Синяя книга и старик Гудини

«В одном селении жил мастер Большое Облако, который собирал и рассказывал удивительные сказки. А когда люди записали его слова, получилась благочестивая книга, которой многие жители приписывали волшебную силу. Подобно другим таким книгам, она обладала свойством вызывать странный, изредка повторяющийся сон. Словно читатель оказывается внутри этих историй, может увидеть все собственными глазами и даже кое-что ощутить. Некоторых такой опыт много чему научил».

Тибетские сказки: «Легенда о Большом Облаке».

Как-то в ночь на Самхейн мы с братом Гоблином сидели на кладбище, распивая из полуторалитровой бутылки разведенный спирт. Лунный свет падал на могильные плиты и слой палой листвы, порождая вокруг каменных обелисков множественные глубокие тени. На облетевших тополях расселись стаи воронья, облепившие голые ветви, будто спустившиеся с почерневшего неба сгустки темноты. Между стволами бежала кладбищенская дорожка, упираясь в массивную калитку в железной ограде. Неожиданно калитка с легким скрипом отворилась — и мы заметили, как на кладбище вошел незнакомый нам человек.

Он задержался на какое-то время у входа на кладбище, а затем медленно двинулся по направлению к нам. Его походка впечатляла: складывалось такое впечатление, будто бы не человек идет по дорожке, а неторопливо восходит из бездны мятежный дух. Распущенные волосы незнакомца скрывали лицо, а полы плаща разметались по сторонам, будто сложенные за спиной тяжелые крылья. Правда, когда незнакомец подошел поближе, иллюзия рассеялась — слишком несообразно возвышенному и мрачному образу смотрелись пухлые щеки и заплывшие маслянистые глаза.

— Здорово, братья-сатанисты! — подойдя поближе, заявил незнакомец.

— Как ты узнал, что мы братья? — решил уточнить Гоблин, а потом немного подумал и переспросил:

— И с чего ты взял, что мы сатанисты?

— Ну как же? — удивился незнакомец. — В такую ночь на кладбищах только наши и тусуются…

— Так и шел бы к ним! — предложил ему Гоблин, но от ночного гостя было не так-то просто отделаться.

— Да ладно вам, — отмахнулся он, — я же не просто так подошел, я вам не профан какой-нибудь. Три основные религии я знаю, и…

— Погоди, — перебил его я. — Что еще за «основные религии» такие?

— Ну как же? — теперь незнакомец глядел на нас с выражением брезгливого недоверия. — Во-первых, конечно, сатанизм, потом эта вера… — тут он запнулся и некоторое время размышлял. — Ну, где хачики лбом об пол колотят! И последняя конфессия — где дева Мария в трех кругах, распятая на кресте.

Мы с братом сидели, словно громом пораженные. Ни хуя себе, подумал я — «Настольная книга атеиста» отдыхает по сравнению с такой подачей конфессиональной информации. Больше всего мне было интересно узнать относительно последнего культа: что это за вера такая, где дева Мария, распятая в трех кругах? Незнакомец добился своего — теперь мы смотрели на него заинтересованно, со всевозрастающим любопытством. Ночной гость подметил этот факт и выдал нам еще одну порцию «информации для благочестивых размышлений».

— Сейчас вы станете сопричастны некоторых таинств! — важно заметил он. — Знайте, что у меня есть друг, а у этого друга знакомый по работе живет за городом, у своего деда. Дед работает на пилораме вместе с одним местным пацаном, у которого сменщик живет в соседней деревне. А проживает сменщик в доме мужика, тесно знакомого с человеком, у которого есть сама Синяя Книга — Сатанинская Библия!

— Что-о? — спросил его я, даже толком не поняв, кто у кого живет и где работает. — Какая книга?

— Синяя, блядь, книга! — не выдержал незнакомец. — Сатанинская Библия, единственная на свете!

— Ну хорошо, — допустил Гоблин такую возможность. — Но зачем ты нам об этом рассказываешь?

— Как это зачем? — встрепенулся незнакомец. — Чтобы вы знали, что перед вами человек, друг у которого работает с внуком того старика, что шабашит на пилораме! А вместе с ним вкалывает один деревенский парень, чей сменщик родом из соседней деревни. Но живет он не у себя, а в одном доме с мужиком, который сошелся с обладателем оригинала Синей Книги, Сатанинской Библии!

— Охуеть! — признал я. — Только для чего нам про это знать?

— Понятно для чего! Чтобы стать сопричастными: ведь сегодня ночью вы повстречали на кладбище человека, друг у которого живет за городом, в доме у своего деда. По работе дед знаком с одним пареньком, чей сменщик живет в соседней деревне, но не у себя, а у местного мужика. А тот водит знакомство с обладателем Синей Книги, Сатанинской Библии. Теперь вы пойдете к своим друзьям и скажете им — вот, мы с вами кореша, а на кладбище…

Тут мы с Гоблином не выдержали и набросились на этого хуеплета. Через полчаса после этого случая, заглянув к Крейзи на огонек, мы принялись разъяснять ему запутанные обстоятельства, сложившиеся вокруг Синей Книги.

— Приколись, брат, — собравшись с духом, начал я. — Вот ты знаешь нас уже сколько лет, а мы повстречали на погосте одного типа, у которого друг… друг у которого…

— Живет за городом, у своего деда, — помог мне Гоблин. — И по работе этот дед…

— Знается с пареньком, — вспомнил я, — чей сменщик из соседней деревни поселился в доме…

— У мужика, который знается с хозяином Синей Книги! — докончил за меня Гоблин. — Так что и ты теперь, брат…

— Это ты Сатанинскую Библию имеешь в виду? — спросил Крейзи.

— Ну, — подтвердил Гоблин, изрядно удивленный проявленной Крейзи осведомленностью. — Ты, что ли, тоже…

— Подождите минутку, — предложил Крейзи. — И тогда я покажу вам эту Синюю Книгу. Он вышел в другую комнату, а потом вынес к нам книгу в синей обложке, на которой большими буквами было написано: «Сатанинская Библия» и имя автора — Шандор Лавэй.

— О-о, — глубокомысленно изрек Гоблин, — понимаю. Получается, раз книга у тебя — ты должен знать какого-нибудь деревенского мужика, приютившего рабочего с пилорамы. Хуярит он в соседней деревне, а его сменщик знается по работе с тем стариком, чей внук живет в городе. Дружит этот внук с тем мудаком, что подошел к нам на кладбище и сделал нас сопричастными, а мы пересказали все это тебе, хоть и без толку. Раз уж ты и есть тот самый обладатель Сатанинской Библии!

— Больше того, — вмешался я, — сопричастны мы теперь сразу по двум направлениям. Окольным путем — то есть через того мудака и его друга, через деда его друга, затем через коллегу деда и через его сменщика, потом через мужика, у которого квартируется сменщик и там уже — через обладателя Синей Книги. А он вот сидит, прямо перед нами. Значит, цепочка спрямляется, и мы становимся сопричастны уже напрямую!

Тут я встал и обратился к Гоблину, пародируя нашего сегодняшнего кладбищенского собеседника:

— Слышь, чувак! — веско заметил я. — Хочу, чтоб ты знал: братан у меня — обладатель Синей Книги!

— Такая же хуйня! — ответил мне Гоблин.

Мистика и чертовщина творилась не только на кладбищах. Однажды колдовство подстерегло меня в самом центре города, посередине рабочего дня. Вышло это так.

Этой зимой я устроился работать санитаром в Мариининскую больницу, но никаких трудовых обязательств на себя не взял. Вместо этого я выкрал у сестры-хозяйки запасной ключ от сейфа в сестринской, а возле Достоевской мне сделали с него новую копию. Старый ключ я подбросил на место, и жизнь пошла.

Распорядок дня у меня был такой: с утра я приходил на работу и ложился спать. Возле полудня я просыпался, открывал сейф собственным ключом и сливал себе мензурку спирта из находившейся там пятилитровой бутыли. Затем я выпивал и закусывал, выкуривал на лестнице возле приемного покоя пятку плана, а после того либо заново ложился спать, либо шел на поклон к нашему анестезиологу. Он был человек щедрый до всего чужого и давал мне подышать закисью азота через специальную маску.

От этого в теле появляется неестественная легкость, в ушах начинается шум, а перед глазами все двоится и плывет. Иначе закись азота называется «веселящий газ», и я нахожу это название весьма справедливым. Но степень веселья здесь зависит от количественных характеристик, возникает следующая динамика, в зависимости от количества газа:

(1) малое «хи-хи», (2) большое «хи-хи», (3) уссыкалово, (4) прикольное охуение, (5) непонятное охуевание, (6) наркоматоз.

Однажды, достигнув состояния (5), я вышел на ватных ногах из операционной в стремительно гаснущий и приготовившийся коллапсировать больничный коридор. Сквозь напоминающий гомон прибоя шум я услышал, как кто-то зовет меня словно бы издалека:

— Ваня! Ваня!

Я обернулся и заметил старшую сестру отделения Зою Михайловну, тащившую за собой на буксире инвалидную коляску. В ней сидел какой-то старик, укутанный с головы до ног в синее больничное одеяло. На коленях у него была сложена стопка разных медицинских документов — карточка, направление на «флюшку»[100]и тому подобные. Рот у Зои Михайловны раскрывался и закрывался, но звуки оттуда не достигали моего разума — их отражала надежная блокада из смеси алкоголя, «веселящего газа» и ТГК.[101]Только иногда, словно прорываясь через полосу помех, до меня доносились отдельные фразы: — Переведешь его на другое отделение, а через полчаса…

Исходя из намерения скрыть от Зои Михайловны своё действительное состояние, я не стал спорить — просто взял кресло и покатил его к лифту. Лифт у нас грузовой, с раздвижной решетчатой дверью, и ходит всего на три этажа — на третий (не помню, что там было, да и речь не о том), на второй (там расположена наше отделение — 1-я хирургия) и на первый, где расположен приемный покой. Вкатив старика в камору лифта, я повернулся и закрыл за собой раздвижную дверь.

Мы остались вдвоем в помещении длинной три, шириной полтора и высотой не более двух с половиной метров, скупо отделанном матово-желтым пластиком. Раздвижные двери остались у меня за спиной, а поверх них закрылись маленькие створчатые дверцы, которые только дерни — и лифт сразу же остановится. Кресло с его содержимым помещалось передо мной: сначала само кресло, затем старик, потом синее в полосочку одеяло, и уже поверх него — стопка медицинских документов. Я посмотрел на все это, удовлетворенно вздохнул, нажал кнопку «1» и закрыл глаза. Лифт мягко дернулся и пошел вниз — до упора, пока днище кабины не встало на пружинные амортизаторы. Тогда я открыл глаза, осмотрелся и закричал. Пока мы ехали один этаж, в нашей кабине кое-чего произошло. Кресло стояло на прежнем месте, поверх него покоилось синее одеяло, грудой лежали бесполезные теперь документы, а проклятый старик исчез. Пребывая в некотором шоке, я ощупал пустое пространство над одеялом и даже заглянул под него. Я посмотрел под колесами и у себя за спиной, затем встал на кресло и открыл ведущий в шахту лючок — везде пусто. Протиснуться мимо меня и незаметно открыть раздвижные двери старик вряд ли бы смог, а кроме того — мы ведь только что «приземлились» на амортизаторы! Тут я осознал обстоятельства целиком, и у меня возникли сложности с правильным пониманием картины событий.

Я размышлял так: пожилой человек, только что после операции, не должен перемещаться в пространстве сам по себе, проходить сквозь стены, развоплощаться и исчезать. Нигилистический взгляд на ситуацию — что никакого деда с самого начала не было, а также параноидальное предположение, что дед был, но что это был не совсем дед, или вовсе не дед — я сразу же и полностью внутри себя опроверг. Признаю, что я сделал это без каких-либо серьёзных оснований, просто чтобы избежать неизбежных и далеко идущих выводов из этой позиции: навроде колдовства или участия в деле инопланетян.

Заместо этого я принялся рассуждать так. Передо мной — удивительный феномен, понять который я пока что не в силах. Ломать голову, прикидывая, что тут и как — дело заведомо гнилое, а привлекать для разъяснения посторонних, пожалуй что, лишнее. Какое вообще, разозлился я, мне дело до этого ебучего деда? Нет его — ну и чудесно, не надо его теперь никуда везти, меньше хлопот! Рассуждая так, я почти успокоился, а оставшиеся от старика документы спрятал под одеяло. Прижимая его обеими руками к груди, я стоял посреди лифта словно в оцепенении и размышлял. Была не была, скажу, что отвез — решил я наконец, нажал кнопку второго этажа и поехал обратно.

На отделение я прибыл исполненный показного спокойствия, каталку бросил возле туалета, а сам пошел с одеялом и документами прямо к своей каморке. Выпить, лечь спать и забыть про этот случай — вот и все мысли, что крутились на тот момент у меня в голове. Я шел, словно зомби, и даже не заметил Зою Михайловну, неожиданно оказавшуюся у меня на пути. Ой, блядь, подумал я, ведь начнет сейчас удивляться — как же это я так быстро больного отвез?

— Где ты был столько времени? — вместо этого накинулась на меня Зоя Михайловна. — Жду тебя уже сорок минут, а ты… Отвез больного?

Я словно налетел с разбегу на стену. Сорок минут? Немыслимо! Оставив Зою Михайловну без ответа, я повернулся на месте и бросился на первый этаж, где расположен вход в приемный покой. Тамошний санитар, Василий, подтвердил однозначно — он видел, как я полчаса назад вывез из лифта и спустил по пандусу какого-то старика. Что значит — куда я его повез?

— Ты сам то как? — участливо спросил меня Василий. — В смысле, с головой все в порядке? Вопрос Василия был не праздный — на днях из морга уволили одного из тамошних санитаров, у которого сделалось не в порядке с головой. За ним подметили, что он повадился оставаться в помещении трупохранилища внеурочно, и поначалу подозревали в дурном. Думали, что он в тайне от товарищей снимает у мертвецов с зубов золотые коронки, а деньгами не делится, и тогда стукнули администрации. Те решили за ним проследить. Подобрались втихую к дверям, открыли — и так и застыли в проеме, словно громом пораженные.

В маленькой комнате повсюду лежали трупы — сваленные на каталках вдоль стен и попросту на полу. Мятежный санитар расположился на столе, застыв обнаженным в позе «полулотоса». Он даже не сразу пришел в себя, когда открылась дверь и в помещение ворвались разгневанные члены больничной администрации. От греха подальше его слили втихую, а место его досталось другим людям — поумней да попроще.

— Все путем, — успокоил я Василия. — Заспал просто, не могу теперь вспомнить. Покинув Василия, я бросился по отделениям, задавая везде один и тот же вопрос — не поступал ли им в течение часа с «1-ой хирургии» новый больной? В конце концов медсестра с «3-й терапии» обнадежила меня вопросом:

— Что, уже привезли документы?

— Угу, — отозвался я, — только возникли небольшие сложности. Где больной?

— Положили пока во вторую палату, — отозвалась медсестра. — Пойдем, покажу. В молчании мы прошли по коридору до двери в палату.

— Вон он, — ткнула пальцем сестричка через проем на одного из пациентов, укутавшегося одеялом с головой.

— Проснись, уважаемый, — позвал я, подойдя к койке и сдергивая одеяло.

Я даже не предполагал, что один и тот же старик сможет удивить меня за день больше, нежели один раз. Под одеялом лежал молодой человек, субтильный юноша примерно шестнадцати лет. Увидав меня, он захрипел, выпучил глаза и поднял руки, словно защищаясь.

— Оставьте меня в покое! — закричал он. — Я ничего не сделал! Но на этот счет у меня было другое мнение.

— Этого я привез? — более ничего не стесняясь, осведомился я у сестры.

— Да, — подтвердила она. — Этого, кого же еще? Тогда я наклонился к уху паренька и тихо зашептал:

— Вот что, дед. Либо ты сознаешься, в чем тут дело, либо я тебя на месте задушу, и похуй на все твои фокусы!

Юноша долго думать не стал и во всем сознался — благо виноватым себя особенно не считал. Он сидел на лавочке перед урологическим отделением и дышал свежим воздухом — когда я подошел к нему, толкая перед собой коляску, груженную завернутым в одеяло стариком. Последнего я размотал из одеяла и выгрузил на скамейку, игнорируя все возражения, а парнишке велел завернуться в одеяло и полезать на его место. Поначалу он не хотел ехать, и тогда я надавал ему оплеух, запихал на каталку и привез сюда. Где дед, он не знает, но думает, что все ещё там — то есть мерзнет на скамейке перед урологическим отделением.

Бросив все — парнишку и встревоженную сестру, я бросился к скамейке искать деда. Погода стояла леденящая, так что я резонно полагал — дед, наряженный в одну только пижаму, уже откинул копыта от холода. Но нет — старик сидел на скамейке, как ни в чем не бывало, кутаясь в чей-то больничный халат, а двое других больных угощали его из термоса горячим чаем. Ясное дело, дед успел намерзнуться, но остался жив и даже не особенно сетовал на меня — так обрадовался, что за ним наконец-то пришли. Так что это пусть ученые гадают — может человек или нет действовать полностью бессознательно? Для меня этот вопрос считается теперь полностью разрешенным.

В другой раз причиной неурядиц послужил окончательно испортившийся больной. Или его не так резали, или опоздали разрезать — но к утру он помер, а его труп положили к туалету, на каталку с надписью «мусор». Такого быть не должно, но санитары морга вовремя не возвращают на отделения каталки с надписью «морг» — так что пришлось этому пассажиру кантоваться временно на мусорной каталке.

Видя, что каталка занята, и не решаясь бросать мусор прямо на пол, сестры начали «притыкивать» поверх мертвеца мешки и коробки с разным накопившимся хламом. К обеду мешки с использованными шприцами и ватой, пустые упаковки из-под капельниц и прочая дрянь полностью скрыли под собой мертвеца. Поэтому я очень удивился, когда, выгружая в помойку очередную коробку с каталки, увидел под слоем мусора покойника. Разозлившись, так как возить покойных — не моя работа, я выгрузил в пухто и его, присыпал сверху мусором и отправился спать. Труп обнаружил больничный дворник, было много шума — но расследование замерло, наткнувшись на нерушимую стену моей гражданской позиции.

— Положили, наверное, на каталку с надписью «мусор» и заставили коробками. А когда в пухто мусор выгружаешь, валишь с каталки, прямо через край опрокидываешь. Легко не заметить! В тот раз я отмазался, но между мной и больничной администрацией словно бы пролегла черная тень. Старшая сестра невзлюбила меня и, чтобы отомстить, приказала мне выгрузить по черной лестнице с чердака и сложить во дворе восемьдесят старых пружинных кроватей, общим весом не менее двух с половиной тонн. Выбрав удобный момент, я перекрыл черный вход и скинул все кровати в лестничный пролет, так как не хотел перетаскивать их у себя на горбу. Потолки в Мариининке метров по пять, и кое-что еще приходится на чердачный пролет. Так что лететь кроватям предстояло не меньше восемнадцати метров.

Падая, они бились со страшной силой о бетонный пол и лопались, превращаясь в перекрученные и прошитые искореженными кусками металлоконструкций части пружинной сети. Постепенно весь первый этаж занял собой ощетинившийся металлический еж, и без автогена и гидравлических клещей даже нечего было надеяться разобрать его и вынести наружу. Указав администрации больницы на этот факт, от дальнейшего участия в судьбе кроватей я уклонился. Взбешенная этим сестра-хозяйка, в чьем ведомстве находятся все кровати, в том числе и сломанные, решила меня прилюдно за это унизить. На тот момент я уже разобрался с правами и обязанностями санитара, поэтому не делал на отделении вообще ни хуя. Целыми днями я спал, пил спиртягу и никак больше себя не утруждал. Накладки, конечно, бывали — но далеко не каждый день, я быстро отучил сестер беспокоить меня по всяческим мелочам. Так что ко мне практически не было вопросов: иногда я вывозил мусор или помогал сестрам кого-нибудь перенести, но на этом и всё. Факт, я каждый день возил из столовой обед на все отделение, но на эту должность я вызвался сам. Я любил, остановив лифт между первым и вторым этажом, открыть кастрюлю с горячими котлетами и распить под них мензурку спирта, а иногда и две.

Обращались ко мне только в крайних случаях. Например, однажды доставленная к нам с нарывом на руке пациентка из «Скворечника» вздумала пошалить. Она прошла ночью по всем палатам, собрала у лежачих больных подушки и одеяла и утащила все это к себе, свив у себя на койке нечто навроде гнезда. Возмущенных её поведением сестер она послала «на хуй», а справиться с ней сами девчонки не могли — до того наглая и дюжая это была баба. Тогда за помощью в этом деле сестры обратились ко мне.

Я оторвал жопу от кушетки, накинул халат и отправился усмирять сумасшедшую. Ходил я по тем временам в черных джинсах, напялив поверх свитера футболку с надписью «Slayer», а халат у меня был особенный — черный, с надписью на спине желтой краской «МОРГ». Я выменял его на некоторое количество спирта у тамошних санитаров и весьма им гордился. Оттуда же я привез одну из самых отвратительных каталок — всю в разводах от засохшей крови, с надписью синей краской: «Трупохранилище». Войдя в палату к сумасшедшей, я сразу же взял быка за рога:

— Ну, — доброжелательно начал я, — поздравляю! О вашем поведении теперь даже директор больницы знает! Весело вы все это начали, даже жаль с вами теперь расставаться.

— Расставаться? — удивленно переспросила дородная баба, крупная, судя по всему, стерва. — Как это?

— А вот как, — продолжал я, пододвинув к её кровати каталку. — Снимайте всю одежду и ложитесь сюда. По приказу директора больницы вы на сорок восемь часов переводитесь в помещение трупохранилища, сиречь — в морг.

— Что… — хотела было возмутиться сумасшедшая, но сделать этого как следует я ей не дал.

— Обычное дело, — перебил её я, — когда человек на отделении заебывает администрацию и сестер. Сначала переведут в морг дисциплинарно, а потом уже, задним числом — оформляют свидетельство о смерти.

— Как о смерти?! — испуганно взвизгнула баба. — Но я же еще…

— ЛОЖИТЕСЬ НА КАТАЛКУ! — неожиданно и страшно заорал на не я. — Одной ногой в могиле, а туда же — права качать! Это ты пока тебя в морг не перевели — живая. Там ты не так у нас запоешь! От таких уговоров наша пациентка сделалась как шелковая, хотела даже своё одеяло отдать другим больным и спать теперь, укрывшись одним халатом. От сестер я получил за это массу слов благодарности и целую кучу нежных улыбок, а беспокоить меня ради презренного мусора (как и по другим вопросам) практически перестали. Тем более диким показалось мне последовавшее однажды с утра требование сестры-хозяйки вспомнить о своих прямых обязанностях и заняться доставкой в больничную лабораторию мочи. Ранее мы как-то этого избегали, потому что мочу нужно доставлять вовремя, а я на работу постоянно опаздывал. И тут — на тебе, называется, вышел с утра!

Согласиться на это означало для меня поступиться своими принципами, а этого ни в коем случае делать нельзя. Я попытался мирно уладить этот вопрос, но сестра-хозяйка твердо стояла на своем. Более того — она сама сходила в помещение туалета и принесла оттуда деревянный ящик, заполненный открытыми банками с анализами. Этот ящик она попыталась всучить мне, крича при этом:

— Кто, ты думаешь, будет выносить за тебя мочу?

Ситуация была неразрешима, так как встал выбор между путем унижения и путем чести. Поразмыслив, я принял решение выпутаться так, чтобы сохранить честь и одновременно с этим унизить сестру-хозяйку. Принимая ящик у неё из рук, я сделал шаг вперед, одновременно задирая край ящика — и тогда стоящие в нем банки опрокинулись, а вся моча выплеснулась прямо на сестру-хозяйку. Старшей сестре я сказал, что это получилось случайно, но мне кажется, что поверила Зоя Михайловна все же не мне. В тот день тень увольнения черной тучей повисла надо мной, а дни моей работы в Мариининке оказались сочтены.

Но кое-что еще сделать мы все-таки успели. Наш друг Фери лег в Мариининку симулировать пиелонефрит, и его определили на урологическое отделение. Я случайно узнал про это и сообщил Строри и Кузьмичу, а те задумали вот какое дело. Взяв у меня на отделении белый халат, медицинскую шапочку и папку для бумаг, Строри облачился во все это, надел очки и направился прямиком к Фери в палату. Выглядел он весьма необычно для себя, так что шансы у задуманной манифестации были очень даже приличные.

В это время Фери сидел у себя на койке перед выдвинутой в проход между кроватями тумбочке и резался со своими товарищами по палате в три палки на мелкие мучения. Больничный режим он в ни во что не ставил, поэтому насосался пива и подумывал уже приняться за водочку, резонно полагая: это скорее поможет, нежели помешает симулировать пиелонефрит. Когда Строри, прикрываясь папкой, чтобы Фери не смог сразу же распознать его в лицо, вошел в палату, нарушители режима как раз откупоривали под закуску баночку с маринадом. Но тут их идиллия была безжалостно разрушена.

— Александр Орлов! — гнусаво возвестил Строри из-за папки. — На сифонную клизму! Повисла напряженная тишина, а потом мгновенно побелевший Фери спросил заплетающимся языком:

— Ку… Куда?

Самого Строри он в упор не видел — для него существовал только какой-то человек в белом халате и шапочке, который ворвался в его налаженный быт и принес это чудовищное известие.

— На сифонную клизму! — повторил Строри, а чтобы не дать Фери опомниться, приказал: — Живо за мной!

Фери, обескураженный всем этим, вышел из палаты и поплелся по коридору за Строри, который ушел немного вперед, чтобы не дать Фери поравняться с собой и заглянуть «доктору» в лицо. Фери шел сзади, механически переставляя ноги, и только в конце длинного коридора решился задать Строри в спину волнующий его вопрос:

— А… почему эта клизма называется сифонной? Не скажете, как… — тут Фери замолчал, испугавшись собственного вопроса, но потом все же решился. — Как её делают?

— Ничего страшного, — не оборачиваясь, просветил его Строри. — От двенадцати до тридцати литров воды закачивают через анальное отверстие пациента посредством кружки Эсмарха и специального шланга. Вам этот объем может показаться чрезмерным, но пусть это вас не смущает — за две недели вы к этому успеете привыкнуть.

— За… — Фери даже запнулся. — За две недели?

— Да, — Строри сделал вид, будто бы сверяется с папкой. — Вам назначено всего пятьдесят шесть процедур — четыре раза в сутки в течение двух недель, каждый день. Но не беспокойтесь — процедура это хоть и неприятная, но занимает всего полтора часа. Так что… Под такие ободряющие речи Строри вывел Фери в общий зал, где расположились все мы.

— Привет, Фери! — крикнул Барин. — Мы к тебе в гости. Давай к нам, дернем пивка!

— Не могу, — мрачно ответил Фери. — Мне надо на процедуру.

— На какую это? — спросил Барин. — Что еще за процедура?

— Да так, — стал юлить Фери, не желая признаться перед лицом товарищей, что приговорен к такому делу, как сифонная клизма. — Анализы надо сдать. Бывайте, я пошел.

— А тебе разве не сифонную клизму назначили? — невинно поинтересовался Барин. — А? Фери застыл, не в силах проникнуть в основы Бариновской осведомленности о назначенных для него процедурах. Но тут Строри подошел к нему вплотную, сдернул шапочку и принялся снимать халат.

Секунду Фери еще смотрел на все это непонимающе, а потом на лице его отразились овладевшие им смешанные чувства. Хорошо была видна некоторая досада и даже злость на товарищей, провернувших с ним такую мерзкую шутку — это была первая составляющая. Она проявилась в стиснутых зубах и вспыхнувшем взгляде, но зато весь остальной Фери — своей позой и невольными жестами, осанкой и выражением лица — выражал другое, не менее сильное чувство. Это были радость и облегчение от осознания того факта, что все произошедшее с ним всего лишь шутка и он только что, как по волшебству, спасся от сифонной клизмы.