Дальнейшая борьба 2 страница

трудно понять, каким образом еще может существовать вопрос: были ли древние руссы и варяги норманнами или славянами? Русские историки, говорит он, делятся на школы, норманнскую и антинорманнскую, а г. Куник в «Каспие» вновь дает «научно единственно возможное решение вопроса в норманнском смысле». Между про­чим, рецензент указывает на трактат г.Куника о русых хеландиях, и прибавляет, что эти хеландии «одним из корифеев антинорманнской школы, г. Иловайским, были выставлены как решительный исторический факт» в свою пользу.

Во-первых, как известно, антинорманисты не состав­ляют одной школы, утверждающей, что русь и варяги были славянами. Всего менее может относиться такое положение ко мне, хотя я и назван одним из корифеев этой школы. Варягов я отнюдь не считаю славянами. Во-вторых, уже год тому назад я заявил свое согласие с доказательствами г. Куника, что пресловутые хеландии надобно понимать в смысле красных, а не русских. При­том я не только никогда не выдвигал их вперед как решающий исторический факт, а, напротив, совсем не поместил их в число своих 30 пунктов. Вообще рецен­зент, по всем признакам, незнаком снастоящим положе­нием вопроса; а между тем говорит о нем самым положи­тельным тоном, берет под свою защиту якобы униженно-

----------------------------------------

финское племя, над которым княжил Пургас, то к чему же рядом с ним отдельно упоминается Мордва? Но тут же в летописи Пургасова волость названа не русскою, а мордовскою. Самый же важ­ный недосмотр достоуважаемого Н. И. Костомарова заключается в том, что он не обратил внимание на известие той же летописи, занесенное под тем же годом, несколькими строками ниже, по поводу мученической смерти Авраамия в Болгарах. «Се бысть иного языка, не русского, крестьян же сы», «Его же Русь крестьяне вземше тело положите в гробе, иде же все крестьяне лежать». Вот эта славянская Русь, торговавшая в Великих Болгарах, равно опро­вергает домысел и В. В. Стасова, и Н. И. Костомарова. В первой половине XIII века она точно так же является там торговым людом, гостями, как и в первой половине X века, при Ибн Фадлане; только теперь она не языческая, а христианская. То же место летописи поясняет, что киевское население называлось по преимуществу Русью в сравнении с другими русскими областями, а в сравнении с инородцами и северное население также называлось Русью, Русским языком. Позд. прим.

го Нестора и грозит какою-то Немезидой дурно понято­му патриотизму, дерзнувшему «отстаивать чисто славян­ское происхождение Русского государства».

Подобные статьи невольно возбуждают вопрос: от чего это немцам так неприятна мысль о чисто славянском происхождении Русского государства и с какой стороны рельефнее выступает дурно понятый патриотизм, про­никший в область науки?

II

К вопросу о болгарах¹

В 1874 году впервые было напечатано мое исследова­ние «О славянском происхождении Дунайских болгар». Как и можно было ожидать, исследование это, идущее вразрез с накопившимися воззрениями на славян, многи­ми было встречено неприязненно. Мнение о вялости, пассивности и неспособности славян к созданию госу­дарственного быта, пущенное в ход и своими и чужими авторитетами и поддержанное нашею модною наклонно­стью к самоотрицанию, до того укоренилось, что, напри­мер, даже люди, специально занимающиеся славянством, иногда оказываются нежелающими самостоятельно, критически отнестись к этому мнению, проверить его по источникам и фактам. Пока дело ограничивалось голос­ловным отрицанием и никто не брал на себя труда высту­пить против меня с критическими и фактическими опро­вержениями, то и я не имел случаев подтвердить свои выводы. Только в последнее время начали представ­ляться подобные случаи, которыми я полагаю воспользо­ваться в настоящей своей заметке.

Известный специалист по славянству, профессор Вар­шавского университета г. Макушев, в своей критике «Ис­тории болгар» Иречка, коснулся и моего исследования об их происхождении (Ж. М. Нар. Пр. 1878 г. Апрель). Этому основному в истории болгар вопросу он посвятил немного внимания, всего около пяти страниц; но и тут

¹Из журнала «Русская Старина». 1879. Май. Ответ гг. Макушеву и Кунику.

успел высказать довольно много погрешностей фактичес­ких и критических. Кому сколько-нибудь знакомому с данным вопросом неизвестно, что главным основанием для Шафарика и других считать болгар не славянами послужила их связь с гуннами. В моем исследовании указано на это основание и приведены самые источники, где болгарские народы причисляются к гуннам. Г. Макушев замечает, что «это положительно неверно», т. е. что такого основания не было. И затем приводит из Шафари­ка цитату, меня подтверждающую, прибавляя, что Шафарик «говорит не об имени, а о родстве болгар с гуннами». Да родство-то это на чем же он основывал, если не на том, что болгары у некоторых писателей называются гуннами? Дело в том, что я в своем исследовании старал­ся выделить болгар из общей массы тех народов, на которые распространялось имя гуннов; вопрос о гуннах Аттилы считаю пока открытым; «но каково бы ни было его решение, болгаре во всяком случае останутся чисты­ми славянами» (Розыск. о нач. Руси, 410. Перв. изд.). Следовательно, как же можно было утверждать, что на­звание болгар гуннами не послужило главным основани­ем для теории Шафарика и других о финском или угорс­ком происхождении болгар.

Далее г. Макушев говорит, что «арабские писатели строго отличают болгар от славян и Руси и сближают их с хазарами». Опять не понимаем, как можно говорить подобную неправду, вопреки самым положительным сви­детельствам. А главнейшие свидетельства мною указаны. В действительности арабские писатели не только не раз­личают строго, а напротив, смешивают болгар со славя­нами, и сами Камские болгаре считали себя народом, смешанным из турок и славян. Таким смешанным наро­дом я их и признаю. О моих филологических доказатель­ствах г. Макушев выражается кратко, что они «несостоя­тельны и произвольны». По его словам выходит, будто я положительно объясняю Куврата коловратом, Батбая батюшкой и т. д., а между тем я предлагаю только при­мерные сближения. Какие из них окажутся удачны, ка­кие неудачны, пусть решит беспристрастная филологи­ческая наука; может быть, некоторые она примет к све-

дению. Но пока никто не дал ровно никаких объяснений для этих имен; мы встречаем только голое заявление, что они якобы не славянские и не могут быть славянскими. Возьмем хоть имя Кормисош. Спрашиваю: «почему бы оно не могло быть славянским? почему, например, оно не может быть одного корня с словами кормило и кормчий, или корм и кормилец?» В самом деле, пусть г. Макушев по всем правилам филологического искусства попытается доказать, что этого не может быть на основании таких-то и таких-то лингвистических законов. Голословно-то отри­цать может всякий; для этого не нужно быть ученым специалистом.

Любопытны также рассуждения г. Макушева об эт­нографических чертах, которые будто бы ясно как день доказывают неславянство болгар. Правда, от некоторых из этих черт, сгруппированных Шафариком, он уже от­казывается (клятва на обнаженном мече, употребление человеческих черепов вместо чаш, и проч.), но все еще решительно стоит за другие, которые, по его словам, «противоречат положительным нашим сведениям о быте, нравах и обычаях не только славян, но и родствен­ных (т. е. арабских) народов». В числе этих ужасных туранских черт все еще находятся — конский хвост вместо знамени, тюрбаны на головах, сидение поджав ноги и проч. Замечательны эти тюрбаны или чалмы, которы­ми толкуются слова источника ligatura lintei (буквально: полотняная повязка). Во-первых — почему это непре­менно означает ничто другое, как чалму? А во-вторых — откуда г. Макушев почерпнул такое сведение, что чалма есть признак финской народности? (Он считает болгар финнами вслед за Шафариком.) Из источника видно, что новообращенные болгаре, входя в церковь, не снимали свой обычный головной убор. В глазах Шафарика это был явный признак неславянства; для его времени оно и неудивительно. Но г. Макушеву, заявляющему притяза­ния на «положительные сведения о быте» славян, долж­но бы быть известно, что, например, русские князья еще в конце XI века слушали богослужение в храме, не сни­мая клобуков. Для Шафарика и «принятие святыни рас­поясавшись» было признаком неславянства. А между

тем митрополит Киприан еще в 1395 году в своем посла­нии псковскому духовенству поучает, чтобы мужчины, приступая к святому причастию, припоясывали свои шубы и опашни (Ак. Ист., I, 18). Или что это за доказа­тельство туранского происхождения, если на знаменах болгар-язычников (или выходящих из язычества) разве­вался конский хвост? Откуда мой противник почерпнул убеждение, что такое знамя могли употреблять только финны (прибавим и турки)? Известно ли ему, что монголо-татарские ханы на главных своих знаменах, предпоч­тительно перед конскими, употребляли хвосты яков, т. е. буйволов.

Мы не обвиняем г. Макушева в недостатке сведений. Его труды по некоторым отделам славянских древностей известны и весьма почтенны. А всего знать невозможно. Мы хотим только сказать, что не следует так поверхност­но относиться к одному из важных вопросов, входящих в круг его специальности. Чтобы высказывать свой реши­тельный приговор над моим исследованием, надобно было подкрепить этот приговор какими-либо действительно научными доводами.

Г. Макушев говорит, что учение Шафарика о финс­ком происхождении болгар было развито Гильфердин-ом и Дриновым. Кто справится с трудами этих уважае­мых славистов, найдет там простое последование за мне­нием Шафарика, а не какое-либо научное развитие этого мнения. В том-то и дело, что, не подвергая его всесторон­нему критическому анализу, они сделали его исходным пунктом для своих трудов относительно болгар. Возьмем главное сочинение Дринова, «Заселение Балканского по­луострова славянами», сочинение, исполненное эрудиции и многих дельных суждений. Он доказал, что переселе­ния славян на полуостров начались с конца II века по Р. X. и потом все усиливались, так что в VII веке славян­ское население является уже сплошною массою. С севе­ра, из Паннонии и от Карпат, перешли сюда племена сербо-хорвато-словинской ветви. Дринов основательно отвергает рассказ Константина Багрянородного о пересе­лении всего сербского племени за Дунай и Саву только в VII веке, во времена императора Ираклия, и вообще

западная, т. е. Сербская часть полуострова выяснена у него удовлетворительно. Но нельзя того же сказать о восточной, т. е. Болгарской части. Перечисляя имена сла­вянских народцев, здесь поселившихся, он совсем не обратил внимания на самих болгар, хотя и приводит известия, которые указывают на их движения за Дунай, под этим именем, уже в V веке. Говоря о берзитах, смолянах, сагудатах, драговичах и пр., он как бы не подозревает той простой истины, что это только части все того же болгарского племени. Называя рассказ ви­зантийцев о приходе Аспаруха (собств. Аспариха) с бол­гарами в 678 г. баснословным, он все-таки следует этому рассказу и верит в необычайно быстрое основание и распространение Болгарского государства. Указывая в славяно-болгарском языке следы разных стихий, как-то: древних обитателей (Фракийского семейства), римлян, греков, германцев, сербов, румын, он совсем упустил из виду самый естественный вопрос: как же это болгары, господствуя над славянами и потом сливаясь с ними, не внесли никакого финского элемента в язык покоренных, будучи сами финнами? ¹

При такой теории нельзя понять, откуда же на Бал­канском полуострове явились именно два славянских языка: сербский и болгарский. Как и всякий другой язык, болгарский имеет разные местные наречия; но все-таки сам-то он откуда бы взялся, если бы неславянс­кие болгары покорили разные племена славян, пришед­шие на Балканский полуостров в разное время и с раз­ных сторон? Замечателен также следующий факт. Г. Дринов приводит разные свидетельства о народе Уругундах или Буругундиях, которые уже в III веке жили около

¹Это обстоятельство, т. е. неестественное, удивительное пре­вращение болгар завоевателей в завоеванных славян, всегда стави­ло в затруднение последователей теории, и, Боже, к каким натяж­кам не прибегают они, чтобы обойти неприятное обстоятельство! В числе доказательств неславянства болгар, например, не после­днюю роль играют их дикие, неукротимые нравы; а когда зайдет речь о превращении в славян, придумываются чрезвычайная мало­численность, кротость и необыкновенное благодушие болгар, пре­клонившихся пред высшею расою, и свирепые завоеватели вдруг изображаются народом смирным, невоинственным.

Дуная и Карпат, делали вторжение в империю и были во вражде с готами. Он дельно доказывает, что этот народ принадлежал к славянам и что его не следует смешивать с немецкими Бургундами. Те же Буругундии или Буругунды являются далее у писателя VI века Агафия; Шафарик считает их частью болгарского народа, что несом­ненно вытекает из источников. Но г. Дринов отвергает в этом случае мнение Тунмана и Шафарика. На каком же основании? Да в таком случае, говорит он, «само собой рушилось бы учение об угорской, или, как выражается Шафарик, чудской народности болгар». (Чт. Об. И. и Др. 1872, кн. 4.)

Надеюсь читателю ясно, что г. Дринов, будучи сам болгарином, обнаружил слишком мало самостоятельнос­ти и беспристрастия в своем исследовании по отноше­нию именно к болгарам. Собственные изыскания наводи­ли его на истину, а он постоянно уклонялся от нее в сторону, чтобы как-нибудь не изменить учению Шафари­ка о чудском происхождении болгар!

Обращаясь к сочинениям покойного Гильфердинга, мы также найдем только бездоказательное повторение того же учения. (Эта частность, конечно, ничего не зна­чит в сравнении с его заслугами славянству.) Единствен­ную прибавку к доказательствам Шафарика он сделал по поводу «Росписи болгарских князей», изданной в 1866 г. А. А. Поповым в его «Обзоре хронографов». Там при каж­дом имени князя находятся какие-то непонятные фразы. Гильфердинг взял мадьярский лексикон, да и разъяснил эти фразы. А вывод, конечно, вышел такой, что тут мы имеем перед собой остатки того финского языка, кото­рым говорили болгаре до своего слияния с славянами. Казалось бы, чего проще было вместо мадьярского лекси­кона обратиться в данном случае к финнологам; их же в Петербурге довольно. Я с своей стороны обращался к покойному профессору Московского университета Пет­рову, известному ориенталисту. Он несколько был зна­ком с мадьярским языком, но в данных фразах не мог добиться никакого смысла. Показывал я их одному обра­зованному финляндцу и спрашивал его, напоминают ли

эти фразы ему сколько-нибудь родной язык. Он отвечал, что они ему совершенно чужды. Впрочем, мои справки оказались излишни. Опровержение чудской теории по поводу этих фраз в настоящее время является с другой стороны: со стороны тюркской теории достоуважаемого А. А. Куника.

Новейшие разыскания г. Куника явились в приложе­нии к XXXII тому Записок Академии Наук, носящему заглавие: «Известия ал-Бекри и других авторов о Руси и славянах». Отрывки из этих известий помещены здесь с переводом на русский язык барона Розена. Самую суще­ственную часть их составляет неизданная доселе записка еврея Ибрагима Ибн-Якуба, жившего в X веке. Эта за­писка, между прочим, изображает Дунайских болгар сла­вянами. Но подобное обстоятельство нисколько не сму­щает нашего изыскателя: ведь болгаре к X веку успели радикально превратиться в славян! Мы обратим внима­ние собственно на помещенные затем, независимо от ал-Бекри, два «Разыскания» А. А. Куника: 1) о родстве бол­гар с чувашами и 2) о тождестве Руси с норманнами. В настоящей статье будем говорить только о первом «Ра­зыскании», предоставляя себе ко второму обратиться впоследствии.

Приемы, употребляемые А. А. Куником в данном вопросе, настолько любопытны, что я позволю себе спе­циально на них указать. Достоуважаемый академик об­виняет Шафарика в том, что «он внес в этот вопрос неисправимую путаницу, назвав «болгар урало-финским народом» (123); говорит, что поборники финского проис­хождения не представили ровно никаких доказательств в пользу своего мнения о болгарах (124) и что вопрос о гуннах и Аттиле также напрасно решен в мадьярском смысле (149). Против таких положений мы, конечно, возражать не будем. Но читатель тщетно будет искать в данном «Разыскании»: на чем же основалось мнение са­мого автора о болгаро-турках? Перед нами часто мелька­ют выражения, вроде следующих: болгары, как народ тюркской расы, несомненно переселились в Европу с Алтая (147); «будучи тюркским конным народом, болга-

ры не могли посеять никаких семян цивилизации среди подвластных им славян» (150). А между тем тщетно вы будете искать указания на то, какие источники называ­ют их турками или говорят об их пришествии с Алтая. Напротив, Моисей Хоренский, писатель V века, пове­ствует о вторжении болгар с высот Кавказа в Армению, около 120 г. до Р. X., и прибавляет, что местность, где они поселились, получила название Вананд. Последнее название естественно некоторые отождествляли с венда­ми и с антами. Против всего этого сильно восстает по­чтенный академик. И название венды будто только упот­ребилось скандинавами, финнами и готами, и анты буд­то бы в действительности были не славяне, а.только «династы азиатского происхождения». И чтения-то на­званий все извращенные. Наконец, и самого-то Моисея Хоренского, Гутшмид уже «сдвинул как историка с пье­дестала» (147— 8). Правда, есть еще известие одной греческой хроники III века по Р. X., в которой болгаре также приурочиваются к Понту или Кавказу: Ziezi ex quo Vulgares. Но такая заметка «весьма может быть при­писана впоследствии» (148). Что сказать о подобных ака­демических приемах, с помощью которых устраняются все исторические источники, противоречащие излюб­ленной теории?

На прямых исторических свидетельствах невозможно основать тюркскую теорию. Но для этого существует сравнительная лингвистика, кстати, наука еще очень мо­лодая, едва наметившая общие основы и в частностях своих представляющая пока великий простор спорным мнениям и теориям, особенно когда речь заходит о славя­нах. Тут камнем преткновения являются имена, взятые из эпохи языческой. Их можно объяснять из какого угод­но языка; имена Руси и Болгар наглядный тому пример. Только не пытайтесь, хотя бы примерно, сближать их с славянским языком; на это уже заранее вопиют, что всякая подобная попытка в высшей степени ненаучна!

Вот образцы тюркских объяснений А. А. Куника для болгарских имен в помянутой росписи князей. Сообщаем суть этих объяснений:

Авитохол, «Вероятно, не точно передано переводчи-

ком Именика на славянский язык». Следует ли читать Абитохол, — решит, вероятно, со временем древнетюркская ономатология».

Ирник. «Вероятно, в греческом тексте тут была буква эта (Н). Напоминает Эрнаха одного из сыновей Аттилы». (Припомните, что вопрос о народности Аттилы и гуннов г. Куник пока еще не решает.)

Гостун. «Конечно, звучит совершенно по-славянски; но ведь можно и тюркскому имени, извратив его, при­дать славянскую форму». «Очень может быть, что форма Гостун принадлежала к числу заимствованных тюрками прежних слов».

Безмер. «Звучит опять совершенно по-славянски; но невозможно в древних памятниках указать другое подоб­ное имя». «Едва ли мы ошибемся, предположив, что в греческом оригинале вместо него стояло Базиан». (Я ду­маю, что ошибемся).

Эсперих. «Иранская форма его легко может быть объяснена» — соседством Алан.

Имена — Курт, Тервел, Севар, Кормисош, Телец, Умор — остаются без филологических объяснений, хотя о каждом из них что-то такое говорится. Читатель, конеч­но, с удивлением спросит: да где же тут хотя тень доказа­тельства тюркскому значению болгарских имен, приве­денных в росписи? В числе болгарских бояр действитель­но могли встретиться люди восточного, инородческого происхождения, как это было и у русских. Но отсюда еще не вижу необходимости, например, имя Сурсубул или Сурсувул непременно сближать с турецким Дизавул. У греков тоже были подобные имена или прозвища, на­пример Тразибул, византийское хризовул или еврейское вельзевул разве должны быть также татарские слова? (кстати: что значит Сунбул, прозвище Федора Ивановича, родоначальника старой рязанской фамилии Сунбуловых? Предки его вышли в Россию не из половцев или татар, а из Литвы). А, главное, я напомню такие имена, которые ближе всего имеют отношение к данному случаю, т. е. румынские. В староболгарских грамотах встречаются име­на: Сурдул, Урсул, Владул, Драгул и т. д. (см. Иречка «Ис­торию Болгар». Глава XIII). Известно, что в составе древ-

неболгарских царств Влашская или Румынская народ­ность играла очень видную роль, и академик, забываю­щий о таком важном обстоятельстве, тем самым обнару­живает не совсем беспристрастное отношение к предме­ту своего ученого «Разыскания». (Судя по ссылкам, он знаком с сочинением Иречка; но, очевидно, ищет там только одного: подтверждения своего мнения о неславян­ском происхождении болгар.)

Не более убедительны для нас рассуждения о титу­лах каган и кавкан, которые весьма немного раз упоми­наются в источниках по отношению к болгарам. Во-первых, остается пока неизвестным, какому именно язы­ку первоначально принадлежали эти титулы. А во-вто­рых, известно, что и древнерусские князья тоже в неко­торых источниках называются каганами. Ввиду аварско­го и хазарского господства над припонтийскими славя­нами, заимствование этого титула весьма естественно. Цесарь или царь — тоже заимствованный славянами ти­тул, однако он не служит доказательством неславянского происхождения. (И к нам от татар перешло слово тар­хан.) Некоторые сравнительные лингвисты уверяют, буд­то и князь слово не славянское, а заимствованное. Сле­довательно, два-три титула не могут еще служить фило­логическим основанием при определении народности¹. А между тем г. Куник, чтобы окончательно отуречить бол­гар, постоянно именует их князей ханами, хотя нигде источники такого титула им не приписывают. Впрочем, он указывает некоторое как бы основание тому, но весь­ма шаткое. Покойный Даскалов в одной тырновской ме­чети, обращенной из христианского храма, снял высе-

¹Из византийских историков известно, что некоторые части болгарского народа в VI и VII вв. находились под игом хазар и авар. Следовало обратить на это некоторое внимание и сообра­зить, что подобное иго должно было оставить гораздо более замет­ные следы, чем два-три титула. Двухсотлетнее владычество татар оставило у нас крупные черты в языке, нравах и государственном быте. Мало того, в памятниках дотатарской эпохи уже встречают­ся слова, объясняемые из турецких корней: ясно, что и самое соседство торков, печенегов и половцев не прошло бесследно. Но вопрос: существуют ли для моих противников действительно исто­рические аналогии?

ченную на колонне греческую надпись. В ней темно говорится о построении какого-то дома и кургана и упо­минается Оморгаг (имя одного из болгарских князей IX века). В одном месте стоит непонятное Гиомомортаг, а в другом — что-то вроде омортагкани. Даскалов добро­совестно предупреждает, что нет никаких указаний на то, кем и когда составлена эта надпись, что начала ее не видно, что она высечена неразборчиво и безграмотно и что слово кани не есть «хан». (Чт. Об. И. и Др. 1859, № 2.) И прибавим, нельзя разобрать, конец ли это пре­дыдущей фразы или начало последующей. Тщетные пре­достережения! Если не ошибемся, Гильфердинг первый установил положительное чтение: Омортаг-хан, забыв, что такого титула не было у Чуди, за которую он прини­мал болгар (Соч., I, 41). Иречек повторил то же чтение в своей «Истории народа Болгарского». А г. Куник ссыла­ется на Иречка без всяких оговорок (154); хотя ближе бы обратиться к первым рукам, т. е. к Даскалову. Но к чему тут какой-нибудь критический прием? Другое дело известия источников, подтверждающие арийское проис­хождение болгар; там возможны самые радикальные, са­мые произвольные предположения, чтобы их устранить. Но, кстати, болгары теперь сами господа в Тырнове. Желательно было бы проверить надпись (если она еще существует) и, прежде чем пользоваться ею, установить правильное ее чтение. При ближайшем рассмотрении надписи не окажется ли это кани все тем же титулом каган или хакан? ¹

Перейдем к главному сравнительно лингвистическому аргументу А. А. Куника, к тем непонятным фразам в рос­писи князей, о которых мы говорили выше. Припомним, что Гильфердинг истолковал их таким образом: дилом твирем значит «я исполнен»; шегор вечем — «я есмь помощник» и т. д. Г. Куник, отвергая подобное толкова­ние, предлагает объяснять эти речения в смысле числи­тельном: они означают числа лет жизни или царствова­ния данных князей. В числах этих он видит «поразитель-

¹ Любопытно, что у этого будто бы татарского хана известны три сына с такими именами: Нравота, Званица и Маломир. Кажет­ся, каких бы еще более славянских имен!

ное сходство» с тюркскими. Вот прием объяснения, упот­ребленный им в данном случае, по его же собственному рассказу.

Задавшись мнением о татарской народности болгар, достоуважаемый академик обратил свое внимание на чу­вашей и усмотрел в них «если не остатки камских бол­гар, то все же одну из тюркских отраслей, к которой принадлежали и жители Болгарского ханства в среднем Поволжье» (120). После открытия и издания г. Поповым означенной росписи, г. Куник обратился к известному знатоку татарских языков, В. В. Радлову, с просьбою сравнить непонятные речения с разными тюркскими числительными именами и с вопросом, не найдет ли он тут близкой связи с чувашским языком. Г. Радлов срав­нил и нашел. Желающих видеть самый процесс этого сравнения отсылаю к данной монографии (138—143). Главную роль тут играют предположения об ошибках в рукописи, вероятно, кажется и если. И вот результаты: веч росписи есть то же, что чувашское виссе дилом = пилик, чет = сичча, шегор = саккыр, дохе = тукур и т. д. Сходство, очевидно, не особенно поразительное. Надоб­но отдать справедливость В. В. Радлову: в письме своем он сознает «всю неудовлетворительность» своих изыска­ний. А. А. Куник не усомнился, однако, приложить эти результаты к росписи, и, таким образом, получилось лю­бопытное ее разъяснение. Одно только еще неудобопо­нятно: некоторые князья или властвовали, или жили дольше, нежели жили (sic.). Авитохол жил 300 лет, а жил двадцать пять. Ирник жил 108 лет, а лет ему было двадцать пять. Курт властвовал 60 лет, а жил тридцать восемь. Эсперих был князем 61 лето, а лет ему было пятьдесят один. Между прочим два слова, твирим и винех, которые прежде относились к тем же непонят­ным речениям, тут отнесены к числу собственных имен князей; хотя византийские историки таких князей не знают. Заметьте при этом, что вопрос о коренной народ­ности самих чуваш далеко не решен. Некоторые, не без основания, считают их частью черемис, отатарившихся со времени монгольского владычества, т. е. после XIII века; древние наши летописцы не знают чуваш, и они

являются отдельным народцем в истории только с XVI века¹. И сам А. А. Куник, в примеч. на стр. 145, вдруг высказывает такую дилемму: «Хотя без сомнения род­ство между хазарами и болгарами было самое близкое, тем не менее в настоящее время приходится держаться того мнения, что чуваши составляют остаток болгарско­го народа, каким он был до разделения своего в V или VI столетиях. Или, может быть, чуваши не что иное, как отуречившиеся черемисы?» Следовательно, с одной сто­роны, приходится считать их остатком болгар, а с дру­гой — вопрос, кто они такие? Что же после того означа­ют все вышеприведенные выводы о народности болгар. Любопытно также узнать, на каких достоверных свиде­тельствах основано, якобы несомненное, «родство меж­ду хазарами и болгарами».

Итак, во-первых, темные речения росписи еще ждут своего разъяснения; а во-вторых, к какому бы не славян­скому языку они ни принадлежали, отсюда еще очень далеко до вывода, будто это и есть остаток языка самих болгар. Выходило бы, что, с одной стороны они были вполне славяне, а с другой — татары, в одно и то же время, и что книжники их, неизвестно зачем, употребля­ли рядом числительные имена славянские и чувашские. А в самом болгарском языке все-таки никакого чувашского элемента не оказывается. Впрочем, к каким выводам нельзя прийти с помощью таких приемов!

На третьем археологическом съезде, когда я предло­жил результаты своего исследования о болгарах, в числе возражателей выступил и г. Ягич, хорватский филолог, тогда еще профессор одесского, а ныне берлинского университета (теперь же петербургского). Он объявил, что исследования моего не читал, но что, во всяком случае, как лицо компетентное, со мною не согласен. Я попросил предварительно прочесть и вникнуть в мои доводы. Не знаю, исполнил ли он мою просьбу, а ляг­нуть копытом не преминул в своем журнале «Archiv fur slavische Philologie» за 1876 г. (I, 593). Не знаю также, отчего сему слависту ненавистна самая мысль о славянс-

¹У Курбского: «Черемиса Горняя, а по их Чуваша зовомые, язык особливый».

ком происхождении Руси и болгар; во всяком случае, в своей компетентности по данному вопросу он так и не убедил меня до сих пор. Я не хочу этим сказать, что г. Ягич плохой филолог. (Точно так же данное разногла­сие не мешает мне весьма ценить А. А Куника, как уче­ного, особенно как нумизмата и издателя памятников.) Нет, я просто не считаю сравнительную филологию нау­кою уже настолько зрелою, чтобы некоторые представи­тели ее могли решать вопросы из истории языка и наро­да, не предаваясь гадательным, предвзятым и произволь­ным толкованиям. Особенно несостоятельность их обна­руживается при разборе каких-либо древних личных или географических имен. Чтобы определить народность таких имен, как Святослав, Владимир и т. п., не нужно быть ученым специалистом, а для распознания вообще славянских или неславянских имен слависты пока не выработали решительно никакого критерия; хотя пре­тензии ученых, подобных г. Ягичу, громадные. Надобно, наконец, сознаться, что эти сравнительные лингвисты своими пристрастными и предвзятыми теориями немало тормозят разработку древнеславянской истории. Они, по-видимому, и не подозревают существования основно­го закона сравнительной филологии относительно живу­чести языков и их взаимодействия при скрещении раз­ных народностей. Очевидно, процессы этого взаимодей­ствия они и не думают подвергать научным наблюдени­ям, и для них все еще возможным представляется быст­рое радикальное превращение одного народа в другой, и даже таковое превращение завоевателей в народность покоренную, с немедленным и рабски-покорным усвое­нием себе языка последней и с полною, бесследною потерею своего собственного. История ничего подобно­го нам не представляет. Приглашаю своих противников поразмыслить об этом законе и хотя ради ученого при­личия сделать несколько наблюдений, а пока они его не опрокинули я позволяю себе на его основании противо­поставить историческое veto всем вышепомянутым quasi-научным лингвистическим приемам и толкованиям. Повторяю, такого превращения не было, потому что его не могло быть.