Не играйте в наши игры!

«Принц эльфов Феанор вел себя очень плохо — резал соплеменников, богохульствовал и предавал. Но разве из-за этого он перестал быть эльфом?»

Elvenpath

Мы с Барином вернулись из Йошкар-Олы пятнадцатого августа, вечером в пятницу. Первым делом я думал как следует отдохнуть с дороги и восстановить силы — лежа на кровати в совершенной расслабленности, неподалеку от кастрюли супа и подноса, полного бутербродов. Да не тут-то было.

— В панике жри свой вечерний суп и дуй на вокзал, — крикнул мне в ухо Строри, когда я, выскочив мокрым из ванной, снял трубку надрывающегося телефона. — Форма одежды полевая, штурмовую маску и перчатки иметь обязательно.

— Чего случилось? — спросил я.

— Не знаешь еще ничего? — удивился Строри. — Ну ты и дупло! У нас тут война.

— Чего? — удивился я. — С кем?

— Какая разница? — уклончиво ответил Строри. — Приезжай, мы введем тебя в курс дела. В курс дела меня ввели в электричке, по дороге на станцию Петяярви. Товарищи осветили передо мной и Кузьмичом уже известную вам историю с «фирманом», рассказали о произошедшем в Шапках и сообщили вот еще что: сегодня в Петяярви должна стартовать игра, которую организаторы решили провести втайне от нас.

Пока мы делились друг с другом историями, поезд, в котором мы ехали, миновал станцию Сосново. Неторопливо уплыла назад бетонная платформа и панорама станционных построек, а потом пейзаж сменился — за окнами снова потянулся лес. А в вагоне тем временем продолжалась оживленная беседа. Егор Панаев по прозвищу Тень рассказывал нам о запутанных обстоятельствах вокруг нашего «приглашения» в Петяярви.

— Ты можешь себе представить, что эти пидоры придумали? — возмущался Тень. — Прятать игры!

— Да ну? — удивился Кузьмич. — Это как же?

— А вот как. Еду я нынче утром через Техноложку — и что вижу? Трое ролевиков стоят возле карты и чего-то ждут. И сразу видно по ним — приготовились ехать в лес. Я поближе встал, типа тоже кого-то жду, и давай слушать: о чем они говорят? Помните ту кучку гондонов, что недавно заявляли: «Мы знаем, как сделать игру, на которой точно не будет Грибных». Так вот — парни собирались как раз на эту игру! Народ туда вывозят партиями и втихаря, причем даже сами эти люди не знают, где находится полигон.

— А кто знает? — спросил Маклауд.

— Какой-то посредник. По ходу, они его и ждали. Пришлось ждать вместе с ними, пока не подошло еще пятеро ролевиков, а потом тащиться на вокзал и садиться вместе с ними в одну электричку. Вышли они в Петяярви — там их уже встречали какие-то два кренделя. Похоже, они приставлены, чтобы принимать приезжих и направлять их на полигон. Так что все эти шифровщики ушли в лес, а я на первой же электричке метнулся в город и позвонил вам.

— Где мы их будем искать? — посетовал Строри. — Лес-то большой!

— Ничего, — успокоил его Маклауд. — Вдруг и эту электричку кто-то встречает.

— Ну и что? — усомнился Фери. — Так они нам и расскажут, где полигон.

— Я думаю, расскажут, — закончил прения Маклауд. — Отчего бы не рассказать? Выскочив из вагона в Петяярви, мы тут же принялись старательно оглядываться по сторонам. Электричка, сияя сотней огней, с воем и грохотом стартовала от перрона и скрылась вдалеке, а следом за ней на рельсы незаметно спрыгнул Маклауд. В наступившей относительной темноте мы продолжали свою работу: взгляды блуждали по сторонам, по темной платформе и немногочисленным постройкам вокруг.

Вскоре наше усердие было вознаграждено — мы заметили, как из-за какой-то будки выглядывает две пары настороженных глаз. Из своего укрытия встречающие наблюдали за нами, силясь определить — те ли мы люди, которых их послали встречать, или вовсе наоборот. Чтобы помочь им решить, мы принялись подпрыгивать на платформе, размахивать руками и призывно кричать. К этому моменту Маклауд определился с целью, достиг будки и принялся обходить её по широкой дуге. Встречающие не заметили этого маневра, так как все их внимание было привлечено к нам.

— Пиплы! — надрывались на платформе друзья. — Кто нас встречает? Где вы? А-а-а! Но встречать припозднившуюся публику «мастера» направили опытных бойцов — и что-то в нашем поведении, видимо, показалось им подозрительным. Они поглазели на нас еще пару мгновений, а потом скрылись в тени за будкой, растворились в сгущающейся темноте. Но ненадолго.

— А, блядь! Ой-ей! — донеслось оттуда, но почти сразу же стихло.

Спрыгнув с платформы, мы со всех ног побежали к месту происшествия. Там, завернув за угол, мы впервые увидели Ссана и Обоссана. Они сидели на земле, а стоящий рядом Маклауд вкратце объяснял им, кто мы такие и почему нам необходимо узнать дорогу на полигон. Но не все было так просто.

— Не знаем мы ничего, — твердили проводники, словно заведенные.

Ближе к нам сидел полноватый молодчик по прозвищу Сан, чьё имя позднее трансформировалось, приобретя дополнительную «с» и превратившись в звучное — «Ссан». Имя его товарища нам не запомнилось, и мы вынуждены теперь вспоминать этого человека под кличкою «Обоссан», которую мы же ему и дали.

— Точно, мы ничего не знаем, — снова загундел Обоссан. — Мы девушку встречали.

— Ну, и как? — с участием спросил Строри. — Встретили?

— Нет, — вынужден был признать Обоссан. — Она не приехала.

— А раз так, — попросил я, — то проводите-ка нас на игровой полигон. Вы ведь специально приставлены, чтобы встречать приезжающих? Так подъем!

Пораженные нашей осведомленностью, Ссан и Обоссан замерли, не в силах выдавить из себя очередную ложь. Они начали подниматься с земли, переглядываясь при этом между собой — Обоссан с некоторой надеждой, а Ссан — с гордой решимостью обреченного.

— Пожалуйста, помогите нам с вещами, — в упор глядя на проводников, попросил Маклауд, — возьмите пару рюкзаков.

При этом он подмигнул своей жене, сопровождавшей нас в этом походе — дескать, не зевай, готовь остальное. Женой у него тогда была Алена Маклауд, которая (благодаря присущей ей насильственной природе) честно заслужила свое место в этой истории.

Это была невысокая рыжеволосая девушка, совершившая в нашей среде настоящую гастрономическую революцию. Почему вы жрете, ровно дикие звери, спрашивала у нас Алена, на что прячетесь от товарищей в лесу, зачем рвете еду друг у друга из пасти? Почему за два дня едите дай бог один раз, отчего не радуете свое сердце застольями да пирами? Почему не закусываете, в конце концов? Всё, что нужно для нормальной жизни, проповедовала Алена — это своевременная продразверстка и несколько домашних рабов.

Согласно этой теории, пойманных в лесу ролевиков следует накапливать у себя на стоянке, приставляя каждого из них к разного рода полезным работам, как-то: земляным, водяным, деревозаготовительным и развлекательно-игровым. Следует создать общий с ролевиками продовольственный фонд, в который ролевики станут складывать свою выпивку и еду — а мы станем её оттуда без счета черпать. Жить мы будем, обещала Алена, как короли — довольно и сыто, кочуя своим лагерем вслед за перехожим стойбищем ролевиков. Говорила Алена хорошо, но в её словах сквозила корысть и стремление ко злу, так как она отвергла основное правило: «Добрые дела следует совершать бескорыстно. То же самое касается и злых дел».

Но Алена все равно привнесла в наш налаженный быт существенные изменения. Ей была ведома суровая женская мудрость: колдовство обильного застолья и тайна четырехразового рациона.

— Есть досыта каждый день! — проповедовала Алена. — И не гнилые куски, а вкусную горячую пищу! Кушать яичницу по утрам, пить на завтрак кофе! Вы достойные люди, а живете хуже зверей!

— Я ел яичницу в прошлом году, — мечтательно возразил Строри. — В подлеске возле холма!

— Прячась от остальных, единственный раз за пять лет, — перебила его Алена. — Я же говорю про систематическое питание. А для этого необходимы рабы!

— На кой? — поначалу не воткнулся Фери. — Еда для этого нужна, в первую очередь!

— Не только! — возразила Алена. — А вода, дрова? Я вас знаю — вам ветку с земли поднять западло, работать по хозяйству вы не можете. И если ваш обычай запрещает самим ходить за водой, а на стоянке никого больше нет — как мне быть?

— Сходи сама да попей! — предложил я. — Хуй ли тут непонятного?

С походами за водой действительно был связан любопытный обычай. Если между братьями не оказывалось никого, кого бы они считали ниже себя и могли принудить к такому походу — про чай или приготовление пищи можно было на сегодня забыть. Никто из братьев не согласился бы на подобное унижение, что вполне доказала обширная практика подобных случаев. Однажды мы два с половиной часа просидели на холме, пререкаясь, кто же отправится к ручью, протекающему у подножья, и желающих не нашлось. Но когда Крейзи предложил: «Давайте возьмем котел, зачерпнем в него воды и выльем на спящего Доброго Голову!» — возражений не последовало. Хотя прикорнул Голова у озера, расположенного в полутора километрах от нашего Холма. Мы сбегали туда и обратно, облили Алекса водой и вернулись на Холм. По пути мы перебрались через два ручья, побывали у озера и вернулись тем же путем — но воды для чая так никто и не набрал.

— А если я хочу еды на всех приготовить, — возмутилась Алена в ответ на мои слова, — а воды нет? А кто за вами посуду помоет? Я должна всех обслуживать?

— Помоет посуду? — не поверил я своим ушам. — Ни хуя себе!

С посудой положение обстояло просто ужасно. Мы не мыли её никогда, и поэтому дно в мисках (у кого они были) давно скрылось. Оно потерялось под высохшими до керамического блеска слоями, следами прошлых трапез. Кузьмич иногда, под настроение, делал ножом у себя в миске сколы и комментировал их так:

— Вот это макароны на Артуровке в прошлом году, а вот это — гуляш на Мече и Радуге в позапрошлом. А вон то, видишь, серенькое — это гречка, еще с Темного Мира. Предложение Алены показалось нам привлекательным, а окончательно убедили нас такие её слова:

— С вашими обычаями вы просто нуждаетесь в рабовладельческом строе, — категорически заявила Алена. — Вам опасно оставаться в лесу одним, вы же со скуки друг друга изуродуете! Кроме того, не будет рабов — не будет и еды. Решайте!

Можно сказать, тогда она нас убедила.

— Авось с рюкзаками не убежите, — поддержала Алена инициативу любимого мужа и показала Ссану и Обоссану на свой и Маклауда рюкзаки. — Вот вам каждому по мешку! Маклауд имел в то время странную, на наш взгляд, привычку — таскать с собой неподъемный, весом в сорок и более килограммов, рюкзак, набитый разнообразными приспособлениями и едой. Тратить запасы из этого мешка он очень не любил, поэтому часто возвращался в город с еще более тяжелым, непомерно раздувшимся от награбленного добра рюкзаком. Сейчас это сослужило нам хорошую службу.

Мы навесили на Ссана и Обсосана этот и еще один рюкзак, принадлежащий Алене. Доложив недостающий груз по справедливости камнями, мы отправились в путь. Скоро станция скрылась между деревьями, а нам под ноги легли километры запутанных ночных дорог. Тут и выяснилось, что Ссан к возложенной на него ранее миссии относится очень серьезно. И намерен скорее погибнуть, нежели вывести нас на полигон.

— Вроде бы сюда, — врал он с почерневшим от натуги лицом, тяжело карабкаясь в очередную гору. — Очень похоже! Ни угрозы, не пиздюли не помогали, и тогда Фери догнал Ссана и пошел рядом с ним.

— Прикольно их подставили «мастера», — начал рассуждать Фери, обращаясь ко мне прямо через голову нашего проводника. — Все, как нам и говорили!

— Это ты про то хуйло, что нам игру сдал? — на лету подхватил я. — Да?

— Помнишь, как он говорил, — продолжал Фери, при этом громко и очень обидно смеясь, — будто встречать людей отправят двух мудаков? Которые скорее позволят себя на куски изорвать, нежели покажут кому-нибудь пришлому путь к полигону? Дескать — охуенно преданные чуваки!

— А помнишь, он еще говорил, — Строри тоже уловил тон затевающейся беседы, — если Грибные их и схватят, так что? Откупимся малой кровью — и хуй с ними! Сдать Грибным полигон они ни за что не додумаются!

Неторопливая беседа текла, словно равнинная река — изменяясь в мелочах, но всегда оставаясь посреди собственного глубокого русла. Мы шли налегке, ночной путь открывался перед нами километр за километром — и не видно было ему ни конца, ни краю. Ссана же порядком утомили тяготы пути с мешком кирпичей за плечами, он спотыкался и тяжело дышал. Но все равно с интересом прислушивался к нашей беседе.

— И это не первый случай! — продолжал нагнетать Строри. — Прошлых двух проводников, которых нам сдали …

— Постойте! — неожиданно перебил его Ссан, останавливаясь и опуская на землю неподъемный рюкзак. — Подождите!

Лицо его почернело от прилившейся крови, он задыхался от внезапно нахлынувшей ненависти и горькой обиды. Она переполнила его, и тогда Cсан поднял лицо, а губы его отворились и извергли из себя яд:

— Я вспомнил, как идти! — заявил он. — Я проведу!

Он был слаб недостатком веры, а отрава наших слов подточила и окончательно разрушила её. Намерение пожертвовать собой оставило Ссана, а на его место пришла черная злоба и неудержимое желание предавать. Он быстро, исподлобья, бросил взгляд на своего товарища — но тот, менее твердый духом, к измене готов был уже очень давно. Просто не решался выйти вперед и предать первым.

— Я тоже вспомнил, — засуетился Обоссан, заметив этот взгляд. — Это сразу же за рекой! Примерно через час мы подошли к деревянному мосту через реку. Под ноги упруго легли сырые доски настила, под ними неторопливо журчала черная вода. Но было и еще кое-что, примешивающиеся к равномерному пению речных струй — человеческие голоса. Их звук доносился с противоположного берега.

— «Мастерская стоянка», — шепнул Ссан. — Ну что, мы свободны?

— Свобода не для предателей, — остановил его Маклауд и повернулся к Строри: — Мшика, кто поползет?

— Ты и Фасимба, — ответил Строри. — А я пока расспрошу наших новых друзей. Хорошее дело — августовская ночь. Запах прелой хвои и влажных листьев наполняет воздух, между деревьями сыро. Над рекой стелется туман и полчища комарья, но увидеть этого нельзя — в подлеске лежит полная темнота. Двигаться нужно аккуратно, на ощупь, тщательно выбирая место, куда поставить руку, а куда ногу. Тогда можно подобраться очень близко — к самой границе темноты, за которой начинается освещенная пламенем земля. Пока мы ползали, Строри выяснял у наших проводников общую диспозицию.

— Три палатки, около двенадцати человек — это «мастерская». Рядом соседи — десять человек, чуть дальше лагерь побольше — человек пятнадцать, — суммировал для нас Строри результаты этого опроса. — Там двое с гитарами, могут сгодиться, если будут нужны менестрели.

— «Мастерская» похожа, — подтвердил я.

— Как действуем? — поинтересовался Маклауд. — Громко, тихо, скрыто, открыто?

— Громко и открыто, — предложил Кузьмич. — Не за тем ли приехали?

— Привет, чуваки, — поздоровалось мы, вываливаясь из лесу на поляну перед костром. Пламя почти не горело, над багровыми углями поднимался столб грязно-белого дыма. Темнота скрывала лица, вместо людей виднелись лишь серые, чуть смазанные силуэты. — Здесь игра?

— А вы кто? — настороженно отозвались обитатели стоянки. — Кто ваши проводники? Тут мы вытолкнули Ссана вперед, поближе к костру.

— Сан? — удивились собравшиеся. — Сан, кто это?

— Гри… Грибные Эльфы, — промямлил Ссан, — мы их… мы…

— Что вам здесь надо? — донеслись до нас множество возмущенных голосов. — Вас сюда не звали!

— Как же не звали? — ответил я. — Еще как звали! Можно нам присоединиться к вашей игре?

— Невозможно, нельзя, — затараторил чей-то голос, вибрирующий и высокий. — У нас элитарная игра, все вводные требуют длительной подготовки. Можете подать заявки на будущий год… Тут я уселся на бревно возле костра и задал один давно интересовавший меня вопрос:

— Любезный, как я должен понимать такое ваше высказывание: «Мы сделаем игру, на которой не будет Грибных…». Для чего вам понадобилось делать подобное заявление? Секундное затишье было мне ответом. Потом послышался слитный шепот нескольких голосов, и с полминуты они совещались. Сговаривались между собой.

— Людям для игры нужна спокойная обстановка, — наконец ответил обладатель дребезжащего голоса, — вот мы им и пообещали, что Грибных у нас на игре не будет.

— А почему? — как можно более вежливо поинтересовался я. — Как вообще об этом зашел разговор?

— Так все же знают… — мой собеседник на мгновение замешкался, — что вы за люди. И что в Шапках случилось, а до этого в Петяярви!

— Мы и сейчас в Петяярви, — заметил я. — И что? Ты что, сказал своим игрокам: «Все знают, что за люди эти Грибные. Они хуй знает что устроили в Петяярви и в Шапках. Ну их на хуй!». Так?

— Ну, не совсем так, — промямлил мой собеседник. — Но если опустить мат…

— Что же мы такого сделали? — удивился я. — Не подскажешь?

Тут в беседу вступил новый голос, до этого молчавший. В нем сквозили нотки справедливого гнева, но подмешивалось и еще кое-что — пафосное, гнилое.

— Вы крепость подожгли! Повесили человека! — заявил он. — Все время ходите нажратые, задеваете всех! Постоянно материтесь! Вещи воруете, торчите…

— Погоди, погоди, — перебил его я, — не спеши так! Подожги, повесили, воруете, торчите… Что из этого случилось с тобой? Когда тебя вешали, когда жгли, что у тебя украли? Или, может, это произошло с кем-то из твоих друзей?

— Нет, но…

— Но ты же знаешь, что мы торчим? — дружелюбно спросил я.

— Знаю! — мой собеседник сказал, как плюнул. — Торчите!

— А на чем? — продолжал выяснять я, но тут спокойствие голоса мне изменило. — С кем из нас ты торчал, сука — на чем и где?

— Ни с кем я не торчал… — смутился мой оппонент.

— Тогда откуда ты про все знаешь? — заорал я. — Чужое вранье пересказываешь? Я встал и подошел вплотную к своему собеседнику.

— Мы с тобой знакомы? Вижу, что нет. И в то же время ты уверенно заявляешь: «Грибные Эльфы воруют и торчат!» Выходит — ты пиздобол? Тут я набрал в легкие побольше воздуха и обратился уже ко всем собравшимся:

— Вы повинны в сплетничестве и хуле! В пиздобольстве! Любой человек имеет право спросить с вас за такие речи! Я выждал пару секунд а потом продолжал:

— Но мы согласны поставить на кон это право и в случае проигрыша немедленно уехать с вашей сраной игры! Так и будет, если вы не приссыте и ответите на нашу ставку! Предлагаем простую логическую игру, двенадцать партий подряд. Вас самих здесь как раз столько, и вы сыграете шесть партий со мной, а шесть с ним, — тут я показал пальцем на Строри. — По партии каждый. Если выиграете ХОТЯ БЫ ОДНУ — мы уезжаем, а вы нам ничего не должны!

— А если нет? — спросил один из голосов.

— Если вы просрете ВСЕ двенадцать партий ПОДРЯД, то каждый из вас должен будет сыграть еще по одной партии. Но теперь ставкой будет одно желание — тот, кто выиграл, загадает его тому, кто проиграл. И проигравший обязан будет его исполнить.

— То есть, — поинтересовался кто-то, — мы будем играть на желание ТОЛЬКО ЕСЛИ ПРОИГРАЕМ все двенадцать партий? До этого момента мы ничего не должны?

— Сыграть двенадцать партий, если хотите, чтобы мы уехали! — ответил Строри. — И выиграть из них хотя бы одну.

— Я не понял насчет желаний? — спросил один из сидящих у костра парней. — Что за желания?

— Блин, — развел руками я, — ты в детстве на желания не играл? Крикнуть совой, проползти на четвереньках, чего тебе еще?

— Ну ладно, это понятно, — снова раздался вибрирующий голос. — А что за игра?

— Очень простая, — начал объяснять я, показывая расстановку фигур прямо на земле, перед самым костром.

— Называется она «шишки». На землю кладут пять рядов по пять шишек — всего двадцать пять. Они располагаются в горизонтальных рядах, образующих квадрат, а играющие садятся возле этого квадрата, напротив друг друга. Один из игроков делает ход, во время которого может взять от одной до пяти шишек из любого одного горизонтального ряда. Он может брать шишки в любой последовательности (например, одну из середины, три подряд или весь ряд) — но должен забрать хотя бы одну за каждый свой ход. И он не может брать за один ход из разных рядов. Затем ход переходит к его противнику, и так они чередуются — покуда кто-то из них не оставит оппонента перед одной, последней шишкой. В этой игре кому останется последняя шишка, тот и проиграл.

— Ну, не знаю, — послышался чей-то голос, а другой добавил: — Это все как-то странно!

— Это простая математическая задача, — загундел еще один голос. — Тут важно считать шишки и ряды. Блин, у нас будет двенадцать партий, чтобы во всем разобраться! А чтобы выиграть у каждого из нас по желанию, им потребуется не менее двадцати четырех партий! Жулить в такую игру просто нереально!

— Ну ладно, — снова взял слово дребезжащий, — тогда мы согласны. Но мы требуем минимум две предварительных партии без ставок и гарантии того, что вы уедете восвояси!

— Игорный долг свят, — ответил я. — Если мы проиграем — мы уедем, даем тебе наше слово. Но и вы должны ответить нам тем же! Чтобы победить вас, нам нужно выиграть двенадцать партий подряд, вам — всего одну. Но если вы все же проиграете, каждый из вас должен будет снова сыграть с Мастером Игры. Сыграть на одно желание. Согласны?

— Да, да… согласны… ага, — ответили голоса, а потом дребезжащий голос подтвердил за всех: — Мы согласны!

— Быть посему, — кивнул я. — Начнем игру!

Первую пристрелочную партию я выиграл, а вторую — слил. А потом мы вместе со Строри, моим наставником в искусстве этой игры, быстренько отжали в свою пользу все двенадцать партий подряд. Получилось так потому, что нам известно тайное мастерство игры в «шишки». Некоторые невежи думают, что оно заключается в знании несложного математического алгоритма. Будто бы, следуя этой системе, Мастер Игры может с первого же хода вовлечь своего противника в ситуацию гибельной предопределенности. Тогда, как бы человек не играл — последняя шишка все равно достанется ему.

Такие люди забывают, что подлинный мастер обязан набросить покров на применение этого алгоритма. Иначе наблюдающие за игрой, а то и сам игрок, смогут подметить определенные последовательности и в своем понимании приблизиться к Мастеру Игры. Допускать этого ни в коем случае нельзя.

Поэтому вместо сияющей алгоритмической простоты во время партии то и дело приходится совершать бесполезные, а подчас и просто опасные ходы. Необходимо балансировать ситуацией, перехватывая инициативу в последний момент, да еще и отвлекать противника разговорами. Моя любимая присказка такая:

— Шишки — это ассоциативная игра. Все фигуры в ней располагаются в определенных зрительных последовательностях, выигрышные комбинации опытному глазу легко видны. Все расклады на что-то похожи. Заберут все шишки из середины квадрата — как будто окно прорезали, оставят вместе два ряда — получатся рельсы. Вот, смотри — тебе двойные рельсы, чувак!

У Строри под это дело другая пластинка.

— Математическая игра, — убежденно толковал он. — Тут нужно считать. Сейчас шишек пятнадцать, а до этого было больше на две. Это будет семнадцать, нечетное. Я взял перед этим три — это будет четное, двадцать. Так… Четное двадцать больше нечетного пятнадцати ровно на пять… Это опять нечетное. Сколько же взять? Под эти и другие мотивы мы разыграли еще двенадцать партий, теперь уже на желания.

— Вы проиграли! — громко объявил я, когда все было кончено. — Но мы хотим дать вам возможность отыграться! Слушайте наше желание: вы должны сыграть еще по одной партии, а ставкой теперь будут по два желания с каждой стороны! Выиграйте и освободитесь от своего долга! Те, кто играют хорошо, могут попробовать отыграть друзей!

При правильном подходе партия в шишки не отнимет у вас много времени. Два Мастера Игры, разложив перед собой по шесть наборов фигур, способны закончить сеанс одновременной игры за несколько минут.

— Вдвое или ничего! — выкрикнул Строри, когда мы снова выиграли. — Два проигранных против новых двух!

Мы еще дважды повышали ставки, после чего каждый из обитателей поляны остался должен нам по шестнадцать желаний.

— Ну все, — устало произнес Строри, сгребая все шишки в одну кучу. — Сворачивайся, Петрович. Я кивнул, бросил свои шишки и огляделся по сторонам.

— Долг свят! — крикнул я. — Добро пожаловать в рабство, господа!

Через полчаса после завершения игры, когда утих шум и смолкли возмущенные крики, мы оказались хозяевами целого палаточного лагеря и двенадцати рабов. Часть из них, показавшихся нам наименее глумотворными, мы направили на хозяйственные работы под присмотром Алены Маклауд. Им поручалось обеспечить наш лагерь бревнами и водой, а также выполнять другие подобные поручения. Вторую половину, опознав в них зачинщиков всего этого безобразия, мы рассадили на опиленные на высоте полутора метров деревянные столбы. Так, решили мы, они все время будут на виду — до тех пор, пока не понадобятся. Сторожить их отрядили доверенного слугу Маклауда по прозвищу Жертва, который сам по себе заслуживает отдельного упоминания.

Среднего роста и комплекции, Жертва прошел трудный и в то же время впечатляющий путь. В возрасте примерно шестнадцати лет он повстречал на своем жизненном пути Маклауда и принял решение поступить к нему в адъютанты. Неизвестно, что его на это подвигло, но к делу он отнесся чрезвычайно серьезно. Каждый день около половины седьмого утра он приходил домой к Алене, где жил тогда Мак, тихо стучался в дверь и тут же принимался за утреннюю порцию самой черной работы. Он дочиста пидорасил полы, мыл посуду, выносил мусор, стирал — а потом до блеска начищал принадлежащие Алене и Маклауду берцы. На этом известная мне утренняя работа Жертвы заканчивалась, так что он утирал украдкой вспотевший лоб и принимался за остальную. Я сам неоднократно был свидетелем такой картины — в те дни, когда меня приглашали отобедать дома у Маклауда и Алены. Представьте себе уютную маленькую кухню, где чарующий аромат бульона поднимается над суповыми тарелками, призывно манящими кусками картошки и горячего мяса. За ними следом — словно придворный франт на сказочном балу — на столе появляется пылающее блюдо с фаршированной курицей. Течет неторопливая беседа, разлитую по бокалам «Запеканку» сменяет водка в запотевшем графине.

Разумеется, она не сама на стол прыгает. Все это время Жертва, перекинув через руку чистое полотенце, служит за столом, понукаемый суровыми окриками Маклаудовской жены. Такое его прозвище связано вот с чем.

По настоянию Алены, за свой тяжкий труд Жертва получал только одну награду — ужаснейшие пиздюли. За каждую его оплошность, пусть и небольшую, Маклауд избивал его великим множеством способов, а также лупил просто так, в чисто дисциплинарных целях. Так вышло потому, что Маклауд никогда не отказывал своей жене, по крайней мере, если она просила его кого-нибудь отпиздить. Об этом даже стихи сложены:

Маклауд, меч подняв, вскричал извне —

«Ты яйца подкатил к моей жене!»

И не услышав слова оправданья,

Кого-то превращает в ком страданья!

Так что за день Жертве перепадало пизды примерно десять — пятнадцать раз, причем всамделишной пизды, без всяких поблажек. Все это Жертва переносил с величайшим терпением, полагая где-то внутри себя, что проходит под руководством Маклауда суровую школу жизни, и постепенно внутренне все более ожесточаясь.

Алена этим умело воспользовалась. Она подчинила недалекого Жертву собственной воле, растлив его разум историями о жестокости и насилии над людьми. За небольшое время она превратила Жертву в злобное и запуганное существо, испытывающее склонность к садизму. По большим праздникам Алена вознаграждала Жертву, отдавая под его начало нескольких трэлей[138]— и тогда даже опытным воинам делалось страшно. Маленькие злые глазки Жертвы наливались в такие моменты дурной кровью, его начинало трясти. Скрюченные пальцы тянулись к пленным, и не было для человека худшей доли, чем испытать на себе прикосновение этих рук, превыше всего алчущих чужой боли и унижения. Вооружившись пневматической винтовкой с приделанным к ней игольчатым штыком, Жертва принялся стеречь пленных — ревниво и с огромным усердием.

Мы облюбовали для себя одну из палаток, куда приказали сложить все имеющиеся на стоянке теплые вещи — целую гору спальников и одеял. За это время трэли разожгли огромный костер и приготовили возле него удобные сидения. Расположившись на них, мы с удовольствием наблюдали, как, пуская пар и побулькивая, закипает в котлах речная вода. Тут-то мы и заметили, что Ссан и Обоссан, которым за предательство было обещано освобождение от тяжелой работы, воспользовались моментом и скрылись со стоянки. Им поручали наполнить из реки котлы — и что же? Котлы были наполнены, но наших проводников и след простыл.

Бросив все на свете, мы с Маклаудом отправились их искать. Трудное и почти безнадежное дело — искать прячущегося человека ночью в августовском лесу. Без собак эта задача почти всегда обречена на провал. Но оказалось, что на Ссана и Обоссана это правило не распространяется. Они очень старались — и сумели вытянуть из целой колоды единственный хуевый билет.

Через сорок минут бессистемных поисков мы услышали доносящийся спереди отзвук приглушенных голосов. Это было в полутора километрах от нашей стоянки, чуть ниже по течению реки. Все это время мы, словно дикие звери, крались в полной темноте, прислушиваясь к каждому шороху. Теперь же, подобравшись поближе, мы сделали рывок — и накрыли Ссана и Обоссана прячущимися в неглубокой яме. Чтобы избежать скуки, они поддерживали друг с другом оживленную беседу, не считая необходимым понизить голос хотя бы до уровня шепота. Вернув проводников и поместив их под бдительный присмотр Жертвы, мы отправились на продразверстку. Заодно мы рассчитывали прицениться к менестрелям, про которых толковали проводники. Из этого похода мне больше всего запомнился вот какой случай.

— Как они могут такое требовать? — всю дорогу накручивал Строри себя и нас. — Продовольственные взносы! [139]Пускай попробуют это на себе! Привыкли, суки, отбирать чужую еду!

Я внимал ему, по ходу дела заливая в себя водку. Постепенно несправедливость и мелочное крохоборство наших оппонентов предстали передо мною в чрезмерно раздутом, тревожащем свете. «Ого-го, блядь!» — как будто закричал кто-то внутри меня, просыпаясь и принимаясь оживленно ворочаться.

Когда я еще только начинал пить, я иногда задумывался — не совесть ли это шевелится там, у меня в глубине? Оказалось, что нет. Совесть — это трезвый человек с похмелья, с ужасом вспоминающий про вчерашние приключения. Это нечто визжащее, совершенно неспособное вмешиваться в поступки. А внутри человека, выпившего водки, ничему подобному места нет. Выйдя на очередную стоянку, мы увидели, что палатки поставлены с одной стороны поляны, а вся публика уселась поодаль, возле большого костра. Тогда, вооружившись здоровенным мешком и длинным ножом, я принялся резать эти палатки и вытряхивать из них рюкзаки. Их я бросал на землю и тут же потрошил — вспарывая им брюхо ножом и под одобрительные возгласы братьев вытряхивая оттуда целую кучу разнообразной еды.

Здесь была тушенка говяжья и свиная, сгущенное молоко «простое» и «с какао и сахаром», несколько палок колбасы и целая куча разнообразной сдобы. Это не считая крупы, макарон и прочей съедобной мелочи. Под конец я — ко всеобщему ликованию — вытащил на свет две литровые бутылки водки. Любовно обернув их какими-то тряпками, я спрятал эти бутылки поглубже в приятно округлившийся и заметно потяжелевший мешок.

Люди у костра, самонадеянно полагавшие себя хозяевами всех этих вещей, поначалу даже не заметили нашего присутствия. Но когда братья увидели водку, они принялись так радоваться и кричать, что обитатели стоянки враз переполошились. Они повскакивали со своих мест и направили в нашу сторону лучи нескольких крошечных фонарей. В их неверном свете перед ними предстала устрашающая картина.

Вместо палаток на подпорках болтались теперь рваные остовы, в желтом свете хорошо видны были свободно свисающие куски ткани. Между палатками все было завалено распоротыми рюкзаками, а какой-то человек в шинели и штурмовой маске орудовал здоровенным ножом, сидя на корточках возле одного из них. Неподалеку стоял огромный, раздувшийся от награбленного мешок. В него, прямо на глазах у бывших хозяев, словно сами по себе прыгали консервы и водка, сгущенка и сдоба, макароны и крупа.

— Продовольственные взносы! — орал я. — Сдайте продовольственные взносы! Не выдержав этого зрелища, один из обитателей стоянки отбросил в сторону гитару, на которой до этого музицировал, и бросился на меня. Я меланхолично наблюдал, как он приближается, опережаемый собственным криком:

— Мой рюкзак! Стой, сука, ну что же ты делаешь!

Подбежав ближе, менестрель занес руку для удара — но я не особенно беспокоился на его счет. Не добежав до меня примерно полутора метров, он словно зацепился за что-то верхней третью своего тела. Ноги его все еще продолжали двигаться вперед, а вот голова и плечи остановились. Из-за этого менестрель потерял равновесие, нелепо взмахнул руками и шумно запрокинулся на спину. Та вышло потому, что какой-то ловкач, выступив из темноты, накинул бегущему менестрелю удавку на шею и с силой рванул концы веревки назад.

За что я люблю ролевые игры — так это за праздники посреди захваченных деревушек. Они получаются особенно хороши, когда удается взять в плен кого-нибудь из местных селян. Двадцатый век стер различия между хорошими и плохими людьми, общественная мораль все перевернула с ног на голову. Но лес и темнота умеют живо расставить все по своим местам. В современном обществе под хорошим человеком неизвестно что понимается, а в лесу да в темноте все сразу становится ясно. Там хорошие люди сразу же берут всю власть и начинают править плохими людьми.

Когда все было готово, объявили большой, праздничный Круг Игр. Он был посвящен официальному присоединению к нашему коллективу Дональда Маклауда и его жены — отвергших ради жизни иной трезвость, воздержание от наркотиков и службу у Морадана. На их примере я убедился, что даже попы иногда говорят правду — дескать, водку и наркотики изобрел Сатана. Минуло не так уж много времени, и из воина Христова Маклауд превратился в такого лютого нехристя, что даже опытные безбожники удивлялись.

Из посвященного этому событию Круга Игр моё сердце до сих пор ласкает вот какой случай. Под сопливое, протяжное пение менестреля в круг света вытолкнули обоих беглых предателей — Ссана и Обоссана. Плач по Боромиру лился над поляной, тревожные ноты взлетали вверх — но бывшие проводники его совершенно не слушали.

Через Рохан, по болотам и полям —

Где растет трава, как серебро.

Мчится ветер, приносящий лишь печаль,

Мчится ветер, отвергающий добро.

Не слушали потому, что были заняты — должны были по очереди бить друг другу крепких «лосей».[140]Но они с самого начала принялись филонить — бить вполсилы, уворачиваться и юлить. Тогда Фери встал и вышел в круг света.

— Встань в позицию, — сурово велел он Обоссану, только что намеренно задержавшему свой удар. — Я покажу тебе, как надо бить! Несколько нервничая, Обоссан прижал руки ко лбу, уперся ногами и зажмурился изо всех сил.

— Так, — пробормотал Фери. Несколько осоловев от выпитого и съеденного, он был не в силах должным образом сосредоточиться. — Сейчас…

Фери размахнулся, шагнул вперед и со всей силы залепил Обоссану кулаком. Видно было, что хоть Фери и целился по ладоням, но попал значительно ниже, в переносицу. Удар был хороший, Обоссана этим ударом враз опрокинуло с копыт.

— Ура! — закричали мы. — Фери, еще! Еще!

На основании этого Маклауд впоследствии разработал собственный оригинальный прием — «ложный удар в душу». Выполняется этот прием так.

— Выдержишь удар в душу? — спрашивают человека строго определенного типа, обычно лжевоеннослужащего, которых на ролевых играх полным-полно.

Такие люди не в курсе, что настоящие военнослужащие уже получили «в душу» у себя в части и лупцевать себя снова не дадут. Так что если кто-нибудь соглашается попробовать, то ему делают следующее предложение:

— С закрытыми глазами! Ну что, ссышь? — а если он все еще сомневается, то добавляют. — Сначала я бью, а потом ты!

— Давай, — отвечает человек, а потом закрывает глаза и встает, приготовившись выдержать жестокий удар в область грудины. Именно там, по мнению наших военных, у человека располагается его душа. Тут-то ему и бьют изо всей силы в шнопак, навсегда отучая от совершения подобных глупостей.

Пока мы развлекались подобным образом, утро вступило в свои права, а на рассветное небо выкатилось юное солнце. Его свет менял все, к чему прикасался — с лесного чертога исчез полог темноты, расцвели в улыбках сумрачные лица, зловещая тишина сменилась звонкими трелями проснувшихся птиц. Выйдя на мост, я уселся на самый краешек, пристально наблюдая, как проносятся прямо у моих ног призрачные, невесомые речные струи. Звук бегущей воды зачаровывал, постепенно унося с собою все переживания минувшей ночи — оставляя нетронутыми только легкую усталость да спокойную радость содеянного. Мне стало так хорошо, что я надолго запомнил это утро — тихое пение струй и первые лучи солнца, косо падающие на деревянный настил.

В погоне за Оукеншильдом (часть 1)