Голубые плащи 16 страница

- Я непременно явлюсь туда. Есть только одно затруднение: мне надо

найти друга, который сопровождал бы меня, а где найти такого в столь

короткий срок, не имея в Фейрпорте знакомых... Впрочем, я все равно буду на

месте, пусть капитан Мак-Интайр в этом не сомневается.

Лесли взял шляпу и уже дошел до двери, но, видимо, тронутый

затруднительным положением Ловела, возвратился и снова обратился к нему:

- Мистер Ловел, во всем этом есть что-то странное, и я не могу уйти,

не поговорив с вами подробнее. Несомненно, вы сами сейчас понимаете, как

неудобно вам сохранять инкогнито, для которого, я уверен, у вас не может

быть причин, несовместимых с честью. Все же эта таинственность помешает вам

заручиться содействием друга в таком деликатном деле. Я позволю себе

добавить, что многие усмотрят даже некоторое донкихотство в поведении

Мак-Интайра, соглашающегося на такую встречу с вами, когда ваша личность и

общественное положение окутаны мраком.

- Понимаю намек, мистер Лесли, - ответил Ловел, - и, хотя мог бы

обидеться на его резкость, я уверен, что он высказан из дружеских

побуждений. Но, по моему мнению, человек, который за то время, что он

вращался в определенном обществе, не совершил ничего недостойного или

предосудительного, имеет право на все привилегии джентльмена. Что же

касается друга, то я надеюсь найти кого-нибудь, кто согласится оказать мне

эту услугу. И если он окажется менее опытным, чем можно было бы желать, я

уверен, что мои интересы от этого не пострадают, раз от лица моего

противника выступаете вы.

- Я в этом уверен, - сказал Лесли, - но для меня самого существенно

разделить такую тяжкую ответственность со сведущим помощником. Поэтому

разрешите мне указать, что на рейд прибыл пушечный бриг лейтенанта Тэфрила,

а сам он проживает у старого Кексона, где сейчас и находится. Мне кажется,

вы в такой же мере знакомы с ним, как со мной, и если я сам охотно оказал

бы вам требуемую услугу, не будь я приглашен другой стороной, то и он,

конечно, согласится по первой вашей просьбе.

- Итак, у боярышника, мистер Лесли, в семь часов вечера. Оружие, я

полагаю, пистолеты?

- Совершенно верно. Мак-Интайр выбрал час, когда ему легче всего

незаметно отлучиться из Монкбарнса. Он был у меня нынче в пять утра, чтобы

возвратиться раньше, чем встанет его дядя. Будьте здоровы, мистер Ловел!

И Лесли вышел из комнаты.

Как и большинство мужчин, Ловел был человеком храбрым. Но никто не

может ожидать приближения такого грозного события без внутреннего трепета

перед неизвестным. Через несколько часов он может перейти в мир иной и там

ответить за поступок, который в более спокойном состоянии показался бы ему

недопустимым с религиозной точки зрения, или же он останется блуждать в

этом мире, как Каин, с кровью брата на руках. И все это можно

предотвратить, сказав одно-единственное слово. Но гордость нашептывала ему,

что, если он заговорит теперь, это будет приписано побуждениям, которые

унизят его гораздо больше, чем самые позорные причины, какими стали бы

объяснять его молчание. Все, в том числе и мисс Уордор, думалось ему,

должны будут тогда признать его презренным трусом, давшим от страха перед

встречей с капитаном Мак-Интайром то объяснение, от которого он отказывался

при спокойных и вежливых уговорах Лесли. Наглое поведение Мак-Интайра,

самоуверенность, с какой он ухаживал за мисс Уордор, и крайняя

несправедливость, высокомерность и неучтивость требований, предъявленных им

совершенно незнакомому человеку, казалось, оправдывали его, Ловела, отказ

отвечать на грубые расспросы капитана. Короче говоря, он принял решение,

какого и можно было ожидать от столь молодого человека, - не внимать

доводам холодного рассудка и последовать велению оскорбленной гордости.

После этого он отправился к лейтенанту Тэфрилу.

Лейтенант принял его как благовоспитанный джентльмен и прямодушный

моряк. Не без удивления выслушал он подробности дела, предпосланные Ловелом

просьбе о том, чтобы лейтенант удостоил своим присутствием его встречу с

капитаном Мак-Интайром. Когда он кончил, Тэфрил встал и раза два прошелся

по комнате.

- Очень странное стечение обстоятельств, - сказал он, - и, право же...

- Я понимаю, мистер Тэфрил, как мало у меня оснований беспокоить вас

подобной просьбой, но неотложность дела лишает меня возможности выбора.

- Разрешите задать вам один вопрос, - сказал моряк, - есть ли в тех

обстоятельствах, о которых вы отказываетесь говорить, что-либо такое, чего

бы вы стыдились?

- Клянусь честью - нет! И вообще нет ничего, кроме того, что в

ближайшее время я надеюсь сделать известным всем на свете.

- Я полагаю, что ваша тайна не связана с ложным стыдом по поводу

низкого положения ваших друзей или, быть может, родственников?

- Нет, даю слово, - ответил Ловел.

- Я мало сочувствую подобным предрассудкам, - сказал Тэфрил. - Да и

откуда им быть у меня? Ибо, если говорить о моих родственных связях, то я

сам, можно сказать, вышел из простых матросов и собираюсь скоро вступить в

союз, который свет сочтет довольно низменным, с очень милой девушкой. Я

питаю к ней привязанность с тех пор, как мы были близкими соседями и я еще

не помышлял об удаче, возвысившей меня по службе.

- Уверяю вас, мистер Тэфрил, - ответил Ловел, - каково бы ни было

общественное положение моих родителей, я никогда не подумал бы скрывать его

из мелкого тщеславия. Но в настоящее время обстоятельства таковы, что мне

неудобно касаться вопроса о моих семейных делах.

- Этого достаточно, - сказал честный моряк. - Дайте мне руку. Я

постараюсь сделать для вас все, что могу, хотя это, конечно, неприятная

история. Но что из того? После отечества честь первая предъявляет на нас

права. Вы человек мужественный, а что касается Гектора Мак-Интайра, то я

считаю его, при всем его чванстве и длинной родословной, просто изрядным

нахалом. Его отец был солдат и искатель счастья, а я такой же моряк. И он

сам, по-видимому, такой же бедняк, зависящий от милости дяди. А ищет ли

человек счастья на суше или на море, разница, мне кажется, небольшая.

- Конечно, разницы никакой нет, - подтвердил Ловел.

- Так вот, - сказал его новый союзник, - давайте пообедаем вместе и

обсудим подробности поединка. Надеюсь, вы хорошо владеете пистолетом?

- Не слишком, - признался Ловел.

- Вот это жаль! Мак-Интайр слывет метким стрелком.

- Я тоже жалею, - сказал Ловел. - Это плохо для нас обоих, так как,

защищаясь, я должен буду целиться как можно лучше.

- Ну хорошо, - сказал Тэфрил. - Я приведу с собой нашего младшего

врача; он неплохой хирург, способный отлично заштопать дырку от пули. И я

извещу Лесли, - он для армейского лейтенанта очень порядочный малый, - что

врач окажет помощь любой стороне. Могу ли я быть вам чем-нибудь полезен в

случае несчастного исхода?

- У меня нет особого повода затруднять вас. Но вот в этом футлярчике -

ключ от секретера, где хранится моя маленькая тайна. Там лежит всего лишь

одно письмо (Ловел приостановился, так как у него на миг сжалось сердце), и

я очень прошу вас доставить его лично.

- Понятно, - сказал моряк. - Не смущайтесь, мой друг! Любовь, хранимая

в сердце, может увлажнить на миг глаза, когда корабль уходит в бой, и

будьте уверены, что, каковы бы ни были ваши распоряжения, Дэн Тэфрил будет

смотреть на них как на завещание умирающего брата. Но все это вздор! Надо

заняться нашим снаряжением. А в четыре часа мы с вами и моим молодым

хирургом пообедаем в " Гербе Грэма", это здесь же - через дорогу.

- Договорились, - промолвил Ловел.

- Договорились, - подтвердил Тэфрил, и на этом беседа окончилась.

Стоял прекрасный летний вечер, и тень одинокого куста боярышника

протянулась через узкую зеленую лощину в лесу, окружающем руины монастыря

святой Руфи.

Ловел и лейтенант Тэфрил с хирургом прибыли сюда с целями, мало

соответствовавшими тихому, мягкому и мирному характеру этого часа и места.

Овцы, в пору дневного зноя ютившиеся в расщелинах и вымоинах усыпанного

галькой берега или под обнажившимися корнями старых искривленных деревьев,

теперь разбрелись по склону холма и дружно принялись за вечернюю еду. Их

унылое блеянье и оживляло тишину вечера и в то же время подчеркивало

уединенность ландшафта. Тэфрил и Ловел шли, погруженные в беседу. Опасаясь,

как бы их не обнаружили, они отослали лошадей в город с вестовым

лейтенанта. Противников еще не было. Но когда Ловел и его спутники вышли на

лужайку, там на корнях старого боярышника сидела фигура, такая же мощная в

своем увядании, как нависшие над ней замшелые, узловатые, но сильные ветви.

Это был старый Охилтри.

- Не слишком приятная встреча, - сказал Ловел. - Как нам отделаться от

старика?

- Послушай, праотец Адам, - воскликнул Тэфрил, уже много лет знавший

нищего, - вот тебе полкроны. Ступай в " Четыре подковы" - ты знаешь эту

маленькую гостиницу - и спроси слугу в синей с желтым ливрее. Если его еще

нет, подожди, пока он не появится, и скажи ему, что мы будем у его хозяина

приблизительно через час. Во всяком случае, подожди там, пока мы не

вернемся, и... убирайся поскорее! Ну, живо, выбирай якорь!

- Благодарю вас за милостыню, - сказал Охилтри, пряча монету в карман.

- Но, прошу простить меня, мистер Тэфрил, я сейчас не могу пойти по вашему

поручению.

- В чем дело? Что тебе мешает?

- Мне надо бы сказать два слова молодому мистеру Ловелу.

- Мне? - удивился Ловел. - Что же тебе нужно сказать? Ну, говори, да

покороче!

Нищий отвел его на несколько шагов в сторону.

- Вы ничего не должны лэрду Монкбарнса?

- Должен? Нет. Да к чему ты это? Почему ты так подумал?

- Надо вам сказать, был я нынче у шерифа. Ибо, господи прости, я

прохожу через все ворота, как дух неприкаянный. Гляжу, катит туда карета, а

в ней сам Монкбарнс! Вижу, лица на нем нет. А ведь из-за пустяков его

милость не станет нанимать почтовую карету два дня кряду!

- Хорошо, хорошо! Но мне-то что до этого?

- Сейчас услышите, сейчас услышите! Так вот, Монкбарнс запирается с

шерифом, а простые люди пусть, дескать, дожидаются. Вы-то знаете, как это

бывает: джентльмены очень вежливы между собой...

- Ради создателя, друг мой!..

- Вы не можете сразу послать меня к черту, мистер Ловел? Это было бы

куда разумнее, чем поминать так сердито создателя.

- Но у меня здесь дела с лейтенантом Тэфрилом.

- Ладно, ладно! Все в свое время, - сказал нищий. - С мистером

Дэниелом Тэфрилом я могу говорить запросто. Много я когда-то понаделал ему

волчков и кубарей, когда был и токарем и медником.

- Ты или сам спятил, Адам, или хочешь, чтобы спятил я!

- Ни то, ни другое, - объявил Эди, внезапно перестав растягивать

слова, как это в обычае у нищих, и заговорил коротко и решительно: - Шериф

послал за письмоводителем. Малый довольно болтлив, и я выведал, что ему

велено выписать ордер на ваш арест. Я и подумал, уж не хотят ли вас

задержать за долги, чтобы вы не скрылись. Все знают, как лэрд не любит,

когда ему запускают руку в карман... Но теперь я попридержу язык. Вон там

подходят этот мальчик Мак-Интайр и мистер Лесли, и я догадываюсь, что у

Монкбарнса на уме было доброе, а у вас - недоброе.

Противники теперь сблизились и обменялись приветствиями с подобающей

случаю суровой вежливостью.

- Зачем тут этот старый бродяга? - спросил Мак-Интайр.

- Я старый бродяга, - ответил Эди, - но я и старый солдат вашего отца,

так как служил с ним в сорок втором полку.

- Служи где хочешь, но ты не смеешь мешать нам! - прикрикнул на него

Мак-Интайр. - Не то... - И он поднял трость in terrorem*, хотя и не

собирался ударить старика.

______________

* Для устрашения (лат.).

Но эта обида пробудила в Охилтри мужество.

- Опустите палку, капитан Мак-Интайр! Я старый солдат, как уже сказал,

и готов снести многое от сына вашего отца. Но не троньте меня, пока цел мой

посох.

- Хватит, хватит, я был не прав. Да, я был не прав, - произнес

Мак-Интайр. - Вот тебе крона и ступай своей дорогой! Ну, что еще?

Старик выпрямился во весь свой могучий рост. В одежде, больше похожей

на платье паломника, чем на лохмотья обыкновенного нищего, он казался по

росту, манерам и значительности речи и жестов скорее седым пилигримом или

отшельником, духовным наставником окружавших его молодых людей, а не

предметом их благотворительности. Слова его были так же просты, как весь

его облик, и так же смелы и независимы, как его прямая, исполненная

достоинства, осанка.

- Зачем вы здесь, молодые люди? - начал он, обращаясь к изумленным

слушателям. - Неужели вы пришли в этот благословенный уголок, творение

господа, чтобы нарушать его законы? Вы покинули творения человека, дома и

города, которые суть лишь прах, как и тот, кто их построил. И вы пришли

сюда, на эти мирные холмы, к этим тихим водам, которые останутся здесь,

пока стоит земля, пришли, чтобы лишить друг друга жизни. А ведь по законам

природы у вас и так слишком малый срок, чтобы дать об этой жизни полный

отчет по окончании ее. Ах, господа! Есть ли у вас братья, сестры, отцы,

которые пестовали вас, матери, которые рожали вас в муках, друзья, которым

вы дороги, как частица их сердца? И вы задумали лишить их детей, братьев,

друзей? О-хо-хо! Это неправый бой. Кто победит в нем - тому только хуже

будет. Подумайте об этом, дети мои! Я бедняк, но я также старик, и если моя

бедность уменьшает вес моего совета, седые волосы и чистое сердце должны

увеличивать его в двадцать раз. Идите домой, идите домой, будьте славными

мальчиками. Того и гляди на нас француз нападет, тогда уж на вашу долю

хватит драки. Может быть, даже старый Эди приковыляет и подыщет себе бугор,

чтобы опереть ружье, а потом доживет до того дня, когда сможет сказать, кто

из вас лучше сражался за наше правое дело.

Бесстрашная и независимая речь старика, его смелые чувства и грубое,

мужественное красноречие произвели впечатление на слушателей, в особенности

на секундантов, чья гордость не требовала доведения спора до кровавой

развязки. Напротив, они внимательно следили, не представится ли случай

примирить противников.

- Ей-богу, мистер Лесли, - сказал Тэфрил, - древний Адам говорит, как

оракул. - Наши друзья были вчера очень обозлены и, конечно, очень

безрассудны. За это время они могли поостыть, по крайней мере должны были

остыть мы, в их интересах. Мне кажется, девизом для обеих сторон должно

стать " забыть и простить", чтобы все мы могли пожать друг другу руки,

разрядить наши глупые хлопушки в воздух и все вместе отправиться ужинать в

" Герб Грэма".

- Я от души желал бы этого, - сказал Лесли, - ибо, кроме большой

горячности и раздражительности с обеих сторон, я, признаться, не могу

усмотреть никакой разумной причины для ссоры.

- Джентльмены, - холодно произнес Мак-Интайр, - обо всем этом

следовало подумать раньше. По моему мнению, если лица, которые зашли в этом

деле так далеко, как мы, расстанутся, не заходя еще дальше, они могут очень

весело поужинать в " Гербе Грэма", но на другое утро проснутся с репутацией

такой же изодранной, как одежда этого нашего приятеля, который удостоил нас

совершенно излишним образцом своего красноречия. А я считаю необходимым,

чтобы вы приступили к делу без дальнейшего промедления.

- А я, - добавил Ловел, - тоже вовсе не стремлюсь к задержке и тоже

прошу джентльменов подготовить все как можно скорее.

- Дети, дети! - закричал старый Охилтри; но, заметив, что его никто не

слушает, добавил: - Сумасшедшие, вот кто вы такие! Да падет ваша кровь на

ваши же головы!

Старик сошел с лужайки, которую секунданты принялись теперь измерять,

и продолжал что-то бормотать про себя с угрюмым негодованием, смешанным с

тревогой и острым, хотя и мучительным, любопытством. Не обращая больше

никакого внимания на его присутствие и дальнейшие увещания, мистер Лесли и

лейтенант приготовили все необходимое для дуэли, и было решено, что оба

противника выстрелят, когда мистер Лесли махнет платком.

Раковой знак был дан, и оба выстрелили почти одновременно. Пуля

капитана Мак-Интайра лишь оцарапала бок его противника, и то не до крови.

Пуля Ловела была нацелена точнее: Мак-Интайр пошатнулся и упал.

Приподнявшись на локте, он сразу же закричал:

- Это пустяк, пустяк!.. Дайте другие пистолеты! - Но через мгновение

он продолжал уже более слабым голосом: - Кажется, я получил достаточно и,

что хуже, боюсь, я этого заслужил. Мистер Ловел - или как бы там вас ни

звали - бегите и спасайтесь!.. Будьте все свидетелями, что зачинщиком был

я. - Приподнявшись снова, он добавил: - Вашу руку, Ловел. Я верю, что вы

джентльмен... Простите мне мою грубость, а я прощаю вам свою смерть...

Бедная моя сестра!..

Подошел врач, чтобы исполнить свою роль в трагедии, а Ловел стоял,

оторопело и растерянно глядя на беду, непосредственной, хотя и невольной

причиной которой был он. Нищий схватил его за руку и этим вывел из

оцепенения.

- Что же вы стоите и глядите на дело рук ваших? Что с воза упало, то

пропало. Сделанного не воротишь! Прочь, прочь отсюда, если хотите спасти

свою молодую жизнь от позорной смерти! Смотрите, вон там люди, они пришли

слишком поздно, чтобы развести вас, но - увы! - достаточно рано, чтобы

потащить вас в тюрьму.

- Он прав, он прав! - воскликнул Тэфрил. - И вам нельзя показываться

на шоссе. Оставайтесь до ночи в лесу. Мой бриг к тому времени будет под

парусами, и в три часа утра, когда начнется прилив, вас под утесом

Масслкрэг будет ждать лодка. Поспешите, ради бога, поспешите!

- Да, бегите!.. Бегите! - повторил раненый, и слова его перемежались

судорожными всхлипываниями.

- Идите за мной, - сказал нищий, почти насильно уводя Ловела. -

Капитан хорошо придумал. Я сведу вас в укромное местечко, где вас и с

ищейками не найдут.

- Ступайте, ступайте! - торопил лейтенант Тэфрил. - Медлить сейчас -

просто безумие!

- Худшим безумием было прийти сюда, - промолвил Ловел, пожимая ему

руку. - Прощайте! - И он последовал за Охилтри в глубь леса.

Глава XXI

Душа у настоятеля была

Дерзка, хитра и жгуча, как огонь.

По колдовским ступеням в ад сойдя,

Он золото, что сатана берег,

Оттуда вынес и хранит в пещерах,

Известных только мне.

" Чудо одного царства"

Ловел почти машинально шел за нищим, который вел его быстрым и

решительным шагом сквозь кусты и густой терновник, избегая исхоженных троп

и часто оборачиваясь, чтобы прислушаться, нет ли за ними погони. Они то

спускались в самое русло потока, то пробирались по узкой и небезопасной

тропе, которую овцы (им, по обычному в Шотландии небрежению к этому виду

собственности, предоставляют блуждать по зарослям) протоптали по самому

краю нависшей над обрывом скалы. Время от времени Ловел мельком видел

тропинку, по которой лишь накануне проходил в обществе сэра Артура,

антиквария и молодых леди. Как он был тогда подавлен, удручен, обуреваем

множеством сомнений, и все же чего бы он не дал теперь, чтобы вернуть себе

тогдашнюю чистоту совести, которая одна может уравновесить тысячу бедствий!

" И все же, - растерянно соображал он, - даже тогда, когда я не знал за

собой никакой вины, когда все меня уважали, я считал себя несчастным. Что

же такое я теперь, когда мои руки обагрены кровью этого молодого человека?

Чувство гордости, толкнувшее меня на страшное дело, покинуло меня - так,

говорят, поступает сам дьявол с теми, кого ему удается соблазнить". Даже

чувство его к мисс Уордор на время отступило перед первыми укорами совести,

и ему казалось, что он мог бы претерпеть все муки отвергнутой любви ради

сознания невиновности в чьей-либо смерти, которое было у него еще утром.

Этим мучительным размышлениям не мешали речи проводника, который

продвигался сквозь чащу, то придерживая ветки, чтобы облегчить дорогу

спутнику, то призывая его спешить, то что-то невнятно бормоча про себя, по

обычаю одиноких и покинутых всеми стариков. Его слова ускользнули бы от

ушей Ловела, даже если бы он к ним прислушивался. А кроме того, они были

так отрывочны, что не выражали связной мысли. Привычку к такому бормотанию

часто можно наблюдать у людей того же возраста и образа жизни, что и старый

Эди.

Наконец Ловел, изнемогая от слабости после недавней болезни, от

терзавших его угрызений и от необходимости поспевать за проводником по

такой неровной тропе, начал мало-помалу отставать и, сделав два-три

неверных шага, очутился среди кустарника и подлеска, нависших над

пропастью. Здесь, в небольшой расселине скалы, скрывался узкий, как лисья

нора, вход в пещеру. Он прятался за листвой старого дуба, который,

закрепившись толстыми переплетенными корнями в верхней части щели,

выбрасывал ветви почти под прямым углом к утесу, скрывая от глаз все, что

находилось за ними. Пещера могла ускользнуть даже от внимания человека,

стоявшего непосредственно перед нею, настолько незаметно было ее

преддверие, куда вошел нищий. Но внутри пещера была выше и просторнее. Она

состояла из двух отдельных галерей, которые, пересекаясь, образовывали

крест и указывали на то, что в прошлом здесь было пристанище отшельника.

Таких пещер много в разных частях Шотландии. Достаточно назвать хотя бы

гортонские пещеры, близ Рослина, в местности, хорошо известной любителям

романтических ландшафтов.

Внутри пещеры, у самого выхода, царил тусклый сумрак, который дальше

переходил в полную тьму.

- Мало кто знает это место, - сказал старик. - Таких, кроме меня,

пожалуй, только двое в живых, это Джинглинг Джок и Лэнг Линкер. И я не раз

подумывал о том, что вот я совсем состарюсь, и устану, и больше не в силах

буду дышать благословенным божьим воздухом. Приплетусь я тогда сюда, взявши

с собой горсть овсяной муки, - а здесь, вы видите, есть чудесная вода; она

журчит и каплет и летом и зимой, - и лягу я, вытянусь и буду ждать конца,

как старый пес, который волочит свое изношенное и никчемное тело

куда-нибудь в кусты или заросли, чтобы ничто живое не смотрело на его

отвратительный труп. А потом, когда на одинокой ферме залают собаки,

хозяйка прикрикнет на них: " Цыц, пустобрехи, это, верно, старый Эди! " И

малые детишки приковыляют к двери, чтобы впустить старика. Голубой Плащ

ведь отлично чинил им игрушки. Только никто не услышит больше про Эди!

Нищий повел беспрекословно шедшего за ним Ловела во внутренние

разветвления пещеры.

- Здесь есть витая лестница, - сказал Охилтри. - Над этим местом стоит

церковь, и лестница ведет к ней. Говорят, будто эту пещеру давным-давно

вырыли монахи, чтобы прятать в ней свои богатства. И еще говорят, будто они

тут ночами таскали в аббатство вещи, когда не хотели вносить их через

главный вход при свете дня. Рассказывают, что один из них стал святым (а

может, монахи хотели, чтобы люди так думали) и поселился в этой келье

святой Руфи, - так в старину называли пещеру, - и высек в камне лестницу,

чтобы подниматься в церковь к богослужению. Лэрд Монкбарнса порассказал бы

немало, - он ведь любитель рассказывать, - если бы только знал про это

место. Но была ли пещера устроена для человеческих ухищрений или для

божьего дела, а только я часто наведывался сюда в прежние дни и видел, что

тут делалось, и сам ко многому руку приложил здесь, в темном тайнике.

Бывало, хозяйка дивится, чего это петух не будит ее утром, а он, бедняга,

уже жарится в этой черной дыре. Эх, эх, бывали дела и похуже. Иной раз до

людей долетал шум, который мы поднимали в самом чреве земли, а Сэндерс

Эйквуд, тогдашний лесничий, отец теперешнего лесничего Рингана, бродя по

лесу и сторожа господскую дичь, видел отсветы у входа в пещеру, мелькавшие

сквозь орешник на другом берегу. И какие же истории он потом рассказывал по

вечерам про гномов и ведьм, что живут в здешних старых стенах, и про огни,

которые видел, и крики, которые слышал, когда весь честной народ спал! Он

без конца выкладывал свои чудеса вечером у очага передо мной и другими

такими же молодцами, а я не оставался перед ним в долгу и платил старому

дурню сказкой за сказку; только я мог бы объяснить все гораздо лучше его.

Да, да, это были дни веселые, но полные суетных и темных дел, и

справедливо, если те, кто вел легкую и греховную жизнь и в молодости

злоупотреблял милосердием божьим, иной раз в старости лишаются его совсем.

В то время как Охилтри тоном, в котором преобладало то восхищение, то

раскаяние, повествовал об этих подвигах и проделках давнишней поры своей

жизни, его злополучный слушатель сидел на скамье отшельника, высеченной в

твердой скале, и был охвачен той вялостью духа и тела, которая обычно

следует за событиями, требующими напряжения того и другого. В известной

мере причиной его вялости было и недавнее нездоровье, порядком ослабившее

его.

- Бедное дитя, - пробормотал старый Эди, - если он поспит в этой сырой

дыре, то, может быть, и не проснется или схватит тяжкую болезнь. Не то что

наш брат, - мы-то можем спать где угодно, лишь бы брюхо было полно. -

Садитесь, мистер Ловел, садитесь, молодой человек! Я так думаю, что молодой

капитан выкарабкается. В конце концов не вы первый, с кем случилась такая

беда. На моих глазах убивали много людей, и я сам в этом помогал, хоть мы

вовсе не ссорились, но если можно убивать людей без всякой ссоры, лишь за

то, что они носят не такую кокарду, как у тебя, и говорят на чужом языке,

то можно простить и человека, если он убьет своего смертельного врага,

когда тот выйдет в поле вооруженный, чтобы убить его самого. Я не говорю,

что это хорошо, - боже избави! - или что не грешно отнимать у человека то,

чего не можешь вернуть, то есть жизнь, но я говорю, что этот грех может

быть прощен, если виновный покается. Грешные мы люди! Только уж поверьте

старому седому грешнику, который понял, какой дурной дорогой он шел:

Священное писание сулит спасение даже худшим среди нас, лишь бы в нас была

жива вера.

Такими крохами утешения и благочестия нищий старался успокоить Ловела

и занять его внимание, пока сумерки не сгустились в ночной мрак.

- А теперь, - сказал Охилтри, - я отведу вас в местечко поприятнее; я

там частенько сиживал да слушал крик совы в кустах и глядел, как лунный

свет пробивается сквозь окна старых развалин. Ночью там никого не может

быть, а если бы даже эти негодяи - помощники шерифа да констебли - и хотели

искать там чего-нибудь, они это давным-давно сделали. Удивительно, что при

всех своих указах и королевских ключах* они такие же трусы, как любой из

нас. Случалось мне в свое время нагонять на них страху, когда они

подбирались слишком близко! А теперь, благодарение небу, им не за что

донимать меня, разве - за то, что я старый человек и нищий. Эта бляха

неплохо меня защищает. И потом, знаете ли, мисс Изабелла Уордор - надежная

опора. (Ловел вздохнул.) Ну, ну, не падайте духом! Все еще может уладиться.

Дайте девушке время разобраться в собственном сердце. Она первая красавица

в наших краях и мой добрый друг. Я сейчас прохожу мимо тюрьмы для бродяг

так же спокойно, как мимо церкви в день субботний, и к черту пойдет тот,

кто тронет теперь хоть волос на голове старого Эди. Когда забреду в город,

я шагаю по самой середке панели и прохожу плечо к плечу мимо судьи, словно

это не судья, а грязный мальчишка.

______________

* Королевскими ключами на языке юристов назывались ломы и молоты,