Заключительный сеанс

Размышляя о каждом из случаев, описанных в этой книге, я осознала, что за первый год работы с мужчинами наибольшим «просветлением» для меня стало рассеяние мифов, которые рассказывают друг другу женщины, когда пытаются понять мужчин.

Эти басни повторяются так часто, что кажутся правдой, даже если где-то в глубине души мы понимаем, что они грубое упрощение. Прежде всего вездесущий стереотип: мужчины как-то разделяют секс и любовь. Следующее клише: все, что хотят мужчины, – это секс, они хотят его постоянно, и тот секс, которого они хотят, сосредоточен исключительно в гениталиях. Наконец, третий миф: все это вызвано биологическим импульсом внедрить свою сперму повсеместно.

Многие из нас просто смиряются с этим, поскольку «так уж устроены мужчины». Однако когда я разговаривала с мужчинами, вроде бы воплощавшими эти самые мифы, хватало всего нескольких сеансов, чтобы обнаружить, что мужские сексуальные мотивации на самом-то деле не так уж отличаются от женских.

Мужчинам не так уж легко отделять секс от любви. Я осознала, что любовь является настолько центральным элементом нашей человечности, что мы не можем отделить себя от потребности дарить и принимать ее. Потребность в любви пропитывает все, что мы делаем, включая секс.

Я заметила, что мужчины, которые тянутся к безличному сексу, анонимным партнершам, бессмысленным знакомствам в барах, проституткам и т. д., все равно жалуются, что им нужно больше страсти. А страсть отличается от похоти тем, что требует присутствия «я».

Вот откуда я беру свои идеи о совершенствовании близости, они не мои проекции, они слетают прямо с неудовлетворенных уст мужчин. Они просят о ней. Думаю, люди хотят секса, чтобы что-то значить, чтобы быть особенными.

Я не говорю, что секс всегда должен быть выражением любви или что секс без любви – это плохо или неправильно. Маленькое отступление: я признаю наличие обоснованных аргументов в пользу удовольствий «безличного» секса. В нем есть побег от индивидуальности и способность радоваться чисто плотской стороне своей природы, без «багажа», который прилагается к эмоциональной привязанности к конкретному человеку.

В подобных взаимодействиях есть реальное чувственное удовольствие. Однако в реальности мужчины на моей кушетке стремятся не к этому.

Я всегда стараюсь не навязывать пациентам свои идеалы любви. Пациенты сами неизбежно подводят к ним разговор, с чего бы он ни начинался. Думаю, это потому, что секс возникает в контексте отношений, и поэтому отношения буквально пропитывают сексуальный акт. Даже без присутствия отношений все равно остаются человеческие эмоциональные потребности помимо плотских, которые вторгаются в секс, – и именно в этот момент они становятся наиболее интересными для меня.

* * *

Для моих пациентов секс стал суррогатом любви. То, что они не могли получить эмоционально, о чем не осмеливались просить, они искали с помощью секса. Секс замещал стремления их эго, их желание быть особенными, важными, могущественными, привлекательными.

Секс занимал место всего, что мать, жена или проститутка не могли или отказывались им дать. Однако он по большей части был замещением того, что мои пациенты не умели почерпнуть изнутри самих себя. Вместо того чтобы научиться заботиться о себе, они обращались к фантазии, созданию сценариев и поискам актрисы, которая сыграла бы в них главную роль. Такие мужчины надеются, что женщина интуитивно поймет их желания и воплотит в себе. И все это не имеет никакого отношения к реальной женщине.

Это не любовь, ибо сам акт со всем его драматизмом и силой выражения на самом деле ничуть не глубже взаимодействия, к примеру, с кассиршей в супермаркете.

У меня как-то был пациент, очень успешный композитор-песенник. Во время нашего первого сеанса он сказал мне:

– Я пишу песни о любви, чтобы заработать на жизнь, но не верю в любовь. Я просто делаю это за деньги.

Я сочла весьма показательным то, что это было первое заявление, которое он пожелал сделать. Из всего, что он мог рассказать о себе, начать он решил именно с этого.

– Это иллюзия, – продолжал он, – феромоны, дофамин… Все в сухом остатке сводится к сексу. К воспроизводству. Любовь – романтическая фантазия.

Реплику, которая звучала бы более банально, трудно было придумать.

– Вам хотелось бы, чтобы любовь была реальной? – спросила я.

– Нет, я хочу жить в реальности.

– А реальность – просто биология?

– Ну, ладно. Когда люди распинаются о том, что они влюблены, на самом деле они говорят: «Этот человек помогает мне хорошо относиться к себе». Вот почему в данный момент я чувствую себя дерьмо дерьмом. Моя бывшая подружка – полный отстой!

– В таком случае, если все это только биология, просто примите это как факт. И радуйтесь!

Он встал и начал расхаживать по кабинету.

– Мне нужно двигаться, – пояснил он. – Ненавижу эту психоаналитическую чушь, мол, «давайте присядем» и всякое такое. Неужто это кому-то помогает? А я здесь для того, чтобы мне помогли.

Потом он снова уселся, но на этот раз выбрал табурет у моих ног и принялся близко рассматривать меня, молча, словно пытался прочесть по моему лицу что-то обо мне. Я уставилась на него в ответ, приподняв брови и втайне слегка нервничая.

Затем он резко поднялся и начал снова расхаживать.

– А вы хорошенькая, знаете?

– Вы отвлекаетесь, – сказала я. – Мне казалось, вы хотели, чтобы вам помогли?

– Прошу прощения, у меня расстройство внимания, и я сегодня выпил слишком много кофе. Я сам не знаю, что говорю. Я растерян. Я весь сплошной хаос.

– Вы говорите, что любовь – это только биология, а я говорю: «Так что же? В таком случае наслаждайтесь ею».

– Нет, блин, тогда выходит сплошная пустота! – возразил он, возвращаясь на диван.

– Тогда что же вы хотите? – спросила я.

– Я хочу, чтобы это что-то значило.

– Так позвольте этому что-то значить!

– Но это бессмысленно.

– Полагаю, вы правы. Вы действительно сплошной экзистенциальный хаос!

– Если вы намекаете, чтобы я поменьше пил кофе и читал Кьеркегора, то прошу прощения! Детка, это мой мир!

– Детка?

– Простите-простите, доктор! – поправился он, сверкнув заигрывающей улыбкой.

Мы оба рассмеялись.

– Вы когда-нибудь ощущали любовь? – спросила я.

– Да… Думаю, да. Наверное, я был влюблен в свою бывшую. У меня присутствовали все те чувства, которые, как принято считать, составляют любовь.

– Значит, некоторые чувства все же существуют.

– Я так думал. Однако, возможно, все это просто химические реакции. – Он вытащил из кармана сотовый телефон и принялся играть с ним.

– Она вас разочаровала?

– Это, блин, еще мягко сказано!

– Значит, она вас расстроила, и теперь вы выбросили на свалку идею любви целиком. Вы отвергаете все?

– Если позвонит мой менеджер, мне придется ответить, – невпопад проговорил он.

– Вам нужно, чтобы вас любили?

– Да.

Поскольку большинство из нас не понимает любви, мы не знаем, что от нее ожидать. Я пока не знала, что именно произошло в его отношениях, но у него явно были какие-то ожидания, разбившиеся вдребезги, что и привело к этому приступу философствования.

Однако я знала, что трудно отрицать тот глубинный голод по чувству, которое мы зовем любовью. И знала, что ощущение страстного желания было для него реальностью. Ну и что с того, что биологические императивы и потребность в утверждении себя являются частями процесса? Он проглядел за ними высшую сущность любви, сумму ее частей.

– Любовь – это нечто большее, чем просто романтическая страсть между двумя людьми, – сказала я. – Она понятие широкое. Можно любить животных, природу, детей, друзей. Мы все обладаем врожденной потребностью дарить и принимать и можем делать это множеством способов помимо того, чтобы просто виснуть на шее у одного человека, одного объекта любви. Можно в некотором смысле любить все вокруг себя.

Он не сказал ни слова, только смотрел недоверчиво, и я продолжила свою адвокатскую речь:

– Расскажите мне о чем-нибудь, что вы любите.

– Играть на гитаре.

– Что вы любите в игре на гитаре?

– Я растворяюсь в звуке. Это происходит без усилий.

– Не описывайте словами. Просто молча подумайте об этом.

– Ладно…

– Вы чувствуете, как вы это любите?

– Непонятно! Что вы просите меня сделать?

– Введите меня в то же настроение.

Он помедлил.

– Ладно. Да, я чувствую какое-то тепло.

– А теперь попытайтесь усилить это ощущение.

– Ах… как хорошо!

– А теперь подумайте еще о чем-нибудь, что вы любите.

– Моя младшая сестра…

– Задержитесь на этом чувстве. Позвольте ему нарастать внутри вас.

Его глаза увлажнились.

– Ну вот, вы только что это сделали! Вы можете культивировать в себе столько любви, сколько захотите и в любое время.

* * *

Мы некоторое время продолжали то же упражнение, и я узнала о его любви ко многим вещам, включая его покойного пса Шермана и фруктовое эскимо со сливочной серединкой.

Я чувствовала себя некомфортно, потому что ощущала его снисходительность, хотя он и пытался следовать моим указаниям. Он определенно считал меня неисправимой оптимисткой во всем, что касается любви. Но при этом был отчаянно несчастлив – достаточно, чтобы заразить этим отчаянием меня.

Так что мы повторяли упражнение снова и снова, называя друг за другом множество людей и занятий, и он оказался способен генерировать ощущение любви и поддерживать его, доказывая самому себе мой довод о том, что чувство любви можно культивировать. Я хотела, чтобы он по крайней мере признал, что оно реально, конкретно. Он мог доверять этому чувству в своем теле. И он все-таки признал, что это приятное ощущение.

Мы встретились еще только один раз, после чего он прервал лечение, чтобы отправиться в тур по Европе. На наш последний сеанс он пришел, говоря, что должен ехать, но не в восторге от этого, потому что больше ничто на свете не приводит его в восторг: «Весь мир не имеет смысла». Но, вполне возможно, он пришел ради того, чтобы я подарила ему искру надежды, прежде чем закончится отпущенное нам время.

– Док, вы можете дать мне определение любви?

Он застиг меня врасплох, и я начала наспех подыскивать слова:

– Ну, любовь, которую мы все идеализируем, – это приятное интуитивное ощущение, но на самом деле любовь – это навык, который включает в себя широкий спектр поступков и чувств…

Он поднял руки:

– Док, пожалуйста, прекратите! Вы это серьезно? Это вы собираетесь говорить людям? Думаю, вам надо придумать что-то получше. Что-то такое, что легче запомнить. Какую-то мантру – и, пожалуйста, пусть она звучит не так по-докторски!

Он был прав. Это действительно звучало ужасно скучно.

– Ладно-ладно. Хорошо, – проговорила я. – Любовь – это умение видеть красоту во всех и во всем вокруг вас. И любовь необходима вам, чтобы снова находить свое вдохновение, творить, писать песни.

Через месяц я получила от него электронное письмо из Брюсселя. Он благодарил меня, а также писал: «У меня есть еще один последний вопрос. Что, если я больше никогда не найду любовь?»

Я написала в ответ: «Я верю, что найдете. Если и есть что-то такое, что я знаю наверняка, то вот что: каждому нужна любовь, чтобы и дарить ее, и принимать. Это не умирает, когда заканчиваются отношения. Любовь больше, чем один человек».

Кроме того, он упомянул, что, обдумав наш заключительный разговор, отложил Сартра и взялся читать Руми.

К моему великому удовольствию, такой сдвиг в мышлении относительно любви происходил довольно часто. Пациенты говорили мне: «Я больше не ищу любви. Я сам хочу быть любовью». И я любовалась их эволюцией от расхожих выражений наподобие: «Все бабы – суки» – к новым: «Раньше я гадал, любят ли меня. Теперь я спрашиваю, а любил ли я сам когда-нибудь».

Мне даже не верилось, что мужчины произносят в разговоре со мной такие слова! К моей радости, фокус смещался оттого, что они могли получить, к тому, что они могли дать.

* * *

У нас с Рами некоторое время длились стабильные отношения, так что мы решили, что наш роман на расстоянии следует закончить. Если нашим отношениям суждено было сложиться, одному из нас предстоял переезд. А потом (абсолютно в стиле Рами) он возник на моем пороге и объявил: «Я перебираюсь в Нью-Йорк».

Он сложил кое-какие свои пожитки в машину и приехал ко мне из Флориды. «Ты – любовь всей моей жизни, – сказал он. – Мне плевать, чего это будет стоить, но мы должны быть вместе».

Я была на седьмом небе. Наконец-то спор о том, кому следует переехать, окончен, и я получу и Рами, и Нью-Йорк! Я попрощалась со своими соседками на Таймс-сквер и сняла для нас квартирку на Верхнем Вест-Сайде. Мы каждый день ужинали вместе и наконец спали вместе каждую ночь.

Однако эта сбывшаяся мечта продержалась всего около двух месяцев. Я избавлю вас от подробностей и просто скажу, что все события можно свести к следующему: он купил мне обручальное кольцо. Мы поссорились. Он вернул кольцо и купил себе «Ролекс». Мы поссорились. Он выбросил «Ролекс» в Гудзон. И вернулся во Флориду.

Я впервые осталась в Нью-Йорке одна.

Это не было разрывом, мы просто вернулись к отношениям на расстоянии. Рами скучал по своему большому дому во Флориде, он говорил, что не может жить так, как живут люди на Манхэттене.

Я думала о том, что он говорил, лежа по ночам в своей крохотной квартирке-студии – настолько тесной, что можно было с кровати дотянуться до холодильника и открыть его. Я осознала, что стоит пересмотреть собственные стандарты жизни: ну, сколько еще я буду жить в квартире с кухней размером с телефонную будку и с мышами, резвящимися в комнате, пока я сплю? (Я держала под рукой ключи и туфли, чтобы было чем швырять в них посреди ночи.)

Потом я припомнила свое обещание вернуться во Флориду после того, как проведу один год в Нью-Йорке, – и истинную причину того, почему не хотела возвращаться.

У нас были проблемы с доверием. Я не чувствовала себя в безопасности, поэтому не готова была идти на риск. Я решила остаться в Нью-Йорке, вместо того чтобы посмотреть в лицо своей тревожности по поводу жизни с Рами. Это безумие, думала я. Я же учу своих клиентов быть смелыми и мужественными с теми, кого они любят. И решила, что теперь пришло время рискнуть и мне.

Итак, я позвонила Рами и сказала ему, что собираюсь вернуться во Флориду. Я продала свою практику, сдала квартиру в субаренду, попрощалась со всеми подругами.

«Ты что, спятила?» – спрашивали они, когда я собрала их всех вместе в винном баре Верхнего Вест-Сайда, чтобы сделать это объявление. Несмотря на их ахи и охи, я ощущала полный мир в душе – того рода спокойствие, какое чувствуешь, когда наконец принимаешь важное решение. Мы с Рами взволнованно строили планы новой совместной жизни…

Спустя несколько дней, когда я паковала чемоданы, Рами позвонил мне.

– Может быть, было бы лучше, если бы ты сняла здесь собственную квартиру, вместо того чтобы перебираться ко мне, – предложил он.

– Как?! Почему?

– А что, если мы наскучим друг другу? – промямлил он. – Я не хочу оказаться загнанным в ловушку, – и разразился потоком сбивчивых слов и фраз, едва ли осмысленных, звучавших как жалкие отговорки. Я была настолько ошарашена, что почти не слышала его. – Может быть, мне следовало бы попросить тебя подписать какой-то договор о том, что я не несу за тебя финансовой ответственности… – пробормотал он наконец.

Я бросила трубку, рухнула на пол в своей загроможденной упакованными вещами квартирке и зарыдала.

Рами дал задний ход, как, по предсказанию таксиста Мохиндера, он и должен был сделать, если бы я когда-нибудь стала для него по-настоящему доступной.

Я поверила, что, если только я совершу свой прыжок в неведомое, мы обретем стабильность. Мне стало ясно, что, уклоняясь от Рами все эти годы, я поддерживала как раз достаточное расстояние между нами, чтобы ему было комфортно, несмотря на то что он всегда жаловался на мое отсутствие…

И тут до меня дошло. О боже мой! Моя практика! Я уже успела подписать документы на передачу ее новому владельцу! Кроме того, я должна была съехать из своей квартиры в течение двух недель. Я только что изменила всю свою жизнь, приняв, как я считала, отважное решение во имя любви!

Я заставила себя прийти в чувство и заказала билет на ближайший рейс туда, куда всегда хотела уехать, – в Калифорнию. За считаные дни я сняла в субаренду комнату в красивом доме напротив пляжа и вернулась в Нью-Йорк, чтобы упаковать остальные свои вещи. Я решила сложить их в картонные коробки и отправить почтой самой себе.

Надписывая на коробках свой новый адрес в Сан-Диего, я почему-то совсем не удивилась, когда у дверей объявился Рами, желающий поговорить. На этот раз я просто попросила его помочь мне довезти коробки до почтового отделения. Они слишком тяжелые, сказала я.

И на этом все кончилось.

Да, Рами сделал мне больно. Ложью, донжуанством, отвержением. Однако я никогда не считала себя дурой ни из-за своего решения переехать, ни из-за решения любить этого мужчину. Ибо моя истинная верность принадлежит самой любви. Да, он расстроил меня, но это было результатом его собственной битвы с любовью. Я горда своим мужеством и своей преданностью любви, и, хотя я часто ошибаюсь, каждый раз она поднимает меня на новую ступень.

* * *

Один из самых частых вопросов, задаваемых пациентами – и мужчинами, и женщинами, которых подкосила сердечная рана, – таков: «Зачем мне снова это делать? Зачем мне раскрываться?» Эти люди пытаются примирить два факта: что возможность «обжечься» в любви существует всегда и что они все равно нуждаются в ней.

Но, поддаваясь страху и отвергая отношения, они не защищают себя, потому что единственная альтернатива – остаться одинокими и все равно страдать от боли. Так что я отвечаю честно: да, вам будет больно, и именно поэтому один из наиболее важных уроков любви – научиться принимать эту боль как часть всего процесса, хотя во всех самых трудных эмоциях любви присутствует красота.

Я не могла сделаться пресыщенной или циничной – это было бы не в моем стиле. Я не утратила своей склонности к романтике, скорее, добавила богатства и реалистичности своим взглядам на нее в результате работы с мужчинами.

Каждый раз, когда я приходила к выводу, что Рами явный негодяй, он демонстрировал мне свои гигантские способности к доброте. Это противоречие долго занимало мои мысли, пока я не осознала, что на самом деле никакого противоречия нет, просто такова человеческая природа.

Это осознание освободило меня и помогло стать выше осуждения. Пусть мне приходилось расставаться с ним десяток раз, но проходить через этот процесс было не труднее, чем взглянуть в лицо убеждениям моих клиентов-мужчин. Я должна была преодолеть чувство неуверенности, которое они во мне возбуждали, чтобы прийти к состраданию и пониманию.

Мне потребовалось на это немало времени и упорного труда, но мужчины на моей кушетке научили меня быть терпеливой, мужественной и толерантной. Я никогда не считала эти добродетели такими же ослепительно-яркими, как мои романтические влюбленности, но они – столпы, которые обеспечивают фундамент, позволяющий приятным сторонам любви выжить.

Я начинала с неспособности ответить на вопросы моих пациентов о природе любви, но благодаря моей связи с каждым из них мы сумели найти определение любви, которое оказывалось в высшей степени целительным и для врача, и для пациента.