К вопросу о названиях порогов и личных именах. 2 страница

кораблях и сухопутном войске без всяких дальнейших указаний.

Итак, где же Атталиота называет Варангов Русью или Русь Варангами? Где же он их отождествляет? Между тем мой противник выражается следующим образом: «Самая твердая наша опора — рассказ Атталиоты, кото­рый пишет о том, что сам видел— рассказ, в котором упоминаются русские и Варяги, но совсем не как что-либо отличное одно от другого». И далее: «Из него (т. е. из этого рассказа) несомненно следует тождество Варя­гов и Руси, хотя Д. И. Иловайский и относится несколько иронически к нашему убеждению. Пусть судят читатели, кто прав и кто не прав». Если в предыдущей рецензии мы только иронически относились к этому убеждению, то в настоящей статье, надеемся, фактически указываем на его несостоятельность. Исследователь прибавляет, что он «по крайней мере двадцать раз читал и перечитывал этот отрывок», и никак не мог понять его иначе. Мало того, он «предложил этот отрывок на обсуждение в од­ном частном ученом собрании, где достаточно было лиц, знающих греческий язык и, конечно, не лишенных здра­вого смысла. Они также не нашли возможным другого объяснения». Меня нисколько не удивляет подобный ре­зультат. Дело в том, что никто из присутствующих, веро­ятно, не взял на себя труда серьезно вдуматься в смысл предложенного отрывка, и все охотно согласились с тол­кованием исследователя; а толкование последнего сло­жилось под влиянием засевшей в голове мысли о тожде­стве Варангов и Руси. Я, с своей стороны, не только предоставляю читателям судить, кто прав, но и предлагаю составить специальную комиссию из ученых и бес­пристрастных знатоков дела для решения вопроса, кто из нас ближе к истине при объяснении упомянутого известия Атталиоты. Прежде нежели усмотреть здесь отождествление Руси с Варангами, следовало предло­жить себе вопрос: да возможно ли, чтобы Атталиота одних и тех же людей, на расстоянии нескольких строк, называл то Русью, то Варангами, нигде не оговариваясь, что эти названия означают одно и то же? Ни он, ни

другой какой-либо писатель нигде не сделали такой ого­ворки (подобно тому, как это сделал Лев Диакон относи­тельно Тавроскифов). Следовательно, прав ли я был, на­падая на критические приемы В. Г. Васильевского, на та­кие приемы, с помощью которых можно приходить к самым неожиданным выводам.

Итак, «самая твердая опора» оказывается просто не­доразумением, недосмотром, неточным толкованием тек­ста, хотя на текстах мой противник главным образом и старается, так сказать, меня допечь. Конечно, недоразу­мения и недосмотры могут случаться со всяким исследо­вателем, и мы нисколько не желаем на подобном осно­вании умалять всем известные ученые достоинства В. Г. Васильевского. Жаль только, что это случайное не­доразумение послужило главным основанием его глав­ного вывода.

Затем автор «Ответа» снова возвращается к тем хризовулам, в которых стоят рядом Русь и Варанги, и в трех случаях без разделительной частицы или. Автор хочет непременно читать их «слитно», Русь-Варяги или Варяго-Русь. Повторяю то же, что сказал в рецензии: из этих грамот отнюдь не следует заключать о тождестве Варан­гов и Руси. По моему мнению, истинная критика отнес­лась бы иначе к данному факту и, вместо того чтобы преувеличивать значение частицы или, поискала бы в условиях того времени ответа на вопрос: почему в самом деле эти два имени стоят рядом во всех четырех грамо­тах? Она обратила бы внимание на тесные, дружеские связи, установившиеся между Варягами и Русью при Владимире и Ярославе, на постоянное присутствие в эту эпоху наемной варяжской дружины в Киеве и на то, чтобы из Киева Варяги ходили также и на службу в Византию. Весьма вероятно, что русские военные люди нередко вместе на одних кораблях (русских, конечно, а не варяжских), отправлялись в Грецию, и там хотя их дружины разделялись по своей народности, но могли составить и отряды соединенные. В конце своего иссле­дования г. Васильевский как бы забыл об исландских сагах, о которых он довольно подробно говорит в начале

и середине исследования. Саги эти положительно указы­вают на существование скандинавской дружины Верингов из Византии в XI веке. Напомним историю Гаральда Смелого, который начальствовал подобною дружиною и который отправился в Царьград именно из Руси после службы при киевском дворе. Г. Васильевский в своем исследовании только мимоходом заметил, что Скандина­вы составляли часть византийских Варангов, а другая более значительная часть состояла из славянской Руси. Если бы он остановился на этом предположении о двой­ном составе варангского войска, то, пожалуй, еще мог бы упомянутые в хризовулах два имени читать слитно Варанго-Рось; что означало бы соединенные отряды из двух различных народностей (вроде, например, употреб­лявшегося в крымскую войну названия англо-францу­зы). Но, признав мимоходом существование скандинавс­ких Верингов в Византии, автор потом усиливается дока­зать, что византийцы отождествляли славянскую Русь сВарангами по племени, и толкует источники так, как будто бы скандинавских верингов и не было в византий­ской службе. Во всяком случае, как ни объясняйте упо­мянутое место хризовулов, никакая истинно историчес­кая критика не выведет из них племенного тождества Варягов и Руси. Если бы существовало такое тождество по понятиям греков, то им не было бы никакой нужды постоянно употреблять плеоназм, т. е. называть оба име­ни; достаточно было бы сказать просто «русь» или про­сто «варанги»¹.

¹ Это наше возражение на мнение В. Г. Васильевского получи­ло подтверждение в его собственных дальнейших изысканиях. Недавно он извлек из одного рукописного греческого сборника, хранящегося в Москов. Синод. библиотеке, любопытные записки какого-то византийского вельможи XI века и подробно познако­мил ученую публику с их содержанием, присоединив к ним свои комментарии. Между прочим в § 78 этих записок говорится следу­ющее: «В Италии при море есть город Отранто. Его охранял уро­женец Отрантский Малопетци, имея гарнизон, состоявший из русских и Варягов (Rwswn cai BaraggouV), пехотинцев и моряков». (Советы и Рассказы византийского боярина XI века — Ж. Мин. Н. Пр. 1881. Июнь, стр. 277—8.) Здесь опять находим ясное свидетель­ство, что в XI веке на византийской службе пребывали наемные варяжские и русские отряды, которые встречаются почти всегда

Означенные хризовулы и отрывок из Атталиоты, по сознанию автора, сугь его важнейшие доказательства. Остальные он называет второстепенными, над которыми, по его словам, я в своей рецензии «останавливался несо­размерно долго». В настоящем письме я уже совсем не буду останавливаться над ними, а повторю то же самое: сколько бы ни сличали тексты Атталиоты, Пселла и Скилицы и какие бы натяжки ни делали, а племенное тожде­ство Варягов и Руси из них никто не докажет.

Перейду к свидетельству тех греческих историков, которые, говоря о Варангах, указывают на их нацио­нальность, не имеющую ничего общего с Русью. Это именно Скилица, Вриенний и Анна Комнен. Г. Васильев­ский устраняет всех троих, полагая, что их известия суть или позднейшая вставка, или анахронизм, или увлечение стилистической обработкой материала. Относительно Скилицы-Кедрена еще можно допустить позднейшую вставку, хотя и она все-таки имеет значение. Но относи­тельно Вриенния и Анны мы не видим ни вставки, ни увлечения стилистикой. Вообще, странным может пока­заться ряд ошибок в источниках именно в одну сторону и такое согласие в отсутствии указаний на русское про­исхождение Варангов. Несколько раз греческие источ­ники говорят об их национальности и хотя бы один раз указали на русское происхождение. С конца XI века в состав варангской дружины приливают выходцы из Анг­лии, и затем вместо скандинавского элемента в ней по­лучает преобладание элемент англо-саксонский. Разуме­ется, такой переход совершился не вдруг, а в течение значительного времени. Я имел полное право сказать в своей рецензии, что этот переход совершался на глазах упомянутых историков; но они не замечали его, благода­ря родству элементов, и совсем другое дело было бы, если бы английская народность сменила славянскую, чуждую по племени и по религии: подобная перемена не

--------------------------------

рядом друг с другом, но не смешиваются в одну народность. Любопытно далее известие этого нового источника о Гаральде Смелом и его Варягах на византийской службе (ibid. Август. 327). И здесь опять не видим ни малейшего смешения их с Русью. Позд. прим.

могла остаться незамеченною. Мой оппонент пытается устранить мои соображения заявлением, что «таких ис­ториков, на глазах которых совершался переход, не было». Как не было? Да именно Вриенний и Анна Комнен жили во время этого перехода. Положим, они писа­ли уже при Мануиле Комнене, т. е. после 1043 года; но разве наблюдения писателя над современной историей ограничиваются только временем его сочинения, а не эпохою его жизни? Анна Комнен родилась в 1083 году; Вриенний был ее ровесник. Прекрасно. Но хризовул Алексея Комнена, приведенный самим оппонентом, от­носится к 1088 г. Там упоминаются и Рось, и Варанги, по толкованию г. Васильевского «русские варяги». Стало быть, прежняя их национальность еще существовала в полной силе, и если она потом постоянно менялась, то именно на глазах Анны Комнен и Вриенния, и после­дние лучше, чем кто-либо, могли наблюдать этот пере­ход. Но они его не замечали еще и потому, что начав­шийся приток Варангов из Англии не всегда мог озна­чать собственно англо-саксонскую народность. В Англии в то время существовал многочисленный датско-норманнский элемент, еще не успевший слиться в одну нацию с англо-саксонским.

А будто бы Анна Комнен под островом Фуле разуме­ла не просто далекий остров северного океана, но имен­но Англию, это не более как догадка. Вообще, мы дума­ем, что византийцы того времени едва ли имели ясные, точные географические представления о северных ок­раинах Европы, например о взаимном отношении Брита­нии и Скандинавии. Анна и ее муж Вриенний, конечно, имели одинаковые понятия о Варангах. Вриенний же заметил, что они «родом из варварской страны, сосед­ней океану». Почти так же выражается и Скилица-Кедрен в известии о русском походе на Византию 1043 года. Он говорит, что в этом походе участвовало и союзное войско из народов, «обитающих на северных островах океана». Русские летописи подтверждают действитель­ное участие наемных Варягов в походе. Да и сам г. Васильевский признает здесь Скандинавов. Напрасно он не обратил должного внимания на это известие Скили-

цы и на его соответствие с тем, что говорят Вриенний и Анна Комнен о родине Варангов, а также на их согласие с известиями исландских саг. Все это вместе взятое ясно доказывает, что в XI столетии греки нисколько не дума­ли смешивать Русь с Варягами или считать их людьми одной и той же национальности.

Г. Васильевский укоряет меня за то, что я не оценил открытий, сделанных им в сочинениях Атталиоты и не­давно изданного Пселла. Какого рода открытия, сделан­ные у Атталиоты, мы видели выше. А что касается до Пселла, то издание его действительно составляет бога­тый вклад в историческую науку. Но вопрос был о тех выводах из этого писателя, с которыми нельзя согла­ситься. Притом оппонент в некоторых случаях преувели­чивает значение Пселла для русской истории. Например, поход 1043 года Пселл описывает как очевидец и сооб­щает несколько интересных подробностей о главной битве. Но в то же время он говорит явную несообраз­ность о беспричинности похода, о том, будто варварское русское племя в этом случае было движимо просто ка­кою-то ненавистью к греческой игемонии и т. п. О при­сутствии Варягов в русском войске он не упоминает. Поэтому в данном случае мы все-таки отдаем преимуще­ство младшему современнику Пселла, Скилице, который описывает тот же поход обстоятельнее и беспристраст­нее. У Пселла есть известие о том, что наш Владимир после брака с царевной Анной послал ее брату импера­тору Василию II вспомогательное войско, с которым тот подавил восстание Варды Фоки. Почти то же самое было нам известно из Скилицы. Г. Васильевский с помощью весьма сложных соображений и сопоставления разных текстов, доходит до вывода, что именно вспомогательное войско, посланное Владимиром, образовало тот варяжс­кий корпус в Византии, о котором упоминают историки XI века. Повторяем, с таким открытием никак не можем согласиться. Кроме явных натяжек насчет текстов, тут еще, по-видимому, смешиваются два разные понятия: русские войска, которые наши князья иногда посылали на помощь грекам, и наемные дружины из русских лю­дей, дружины, которые встречаются почти постоянно в

течение X и XI веков. Нет никаких указаний на то, чтобы Владимир не просто послал войско на помощь зятю, а подарил ему в вечное и потомственное владение дружину в 6000 человек.

Между прочим г. Васильевский в своем «Ответе» го­ворит о какой-то западне, вкоторую я попал по поводу церкви Варяжской Богородицы. По актам XIV века ока­зывается, что эта церковь была православная. Очень хо­рошо; но это не мешает нисколько варягам XI века быть латинского исповедания, а не греческого, о чем я, соб­ственно, и говорил. Только из названия церкви Варяжс­кая и из того, что она находилась где-то подле св. Софии, мой оппонент заключает о православном (русском) испо­ведании варягов. Повторяю, вывод очень смелый и очень поспешный — при таких скудных данных. Мы не знаем, когда и кем построена эта церковь, почему она называ­лась варяжскою, принадлежала ли Варягам XI века или более поздним, даже существовала ли в этом веке, и т. п. Наконец, так ли велико уже было различие в обрядах и церковной архитектуре; были ли придворные Варяги та­кими ультрамонтанами, что они, например, не могли по­лучить от императоров для своего богослужения одну из многочисленных часовен или небольших храмов, примы­кавших к дворцовым зданиям? Повторяю, можно ли при полном отсутствии необходимых сведений заключать о православии Варягов XI века? В своем исследовании г. Ва­сильевский относительно храма Варяжской Богородицы сослался на сочинение Белэна; но Белэн именно указыва­ет на существование латинских церквей в Константино­поле в XI веке и на то, что некоторые храмы, вследствие разных переворотов, переходили от одного исповедания к другому.

В «Ответе» г. Васильевского мы все-таки не находим сколько-нибудь понятного ответа на наши недоумения: почему греки, называвшие в X веке наемную Русь ее собственным именем, вдруг со времени вспомогательно­го войска, посланного Владимиром, стали именовать ее Варангами? С какой стати та же Русь, которая в X веке называла себя Русью, в XI величает себя Варягами? Мой оппонент пытается устранить подобное затруднение пред-

положением, что слово варяг означало на Руси и в Визан­тии иностранца; потому русские и называли себя варяга­ми в Константинополе. Не понимаем, каким образом серьезный историк (каким мы считаем своего противни­ка) мог придумать такое толкование. Неужели надобно еще доказывать, что хотя варяг в данную эпоху и означал на Руси иностранца, но иностранца известной страны, известной народности, и народности именно католичес­кого исповедания? Напомню о существовании в древних Киеве и Новгороде варяжских или латинских божниц. Наши церковные писатели XI века именуют латинство верою варяжскою.

Но довольно о системе доказательств моего оппонен­та. Скажем несколько слов о поводе к нашей рецензии.

В числе главных оснований моей теории о происхож­дении Руси находится положение, что «византийцы ниг­де не смешивают Русь с варягами». В. Г. Васильевский в начале своего исследования о византийских Варангах за­явил, что он не считает себя компетентным в вопросе о происхождении Руси и не намерен вмешиваться в спор, снова мною поднятый. Он задался только мыслию дока­зать, что служебные византийские Варяги в XI веке были не что иное, как славянская, православная Русь. Если бы автор сохранил заявленный им нейтралитет, едва ли мне пришлось бы печатно разбирать его иссле­дование. Мои выводы главным образом опираются на писателей IX и X века, каковы преимущественно патри­арх Фотий, Константин Б. и Лев Диакон, т. е. на совре­менников той самой Руси, которую норманисты считают чисто норманнскою. Притом основное положение г. Ва­сильевского (славянство самих варангов в XI в.) не толь­ко не служит каким-либо подтверждением для моих про­тивников норманистов; наоборот, оно, если бы было верно, могло послужить подкреплением для тех ученых, которые производили и производят Русь от балтийских Славян.

Ясно, кажется, что мне не было особой нужды упот­реблять свое время на опровержение нового взгляда по отношению к византийским Варангам. Но В. Г. Васильевскому в течение своего исследования угодно было

радикально изменить свое отношение к предмету спо­ра. В ноябрьской книжке Журнала Мин. Нр. Пр. за 1874 г. он заявляет о своем нейтралитете и даже обна­руживает наклонности к антинорманизму, что и есте­ственно, если взять во внимание его основной вывод. В февральской книжке 1875 года он начинает покидать свой нейтралитет в пользу норманизма; а в мартовской уже является решительным приверженцем норманнс­кой теории, говоря, что он не желает расходиться с наукою. Каким образом он соглашает свой норманизм с главным выводом своего исследования, этого мы не знаем. Но, вследствие нарушенного нейтралитета, я не счел удобным оставлять без разбора это исследование. Обращу внимание читателей на следующее обстоятель­ство. Пишется историческое исследование со всеми внешними признаками ученой добросовестности, с по­стоянными и критическими ссылками на источники и с обильными из них выдержками. А в конце своего труда исследователь провозглашает, что моя теория есть толь­ко неудачная попытка поколебать норманнскую систе­му, прочно утвержденную на научных столпах. Много ли нашлось читателей, которые взяли на себя труд вникнуть в сущность исследования и поняли, что меж­ду нею и только что приведенным заявлением нет ни­чего общего; что автор его не прибавил ни одного дока­зательства в пользу норманнской теории; а между тем провозглашает ее непоколебимость, как будто речь идет о простой подаче голосов для решения весьма сложных научных вопросов.

В ответ на рецензию мой оппонент снова не прибав­ляет ни одной черты в пользу норманизма и тем не менее снова провозглашает, что моя теория есть не более, как заблуждение, и что на стороне моих противников «все преимущества метода и научности». Интересно было бы знать, кто уполномочил В. Г. Васильевского голословно говорить от лица науки в данном случае? Ответ на этот вопрос можно найти в его собственных статьях. Едва ли мы ошибемся, если скажем, что уполномочил его глав­ным образом многоуважаемый А. А. Куник. В упомянутой выше февральской книжке исследователь упоминает о

«приятном внимании» к его труду со стороны А. А. Куника; последний сообщил ему, тогда еще не вышедшую из печати, свою статью, приложенную к Каспию академика Дорна. В этой статье А. А. Куник, по замечанию г. Васи­льевского, наносит сильные удары противникам норман­нской теории. В «Ответе» он опять упоминает об А. А. Ку-нике: последний сообщил ему сведение, с помощью кото­рого оппонент устраивает упомянутую выше мнимую за­падню.

Как сильны удары, наносимые приложением к Кас­пию, это надеюсь показать в следующем письме. Я обра­щусь к этому приложению тем с большею охотою, что автор его совращает в норманизм таких русских ученых, от которых русская наука могла бы ожидать многого. По этому поводу укажу на новое сообщение В. Г. Васильевс­кого «Русско-византийские отрывки» (Журнал Мин. Нар. Проев. 1875 г., декабрь). Здесь он опять извлекает из византийских памятников, издаваемых достопочтенным Савою, интересный материал, который относится к сно­шениям византийских императоров с русским княжес­ким домом в XI в. Г. Васильевский на этот раз снабжает свой материал весьма дельными комментариями; можно не согласиться разве только с двумя-тремя толкованиями второстепенной важности¹. Между прочим здесь в одном

¹Чтоб не быть голословным, замечу следующее. Объяснение двух писем Михаила VII и определение лица, которому они были.адресованы (Всеволоду Ярославичу), сделаны не только с ученою добросовестностию, но и с искусством. Относительно выводов второстепенной важности не могу согласиться с тем, чтобы Леон Диогенович был женат не на дочери Владимира Мономаха, а на его сестре и чтобы Василько Леонович и Василько Маричич были два разные лица. Я нахожу удачным предположение г. Васильевс­кого, что у Романа было два сына с именем Леона, один от первой жены, а другой от Евдокии; но думаю, что зятем Владимира Моно­маха был не старший Леон, а младший. Таким образом, разрешает­ся мое недоумение насчет зятя Владимирова: он оказывается не только не самозванец, но истинный царевич и даже порфирород­ный. В сражении с печенегами в 1088 г., вероятно, погиб старший Леон. Такому выводу не противоречат источники, и на его стороне особенно хронология, т. е. относительный возраст обоих братьев. То сватовство Диогена, на которое намекают письма Михаила VII, вероятно, окончилось одним обручением, а не браком. (Не относи­лось ли оно к известной Янке, сестре Мономаха?). Кстати, автор

письме императора к русскому князю встречаем следую­щие знаменательные слова: «Научают меня священные книги и достоверные истории, что наши государства оба имеют один некий источник и корень». В. Г. Васильевский довольно правдоподобно указывает на связь этих слов с преданиями о посылке венца русскому князю и о даровании придворного титула Константином Великим тоже русскому князю. Но, по-видимому, он и не замечает того, что приведенные слова письма и его собственные объяснения к ним прибавляют лишний аргумент против норманнской теории. Ясно, что византийцы XI века, при­том знакомые и с историей прошлых веков, нисколько не сомневаются в древнем и туземном происхождении рус­ских князей.

III

Ответ А. А. Кунику¹

В конце 1875 года вышло из печати сочинение изве­стного нашего ориенталиста, академика Дорна, озаглав­ленное «Каспий, или О походах древних русских в Таба-ристан». Эта объемистая книга по содержанию своему распадается на две неравные части. Большую ее полови­ну занимает труд Б. А. Дорна. Он представляет тщатель­ный и подробный свод не только всех дошедших до нас восточных свидетельств о русских морских походах на берега Каспия, но и доводит этот свод до позднейшего времени. Труд этот есть богатый вклад в историческую науку, и мы можем только благодарить его автора. За­тем вторую, меньшую, половину книги составляют рас­сеянные по разным местам замечания, приложения, до­полнения и рассуждения другого нашего академика,

------------------------------------

«Отрывков» мимоходом поправляет меня в чтении года на Тмутораканском камне. В этом отношении он совершенно прав. Я ждал только удобного случая оговорить свой недосмотр, касательно ин­дикта. Прибавляю: хотя летопись не упоминает о возвращении Глеба в Тмуторакань по смерти Ростислава, но о том свидетель­ствует Нестор в житии Феодосия Печерского.

¹Из Сборника Древняя и Новая Россия. 1876, № 3.

достоуважаемого А. А. Куника. В большинстве случаев эти приложения и дополнения не имеют внутренней связи с первою частью и могут быть рассматриваемы совершенно отдельно; вместе взятые они составляют не что иное, как полемическое сочинение, направленное в защиту пресловутой норманнской теории по вопросу о происхождении Руси. Мы упомянули об отсутствии внут­ренней связи между частями книги. Действительно, во всем труде Б. А. Дорна, т. е. во всех приведенных им восточных известиях о Древней Руси, нет ни единой черты, которая бы указывала на их норманнское проис­хождение. А между тем, благодаря примечаниям и до­полнениям, по наружности выходит, как будто вся книга служит защитою норманизма. Итак, строго различая эти две части, мы остановим внимание читателей только на второй, т. е. полемической; причем коснемся самых су­щественных ее сторон и постараемся быть возможно краткими.

Во-первых, отдаем полную справедливость нашему многоуважаемому противнику за тщательно рассмот­ренный им вопрос об одном византийском свидетель­стве, которое антинорманисты полагали в числе своих доказательств. Разумеем rousia celandia 773 года. Остав­ляя в стороне все, что говорится в этом трактате посто­роннего, а принимая в соображение только фактичес­кий свод доказательств по отношению к данному воп­росу, я должен признать за ними значительную долю убедительности и согласен, что вернее перевести «красные хеландии», нежели «русские хеландии». (До­полнение III стр. 359 и след.) Охотно вычеркиваю эти хеландии из системы своих аргументов. Но мне показа­лась излишнею являющаяся по этому поводу филиппи­ка против антинорманистов (стр. 371). По крайней мере лично ко мне она едва ли может относиться. В одной из первых своих статей я сказал: «Относительно неко­торых соображений второстепенной важности мы мо­жем ошибаться; но от того не пострадают наши глав­ные положения» (Рус. Вест. 1872, декабрь). Слова эти исполнились буквально; нам пришлось пока сделать две, три поправки, которые нисколько не имеют влия-

ния на существенные стороны вопроса о Варягах и Руси. Упомянутые хеландии в первой статье я отнес к доказательствам спорным, а потом раза два упомянул о них мимоходом; но не выдвигал на первый план и не поместил их в тексте тех тридцати важнейших основа­ний, на которых построены мои выводы (ibid.). Точно так же г. Куник много распространяется о Табариевых Руссах VII века, объясняя это известие позднейшею вставкою. Предоставляю другим решать вопрос о Табари, о котором я тоже упоминал мимоходом; ибо прежде всего ценю свидетельства современные или близкие к ним по времени. Те мои основания (№№ 21 и 22), на которых построен вывод, что арабские свидетельства о Руси несогласимы с норманнской теорией и что все они более или менее тяготеют к южному происхожде­нию Руси, а не к северному, эти основания остаются в полной силе (см. выше стр. 340)¹.

Затем нам приходится указать на несостоятельность тех критических приемов, которые норманизм в лице нашего противника прилагает к другим, более важным, доказательствам. Во-первых, известие «Венецианской хроники» о gentes Normannorum, которые в 865 году

¹ Г. Куник, между прочим, сетует на С. М. Соловьева, который занял, так сказать, среднее направление в данном вопросе: он отрицает хронологию начальной летописи и признает за Русью если не славянское происхождение, то по крайней мере более древнее пребывание на берегах Черного моря, ссылаясь преиму­щественно на согласные свидетельства арабских писателей. (См. «Историю России», т. I, издание пятое. Примеч. 150.) Такое отступ­ление от догматов норманнской системы наш многоуважаемый историк обнаружил еще в первом издании. Он указывает также на окружное послание Фотия, из которого видно давнее знакомство Византийцев с Русью. А. А. Куник хорошо понимает, что это сред­нее направление не может удержаться долго и что силою логики оно должно прийти впоследствии не к примирению иноземных свидетельств с нашим летописным сказанием о призвании Варяго-руссов, а к полному отрицанию последнего (459). Из личных сно­шений мы знаем и других русских ученых (не называем имен, не имея на то полномочия), которые держатся того же среднего положения в нашей борьбе с норманизмом. Но как скоро эти ученые, признающие существование русского народа в Южной России до времени так называемого Призвания, попытаются сооб­щить дальнейшее развитие своему взгляду, то они несомненно придут к Роксаланам.

напали на Константинополь в количестве 360 кораблей. Автор этой хроники, Иоанн Диакон, писавший в XI веке, повторяет выражение предшествовавшего ему пи­сателя Лиутпранда. Последний заметил о Руссах, что это народ, живущий к северу от Константинополя меж­ду Хазарами и Булгарами, в соседстве печенегов и угров, и что «Греки по наружному качеству называют его Руссами, а мы (Итальянцы) по положению страны Нордманами». Следовательно, gentes Normannorum Венеци­анской хроники просто значит «северные народы»; из­вестие об их нападении, конечно, пришло из Констан­тинополя; а греки не только русских, но и другие наро­ды, соседние северному Черноморью, называли Гипер­бореями. Если бы Лиутпранд и Венецианская хроника действительно разумели Скандинавов, то вышло бы яв­ное противоречие; оба известия (о нападениях 865 и 941 гг.) получены от Византийцев, а последние в обоих случаях говорят только о Руси, которую знают очень хорошо и нигде не смешивают ее с Варягами. Не раз­бираю ссылки на писателя XV века Блонди, который повторяет известие Иоанна Диакона, причем смешива­ет вместе разные события и разные народы (375 стр.). Подобные источники только годны для того, чтобы за­путывать вопрос и отвлекать внимание от современных свидетельств о языческой Руси, от тех свидетельств, которые изображают ее сильным туземным народом Восточной Европы.

Сколько исследователи ни разыскивали в средневеко­вых хрониках целой Европы, а до сих пор важнейшими источниками для вопроса о народности Руссов остаются византийские писатели IX и X веков, в особенности пат­риарх Фотий, Константин Багрянородный и Лев Диакон. А эти писатели, совершенно не зависимые друг от друга, согласно указывают на исконное существование тузем­ной Руси.

По поводу упомянутого нападения на Константино­поль в 865 году вновь обращу внимание людей интересу­ющихся на следующий критический прием норманизма. А. А. Куник все еще продолжает относиться к рассказу русской летописи об этом походе как к известию само-

стоятельному и на основании его продолжает рассуж­дать об Оскольде как предводителе похода, не обращая никакого внимания на мои возражения. Я говорил и подтверждаю, что известие это не самостоятельно; са­мое поверхностное сравнение с хроникой Амартола и его продолжателей убеждает, что оно взято буквально из этой хроники или из ее славянского перевода, даже удержано число 200 кораблей, тогда как известие Вене­цианской хроники, насчитывающее их 360, конечно бли­же к действительности. Летописец к простому переводу греческой хроники только приклеил имена Аскольда и Дира. Мой оппонент согласен, что Кий, Щек и Хорев лица мифические, сочиненные на основании географи­ческих названий (396); но Аскольда считает все-таки сподвижником Рюрика и предводителем Руссов 865 года. О Дире же он умалчивает и считает их за одно лицо, хотя в летописи ясно указаны Оскольдова могила и Дирова могила, лежавшие в разных местах. Если кто при­нимает летописную легенду о них за достоверное собы­тие, то простая логика требует согласно с летописью принимать их за два лица, а не за одно¹.