Студопедия

Главная страница Случайная страница

Разделы сайта

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Кладбище, холмик, крест.






(зимняя фантазия)

 

В тот день мы с приятелями основательно набрались в баре и поэтому засиделись допоздна. В полутемной продымленной атмосфере хриплые возгласы мешались с трескучими звуками популярной музыки, смешками ненасытных дурнушек и скрипом престарелых столиков. Все это вместе взятое составляло настолько отвратительную какофонию, что мне стало невмоготу. Украдкой застегнув куртку, ничего не объясняя приятелям, я вышел из бара. На улице мягко падал снег, фонари тускло мерцали. Я вспомнил, что забыл свою шапку на столике, но возвращаться уже не хотелось. «Да и не к чему», - меланхолически подумал я и быстрым шагом направился туда, где обычно жил. Идти было не близко, так как жил я на окраине, но и не особенно далеко, ведь городок наш совсем маленький. Мягкий снег падал, и было пустынно. Машины куда-то исчезли, а в голову лезли разные мысли. И всё нехорошие, неприятные какие-то.

Я прошел уже довольно много, когда заметил, что иду совершенно в противоположную сторону. Вот так дела! Это надо же! Заблудиться в родном городе, да еще в таком маленьком. Я остановился и поискал в карманах сигареты. Сигарет не было. И тут какие-то странные звуки, не то стоны, не то всхлипы, заставили меня вздрогнуть и обернуться. Невдалеке темнела остановка и звуки доносились оттуда. Забыв про осторожность, я бросился к ней. На остановке сидела худенькая девочка лет 13-ти, в замызганном пальтишке, летних туфельках, с грязными перепутанными волосами и смуглым цыганским личиком. Она часто всхлипывала и вся дрожала.

- Что случилось? Почему ты плачешь? – с фальшивым участием в голосе спросил я.

Но девочка не ответила, а только закрыла лицо руками.

- Где ты живешь? Хочешь, я провожу тебя? – снова заговорил я.

Тогда девочка отвела руки. Глаза у нее оказались совершенно сухими. Она удивленно посмотрела на меня, встала и решительно пошла прочь. Но потом вдруг обернулась и поманила пальцем. Ничего не понимая, словно в каком-то оцепенении, я последовал за ней. Так мы и шли: она впереди, а я чуть в отдалении как привязанный.

Немного погодя я понял: мы направляемся в сторону кладбища. Но это не остановило и даже не удивило меня, ведь идти за ней было просто необходимо. Почему? Не знаю. Некоторые вещи трудно объяснить. Мы миновали кладбищенскую ограду и торопливо пробирались по узкой тропинке между могил. Памятники, кресты, кривые оградки, морщинистые деревья, силуэты, силуэты… Кладбище таило немую угрозу. Но странная девочка двигалась уверенно и спокойно. Она ни разу не оглянулась, не проверила: иду ли я следом. Наконец она остановилась возле совершенно неприметной и заброшенной могилки. Оградка отсутствовала, сурово чернел покосившийся деревянный крест. Подле креста высоко вздымался заснеженный холмик, из которого торчали колючие скелеты репейника. Девочка упала на колени прямо в снег, обняла крест, прижалась к нему и жалобно всхлипнула. Потом обернула ко мне печальное личико и прошептала едва слышно: «Пожалуйста… она задыхается».

- Что?!! – невольно выкрикнул я

- Мама… Он закопал ее.

Медленно я попятился назад.

- Пожалуйста, не уходи, не уходи! – взмолилась девочка. Она простирала ко мне руки, ее голос дрожал, но глаза… В этих глазах было что-то неестественное, пугающее. Я не выдержал и бросился прочь, увязая в сугробах, натыкаясь на кривые оградки.

- Вернись, куда же ты? Откопай ее, откопай… - неслось мне вслед.

Не знаю как уж я добрался домой, но жена, открывшая дверь(я не мог попасть ключом в замочную скважину) испуганно отшатнулась:

- Господи, Костик, что случилось? Да на тебе лица нет!

В ответ я пробурчал нечто невразумительное, вроде «с друзьями перебрал» и суетливо протиснулся мимо нее в коридор; скинул ботинки, куртку и заперся в ванной. Там я долго стоял перед зеркалом с глуповатой усмешкой всматриваясь в чужие, искаженные черты; потом неторопливо умылся и забрался в постель. Жена попыталась расспрашивать, но я решительно отвернулся к стенке.

Мне приснилась девочка. Она стояла на коленках у заброшенной могилки и разгребала руками снег. Ощутив мое присутствие, она обернулась и сказала с упреком:

- Видишь как это трудно. Мне одной не справиться!

Утром я проснулся разбитый. Вчерашние события казались совсем игрушечными. Мучительно не хотелось вставать, но пришлось себя пересилить: ведь надо идти на работу. Жена на кухне поджаривала яичницу.

- Тань. Извини за вчерашнее. Наверное в это пиво подмешивают демидрол, вот мне и стало нехорошо.

- Слабое оправдание, учитывая что пришел ты около трех.

- Как? – искренне удивился я.

- А вот так! – жена ядовито усмехнулась. – Я ждала, ждала и заснула. А потом трезвон среди ночи. Даже Оленька проснулась и заплакала. Я специально еще посмотрела на часы: без 15-ти три. Открываю, а там ты с такой физиономией, будто только что из могилы вылез. Кстати, где твоя шапка?

- Не знаю, может в баре оставил… - рассеянно заметил я. Вот уж эти ее замечания. Как некстати. Еще насчет могилы…Словно нарочно.

- Послушай, Костик, так дальше нельзя. Больше всего я боялась, что муж будет алкоголиком. И похоже эти опасения подтверждаются. А может здесь другое что?

- Оставь, это же глупо.

- Нет, ты мне скажи!..

Короче получился обычный скандал. Хотя, наверное и не совсем обычный, ведь я приходил всегда не позже одиннадцати. Но меня это ничуть не расстроило. Просто было смертельно скучно: после родов жена значительно располнела и теперь ревновала по любому поводу.

Мне было 33 и работал я продавцом в большом магазине, в отделе аудио и видео аппаратуры. Магазин был преуспевающим, выручки значительными, особенно для такого городка как наш, поэтому платили неплохо. Но и работать приходилось практически ежедневно, без выходных. Сначала такой график убивал меня, но постепенно привык. Чего не сделаешь ради семейного благополучия. Жена не работала и сидела с дочкой(ей было 3 годика), я же крутился целый день как волчок и, конечно, изрядно выматывался. Частенько на исполнение супружеских обязанностей меня не хватало, но это ничего: отношения с женой были пока вполне сносными, хотя и случались небольшие скандалы.

Сегодня я не мог победить рассеянность: забывал пробивать чеки, неправильно отсчитывал сдачу, а на вопросы покупателей выдавал какие-то совершенно нелепые вещи. Вчерашнее событие, почти забытое утром, проступало все отчетливей и подробней по мере приближения вечера. После работы я не пошел как всегда в бар: расслабиться и попить пивка; сразу поехал домой. Жена встретила меня улыбчиво, накормила вкусным ужином, за которым мы тихо помирились. Потом я прочитал Оленьке сказку про бедного козлика, посмотрел забавную, но по-американски глупую комедию, забрался в горячую ванну и провел там добрых полтора часа. Эти нехитрые отвлекающие маневры способны были лишь отсрочить неизбежное. Ночью мне опять приснилось тихое кладбище, заброшенная могилка с крестом, а рядом девочка. Девочка жалобно всхлипывала, умоляла:

- Пожалуйста, помоги!.. Она задохнется!.. Пожалуйста!..

Это было невыносимо. Я проснулся часа в три и промучался до утра. А утром, вялый, с темными кругами у глаз, поплелся на работу раньше обычного; не позавтракав, потому что не хотелось будить жену.

Следующей ночью все повторилось. И сон, и бессонница. Тем не менее, упорно не желая сдаваться, я принял холодный душ, выпил две чашки крепчайшего кофе и работал весь день как заводная кукла…

На четвертую ночь я не выдержал. Тихо поднялся, надел старенький бушлат, прихватил небольшую кирку, лопату и фонарик из сарая и отправился на кладбище. Мороз стоял зверский. Небо искрилось звездными льдинками. Пустынность молчаливых улиц подчеркивала мое одиночество.

Когда я отыскал могилку, девочка была уже там. Она беспомощно разгребала руками снег. Я отстранил ее, снял лопатой верхний снежный покров и принялся ожесточенно долбить. К моему изумлению ледяная корка оказалась совсем тонкой, как будто могилу зарыли буквально пару часов назад. Я взял лопату и стал сноровисто выкапывать рыхлую землю. Работал я энергично, поэтому вскоре согрелся и даже слегка вспотел: тужурку пришлось скинуть. За работой я совершенно забыл про девочку, но, когда глубина ямы достигла около полуметра, сзади раздался короткий смешок. Резко обернувшись, я увидел, что девочка неподвижна и лицо ее печально: наверное почудилось. Я продолжал копать. Земля была мягкой, податливой, никакой глины. Яма быстро ширилась, углублялась: вот-вот покажется крышка гроба. Но тут сзади опять послышалось тихое хихиканье. Я снова оглянулся. На этот раз девочка не смогла сдержаться и расхохоталась мне в лицо. Она заходилась в истерике, тыкала в меня пальцем, топала ножками. Бешеная ярость овладела мной. Я бросил лопату, выскочил из могилы и залепил ей пощечину. Она продолжала смеяться. Я хлестал ее по щекам, а она веселилась, издевалась. Тогда мне захотелось задушить ее, размозжить ей череп, и я схватил уже было увесистую кирку, но внезапно смех оборвался. Девочка предостерегающе вытянула руку и спокойно проговорила:

- Дурак. Для кого ты выкопал эту яму?

- Как для кого? Я думал…

- Вот идиот! Ты копал ее для себя. Прочитай, что написано на кресте.

Моя ярость мгновенно улетучилась, я выхватил из тужурки фонарик и направил его на перекладину. Там, коряво, но отчетливо было вырезано: К. Д. р. 7.01.77 - … Цифры за черточкой, последние цифры, они существовали, но сколько я ни пытался их разобрать, как ни вглядывался, ничего не получалось. Они расплывались, сплетались в непонятные символы, ускользали. Они дразнили меня, эти цифры. Я повернулся к девочке: может она поможет? Но девочка куда-то исчезла. Какое-то странное состояние овладело мной. Не страх, не оцепенение, а… Просто вдруг закралось смутное подозрение, что вся эта история придумана не для меня. Черт возьми! Девочка, кладбище, заброшенная могилка… Глупо, глупо! Ну а та, другая жизнь? Жизнь, где жена и дочка, скучная, выматывающая работа и посиделки в прокуренном баре. С кем это было, с кем? Кто ж этот идиот, который планомерно, день за днем рыл для себя могилу? Уже практически ни в чем не сомневаясь, я вышел за кладбищенскую ограду: вокруг, насколько хватало глаз, простиралась безмолвная, снежно-белая степь.

 

Возвращение

 

 

Ночь. Дома-людоеды строго в ряд. Зловещий рокот стремительных монстров.

И темная человеческая фигурка мимо слепящих витрин.

Если бы Глеба вдруг спросили, почему он вот так каждую субботнюю ночь блуждает в полном одиночестве в лабиринтах темных улиц, навряд ли он смог бы дать ясный и вразумительный ответ. Просто какое-то непонятное беспокойство, внутренний дискомфорт не давали заснуть, гнали прочь из тесной бетонной пещерки, где он обыкновенно проводил свои безликие вечера в обществе разговорчивого телеэкрана.

Глебу было 35 лет, и работал он простым консультантом в книжном магазине. И не сказать, чтобы скудные умственные способности или недостаток образования мешали ему занять более приемлемое положение в обществе, найти достойную высокооплачиваемую работу. Нет, ничего подобного. Он закончил 11 классов практически без троек, поступил в стандартный технологический университет и, отучившись 5 курсов, благополучно получил диплом. Но некоторая вялость, свойственная его характеру, сводила на нет эти достижения. Он делал все как бы не в полную силу: учился настолько хорошо, чтобы избежать конфликтов с родителями, хотя мог бы и лучше, работал так, чтобы не было оснований для увольнения, не более того, совершенно не задумываясь о возможности карьерного роста. И всегда старался быть незаметным, безликим. Казалось его совершенно устраивала такая незначительная должность, и обычная неудовлетворенность тщеславия не разъедала душу. А на самом деле ему было просто все равно. И в школе, и в институте он как бы исполнял пустую формальность, неприятную, но необходимую в сложившемся обществе. С самого детства Глеба преследовало чувство глубокого одиночества, своей отчужденности, неуместности в этом мире. Это чувство не было патологически постоянным, непрерывным. Он мог увлеченно играть со сверстниками, делить их радости, огорчения, но временами странные нездоровые ощущения посещали его. Однажды, например, его взгляд случайно упал на собственную руку и эта рука…, эти суетливые пальцы показались ему мерзкими, отвратительными щупальцами. Неестественными, уродливыми отростками. Или, бывало, крутится в голове какое-нибудь обычное словечко и, повторяя его снова и снова, сначала по слогам, потом по буквам, Глеб внезапно осознавал внутреннюю пустоту и бессмысленность этого слова. Страшную пустоту. И очень часто, испытывая обыденные человеческие чувства, он одновременно как бы наблюдал себя со стороны, холодно и беспристрастно. Это второе я, равнодушный наблюдатель, смотрело с насмешливой улыбкой на все людские страсти и переживания. Иногда Глебу казалось, что оно и есть его настоящее лицо, а смешной человечек внизу лишь нелепая заводная кукла, глупая кукла. И, как следствие всех этих ощущений, у него сформировался свой особый взгляд на мир. Он решил, что дела, которыми занимаются люди, только игра, намеренный самообман, а реальность иллюзорна, противоречива, изменяема, поэтому не стоит принимать ее всерьез. Пусть большинство считает ее важной, единственной, но он-то понимает.… Понимает, но все-таки должен вести себя адекватно, насколько это вообще возможно, и притворяться обычным. Иначе сочтут душевно больным и отправят куда следует. В общем жил он не всерьез, как бы понарошку.

Но этим странности Глеба не ограничивались. В свои 35 он был совершенным девственником. И причиной тому служили не болезненная стеснительность, ханжество, импотенция или скрытый гомосексуализм. Нет. Он просто испытывал резкое физическое отвращение к половому акту. Еще в ранней юности откровенные самодовольные рассказы сверстников о своих любовных приключениях вызывали у него только холодное любопытство. А когда он посмотрел вместе со всеми с большим трудом добытый ребятами немецкий порнофильм, любопытство сменилось рвотным отвращением. Он решил для себя, что никогда не станет заниматься такими вещами. Этот мерзкий слизистый рот, который обычно зажигает мужчин животной похотью, пугал своей вызывающей уродливостью. Из-за него все женщины стали крайне неприятны Глебу. Он общался с ними только по мере необходимости. Даже родная мать порой вызывала резкие отталкивающие чувства. Ведь у нее тоже было это скользкое отверстие, из которого (о ужас!) он появился на свет. Впрочем, Глеб никогда не питал настоящей любви и нежности к своим родителям, хотя и старался быть внимательным с матерью. Но все равно она замечала его ложь и часто упрекала в черствости. Отец очень рано покинул их ради другой женщины, и мать сосредоточила все надежды и заботы на единственном сыне. А сын был холоден, недоступен и только маска вежливой учтивости и неискренняя предупредительность служили ответом на ее горячую любовь, ласку.

Она умерла всего 2 года назад от рака желудка в жестоких мучениях. Ее страдания не растопили лед в сердце сына. Он, конечно же, вел себя так, как принято в подобных ситуациях, но в каждом его жесте, взгляде почти физически ощущалась лживая натянутость. Он испытывал только холодное любопытство бесстрастного наблюдателя. Эта поразительная бесчувственность пугала самого Глеба, но он не мог ничего с собой поделать, как ни старался.

Теперь, когда умерла мать, он остался в совершенном одиночестве, потому что девушки у него никогда не было и друзей тоже. Только незначительные приятели, с которыми он поддерживал отношения просто из необходимости, чтобы не прослыть совершенным бирюком. С ними Глеб никогда не откровенничал, разговаривая лишь на банальные, избитые темы. Впрочем, одиночество нисколько не угнетало его, скорее наоборот. Он находил странное удовольствие в своей глубокой оторванности от окружающих. Конечно, бывали редкие минуты, когда в нем просыпался обыкновенный человек и требовал тепла, сочувствия. В такие минуты Глеб зарывался с головой под одеяло и лежал неподвижно, как будто пережидая опасную бурю. Но собственно приступы тревожной тоски случались не часто и не особенно волновали Глеба. Хотя иногда, лишь иногда он испытывал по-настоящему страстное желание быть таким же как все, пусть нелепым и смешным, зато любимым.

И еще одно странное увлечение было у Глеба. Наверное, единственное настоящее увлечение. Какое-то лихорадочное, почти болезненное любопытство вызывали у него различные уроды: карлики, сиамские близнецы, шестипалые, трехногие, хвостатые, шерстистые. Он собрал целую коллекцию фотографий, вырезанных из газет и научных журналов. Фотографии помещались в специальном альбоме с матово-черной обложкой. Этот альбом хранился в наглухо запертом ящике письменного стола. Глеб никому его не показывал. Часто, бессонными ночами он извлекал альбом и с удовольствием, часами рассматривал знакомые картинки. Особенно его привлекал двухголовый младенец, не проживший и одного дня с момента рождения. Он был верхом совершенства. Двуликий языческий бог, такой же двуликий, как и сам Глеб. Все эти уроды казались ему необычайно красивыми. Странные фантастические пришельцы с другой планеты. Одинокие и презираемые нормальными людьми, но прекрасные в своей непохожести, чуждости, нестандартности.

Раньше Глеб проводил свободное время в своей пещере: у телеэкрана, за чтением книг (он читал в основном фантастику) или просто неподвижно сидя в глубоком кресле с потухшей сигаретой в руках. На улицу он выходил только по необходимости. Причиной такого добровольного затворничества было отчасти нежелание новых неожиданных знакомств, особенно с девушками. Ведь он был довольно привлекательным мужчиной, почти красавчиком. Довольно высокого роста, пропорционально, даже атлетически, сложен, с изящными аристократическими руками, высоким лбом, правильной формы носом, серо-голубыми глазами, темными мягкими волосами, он напоминал родовитого дворянина из прошлого века. Но это лицо несколько портили слишком тонкие бескровные губы и крупное родимое пятно на левой щеке. С женщинами, которые работали в магазине, Глеб держался настолько холодно, что они даже не решались показать свою заинтересованность, а потом и вовсе стали относиться к нему подчеркнуто официально, скрывая свою враждебность вежливой маской. Они были практически уверены, что Глеб заурядный гомик. В различных увеселительных мероприятиях он не участвовал, не посещал ночные клубы, бары, пил только пиво и то изредка. Таким образом, он надежно оградил себя от нежелательных случайных знакомств и свободно предавался успокоительному одиночеству.

Но пару месяцев назад ему приснился удивительный сон. Цветы, целая поляна сказочных цветов: фиолетовые, пурпурные, белоснежные с причудливыми лепестками. И высоченные деревья вокруг. Густые голубоватые кроны смыкаются темным сводом. Сквозь листву пробиваются изумрудно-нежные лучи ласкового солнца. Солнце это не обычное, земное, желтушно-желтое, а странное зеленовато-голубое, цвета изменчивого моря. На поляне расположилась группа непонятных существ. Они все были разные. Некоторые немного походили на людей, тоже руки, ноги, голова, но на этом сходство ограничивалось. Совершенно безволосые, с нежной голубой кожей, огромными изумрудными глазами без зрачков, беспалыми треугольниками рук, бескровными губами-полипами, они разительно отличались от землян. Другие представляли собой бесформенные разноцветные сгустки, от которых то и дело отделялись небольшие шарообразные образования и исчезали в глубине леса. Еще здесь были маленькие существа, напоминающие многоглавых дракончиков с кожистыми крылышками, чешуйчатыми хвостами и хищными зубастыми пастями. У одного Глеб насчитал целых 18 голов. Это те существа, которых он успел запомнить, которые хоть как-то ассоциировались со знакомыми образами. Остальные были настолько вычурными, необычными, что с трудом поддавались восприятию. Но все они казались Глебу одухотворенными, живыми, прекрасными, он даже заплакал во сне от восторга, взволнованный до глубины души их неземным очарованием. И проснулся со счастливой улыбкой на губах и глазами, мокрыми от слез.

С тех пор что-то перевернулось в его душе. Исчезло, как призрачная дымка, обычное вялое равнодушие. Он стал беспокойным, раздражительным, плохо спал ночами. Теплая бетонная пещера уже не казалась такой привлекательной, как прежде. А субботними ночами, когда не нужно было вставать на работу, Глеб теперь совершал длительные прогулки, беспорядочно блуждая в лабиринтах темных улиц, без всякой цели, направления. Эти прогулки давали ему больше, чем часы, проведенные за перелистыванием любимого альбома. Изматывая себя быстрой непрерывной ходьбой, он постепенно освобождался от груза ненависти, скопившегося за неделю. Ненависти к своей глупой, бессмысленной работе, ненависти к здоровым, жизнерадостным людям, ненависти к собственному телу, которое казалось ему еще более нелепым, уродливым, чем раньше. Эти противные пальцы-щупальца, розовая поросячья кожа, маленькие глазки, шерстистый череп. Каким вызывающе-отталкивающим, грубым, он показался бы, наверное, тем прекрасным существам на волшебной поляне!

Он бродил уже около часа и выкурил полпачки сигарет. Сегодня он был слишком нервным. Громадины домов вызывали особенную глухую ненависть. Казалось, они следят за ним тысячью сверкающих глаз. И осуждают, непременно осуждают! Суетливые жуки-автомобили, затопившие дорогу нескончаемым потоком, приводили его в настоящее бешенство. Если бы он мог, если бы мог одним мановением руки остановить грохочущие механизмы на всей планете, а потом взорвать, сразу, одновременно, вместе с сидящими в них людишками. Какой яркий, красивый, очищающий получился бы огонь! Но он не может. Он может только скандировать беспомощные проклятия.

Глеб свернул с оживленного, даже в такой поздний час проспекта на темную глухую улочку и почти сразу же наткнулся на тусклую вывеску стеклянного павильона. «Закусочная», - гласила надпись. Это была наверняка одна из тех многочисленных дешевых пивнушек, где коротает досуг грубый рабочий люд. Глеб никогда не посещал такие заведения, но сейчас почему-то потянуло туда, к теплу и свету. За стеклом просматривались высокие столики без стульев и небольшие группы людей около них. Глеб дернул ручку двери и вошел. Народу в закусочной было не так уж и много, но нестерпимо воняло протухшей селедкой, плохим табаком и терпким мужицким потом. Он сразу же решил, что надолго здесь не задержится. Мужики возбужденно галдели, грязно переругивались и непрестанно курили, в основном «Новость», простую «Яву». Как и ожидалось из закусок была только селедка под шубой, селедка кусочками с луком, маринованная свекла, но зато много различного пива и водка в разлив.

- Чего тебе? – грубо спросила жирная красномордая продавщица.

- Балтику девятку, – резко ответил Глеб.

Хотелось почувствовать спасительное опьянение, меняющее мир к лучшему. Глеб встал у одинокого углового столика, глотнул противного теплого пива из пыльной бутылки и сразу же закурил. Мужики казалось, не обращали на него никакого внимания. Все они оживленно беседовали о вчерашнем футбольном матче. Неожиданно дверь отворилась, и в закусочную ввалился пьяный вдрабадан старик. Он едва держался на ногах. Шаткой, неустойчивой походкой, словно ступая по палубе корабля, он направился к ближайшему столику, где спорили о чем-то широколицый мохнатый бородач и щуплый низенький человечек в смешной, невероятно огромной кепке. Старик приблизился к ним и вопросительно застыл, обшаривая безумным взглядом столик с кружками, наполовину заполненными, пенистым пивом. Он стоял так минут 5, а спорящие казалось его не видели. Но вот коротышка резко обернулся и пронзительно взвизгнул:

- Ну, чего тебе надо? Нет у нас денег. Давай, давай проваливай, пока рыло не начистили!

Старик слегка качнулся и отчалил к следующему столику. Там он простоял с тем же успехом. Наконец, минут через 15 он возник перед Глебом, словно вынырнул из густо клубящегося сигаретного тумана. Глеба поразило красивое, интеллигентное лицо старика, составлявшее резкий контраст с грязной, поношенной, почти бомжовской одеждой. Его глаза были светло-голубыми, лазурными, бесконечно глубокими и одновременно пустыми. В них не читалось даже отблеска сознательной мысли. Он стоял, слегка покачиваясь, тупо уставившись на пыльную бутылку. Глеб немедленно протянул бутылку старику. Что-то неуловимое, какая-то скрытая внутренняя сила привлекла его в этом человеке. Старик грубо вырвал бутылку из рук Глеба и осушил одним залпом. Потом сочно рыгнул и прохрипел неразборчиво:

- А ты не такой, как я думал.

- В каком это смысле? – удивленно спросил Глеб.

- В смысле, не такой как все

- Почему же Вы так решили? – вежливо осведомился Глеб.

Глазки старика хитровато блеснули, он незаметно подмигнул Глебу, взял его под локоть и настойчиво потянул к выходу.

- Пошли, пошли, я тебе кое-что покажу, - хрипел старик в самое ухо.

Глеб покорно последовал за ним. На улице старик как-то весь преобразился, выпрямился, перестал покачиваться. С удивлением Глеб заметил, что глаза его стали осмысленными, совершенно трезвыми, в них светилась необыкновенная сила. Старик быстрым уверенным шагом направился к темневшему невдалеке сводчатому проходу, увлекая за собой Глеба. Оказавшись в пустынном уединенном дворике, с единственной лавочкой без спинки, они остановились.

Внезапным движением странный дед скинул немилосердно засаленную тужурку и остался… в удивительной бархатной мантии в черно-белую клетку, с драгоценной изумрудной запонкой. Мантия ниспадала тяжелыми складками, скрывая почти все тело бывшего престарелого алкаша. Его голову охватывал серебристый обруч с рубиновой звездой посередине. Морщины казалось совершенно разгладились, а кожа, прежде землисто-рыхлая стала упругой, молодой, загорелой. Только волосы остались такими же седыми, почти белоснежными. От него исходил мягкий теплый свет, рассеивая мрак ночного дворика. Глеб стоял ошеломленно, не в силах произнести ни слова.

- У тебя есть одно желание, подумай хорошенько, тихо, но твердо произнес старик. Его голос был чистым, мелодичным. Он не имел ничего общего с хрипловатым баском алкаша. И почему-то липкое оцепенение сразу отпустило Глеба. Он вдруг понял, поверил, что странный человек перед ним не галлюцинация, не игра воображения. Он так же реален как и все окружающее, даже более реален. И он может исполнить любое его, Глеба, желание. Прикажи, Глеб сейчас уничтожить, разорвать в клочья весь мир, старик непременно сделает это, непременно. Но какой ему прок от гибели этой глупой планетки? Разве что минутное мстительное торжество и всего лишь. Нет, надо придумать что-нибудь другое. Может быть безграничная власть, богатство, всемогущество? Да, но что за удовольствие править скучным, неинтересным миром, в который он попал? Их ценности совершенно не прельщают его…

И тут Глеб вспомнил цветы, голубые деревья, странных существ на полянке. Свое сказочное, прекрасное видение. «Туда, стать одним из них!» - молнией пронеслась внезапная мысль. И сразу же старик подошел к нему вплотную, положил руку на лоб, шепнул тихо:

- Лунный свет и пламя воли невозможное исполнят.

Мир рассыпался тысячью разноцветных картинок и Глеб почувствовал, что стремительно падает, вниз и вниз. Потом падение стало плавным, замедленным и он разглядел в черноте маленькую голубоватую звездочку. Она все росла, росла, пока не превратилась в гигантский светящийся шар. Мгновенное помутнение, тихий щелчок в голове и Глеб понял, что сидит на сказочной полянке. И деревья смыкаются голубоватым сводом, едва пропуская изумрудные солнечные лучи, а вокруг прекрасные в своей непохожести, чуждости неведомые существа, его братья и сестры. Он встал и улыбнулся, и протянул к ним странные треугольники рук. Его огромные зеленые глаза без зрачков светились счастьем…

Ночь. Дома-гиганты неприступными скалами. Одинокая лавочка-скелет. И неподвижный человек на холодном асфальте.

 

Аннигиляция.

Николай Петрович проснулся как всегда ранним утром за 5 минут до будильника. И было вроде бы все как обычно: фиолетовое, уже начинающее светлеть небо с редкими бусинками угасающих звезд в темном провале окна, мирное посапывание спящей рядом жены, сердитое ворчание холодильника, оживленная ругань дворников на улице; но в то же время что-то не так. Какое-то странное беспокойство на душе, внутренняя неустроенность, как будто произошел сбой в хорошо отлаженном механизме. И связано это было с неприятным жутковатым сном, посетившим его этой ночью. Уже давным-давно, лет десять назад Николаю Петровичу совсем перестали сниться сны. Каждую ночь он проваливался в черную пустоту небытия, так похожую на смерть, а утром воскресал вновь. Это раньше, в детстве, в ранней юности невероятные, фантастические сновидения довольно часто беспокоили его. Они были настолько реальными, яркими, красочными, что одно время молодой Николай Петрович пытался записывать их в специальную отведенную для этого тоненькую ученическую тетрадку, на обложке которой он вывел старательно крупными буквами: мои сны. Но постепенно жизнь брала свое. Николай Петрович окончил школу с золотой медалью, поступил в институт на физико-математический факультет. Началась новая взрослая жизнь с ее постоянной занятостью, проблемами, суетой. Исписанная наполовину тетрадка была похоронена в одном из ящиков письменного стола под кипой ненужных бумаг и другого хлама. А потом и вовсе куда-то пропала. Может быть мама убиралась и случайно выкинула. Да и не было теперь никакого дела Николаю Петровичу до смешных детских фантазий. Ведь он занимался настоящими важными делами, обустройством собственной реальной жизни. И сны уже редко когда приходили к нему, а если и приходили, то какие-то серые, неинтересные, простые отражения событий прожитого дня. И наконец прекратились совсем.

Он благополучно окончил институт с красным дипломом (учеба давалась ему легко, благодаря врожденным незаурядным умственным способностям), поступил в аспирантуру и увлекся лазерными технологиями, даже защитил диссертацию. Но время было переходное, нестабильное: экономический кризис, крушение старых иллюзий и ценностей, засилье хапуг и аферистов в правительстве. Государство не могло больше вкладывать в науку такие же, как и раньше финансовые средства. Деньги оседали в карманах ненасытных чиновников и новых псевдо-предпринимателей, успешно использовавших наивность и доверчивость простого народа. Какая там наука! Тут бы свести концы с концами. Поэтому научные сотрудники получали мизерную зарплату, которую и выплачивали то не всегда вовремя. А тут еще Николай Петрович обзавелся наконец семьей и впервые столкнулся с жесткими материальными проблемами. Денег постоянно не хватало и каждый день ему приходилось выслушивать от жены многочисленные упреки и жалобы. «Чем вы занимаетесь там в своем институте? Видимо это никому не нужно. Вон сосед школу то еле закончил с тройками, в университете никогда не учился, а разъезжает на новенькой иномарке и квартиру обставил. Я как зашла, посмотрела: на стенах ковры, обои чистенькие красивые, кресла удобные кожаные, кухня сверкает. Жена не работает и живет как в раю. Ужинают каждый вечер в дорогих ресторанах. А у нас? Все стены в желтых пятнах, страшно смотреть. Кровать скрипит, повернуться боишься. На завтрак чай с сухарями, на ужин макароны. Сдались же тебе эти лазеры! Пойми, сейчас другое время. Надо крутиться, зарабатывать деньги, а ты все витаешь в облаках», - говорила она.

- Милая, но пойми же наконец, я больше ничего не умею делать. Я учился 5 лет, чтобы получить эту специальность и не могу представить себя в качестве банального спекулянта. Хоть это теперь и называется красивым английским словечком «бизнес», суть осталась прежней», - оправдывался Николай Петрович.

Но все равно жена продолжала методично пилить его. Что стало с той милой озорной девчонкой-первокурсницей, какой он увидел ее впервые в институтском дворике? Она не закончила и двух курсов. Отчислили. Но дружба молодого аспиранта и нерадивой студентки переросла в глубокое чувство. Тогда им не нужны были все эти вещи. Они просто радовались жизни. Они были счастливы. Теперь все ушло безвозвратно. Остались только материальные проблемы.

Николай Петрович был человеком тихим и терпеливым, но, наконец, не выдержал. В свои 30 лет он жил как студент из провинциального городка. Ходил в старом зеленом свитере, потрепанных джинсах и кроссовках. Денег и на еду то не хватало, не говоря уже об одежде. Каждое утро толкался в автобусах и подземных электричках, отказывал себе во всем. И ради чего? Ради призрачной возможности каких-то открытий, которые никому сейчас не нужны. Поэтому он решил принять кстати подвернувшееся предложение старого друга-однокурсника. Тот работал финансовым директором в одной торговой фирме и предложил ему должность менеджера по кадрам.

Так Николай Петрович начал зарабатывать деньги. Вначале не особо большие. Но фирма быстро росла, росли доходы его друга, который через некоторое время решил открыть свое дело: небольшой спортивный магазинчик. Конечно же, он взял с собой и умного, интеллигентного Николая Петровича. Дело оказалось прибыльным и вскоре уже не один, а целых 5 магазинов, разбросанных по всему городу, открыл его предприимчивый друг. Николай Петрович стал вторым лицом в новой фирме. Он купил просторную 3-х комнатную квартиру, сделал евроремонт, обставил ее дорогой мебелью, приобрел новенькую иномарку. Жена была довольна. У них родилось двое детей (мальчик и девочка). На выходных они обедали в дорогих ресторанах.

Вначале Николай Петрович мучался и много страдал. Ведь ежедневно приходилось заниматься делами, которые казались ему пустыми и бессмысленными. Но эти дела приносили деньги. И постепенно он смирился, привык. Да и материальные проблемы были решены, исчезла напряженность в отношениях с женой. Каждый день он вставал ранним утром, пил кофе, уезжал на работу, возвращался поздним вечером, ужинал, смотрел телевизор и ложился спать. Засыпал он практически моментально. А потом снова вставал, пил кофе… Его жизнь, напоминающая своим однообразием серый осенний дождь, текла спокойно и ровно, без потрясений.

И вот, после долгого перерыва ему приснился этот странный сон. Как будто встает он среди ночи, разбуженный громким стуком в дверь, раздраженно открывает и видит перед собой человека в строгом черном костюме. Лицо человека родное, до боли знакомое: густые черные брови, серо-голубые глаза, высокий лоб, нос прямой, правильный, родинка на правой щеке.… Тут он с ужасом понимает, что это его лицо. Лицо, которое он каждый день видит в зеркале. Сходство полное, до единой черточки.

Двойник произносит металлическим голосом: «Я пришел, чтобы убить тебя». Николай Петрович хочет закричать, захлопнуть дверь, но не может сдвинуться с места. Липкий страх сковал мышцы, ладони вспотели, пальцы мелко подрагивают. Двойник протягивает руку и легко прикасается к его голове. Рука холодна как лед.

Буквально за одно мгновение, как в бешеном калейдоскопе пронеслись перед глазами Николая картинки из странной жизни двойника. Эта жизнь начиналась не в теплой материнской утробе, а в темном гробу. Впервые осознал себя двойник 80-ти летним стариком, умершим от злокачественной раковой опухоли правого легкого. И дальше жизнь его текла в обратную сторону, как будто кто-то перематывал пленку назад. Сначала жуткие мучения в грязной лечебнице с облупленными стенами. Потом выздоровление, точнее не выздоровление, а возвращение к тому моменту, когда опухоль еще не успела развиться, и скучное прозябание в доме престарелых, среди надоедливых маразматиков. С каждым годом он становился моложе, морщины разглаживались, лысина зарастала новыми волосами. Вот он в своей прежней квартире, рядом с сильно постаревшей женой. Дети, еще взрослые, практически их не навещают. В 60 лет он начал работать. Тот самый друг уехал в Соединенные Штаты, оставив фирму своему племяннику, который изменил весь состав персонала. Старые сотрудники были уволены, правда, Петра Николаевича (так звали двойника) оставили в качестве завхоза на производстве. И вот он, уже 45-летний мужчина, едет на работу на новеньком Фольксвагене. Его жизнь превратилась в серый осенний дождь…

Двойник опустил руку и спросил:

- Теперь ты понимаешь, почему?

- Да, - ответил Николай Петрович

- Тогда сделай это сам.

Николай Петрович почувствовал легкое головокружение и вдруг осознал, что это он сам стоит в строгом черном костюме у входной двери, а перед ним жалкий босой человечек в семейных трусах, с испуганным лицом, его двойник. Николай Петрович нащупал в кармане пиджака холодную сталь револьвера, вытащил его, прижал дуло к потному лбу двойника и нажал на курок…

Он проснулся на своей кровати. На часах без пяти семь. И такая тоска в душе, что хочется зарыться лицом в подушку и плакать навзрыд, как тогда, в детстве, когда он, совсем еще мальчик, был безумно влюблен в соседскую девчонку. Она была на 2 года старше, и он боялся даже просто подойти и поздороваться. Но однажды написал маленькую записку, вложил ее в конверт, плотно заклеил и подбросил в почтовый ящик с номером квартиры, где жила та самая девочка. В записке было всего 3 слова: «Я люблю тебя», и подпись – «Коля». На следующий день в дверь позвонили. «Коля, тебя», - сказала мама. Он подошел к полурастворенной двери: в коридоре стояла соседская девчонка с белым клочком бумаги в руке.

- Твоя записка? – строго спросила она.

Коля смущенно кивнул. Тогда она засмеялась, разорвала бумажку в тысячи мелких кусочков и бросила ему в лицо. Потом повернулась и побежала вниз по лестнице. Коля стоял и слушал веселый стук ее каблучков, потом наклонился и стал подбирать многочисленные кусочки. Он собрал их все, зажал в кулак, бросился в свою комнату на кровать и зарылся лицом в подушку. Он проплакал целый час, а испуганная мать так и не смогла допытаться причины его слез, но, конечно же, догадалась. Следующую неделю он ходил мрачный, убитый, почти ни с кем не разговаривал, нахватал двоек по всем предметам. Но потом жизнь взяла свое. Ведь в детстве даже большие огорчения легко забываются, уступают место новым радостям. А злополучную записку он тщательно склеил и хранил в той самой тетради с надписью «Мои сны» на обложке.

Повзрослевший и постаревший Николай Петрович не умел плакать: здоровому мужику стыдно лить слезы. Он лежал на спине и смотрел в потолок, словно пытаясь прочесть там ответ на один единственный вопрос: «Почему?». Мучительно не хотелось вставать. Лежать так бы весь день неподвижно, и ночь, и следующий день. Одна мысль о том, что сегодня будет то же самое, то же самое, что и вчера приводила в ужас. «Как я мог так бессмысленно растратить свою жизнь? Почему не бросил все, не убежал, не начал с нуля? Нелюбимая работа, надоевшая жена, чужие, незнакомые дети. Зачем? Зачем? Трус, тряпка, тупая марионетка! Вот кто я такой! Всегда был трусом, всю жизнь. Сдерживал чувства, желания, боялся, как бы что не подумают, делал то, что говорили другие. Все время шел на поводу. Жалкий презренный раб, зомби, ходячий труп», - думал он. И пролежал так около получаса. Но потом все-таки встал, умылся, выпил кофе с бутербродами, выкурил подряд три сигареты, облачился в чистую рубашку, черный костюм, длиннополый плащ и вышел из квартиры.

На улице моросил мелкий надоедливый дождик. Повинуясь непонятному капризу, Николай Петрович не стал заводить машину, а направился к автобусной остановке и с трудом протиснулся в подоспевший старенький автобус. Его окружили злые, заспанные лица раздраженных людей. Люди толкались, переругивались, совсем рядом бомжеватого вида мужик дышал густым перегаром. Кто-то больно толкнул локтем в ребра, но Николай Петрович стерпел, промолчал. Проехав три остановки, он вышел и нырнул в широко раскрытую пасть метрополитена. Многочисленная серая толпа осаждала турникеты. Николай Петрович выстоял длинную очередь за жетоном и наконец-то спустился вниз на платформу. Подошла электричка с до отказа набитыми вагонами. Пришлось поработать локтями, чтобы выкроить кусочек свободного пространства. Когда через некоторое время народ немного рассосался, он пробился к противоположным дверям и встал рядом с девочкой лет 13-ти. У девочки были светлые волнистые волосы, небесно-голубые глазки, свежий румянец на щечках. Ее белая курточка ярко выделялась среди коричневого, серого и черного многочисленных пассажиров. Видимо он смотрел слишком пристально, потому что девочка быстро подняла голову. Их взгляды встретились, но она не отвернулась испуганно, а наоборот кокетливо улыбнулась Николаю. Эта милая детская улыбка показалась ему поразительно знакомой, уже виденной раньше. «Где же, где я мог ее видеть», - вспоминал он. И как наяву предстала забытая картинка из детства: веселый смех соседской девчонки и тысячи бумажных снежинок, медленно падающих вниз, на грязный кафельный пол коридора. Хотя ее лицо практически стерлось из памяти, сейчас Николай был уверен, что это именно она, такая же, ничуть не изменившаяся, как призрак из далекого прошлого. И, как робкого стеснительного мальчика, сильное волнение охватило его. Он мучительно покраснел, а девочка улыбалась, строила глазки, даже подвинулась чуть-чуть поближе. Он же стоял и не знал, куда деть свои большие руки. «Станция «Чистые пруды»», - объявил бесстрастный мужской голос. Это была его станция, но он не стал выходить. Девочка села на освободившееся место, достала из небольшого рюкзачка школьный учебник и сделала вид, что внимательно изучает его, но Николай, стоявший рядом, несколько раз ловил ее быстрые взгляды. Так они проехали еще три станции. Потом она убрала учебник и направилась к выходу. Двери открылись. Николай помедлил немного и выскочил за ней, ее белая курточка мелькала впереди, в десяти шагах. Он последовал за ней к выходу из метро.

Она шла по многолюдному тротуару, а он немного в отдалении. Минут через пятнадцать показалась стандартная школьная пятиэтажка. «Все, сейчас она затеряется среди других, таких же веселых и беззаботных детей и никогда, никогда больше я не увижу ее, - мрачно подумал Николай. - Да и может разве малолетка полюбить 45-летнего старика? Конечно же нет. Такого не бывает в жизни, надо оставить эти преступные мысли». Но неожиданно волна внутреннего протеста всколыхнулась, и как будто заговорил в нем другой голос, голос смелого бунтаря, безумца, поэта: «Ну же, будь решительней, оставь глупые сомнения и предрассудки. Ты еще очень хорошо выглядишь в свои 45. Тебе предоставляется единственный шанс изменить свою жизнь, наполнить ее смыслом. Дерзай!! Хотя бы один раз попробуй поступить так, как подсказывает тебе сердце».

Николай бросился вперед, расталкивая прохожих, схватил девочку за руку и разве6рнул к себе лицом.

- Можно… Можно с тобой познакомиться, я влюбился с первого взгляда, - проговорил он, задыхаясь.

Девочка смотрела испуганно, затравленно.

- Что вы, дядя, с ума сошли? Отпустите немедленно или я закричу, - сказала она дрожащим голосом.

Николай выпустил ее руку, и девочка убежала прочь. Он стоял уничтоженный, оглушенный.

- Грязный извращенец, - раздался скрипучий голос, случайно проходившей мимо и все видевшей старухи. – Как вам по земле ходить таким-то не стыдно

В руках старуха держала объемистые сумки, доверху наполненные звенящим стеклом пустых бутылок. Этот звон вывел Николая из прострации. Неожиданно решение само пришло к нему. Он посмотрел на дорогу: тысячи равнодушных автомобилей бурным потоком проносились мимо. Он быстро, не раздумывая, бросился в этот поток.

В последний момент Николай Петрович успел заметить испуганное лицо двойника за лобовым стеклом серебристого Фольксвагена. А потом – мгновенная вспышка ослепительного белого света и бесконечное падение в никуда…

Петр Николаевич как всегда ехал на работу. В машине громко играла танцевальная музыка из сборника «Золотые хиты дискотек». Вдруг прямо под колеса метнулась серая человеческая фигурка. Он успел заметить безумие обреченности в глазах самоубийцы и таким странно знакомым показался этот взгляд, взгляд мертвеца. Петр Николаевич резко вывернул баранку, но поздно – человек уже исчез под колесами. Сразу с двух сторон почувствовал Петр Николаевич сокрушительные толчки. Скрежет тормозов, хруст сминаемого металла и мощный очищающий взрыв накрыл красивую дорогую иномарку и человека в ней.

-

 

 

День маленькой нимфы

(Весенняя фантазия)

 

Я проснулся от резкого скрипа. Мы ночевали в заброшенном полукиоске-полувагончике: пустая витрина закрашена черной краской, слева голые полки, внизу голый пол. Потолок зияет зловещей дырой, сквозь которую проглядывается мутноватая серость. Мы, как всегда бывает в конце апреля, приехали на дачу перекапывать весенний суглинок. Но ехали долго-долго, долго-долго. Так долго, что когда, наконец, добрались, совершенно стемнело. Ну, кто работает в поле ночью? Разве что отчаянные безумцы. Мы не отчаянные безумцы, поэтому пришлось искать ночлег. А вокруг, кроме темнеющих дачных участков, ничего. Дома куда-то пропали бесследно. Лишь убогий киоск скалится зловещим скелетом. Что поделаешь? Не спать же в машине. Пришлось распилить ржавый висячий замок. Кое-как устроились. Дядя Саша храпел на полу, Толик(мой младший брат) свернулся калачиком на полке, а я мучался на этих шатких скрипучих креслах. Уу, проклятые кресла! Все норовят опрокинуться. Ведь специально, назло, назло! Чем я им насолил? Не понимаю. Да разве можно спать в таких условиях! Я неловко спрыгнул. Коленки звонко хрустнули. И вдруг заметил, с удивлением, что вместо железной двери мутнеет сводчатое окно, а подле окна уютный диванчик. Вот так сюрприз! А раньше не было. А может не замечал? Может и не замечал. Ведь стенка с полками делит тесный киоск на две части, оставляя лишь небольшой проход к двери. Но, впрочем, какая разница? Надо перемещаться. Если Толику нравится спать на полке, дяде Саше на полу, я не против. Пускай. На диванчике-то намного удобней. Я подошел и увидел в углу напротив диванчика груду старых ватных одеял. Как кстати! Апрельские ночи не такие уж жаркие. А все потому, что средняя полоса. Наверное, в Африке, на экваторе никому не нужны одеяла. Тем более ватные. Тем более старые. Я отбрасывал их одно за другим: то цвет не нравился, то вата лезла слишком уж желтыми клоками. Видимо при этом я еще бормотал что-то невнятное, потому что дядя Саша вдруг проснулся, приподнялся и удивленно моргнул.

- Зачем ты их бросаешь? – спросил дядя Саша.

- Выбираю.

- Но они же не наши.

- Неважно.

- Но пол ведь грязный.

- Какая разница?

- Ты слишком небрежный.

- Не люблю вещи.

- Разбудишь Наташку (моя младшая сестра)

- Мне страшно!

На это дядя Саша неопределенно хмыкнул и повернулся на другой бок. «Вот неуклюжий носорог», - подумал я. Стоп! Какая Наташка? Не было никакой Наташки! Я растерянно оглянулся. Потом тряхнул дядьку за плечо.

- Чего тебе? – хрипло рыкнул он.

- А где же Наташка?

- Да вот же, рядом, напротив тебя.

Действительно, прямо около диванчика на полу примостилась какая-то девушка под красным ватным одеялом. Но это же не Наташка! У Наташки волосы светлые, прямые, а у этой черные, волнистые и бархатные ресницы. Удивительная таинственность.

- А как же диванчик? – спросил я у дяди.

- Ты что, издеваешься? – буркнул он и отвернулся носорогом. Да ради Бога! Пусть спит на полу, если она не Наташка. Но одеяло красное. Стоит ли оставлять такое одеяло незнакомой девушке? Возьму-ка лучше его себе. Я осторожно стащил заветное одеяло. Она была в коротком черном платье. Платье неприлично задрано. А самое главное без трусиков. Вот странная. Мужчины вокруг, а она без трусиков! Ну, ладно. Пусть отдыхает. Я накрыл ее тремя разноцветными одеялами, а сам забрался на диванчик и укутался в красное. И сразу заснул. А может и не заснул вовсе, просто погрузился в легкую полудрему. Но быстро понял, что диванчик тут ни при чем и киоск тоже.

А еду я в удивительной машине, похожей на черный катафалк с открытым верхом. Влажно змеится дорога липким асфальтом новым. На улице день и легкая тень от тополей. Впереди шофер-блондин, а мы на заднем сиденье. Мы – это я, в середине как в малине, и две девушки. Жгучие брюнетки – сладкие конфетки. Одна из них – та самая из киоска. Теперь я разглядел, что глаза у нее карие, губки свежие, а кожа смуглая как у креолки. И нежная, нежная. Вторая похожа на нее как две капли воды, только волосы прямые и забраны на затылке. Они в одинаковых очень коротких черных платьях с кружевными манжетами на рукавах. И, больше чем уверен, абсолютно без нижнего белья. От этой уверенности ощущается приятная, нежная истома. Я нечаянно понимаю, что девушки родные сестры и откуда-то знаю оказывается, что одну зовут Юля, а другую Гуля. Но определить точно, кто из них Юля, а кто Гуля не могу. И от этого немного стыдно. Впереди показалась шумная площадь. Там беспокойно клубилась толпа, а в центре – одинокий памятник с простертой рукой. Бронзовый человек. «Наверное, проповедник», - подумалось. А может и нет. Катафалк заметно притормозил, а я спросил:

- Что это за праздник?

- Как, ты не знаешь разве?!! – воскликнули девушки.

- Но я не здешний.

- Ах да, конечно.

- Ах да, конечно.

- День открытых сердец! – сказала Юля.

- День волшебных колец! – сказала Гуля.

(Я понял, что Юля с волнистыми волосами, так как ее голос был нежнее.)

- Да объясните ж, наконец!

- В этот день люди открывают друг другу свои заветные тайны. И непременно знакомым случайным, - весело хихикнула Юля.

- И меняются кольцами, - серьезно добавила Гуля.

- А вы откроете мне свою тайну? – спросил я.

- Да, наша тайна проста. У нас есть сестра, - сказала Гуля.

- Ах, настоящая ведьма, - восторженно ахнула Юля.

- Никакая не ведьма. Обычная дурочка, молчаливая и глупая, - возразила Гуля.

- И вы хотите ее навестить, - догадался я.

- Да, чтобы убить! – одновременно воскликнули сестры.

Я настороженно замолчал.

- Если хочешь, погуляй на площади, - предложила Гуля.

- Нет, дорогая, пусть едет с нами, - возразила Юля.

Я осторожно молчал.

- Решай же сам, - сказала Гуля.

- Решай же сам, - сказала Юля.

- Поеду с вами, - выдавил я.

- Отлично!

- Отлично!

Мы свернули на узкую перекрестную улочку и машина задребезжала по гремучей брусчатке. И остановилась возле заброшенного двухэтажного дома, окна которого были закрашены черным. Первый этаж был бетончатый, а второй деревянный. Я подумал, что такие дома надо сносить в первую очередь за их нелепость и уродливость. Но Юля так не думала, но Гуля так не думала, и шофер тоже так не думал. Они восхищенно смотрели на мертвые окна. Потом я с девушками наверх поднялся, а шофер остался. Мы остановились перед дверью, покрытой облупленной желтой краской. На ручке висела табличка с надписью «Закрыто».

- Вот хитрая! – воскликнула Юля.

- Вот глупая, - сказала Гуля.

Я встревожено молчал.

Гуля достала длинный ключ, вставила в гнездо ржавого амбарного замка, трижды повернула. Замок отпал. А я подумал, что все это очень странно. За дверью оказалась паутинчатая комната. Паутинки были толстыми как веревки. Они исчертили всю комнату, а в центре сложились концентрическими кольцами. Там, вольно раскинув руки и ноги, как в огромном гамаке распласталась обнаженная женщина. Она была похожа на своих сестер, но намного старше. Почти старуха. Груди козьи, обвислые, с вытянутыми сосками, под глазами темнеют мешки и волосы на лобке совершенно седые, но густые, а на голове как ни странно смолисто-черные. Я почувствовал скользкое отвращение. Только мы вошли, женщина испуганно вскинулась и сердито зашипела. Я заметил, что глаза у нее сплошняком желтые, в багровых прожилках, без зрачков и радужной оболочки.

- Грязная паучиха! – взвизгнула Юля.

У нее не в порядке с психикой, - пояснила мне Гуля, в руках которой появился небольшой синий баллончик, вероятно газовый. Гуля осторожно приблизилась к паучихе и брызнула ей в глаза из баллончика. Лицо женщины искривилось в мерзкой гримасе, она упала на спину и конвульсивно задергала конечностями. Юля восторженно захлопала в ладоши, исполняя виртуозный победный танец, а Гуля еще раз нажала на кнопку баллончика. Вырвалось синеватое пламя, и паутина вспыхнула.

- АГХРРР! – вырвалось из горла ведьмы. Она заметалась по паутинному гамаку, пытаясь вырваться, но не тут-то было. Пламя стеной окружило. Потом волосы ведьмы вспыхнули, кожа вспучилась янтарно-желтыми волдырями. А мы наблюдали. Изо рта вывалилось склизкое раздвоенное жало, сзади выпростался голый длиннющий крысиный хвост. А мы наблюдали. И в последний момент, когда пламя практически скрыло ужасное зрелище, я успел заметить как ведьма просочилась в небольшую черную дыру, неожиданно открывшуюся у нее под ногами.

- Сгорела, сгорела злющая стерва! – запела Юля.

- Мне кажется, что еще рано радоваться, - одернула ее Гуля и взглянула в мою сторону. Я смущенно промолчал. Потом мы спустились вниз и снова сели в машину. Шофер резко рванул с места.

- А я никогда не умел водить, - признался я.

- Да что хитрить, - сказал шофер – я сам вожу еще полгода. Я слишком молод.

- И сколько же тебе?

Он обернулся и улыбнулся. Действительно, совсем еще юнец.

- Всего семнадцать лет, - услышал я ответ.

Неожиданно я понял, что сейчас мне не 24, а тоже семнадцать. И все происходит семь лет назад. И все это уже однажды было. Но я забыл.

- А теперь я должен открыть свою тайну, - провозгласил я.

- Конечно же, давай! – радостно воскликнула Юля и придвинулась ко мне совсем близко.

- Не стоит, - холодно сказала Гуля.

- Я все-таки открою. Это мой сон. Сон из прошлого. Семь лет назад я был влюблен и жил в таком же городке, провинциальном и немного пошлом. И был апрель, и этот день. И все менялись кольцами…

- Я поняла, - сказала Юля.

- Твоя игра забавна и скучна, - сказала Гуля.

- И, тем не менее, вы снитесь мне не в первый раз. И вот сейчас я изменил повтор случайный открытой тайной.

- Отлично, если мы во сне, чужом и непонятном, наверное придется мне вернуть свой мир обратно, - сказал шофер и отпустил баранку.

- Ой! – вскрикнула Юля.

- Ах! – вскрикнула Гуля.

Некоторое время машина ехала по-прежнему, но потом резко свернула в кювет, подпрыгнула на твердой кочке и… очнулся я опять в киоске. Пол голый снова и пустые полки. И никого. Оказался я почему-то не на диванчике, а в шатких креслах. Витрина закрашена белой краской. Дыра мутнеет сероватой пленкой.

Я неловко спрыгнул. Коленки звонко хрустнули. Я взглянул в сторону предполагаемой двери. Она была на своем месте и даже слегка приоткрыта. За дверью что-то шумело и пестрело яркими красками. Оказалось, что я без штанов, в одних семейных трусах (никогда не носил семейников) и драной грязно-белой футболке. Я завернулся в красное ватное одеяло и выглянул наружу. Там была большая площадь, та самая площадь, громко играла психоделическая музыка и сотни маленьких светловолосых девочек в зеленых платьицах, с ромашковыми венками на головах исполняли странный ритуальный танец. Широко расставив ножки и ручки держа ладонями наружу, они монотонно раскачивались из стороны в сторону и высоко подпрыгивали через равные промежутки времени. Взрослых и мальчиков на площади не было. Только девочки. Я решил, что, в принципе, можно и выйти. Ничего опасного вроде бы. Подумал и выбрался. Девочки тут же окружили меня и возбужденно загалдели:

- Дядя, а что у тебя за костюм.

- Дядя, ты похож на шута.

- Дядя, а у тебя борода!

- Дядя, а сколько тебе лет?

Они нагло дергали мое одеяло, пытаясь отобрать, но я крепко вцепился в него обеими руками. Потом сказал примирительно:

- Ну, какой же я дядя, мне всего 24

- Все равно дядя, потому что у тебя борода! – выкрикнула самая бойкая.

- Не может быть!

- А ты потрогай.

Я притронулся рукой к подбородку и ощутил жесткость волоса. Вот незадача. Вроде только вчера брился.

- Ладно, пусть я буду дядей, но вы скажите мне хотя бы что здесь за праздник, - спросил я.

- Как, ты не знаешь разве?!!

- Как, ты не знаешь разве?!!

- Откуда же мне знать, я иностранец.

- День маленькой нимфы!

- День волшебных венков!

- День забытых снов!

Тут я вспомнил, что это действительно та же самая площадь, только праздник другой. Я оглянулся. Площадь простиралась в бесконечность. И везде маленькие девочки в зеленых платьицах, но невдалеке массивный памятник с простертой рукой. Тогда я подумал, что это проповедник, благословляющий паству, но сейчас заметил у памятника внушительных размеров крючковатый фаллос, на котором держалось несколько вялых венков. «Это же символ нимфоманства!» - догадался я. А девчонки все галдели: «Дядя, дядя!»

- Отстаньте маленькие бляди, - бросил я раздраженно и двинулся в сторону памятника. У памятника стояла одинокая девушка в белом, совсем взрослая. У нее были светлые волосы, голубые глаза и изящная золотая корона на голове. Я понял, что это Юля. Я понял, что это Гуля. Они объединились странным образом и стали одной девушкой, но почему-то блондинкой. Наверное, маскарад.

- Что ты здесь делаешь? – спросил я.

Она молчала и улыбалась.

- Ты совсем не маленькая, - продолжал я.

А она молчала и улыбалась.

- И уж никак не нимфа.

Она по-прежнему молчала улыбчиво, а я начинал злиться.

- Уходи, уходи отсюда, ты только все портишь! – раздраженно бросил я.

Тогда она рассмеялась и протянула мне обручальное кольцо. Я стоял растерянно.

- Возьми и надень! – приказала она.

Я надел кольцо и ощутил на себе мягкость алой королевской мантии и тяжелое тепло золотой короны. Тогда она обняла меня и поцеловала. Я почувствовал, что стремительно падаю вверх; и легкое головокружение, и сладкую истому, и нежное томление, и ласковость вечности, и детскую беспечность. Музыка полнилась синими волнами, а мы целовались. А маленькие нимфы танцевали. А мы целовались. А нимфы…

.

 






© 2023 :: MyLektsii.ru :: Мои Лекции
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
Копирование текстов разрешено только с указанием индексируемой ссылки на источник.