ты! Иван, себя забывший!

Бивший бедную жену!

Никудышный, все пропивший,

шел ты медленно ко дну!

Заплутался, загрешился,

но Господь тебя смирил -

спьяну ты руки лишился,

той руки, которой бил!

Так теперь всю жизнь влачиться,

в одиночку куковать,

ни работать, ни креститься,

и родных не приласкать...

4.

Дед замолк. И сразу, сходу,

будто палками побит,

дал Иван себе свободу -

по-ребячески, навзрыд,

слезы лил, вздыхая тяжко,

в полный голос причитал,

и рукав его рубашки

очень скоро мокрым стал.

Под иконами, рыдая,

не стесняясь никого,

никого не обвиняя,

лишь себя же самого,

голосил крестьянин русский,

вспоминая жизнь свою:

и жену в цветастой блузке,

и детей, и всю семью,

и отца, и мать, и деда,

страшный голод на селе,

и войну, и крик “Победа! ”

с липким хлебом на столе...

Голосил. Отголосился

и затих. А дед ему:

- Ты со всеми заблудился,

но спасаться - одному!

И теперь меня послушай -

сон тебе затем и был,

чтобы дар бесценный - душу,

ты, Иван, не загубил!

Так исполни ж волю эту!

Проплутавши столько лет

повернись, несчастный, к свету,

и иди, ползи на свет!

Крест взвали себе на плечи,

он тяжел, но ты иди,

чем бы ни был путь отмечен,

что б ни ждало впереди!

- В чем же крест мой? Кто же знает?

На душе - один лишь страх!

- Все Господь определяет,

всякий знак - в его руках.

Ты поймешь и не пугайся

ни судьбы, ни слов, ни ран...

Время близко. Собирайся.

Торопись. Иди, Иван!

5.

- Время близко... Ангел вскоре

вострубит на небесах,

и на всем земном просторе

воцарится Божий Страх.

Потекут людские реки -

царь и раб - к плечу плечом -

первый век с последним веком,

убиенный - с палачом.

И в суровой Книге Жизни

все про каждого прочтет

тот, кто нас для жизни вызвал,

тот, кто видел наперед.

И неверивший поверит,

проклиная страсть и плоть,

и Господь ему отмерит,

изречет ему Господь:

- Где ты был, мой сын жестокий?

Я стучался в дверь твою.

Посылал к тебе пророков,

говорил про жизнь в раю,

исцелял тебя в болезни,

и в печали утешал,

ждал тебя... но бесполезно...

Звал тебя, но ты не внял.

За твою больную душу

на Голгофе был распят

и просил... но ты - не слушал,

ты себе готовил - ад!

Ты прельщался красотою,

властью, славою земной,

ты смеялся надо мною,

путь избрав себе иной.

Ты презрел мои старанья,

поселив в душе разврат,

и грешил без покаянья,

и гордыней был объят.

Прожил, душу убивая

для утробы, словно зверь,

ни молитв, ни слез не зная...

Что же хочешь ты теперь?