Глава 6. Где-то в сентябре 1991 года нам с Джо выдали пейджеры, которые обслуживала компания British Telecom

Где-то в сентябре 1991 года нам с Джо выдали пейджеры, которые обслуживала компания British Telecom, чтобы мы могли поддерживать постоянную связь друг с другом все время, выходя из дома. Скажем, я мог пойти по магазинам, а Джо — отправиться в спортзал. И мы могли быть спокойны, зная, что в любой момент можем связаться друг с другом, случись дома что-нибудь плохое, что потребовало бы нашего немедленного возвращения. На самом деле необходимости в пейджерах не было, но для нас они все равно были на вес золота: с ними было спокойно и нам, и Фредди. Ему становилось заметно хуже. А какой-то кусочек пластмассы с парой микросхем внутри существенно менял дело.

Нельзя забывать, что с конца сентября у Фредди стало ухудшаться зрение. Вот почему он редко выходил из дома. Спускаясь как-то раз по белым мраморным ступенькам из аукционного дома Bonhams к выходу на площадь Монпелье, Фредди оступился и схватился за мою руку, чтобы не упасть. Впервые он понял, что не может рассчитать длину шага. Он перестал видеть окружающий мир в перспективе. Мне кажется, именно такие неожиданности и заставляют человека резко замереть на месте и осознать, как далеко зашла его болезнь. Чувствовать себя живым и безумно радоваться этому Фредди позволяла в том числе и способность видеть. Ослабление зрения стало главной причиной, укрепившей его желание бороться с болезнью. Фредди знал, что ему не победить болезнь, но был полон решимости сопротивляться ей всеми силами.

В субботу 9 ноября 1991 года Фредди прилетел домой из Швейцарии. Он решил перестать принимать лекарства, продлевавшие ему жизнь. Он больше не собирался пить ганцикловир, септрин и прочие лекарственные препараты, но согласился с тем, что ему придется продолжить принимать болеутоляющие средства. До этого момента Фредди употреблял дигидрокодеин, но, посовещавшись, врачи решили, что будет лучше, если при необходимости он станет прибегать к диаморфину. Однако после первого раза Фредди почувствовал сильнейшую тошноту, поэтому ему прописали еще и противорвотные препараты. Нас с Джо опять проинструктировали насчет того, когда давать Фредди лекарства и в каком количестве. В какой-то степени противорвотные средства, конечно, действовали, но вплоть до самой смерти Фредди с трудом переносил морфий.

За несколько месяцев до этого Фредди побывал в больнице Кромвеля на Кромвель-роуд, которая находилась прямо за углом от Гарден-Лодж. Фредди остался там ночевать. В больнице ему имплантировали линию Хикмана. При этой несложной операции в вену на шее пациента вставляется катетер. Потом от него под кожей пропускается резиновая трубка, которая выводится уже в верхней части груди слева, после чего к ней можно прикреплять клапан для внутривенного вливания. Единственное, что выдает присутствие катетера, — крошечный шрам в районе ключицы. Катетер облегчает прием лекарств и избавляет от необходимости иметь под рукой медсестру всякий раз, когда требуется введение внутривенных препаратов. Внутривенные уколы Фредди делали по меньшей мере два раза в день. Выдержать это долго не в состоянии ничья кровеносная система. А подключичный катетер может оставаться в вене пациента целый год. Только нужно строго соблюдать правила гигиены, ведь через отверстие под ключицей в организм пациента может попасть любая инфекция, способная вызвать самые серьезные последствия за считанные мгновения.

Мне кажется, не будет преувеличением сказать, что линия Хикмана содержалась в чистоте нашими с Джо стараниями. После введения в тело пациента эта система уже не могла оставаться стерильной. Позже я встречался с людьми, у которых подобные внутривенные линии не удерживались на месте и двух-трех недель подряд из-за инфекций. Если учесть, что постель Фредди в буквальном смысле кишела кошками и что он находился дома, а не в больнице, то ему здорово повезло.

Как-то зашел разговор о том, чтобы через линию Хикмана вводить Фредди диаморфин, но Фредди запретил делать это, потому что диаморфин вызывал у него тошноту. Потом Фредди все меньше и меньше просил давать ему этот препарат, а в конце стал лишь пить анальгетики в виде таблеток.

Причиной, заставившей Фредди отказаться от дальнейшего приема лекарств, поддерживавших его жизнедеятельность, стало его положение узника, в котором он оказался по милости журналистов, ни на шаг не отходивших от Гарден-Лодж. Таким образом, ни Фредди не мог спокойно выйти из дома, ни его друзья не могли пройти к нему без настойчивых расспросов.

В первую неделю, последовавшую за этим решением, казалось, что состояние Фредди особо не изменилось. Он явно слабел. Одно из лекарств, которое принимал Фредди, предназначалось для того, чтобы повышать у него аппетит. Теперь, когда Фредди перестал принимать этот препарат, он ел и пил гораздо меньше. Он все еще мог съесть омлет, иногда рис — жареный, ни в коем случае не вареный — а пил он воду и «Эрл Грей» с молоком. Горячий напиток с лимоном и медом Фредди пил лишь тогда, когда собирался петь или когда у него болело горло. Мы приучились готовить для Фредди свежие соки при помощи соковыжималки и старались соблазнить его аппетитным свежевыжатым ананасовым соком или соком манго. Он любил свежий фруктовый салат, и мы следили за тем, чтобы в доме всегда были разнообразные свежие фрукты вроде карамболы, киви, физалиса, маракуйи. В общем, всякая экзотика.

Хотя Фредди и слабел, он твердо решил заниматься делами как обычно — насколько это было возможно. Делами Фредди занимался, лежа в большой кровати, которая, как уже упоминалось, была специально сделана для его комнаты. Он много времени проводил в постели в окружении своих ненаглядных кошек.

За всю жизнь у Фредди перебывало множество кошек. Не подумайте, что это чушь, но смею вас уверить, что любимые питомцы значили для Фредди не меньше любого человека в его жизни. Первыми у Фредди появились Том и Джерри. Они жили с ним и с Мэри в доме № 100 на Холланд-роуд, потом переехали с ним в Стаффорд-Террас, но закончили свои дни в квартире Мэри Остин в уголке террасы. Вместе с Тони Бастином в жизнь Фредди вошел Оскар — здоровенный рыжий кот, который стал старшим в кошачьем племени. Но в конце он, должно быть, был напуган появлением котов помоложе и почувствовал себя заброшенным. Так что он покинул свое гнездо и удачно устроился у кого-то еще за пределами Гарден-Лодж. Потом появилась длинношерстная кошка окраса блю-пойнт по кличке Тиффани, подарок Мэри. За исключением малышки Лилии, это была единственная кошка Фредди, которую принесли не из питомника «Blue Cross». Хотя Фредди и обожал Тиффани, все же он не одобрял идею постоянного родственного спаривания в случае с любыми животными. Тиффани, конечно, была окраса блю-пойнт, но некоторые органы были у нее не в порядке из-за близкородственного скрещивания.

Затем появились Далила** — любимая кошка Фредди — и Голиаф. Хотя кому-то эти клички могут показаться странными, Фредди с гордостью сообщал всем подряд, что не захотел пойти по проторенному пути и не назвал своего нового черного любимца Самсоном, чтобы получилась пара Самсон и Далила. На самом деле кличка Голиаф не совсем подходила этому коту, потому что он был не особо крупным. Зато он был необыкновенно ласков и выражал свое обожание при каждом удобном случае. Следующей была черепаховая кошка Мико. Фредди привез ее из одной из своих поездок в Японию за покупками. Имя ей придумали в Гарден-Лодж.

Потом Джим подобрал где-то полосатого кота с белой мордой и назвал его Ромео. Почему Ромео? Да кто его знает. Не последней, но не менее важной была Лилия, белая кошечка с черными крапинками, как на лепестках лилии. Больше всех Фредди любил Далилу: ей разрешалось делать все, что вздумается. Фредди гак любил своих питомцев, что даже заказал портреты каждого из них у Энн Ортман. Портрет Оскара Фредди отправил на аукцион, который проводился в фан-клубе на одной из встреч поклонников Queen.

Фредди лишь иногда кормил своих кошек сам, давая им что-нибудь со стола за обедом или подкармливая их сухим кормом часов в одиннадцать, либо во время полдника, если им хотелось. А вообще кормить кошачье menage27 было одной из наших обязанностей. По утрам им давали консервы («Шеба» или «Вискас»), Вечером их кормили чем-нибудь свеженьким — отварной рыбой или курицей. Как ни странно, но если Фредди ел на завтрак омлет, то каждая из кошек с удовольствием съедала немножко омлета и маленькую сосиску. Но когда мы пару-тройку раз попытались соблазнить их только что приготовленным специально для них омлетом с небольшой сосиской или беконом, они воротили носы. Тут явно дело было в запретном удовольствии съесть что-нибудь со стола.

Что раздражало Фредди, так это когда кто-нибудь из котов «метил» мягкую мебель. У него в голове не укладывалось, почему у животных возникала потребность охранять и метить свою территорию внутри дома при том, что в их распоряжении был весь сад и вообще полно места, где они могли гулять. Но мне кажется, что здесь нечему удивляться, если принять во внимание большое количество котов и кошек, находившихся в «семье» в любой момент времени. Удивляться, может, и нечему, зато нас — Джо, Джима, Мэри или меня — нередко можно было застать за оттиранием свежего пятна, оставленного на муаровом шелке, или за мытьем тостера на кухне, ставшего туалетом Тиффани. Его пришлось выбросить: кошка так и не захотела перестать туда ходить, а ее экскременты нельзя было назвать приятными.

На этот раз уже я не веселился!

Впрочем, с учетом обстановки, в которой жили кошки, мне кажется, что они вели себя совсем неплохо. Разумеется, на Рождество они тоже получали подарки. Фредди отправлял Джима за гостинцами, которыми заполнялись рождественские носки. Так что рождественским утром каждая кошка неизменно находила для себя парочку игрушек, что-нибудь вкусненькое и прочие «кошачьи» мелочи.

Когда Фредди жил в Мюнхене, ему подарили котенка. Но Фредди понимал, что взять животное к себе было бы нечестно, ведь он вечно пребывал в разъездах. Поэтому он попросил своего друга, молодого ирландца Патрика, который жил с официантом по имени Полдер, работавшим в ресторане Винни, взять малыша на воспитание. Таким образом у этой кошечки, которую сразу нарекли Дороти, было постоянное пристанище, и в то же время Фредди мог навещать ее в любое время. Он заводил кошек лишь там, где у него был дом. А в глубине души Фредди знал, что его дом был там, где жили его кошки.

Вот о чем я не тосковал после отъезда из Гарден-Лодж, так это о шквале телефонных звонков. В течение дня в доме находилось шесть человек. Представьте себе, сколько раз в день звонят обычному человеку, и умножьте это количество на шесть, а потом прибавьте сюда известность и деловую занятость Фредди, и, может быть, вы поймете, как часто в доме раздавался звонок, о Эсмеральда, звонок! Единственный аппарат с отключенным звонком стоял у кровати Фредди. Телефонная система в Гарден-Лодж была устроена по принципу коммутатора, который используется в офисах или гостиницах, когда на звонок можно ответить с любого параллельного телефона, но для того, чтобы позвонить внутри дома, нужно набрать специальный номер.

Мы всегда могли позвонить Фредди но внутренней линии. При этом телефон звонил, но принимать внешние звонки он не мог. Все телефонные аппараты в доме, кроме главного на кухне, были старой модели — с наборным диском. Фредди казалось, будто они лучше работают! Его природное любопытство неизменно давало о себе знать. Если Фредди был в гостиной, а трубку кто-то поднимал на кухне, он не мог удержаться от вопросов: «Кто это звонил? Может, мне надо было поговорить с ними? Что им было нужно?»

Должно быть, Фредди и вправду тяготило, что он не может лично отвечать на телефонные звонки, потому что ему нравилось разговаривать по телефону. Но лишь так он мог оградить себя от ненужных и порой неприятных вторжений из внешнего мира. Все поступавшие Фредди звонки проходили отбор. Так было всегда. К телефону подходил Джо или я. У нас был список людей, с которыми Фредди не испытывал нужды разговаривать или просто этого не хотел. А связавшись с Фредди по внутренней линии, мы могли узнать, хочет ли он говорить с тем, кто ему звонит.

__________________________________

27 - Хозяйство (фр.)

** - Правильное произношение имени - Дилайла (прим. М. Звенигородского)

С конца сентября Фредди, одетый в какой-нибудь из своих многочисленных домашних халатов, стал спускаться на часок в гостиную, чтобы сменить обстановку. С ним всегда кто-нибудь сидел на всякий случай. После «последнего решения» он реже вставал с постели, но это не могло помешать ему просматривать каталоги аукционов Sotheby's и Christie's — его обычное чтиво. Обычно я вставал часов в восемь утра, выходил из Конюшен и через сад шел в главный дом. Там я ждал, когда проснется Фредди. Мы провели селекторную связь из его комнаты на кухню, хотя обычно, если Фредди что-то требовалось, он звал нас по телефону. И все-таки нажать кнопочку на переговорном устройстве ему было легче.

Я приносил Фредди чашку чая и, если ему хотелось, сидел рядом, разговаривая с ним о его самочувствии и спрашивая, все ли у него есть из того, что он хотел. В этот момент я пытался убедить Фредди съесть хоть что-нибудь, скажем, один тост. Но чаще всего он отказывался от еды. Я стал раздражать его своими постоянными приставаниями насчет еды. Хотя у нас всегда было полно разнообразных запасов, можно было голову дать па отсечение, что, когда у Фредди действительно проснется аппетит, он захочет то, чего у нас не было. Ему больше не было смысла есть.

То, что он умрет, Фредди пришлось признать лишь в тот момент, когда он отказался принимать лекарства, и больше говорить об этом не было необходимости. Точно так же, хотя Фредди и не был законченным атеистом, он никогда не заговаривал о том, что будет с ним после смерти. Он считал, что об этом нужно волноваться при жизни. Когда конец уже близок, что толку об этом думать. Что будет, то будет, и Фредди знал, что ему не придется долго об этом переживать. Позже у меня было время подумать на эту тему. Мне кажется, что сама-жизнь готовит человека к смерти. Перед смертью ты думаешь о прошлом, а не о будущем. Ты думаешь о том, чего достиг, вспоминаешь о своих счастливых деньках.

Так что на серьезные темы мы не говорили. Просто легкая беседа, чтобы занять время. Потом я поправлял Фредди подушки и уходил, оставляя его в постели перед экраном телевизора. Телевизор у него работал, главным образом, потому, что этот ящик никогда не возражал, да и развлекать его не нужно было. Больше всего Фредди любил тогда компанию своих кошек: Оскара, Далилы, Голиафа, Ромео, Мико и Лилии. Он никогда не запрещал им входить в свою спальню, тогда как нас, людей, Фредди мог и не захотеть видеть, если был не в настроении. Следующие несколько часов я проводил на кухне, потому что здесь Фредди было легче всего найти кого-нибудь на случай, если ему чего-то захочется. Кроме того, я наводил порядок, что входило в мои обязанности. Нужно было проверить, чтобы все было на своих местах к тому моменту, когда Фредди спустится вниз в следующий раз. Как часто от него можно было услышать «И где же пепельница?», когда он заходил в какую-нибудь комнату! Нет чтобы сказать «О, как это мило!»

Фредди был очень внимателен и быстрее всех замечал каждую новую царапину или пятно. Он метко отзывался о Мэри Пайк, одной из своих уборщиц: «Живи она во времена Людовика XIV, мы лишились бы всех антикварных вещей подчистую!»

Мэри, в чьем рвении не приходилось сомневаться, славилась тем, что убирала крошки и прочий мусор, попадавшие под самую дорогую, что была у Фредди, антикварную мебель, при помощи своего самого современного пылесоса.

Может, мы с этим и смирились, но нам ни разу при этом не было смешно!

Как я уже говорил, в жизни Фредди все должно было быть на своем месте.

Как ни хороша была кухня — весь этот цвет бычьей крови, черный, белый, зеленый — нередко я чувствовал потребность уйти оттуда. Все равно куда. Это не значит, что я собирался предать человека, который всегда был так верен своим друзьям. Да и бежать от него у меня в мыслях не было. Мне просто требовался глоток воздуха.

Впрочем, после освежавшей прогулки для меня было настоящей радостью услышать звук переговорного устройства, означавший, что Фредди что-то понадобилось, что произойдет хотя бы какое-то движение в этом сонном царстве. Я мчался наверх с неизменной надеждой на то, что Фредди попросит есть, и порой мои ожидания вознаграждались, хотя большая часть пищи все равно доставалась кошке, оказавшейся рядом.

Весь день у меня проходил в ожидании того, когда Фредди нажмет кнопку селектора. За день я виделся с ним раз десять, наше общение продолжалось от двух минут до часа. В промежутках между вызовами я часто поднимался наверх и потихоньку заглядывал в спальню к Фредди, просто чтобы убедиться, что с ним все в порядке. Часто я заставал Фредди спящим, и потому, я думаю, у него были очень долгие ночи. Я оставался в главном доме где-то до половины одиннадцатого, до одиннадцати вечера, проверяя Фредди напоследок до ухода к себе.

Очень редко Фредди вызывал Джо или меня ночью. Хотя он и мог быть деспотичной и непомерно требовательной примадонной, за этой маской скрывалось нежнейшее и добрейшее сердце. Фредди понимал, что ночью нам нужно отдыхать, чтобы у нас были силы позаботиться о нем днем. Он знал, что мы хотели за ним ухаживать.

Должно быть, его ночи проходили так же, как текли его дни: Фредди то засыпал, то просыпался, и все время, пока он бодрствовал, он думал о том, что происходит с его телом теперь, когда он отказался от лекарств. Фредди взял себе за правило выяснять, для чего был нужен каждый препарат и как он действовал. Так он следил за ходом своей болезни. Иногда врачи предлагали Фредди что-нибудь, но последнее слово в лечении всегда было за ним.

За свою жизнь Фредди убедился в том, что все нужно контролировать самому: в молодости его несколько раз подводили собственная неопытность и наивность. Не думаю, чтобы способность контролировать ситуацию была для Фредди когда-нибудь важнее, чем на протяжении последних недель его жизни.

С учетом решения Фредди отказаться от лекарств должен подчеркнуть, что он ни в коем случае не помышлял о самоубийстве. Может, кто-нибудь другой и пошел бы на это, но только не он. Для Фредди самоубийство было не последней волей, а утратой контроля. Он лучше бы лег в клинику, где его усыпили бы так же, как его любимую Тиффани.

Мне очень трудно описывать свои чувства и атмосферу, царившую в доме на протяжении последних двух недель жизни Фредди. И как бы я ни старался, мне все равно не удастся передать то, что было, во всей полноте. Нас охватывали противоречивые чувства. Мы не только не знали, сколько Фредди будет угасать, но и не представляли, как долго нам самим удастся сохранять улыбки на лицах.

Но Фредди твердо решил, что жизнь должна идти как прежде. Мы все так же каждый день ходили по магазинам. Джо ежедневно посещал свой спортзал. Каждый день Джим работал в саду. Уборщицы тоже приходили ежедневно, но они никогда не подходили к спальне Фредди.

Казалось, на дом опустили огромный и невидимый стеклянный колпак, похожий на те, которыми накрывают часы викторианской эпохи. Где бы я ни находился в доме, я слышал, как тикают часы, ведя обратный отсчет, продолжительность которого нам была неизвестна. Своим тиканьем часы отсчитывали мгновения жизни Фредди. За пределами стеклянного колпака шла обычная жизнь, но мы, попавшие под него, казалось, постоянно были заняты, то поправляя книгу, то заменяя пепельницу, то взбивая подушку, словом, делая все, говорившее о том, что Фредди вот-вот спустится вниз и, к своему удовольствию, увидит, что его дом по-прежнему содержится в отличном состоянии.

Не могу сказать вам, какая тогда стояла погода. Я просто выходил из дома независимо от того, было ли на улице пасмурно, солнечно или холод пробирал до костей... Ничто не имело значения. Должно быть, я поговорил с Фредди в ночь с понедельника на вторник. Врачи сказали нам, что мы должны постараться облегчить Фредди уход из жизни. Чтобы человеку легче было смириться со смертью, ему нужно говорить, что с теми, кого он оставляет, все будет хорошо.

Я лежал на кровати рядом с Фредди, и он спрашивал у меня, как идут дела в доме, все ли в порядке. «Я чувствую такую усталость, что вряд ли мне доведется увидеть что-нибудь еще в моем доме. Пытаюсь представить себе, что происходит внизу. Я здесь в такой изоляции. Внезапно дом показался мне огромным».

Я почувствовал, что у меня появился единственный шанс последовать совету врачей. «Все в порядке, — сказал я. — Тебе бы все понравилось, все как всегда. И с нами гоже все хорошо. Мы справляемся. Не тревожься за нас. Если ты чувствуешь, что тебе пора уходить, мы всей душой с тобой. За нас не беспокойся. Не думай, будто оставляешь нас. Все нормально».

Мы просто сидели рядом, молча, час или два, пока Фредди не забылся сном.

На этой последней педеле у Фредди несколько раз были гости. В начале недели к нему на чай приехали его близкие: родители Боми и Джер и сестра Каш с мужем Роджером и двумя детьми. Хотя Фредди и оставался в постели, он развлекал своих родных на протяжении двух-трех часов, приложив для этого недюжинные усилия. Фредди все еще оберегал их, заставляя поверить, что им не о чем волноваться. Мы принесли наверх чай с домашними сэндвичами и покупными тортами. Едва ли кто-нибудь из нас догадывался, что родные Фредди видят его живым в последний раз. Несмотря на то, что они хотели приехать к нему еще через несколько дней, Фредди категорически отказался от новой встречи с близкими. Он не хотел, чтобы они еще больше страдали, видя, в каком плохом состоянии он находится. Что еще Фредди мог сказать им?

В один из этих дней приехал Элтон Джон. Он пропел с Фредди около сорока минут. На этот раз он прибыл на своем «бентли» и остановился у парадной двери. Он часто бывал в Гарден-Лодж, но прежде держал свои визиты в секрете, приезжая на «мини» и паркуясь в Конюшнях. На вопросы журналистов Элтон Джон ответил: «Я приехал навестить своего друга».

Дела звали его в Париж. Он оставил мне несколько телефонных номеров, по которым с ним можно было связаться.

Приходили Брайан и Анита, а потом — Роджер с Дебби. И те, и другие надолго не задержались. Фредди попрощался с ними, хотя они этого и не знали. Дейв Кларк бывал в Гарден-Лодж довольно часто. Появление Кларка успокаивало Фредди: он понимал, что это дает нам возможность немного отдохнуть от непрерывного ухода и наблюдения за ним.

Доктор Аткинсон звонил нам через день, справляясь о состоянии Фредди. Тогда мы верили, что, может быть, Фредди поживет еще две-три недели. Терри Гиддингс продолжал заходить почти каждый день, хотя теперь Фредди никуда не мог поехать... Терри очень переживал.

Несмотря на то, что Мэри была на седьмом месяце беременности, а дома ее ждал маленький Ричард, она все равно старалась ежедневно бывать в Гарден-Лодж, чтобы хотя бы ненадолго заняться своей работой. Фредди решил, что дела должны вестись как обычно.

Вот мы и подошли к пятнице 22 ноября 1991 года.

Накануне в четверг Фредди велел нам связаться по телефону с Джимом Бичем и попросить его прийти. Мы поняли, что дело, должно быть, серьезное, учитывая состояние Фредди. Джим поддерживал связь с Гордоном Аткинсоном, а также с нами и с Фредди, так что он был в курсе, как все обстоит на самом деле. Джим приехал около десяти часов утра и сразу прошел в спальню Фредди. В какой-то момент наверх поднялся Джо, чтобы отнести им кое-что подкрепиться. Похоже, это было весьма и весьма кстати.

Около половины четвертого, после долгой встречи, растянувшейся на пять с половиной часов и доказавшей, что Фредди по-прежнему был в здравом уме и светлой памяти, Джим Бич спустился вниз и рассказал нам, о чем они с Фредди говорили все это время. Они решили, что пришла пора выступить с заявлением относительно болезни Фредди. Разумеется, для нас, томившихся все это время на кухне, подобное решение прозвучало как гром среди ясного неба. Джим Бич объяснил нам причины, стоявшие за этим решением, и дал нам возможность высказать на этот счет собственное мнение. Мы даже не знали, как отреагировать на это известие. После всех лет, на протяжении которых мы были вынуждены хранить эту тайну, теперь ее собирались раскрыть всему миру. Все обсудив, мы согласились с причинами, побудившими Фредди и Джима принять такое решение. То, что Фредди признал свою болезнь при жизни, обернулось большой пользой. Обстоятельства его жизни и его популярность можно было использовать для блага других больных СПИДом. Признание Фредди показало, что от этой болезни никто не застрахован.

Нам объяснили, что, если о болезни Фредди было бы объявлено после его смерти, эффект от этого был бы гораздо меньше.

Вы должны понимать, что на протяжении последних лет я не переставал лгать своим близким друзьям насчет здоровья Фредди. Официальное заявление для прессы, в котором говорилось о настоящем положении дел, выставляло меня безбожным лгуном.

О том, чтобы выступить с подобным заявлением, за последние несколько лег Фредди подумывал уже несколько раз. Но его всегда удерживало сочувствие к нам и к своим родным — самым близким для него людям. Так же, как себя, он хотел защитить и нас от пристального внимания толпы, неизбежного при огласке. Фредди не хотел, чтобы на улице люди показывали на кого-нибудь из нас пальцем и шушукались за нашей спиной. К тому же с учетом откровений, которыми незадолго до этого поделились с Фредди Джо Фанелли и Джим Хаттон, рассказавшие ему о собственных проблемах со здоровьем, Фредди особенно не хотелось, чтобы Гарден-Лодж заклеймили как обитель смерти, что сделало бы жизнь всех обитателей этого дома невыносимой.

Рокси Мид, пресс-секретарю Queen, поручили выступить с заявлением Фредди в пятницу вечером. Джим Бич надеялся, что таблоидам, спекулировавшим на слухах о болезни Фредди вот уже несколько месяцев, не удастся нажиться на этом известии. Джим рассчитывал, что воскресная пресса окажется более ответственной, преподнося эту новость.

Узнав у доктора Аткинсона прогнозы насчет состояния Фредди, Джим Бич улетел в Лос-Анджелес по делам группы, как планировал.

С предыдущего понедельника Джо, Джим и я дежурили у Фредди по очереди, чтобы рядом с ним кто-нибудь обязательно находился в любое время суток. Кто-то из нас оставался с ним ночью. Фредди лежал в постели, а «дежурный» сидел у его изголовья. Нам мало что приходилось делать, но по крайней мере мы брали Фредди за руку, когда он просыпался. Он нередко лежал без сна по часу или больше, но с ним не надо было разговаривать. Чувствовать физическое присутствие другого человека было для Фредди достаточно. Если он открывал глаза, когда мы вдруг засыпали, он никогда не будил нас.

Дежурить в ночь на субботу, то есть после того, как было сделано заявление для прессы, выпало мне. Как раз тогда Фредди и объяснил мне, почему он выбрал именно этот момент для своего заявления. Он провел довольно спокойную ночь, словно у него с плеч гора свалилась. Утром, когда в спальню Фредди поднялся Джо, я пошел чуть-чуть вздремнуть до начала субботнего аттракциона. Джим вышел и купил все газеты. Фредди был на первых страницах. Мы включили телевизор внизу — о Фредди говорили и там. Мы принесли несколько газет ему, но они так и остались лежать на кровати непрочитанными. Казалось, Фредди был где-то далеко, словно зная, что должно было случиться. Мнение прессы по поводу его заявления и попытки раздуть эту тему уже не волновали Фредди.

В субботу я мало виделся с ним, потому что провел с ним всю предыдущую ночь. Я пошел спать в обычное время. Дежурить ночью должен был Джим. В половине шестого утра в воскресенье у меня зазвонил телефон. По звонку я сразу определил, что звонили по внутренней линии.

Звонил Джо. У него был очень встревоженный голос. Джо попросил меня поскорее прийти в комнату Фредди. У меня не хватило духа спросить, умер ли Фредди. Я положил трубку и натянул на себя какую-то одежду.

Когда я пришел, то обнаружил, что Фредди впал в кому. У него случилось окоченение. Он лежал одеревенелый, голова застыла в неудобном положении, глаза уставились в угол комнаты, который был за его спиной. Никаких признаков, что он осознавал наше присутствие, хотя мы пытались разговаривать с ним и осторожно его трясти.

Мы были в замешательстве. Несмотря па то, что мы морально готовились к чему-то непривычному, к такому повороту событий мы оказались совсем не готовы. Мы позвонили доктору Аткинсону. Он пообещал, что приедет как можно скорее. Я позвонил Мэри и рассказал ей о случившемся. Она приехала в Гарден-Лодж около половины одиннадцатого, и мы оставили ее ненадолго с Фредди, так как ей нужно было возвращаться домой к малютке-сыну.

Когда приехал доктор Аткинсон, мы перестали трястись от страха. Он постарался успокоить нас, объяснив, что в таком состоянии Фредди мог провести еще несколько дней. Врач довольно долго убеждал нас в том, что это случилось с Фредди не по нашей вине или недосмотру, и что в медицинском плане сделать тут больше ничего нельзя. Нам оставалось лишь быть с ним рядом.

Позвонили и родным Фредди. Я до сих пор помню, что не мог позволить им увидеться с ним в гот день. Я сказал им, что у Фредди был не очень хороший день, но, может быть, в начале следующей недели он будет чувствовать себя получше. Я еще не знал, что спустя четыре часа позвоню им снова, чтобы сообщить о смерти Фредди.

Дейву Кларку тоже сообщили о случившемся по телефону. Он сразу же приехал. К концу дня к нам присоединился и Терри Гиддингс. Дейв Кларк был с Фредди наверху, Джим, Джо, Терри, Гордон Аткинсон и я сидели внизу на кухне. Примерно без четверти семь доктор Аткинсон сказал, что пока он больше ничего не может сделать и поэтому сходит поужинать, а потом вернется. Пока Джо провожал доктора Аткинсона через сад и дальше к выходу через Конюшни, Дейв Кларк спустился вниз и попросил нас с Джимом подняться наверх, чтобы помочь проводить Фредди в туалет.

Мы были удивлены и обрадованы тем, что Фредди нашел в себе силы попросить нас о помощи. Хотя с медицинской точки зрения он был лежачим больным, Фредди до конца своей жизни гордился, что это не про него. На протяжении последней недели мы перекладывали его на край кровати, а затем поддерживали па манер специальной подставки на пути в туалет и обратно. Так что Фредди не был лежачим больным к его собственному удовлетворению!

Когда мы подошли к кровати и начали передвигать Фредди, то обнаружили, что природа все-таки взяла свое. Устраивая его поудобнее снова, мы с Джимом увидели, что Фредди не дышит.

На часах было где-то без четверти семь.

Моей первой реакцией было попытаться вернуть доктора Аткинсона, который только что вышел из дома. Я позвонил Джо на Конюшни, когда машина Гордона Аткинсона уже уезжала. Хотя выбежавший Джо и растревожил прессу, ему удалось остановить Гордона и привести его обратно в дом. Гордон тут же поднялся в спальню, где констатировал, что Фредди скончался, и засвидетельствовал, что смерть наступила без двенадцати минут семь.

------------------------------------------------------------------------------------------