Глава 12. Не поднимайте тот покров, который зовут живые жизнью: пусть на нем Лишь вымысел мерцает беглым сном

Не поднимайте тот покров, который зовут живые жизнью: пусть на нем Лишь вымысел мерцает беглым сном, Все то, чему хотели б верить взоры, — Два духа, Страх и Чаянье, как воры, Таятся там, во мраке роковом, И тени ткут в провале снов глухом, Над бездной создают свои узоры. Был некто, кем покров приподнят был: Любить хотел он, — но в широком мире Он никого, увы, не полюбил. Свет в тени, зрячий меж слепых на пире, Ждал правды он, спасения от зол, И, как Пророк в пустыне, не нашел.

Перси Биши Шелли. «Сонет» (перевод К. Д. Бальмонта)

— Полидори? Был… тем человеком?

Ребекка застыла в кресле. Лорд Байрон улыбнулся.

— Почему это так вас удивляет? Я думал, вы догадались.

— Откуда мне было знать?

— Кто же еще был так заинтересован в том, чтобы прислать вас сюда?

Сердце Ребекки учащенно забилось; чтобы как-то успокоить себя, она начала оглаживать волосы.

— Я не понимаю, о чем вы говорите, — сказала она. Улыбка лорда Байрона стала жесткой. Он рассмеялся и поднял бровь.

— Очень хорошо, — насмешливо произнес он, — значит, вы не понимаете.

Ребекка прислушивалась к биению сердца, биению своей крови, крови Рутвенов, крови Байрона Она облизала пересохшие губы.

— Полидори, наверное, все еще ненавидит вас? — медленно спросила она. — Даже несмотря на то, что вы дали ему когда-то то, о чем он вас просил? Он не испытывает к вам благодарности?

— О, он любит меня. — Лорд Байрон скрестил руки на груди. — Да, он всегда любил меня. Но в Полидори любовь и ненависть переплелись чудовищным образом, и невозможно было отделить их друг от друга

— Вы боялись его?

— Боялся?

Лорд Байрон в удивлении посмотрел на нее. Он покачал головой, и вдруг стало тихо. Ребекка закрыла лицо руками. Она увидела себя подвешенной на крюке, из сотни ран на ее теле фонтаном хлестала кровь. Она была мертва. Ребекка открыла глаза.

— Неужели вы не понимаете, какой властью я обладаю? — Лорд Байрон улыбнулся. — Я — боюсь? Нет. Ребекка задрожала и попыталась встать.

— Сидите.

И вновь ее сознание парализовал страх. Она попыталась бороться с ним. Но он стал еще сильнее. От ее смелости не осталось и следа. Ноги ее подкосились, и она упала в кресло. И вдруг страх прошел. Взглянув невольно в глаза лорда Байрона, она почувствовала, как на нее снизошло необычное спокойствие.

— Нет, нет, — произнес он. — Страх? Я не испытывал его. Вину — да, но не страх. Я сделал с Полидори то, что когда-то сделал со мной паша. Ведь я поклялся, что никогда не сделаю этого, а сам превратил Полидори в живого мертвеца. Какое-то время я даже испытывал раскаяние от содеянного и ничего не мог сказать своим друзьям. После того, что произошло в тюрьме, я не желал больше видеть Полидори, но графиня Марианна, которая любила меня, нашла доктора. Он сидел в холле гостиницы и истерично смеялся, как сумасшедший, однако, узнав в Марианне вампира, он сразу же успокоился. Он рассказал, что его нанял австрийский граф.

— Он простудился и попросил меня, — Полидори опять одолел приступ хохота, — он попросил меня, ха, ха, ха, он попросил меня пустить ему кровь! Ха, ха, ха, ха! Ну… я и сделал это. Он сейчас наверху. Мне пришлось объяснить ему, что у него начался рецидив!

Полидори охватил приступ безудержного веселья, затем он разрыдался, и его лицо застыло холодной маской.

— Скажите Байрону, — прошептал он, — после того что он сделал со мной, мне нужны деньги. Он поймет.

Его глаза вылезли из орбит. Язык, как у бешеного пса, вывалился наружу, с него стекала слюна; все тело содрогалось от конвульсий. Он повернулся спиной к Марианне и выбежал на улицу. Она не стала преследовать его.

Ее совет, когда она рассказала мне о Полидори, был прост:

— Убей его. Так будет лучше. Есть люди, милорд, которые не умеют принять Дар. Тем более от вас. Ваша кровь слишком могущественна. Она лишила его разума. Его нужно уничтожить.

Я не мог пойти на это. Мне хотелось как-то загладить свою вину. Я послал ему деньги, о которых он просил, но с одним условием: Полидори должен был вернуться в Англию. Я решил поселиться в Венеции. Мне не хотелось, чтобы Полидори отправился вслед за мной.

— И он уехал?

— Да, когда получил деньги. До нас доходили слухи, что его наняли англичане в качестве доктора. Все они умерли. Никто не заподозрил Полидори. Единственное, говорили, что он переусердствовал с пиявками. — Лорд Байрон улыбнулся. — Наконец он вернулся в Англию. Я узнал об этом, потому что он начал досаждать моему издателю своими скучнейшими пьесами. Эта новость позабавила меня. Я предупредил издателя, чтобы он закрывал окна на ночь.

— И он действительно больше не преследовал вас? Лорд Байрон помолчал.

— Он не осмеливался появиться мне на глаза. Пока я был в Венеции.

— Но почему?

— Потому что Венеция была моим оплотом, пристанищем, моим двором. Там я был неуязвим.

— Да, но почему Венеция?

— Почему Венеция?

Лорд Байрон нежно улыбнулся.

— Я всегда мечтал о таком городе и, к счастью, не был разочарован в нем. Почему Венеция? Вы хотите знать? Ах да, я забыл, что все изменилось. Но когда я жил там…

Лорд Байрон снова улыбнулся.

— Очаровательный остров печали и смерти. Грязные дворцы, крысы, рыскающие в темных лабиринтах каналов, переполненных призраками. Политическая слава и власть в Венеции были пустым звуком, Венеция погрязла в удовольствиях и разврате. Все в ней было необычно и чудесно: роскошь и грязь, грациозность и жестокость, она была как шлюха, чье любвеобилие скрывает болезни. В камне, воде и свете Венеции воплотились мои красота и порочность. Она была вампиром городов. И я провозгласил в ней свое владычество.

Я поселился в палаццо у Большого канала Я был не один в Венеции. Со мной был Ловлас и другие вампиры, именно графиня Марианна первая убедила меня приехать. Она жила во дворце, расположенном на острове. Она показала мне темницы своего дворца. Они были сырыми, как могилы, со стен все еще свисали цепи. В былые времена, объяснила мне Марианна, на них поджаривали узников.

— Теперь все намного сложнее, — сказала она. — Все рассказывают об этом небылицы, йгойз. — Она произнесла слово по-французски, на языке Революции, которая свергла старый порядок в Венеции. Она рассмеялась. — Простите меня, милорд. Настоящие развлечения аристократов ушли в прошлое.

Но в самой Марианне сохранился жестокий дух Борджиа. Она тщательно отбирала свои жертвы или сама выращивала их. Графиня развлекалась с ними, украшая их, наряжая херувимами, устраивая с ними спектакли. На этих вечерах графине прислуживали ее рабы — бездумные существа, подобных им я видел в замке паши.

Ловлас, когда напивался, язвительно говорил мне:

— Тебе повезло, Байрон, что ты познакомился с графиней, когда стал Королем. Посмотри на то существо, — он показал на одного из рабов, — когда-то он, как и ты, был рифмоплетом и осмелился написать стихи о графине. И что ты думаешь, он до сих пор пишет свои сатиры?

Но шутки Ловласа не вызывали во мне улыбки, я хмуро смотрел на этих истуканов, как они с оцепенелым безразличием подавали нам еду. Хотя Агасфер и наделил меня властью, мне не хотелось менять заведенный порядок. Жестокость Марианны была частью ее красоты, ее вкуса, ее любви к искусству, поэтому я не порицал ее. Но позднее, когда я возвращался домой, впечатления об увиденном во дворце графини вновь нахлынули на меня, давая пищу для размышлений.

Мысли о том, кем я стал, все еще продолжали терзать меня. Я садился в черную гондолу, окаймленную золотой полосой, и отправлялся на охоту. Я тенью скользил по каналам в поисках человеческих отбросов — проституток, сводников, убийц. Я выпивал их кровь и выбрасывал тела за борт, кормя ими крыс, затем плыл дальше по каналам из города в тихие лагуны. Там в полнейшей тишине я заново переживал то, что произошло со мной за ночь. Чувства мои притупились. В них исчезла новизна; чем больше крови я пил, тем быстрее умирала моя душа. Я был вампиром, более того — величайшим из вампиров. Агасфер преподал мне хороший урок. Я не мог отказаться от своего естества, но продолжал сожалеть о том, что утратил. Я вспоминал оперу «Дон Жуан» и занимался любовью так, как ее герой, подавляя в себе все человеческое. Я имел своих бесчисленных любовниц — графинь, проституток, крестьянок — на балах, в гондолах, на улицах у стен, на столах. Да, это была жизнь, это была жизнь, и все же…

Лорд Байрон замолчал. Он вздохнул и покачал головой.

— И все же даже в высочайшие моменты наслаждения и желания я испытывал печаль и сомнение. И эти чувства росли с каждым днем. Я ничего не чувствовал; занимаясь любовью, я уподобился постаревшему развратнику, у которого иссякли силы, но похоть осталась. Я был взбешен до отчаяния. Я думал об этом во время моих одиноких прогулок в гондоле. Кровь была моим единственным наслаждением, смертный человек умер во мне, теперь я едва мог вспомнить того юношу, каким был раньше. Мне приснилась Гайдэ. Мы были вместе с ней в пещере у Трионидского озера. Я хотел поцеловать ее, но вдруг увидел, что лицо Гайдэ превратилось в разлагающуюся зловонную массу, а когда она открыла рот, он был полон воды. Но ее глаза сочились упреком, я отвернулся от нее, и сон исчез. Проснувшись, я попытался вспомнить, каким я был в те времена, когда еще не повстречал пашу. Я начал писать поэму. Она называлась «Дон Жуан». Словно в насмешку над самим собой я выбрал этого героя. Он не был чудовищем — он не соблазнял, не грабил, не убивал, он просто жил. Я отобразил в поэме всю свою жизнь, когда был смертным. Таким образом я прощался со своим прошлым. Моя жизнь прошла, остались только воспоминания. Я продолжал писать мою великую историю жизни, не имея ни малейшей иллюзии, что что-то может спасти меня. Я был тем, кем был, — повелителем вампиров, демоном смерти.

Я снова стал чувствовать себя одиноким. Марианна, Ловлас и другие вампиры всегда были рядом со мной, но я был их императором и поэтому не позволял себе показывать им свою меланхолию. Они все равно не поняли бы меня, потому что были слишком бездушны, их ничто не интересовало, кроме крови. Я снова начал страстно мечтать о друге, родственной душе, с которой мог бы разделить бремя вечности. Это должна была быть исключительная личность. И мне приходилось ждать. Но если бы такой человек нашелся, я бы завладел им и сделал бы его таким же могущественным вампиром, как и я сам.

Через два года пребывания в Венеции я узнал, что Шелли едет в Италию. Вместе с ним путешествовала Клер, она была с моим ребенком, с моей дочерью. Мне недавно сообщили о ее рождении. Я пожелал, чтоб её назвали Аллегрой, в честь одной проститутки, которой я какое-то время был увлечен. Теперь Аллегру должны были прислать ко мне. Она носила в себе драгоценный, роковой для меня, аромат крови.

Шелли приехал в Италию, и я написал ему письмо, в котором просил посетить меня в Венеции. Но он отказался. Это сильно обеспокоило меня. Я вспомнил Швейцарию, подозрения Шелли по поводу меня, его страхи. Затем он написал мне письмо, предлагая встретиться. Для меня это было большим искушением — увидеть Шелли и Аллегру, да, это было настоящее искушение. Но я боролся с ним, потому что боялся снова почувствовать золотистый аромат, потому что очень хотел увидеть Шелли. Я ждал и не уезжал из Венеции.

В начале апреля меня постиг большой удар. Я узнал, что умерла леди Мельбурн. Тем же вечером она появилась в моем палаццо. Ее очень позабавило мое удивление.

— Ты уехал из Англии, — сказала она — Неужели ты думал, что я останусь там одна? Кроме того, поползли слухи, почему я не старею.

— А теперь? — спросил я. — Что ты собираешься делать?

— Все. — Леди Мельбурн улыбнулась. — Все, что заблагорассудится. Я стала истинным духом Смерти. Ты тоже, Байрон, можешь последовать моему примеру.

— Нет, не могу, я все еще купаюсь в лучах своей славы.

— Да. — Леди Мельбурн смотрела на воды Большого канала. — До нас в Лондоне дошли слухи о твоем распутстве. — Она мельком взглянула на меня. — Я стала ревнивой.

— Тогда оставайся здесь. Тебе понравится Венеция.

— Я знаю.

— Так ты останешься?

Леди Мельбурн пристально посмотрела мне в глаза, затем вздохнула и отвернулась.

— Здесь Ловлас.

— Да. Так что с того?

Леди Мельбурн дотронулась до морщин на своем лице.

— Мне было двадцать, — в задумчивости произнесла она, — когда он видел меня в последний раз.

— Ты все еще прекрасна, — сказал я.

— Нет. — Леди Мельбурн покачала головой. — Нет, я не вынесу этого.

Она дотронулась до моего лица. Провела рукой по волосам.

— И ты, — прошептала она. — Ты тоже стареешь, Байрон.

— Да. — Я легко рассмеялся. — Морщины в уголках глаз оставляют неизгладимые следы.

— Неизгладимые. — Леди Мельбурн помолчала. — И не неизбежные.

— Нет, — медленно сказал я и отвернулся.

— Байрон.

— Что?

Леди Мельбурн многозначительно промолчала. Я подошел к столу, взял письмо Шелли и показал его леди Мельбурн. Она прочла и вернула обратно.

— Пошлите за ней, — сказала она.

— Ты так думаешь?

— Ты выглядишь на все сорок, Байрон. Ты полнеешь.

Я пристально посмотрел на нее. Я знал, что она говорит правду-

— Хорошо, — сказал я. — Я сделаю так, как ты предлагаешь.

Мою дочь привезли ко мне. Я отказался видеть Клер, она все еще была без ума от меня, поэтому Аллегру привезли в сопровождении няни-швейцарки. Ее звали Элиза. От Шелли, к моему большому разочарованию, не было никаких вестей.

Леди Мельбурн осталась жить в моем палаццо, скрываясь от Ловласа. Она хотела удостовериться в том, что моя дочь действительно приедет.

— Убей ее, — сказала она в первый же вечер, когда увидела играющую на полу Аллегру. — Убей ее сейчас же, пока ты не успел привязаться к ней. Вспомни Августу. Вспомни Аду.

— Я сделаю это, — заверил я ее. — Но не теперь, когда ты рядом. Я должен быть один. Леди Мельбурн склонила голову.

— Я понимаю, — сказала она.

— Ты не останешься здесь, в Венеции? — снова спросил я.

— Нет. Я пересеку океан и уеду в Америку. Теперь я мертвая. Лучшего момента для посещения Нового Света не придумаешь.

Я улыбнулся и поцеловал ее.

— Мы снова встретимся, — пообещал я.

— Конечно. В нашем распоряжении целая вечность.

Она отвернулась и вышла. Я наблюдал с балкона, как она села в гондолу, ее лицо скрывал капюшон. Я подождал, пока гондола исчезла из виду, затем отвернулся и внимательно изучил свое лицо в зеркале, отмечая следы старения. Я взглянул на Аллегру. Она улыбалась мне, протягивая игрушку.

— Папа, — сказала она и снова улыбнулась.

— Завтра, — пробормотал я. — Завтра.

Я вышел из дворца и нашел Ловласа. Всю ночь я убивал с особой жестокостью.

Наступил следующий день, и я не смог убить Аллегру. И на следующий день, и в день, который пришел вслед за ним. Но почему, хотите вы спросить? Разве нужно спрашивать? В ней было слишком много от Байронов, от меня и от Августы. Она так же, как мы, хмурилась и надувала губы. Глубоко посаженные глаза, ямочка на подбородке, насупленные брови, белоснежная кожа, сладкий голос, любовь к музыке, самостоятельность — все выдавало в ней нашу породу. Я брал ее на руки, раскрывал губы, и она улыбалась мне так же, как это всегда делала Августа. Нет. Я не мог этого сделать.

И все же мучительная пытка становилась все невыносимее. Возможно, я забыл о силе тяготевшего надо мной проклятия? Я заметил, что Элиза стала более подозрительной, меня это не беспокоило, но я боялся, что она может написать Шелли. Она не отходила ни на минуту от Аллегры, и все это время моя любовь к моему маленькому Байрону становилась сильнее, и я знал, что в конце концов не смогу убить ее, не смогу увидеть, как ее глаза закроются в последний раз. Это была медленная агония — держать Аллегру рядом с собой. Поэтому я отослал ее в дом британского консула. Дворец вампира не лучшее место для воспитания ребенка.

Но некоторым показалось странным, что Аллегра находится под присмотром посторонних людей. Однажды мы сидели за завтраком с Ловласом и обсуждали наши планы на вечер, когда мне доложили о приходе Шелли. Я поднялся и радостно приветствовал его. Шелли ответил мне тем же, но сразу приступил к цели визита. Он объяснил мне, что его попросила приехать сюда Клер, потому что она беспокоится об Аллегре. Я попытался унять его тревоги. Мы поговорили об Аллегре, о ее здоровье, ее будущем. Шелли, казалось, успокоился, но я так настойчиво пытался убедить его, что он несколько удивился. Ловлас наблюдал за мной своими изумрудными глазами с легкой улыбкой на устах, и, когда я предложил Шелли остаться у меня на лето, Ловлас прыснул от смеха Шелли повернулся и с враждебностью посмотрел на него. Он взглянул на завтрак Ловласа — кровавый бифштекс, — вздрогнул и отвернулся.

— В чем дело? — спросил Ловлас. — Вам не нравится вкус мяса? — Он ухмыльнулся в мою сторону. — Байрон не говорил, что вы вегетарианец!

Шелли в бешенстве уставился на него.

— Да, я вегетарианец, — сказал он. — Почему вы смеетесь? Потому что я не обжираюсь мертвой плотью? Потому что вид крови и сырого мяса вызывает во мне отвращение?

Ловлас еще громче расхохотался, но вдруг замер. Он не отрывал взгляда от бледного лица Шелли, обрамленного, как и у Ловласа, золотистыми кудрями, и мне показалось, глядя на них, что это жизнь и смерть отражают красоту друг друга Ловлас задрожал, затем снова ухмыльнулся и повернулся ко мне.

— Милорд. — Он поклонился и вышел.

— Кто он? — прошептал Шелли. — В нем есть что-то нечеловеческое.

Я заметил, что он дрожит.

Я взял его за руку и попытался успокоить.

— Пойдем со мной. — Я указал на гондолу, покачивающуюся у ступеней дворца, — Нам о многом нужно поговорить.

Мы подплыли к песчаному берегу Лидо. Там я держал лошадей. Мы взобрались в седла и поехали вдоль дюн. Это было мрачное пустынное место, размытое приливами и отливами. Шелли повеселел.

— Я люблю такие пустынные места, — произнес он, — где все кажется безграничным и твоя душа раскрывается вселенной.

Я взглянул на него.

— Ты все еще мечтаешь, — спросил я, — овладеть секретами предвидения и власти?

Шелли улыбнулся мне и пришпорил лошадь, а я помчался вслед за ним. Мы скакали по волнам, ветер бил освежающей струей нам в лица, и волны плескались о берег, наполняя наше одиночество восторгом. Вскоре мы замедлили галоп наших скакунов и возобновили беседу. Ощущение бесконечного счастья нахлынуло на нас. Мы все время смеялись, наш разговор был откровенным, увлекательным и остроумным. Только когда мы повернули лошадей к дому, разговор перешел на мрачные темы, словно попал в тень пурпурного облака, нависшего над нашими головами. Мы начали говорить о жизни и смерти, о свободе воли и судьбе; Шелли, как обычно, оптимистично смотрел на вещи, но я, который знал намного больше, чем мой друг мог себе представить, придерживался мрачного взгляда. Я вспомнил слова Агасфера.

— Правда может существовать, — сказал я, — но даже если это так, она не отобразима. Мы не можем взглянуть на нее.

Я посмотрел на Шелли.

— Даже те, кто проник в тайны смерти. Какой-то отблеск промелькнул на его лице.

— Возможно, ты прав, — сказал он, — в том, что мы беспомощны перед нашим собственным неведением. И все же я верю, что Судьба, Время, Случай, Изменчивость существуют ради вечной Любви.

Я усмехнулся.

— Ты говоришь об утопии.

— Ты так уверен в этом?

Я остановил свою лошадь и пристально посмотрел на Шелли. Я знал, что мой взгляд стал холодным.

— Что ты можешь знать о вечности?

Шелли отвел взгляд. Но наша прогулка подошла к концу. Все еще не отвечая мне, он слез с седла и сел в гондолу. Я присоединился к нему. Мы плыли по лагуне. Вода, освещенная лучами заходящего солнца, казалась огненной, но белые башни и дворцы Венеции на фоне темного неба выглядели прекрасными и мертвыми призраками. Я знал, что мое лицо совершенно бледное. Мы проплывали мимо острова, на котором стоял дворец Марианны. Звонил колокол. Шелли взглянул на голые стены и задрожал, словно почувствовал исходящие от них отчаяние и боль.

— А есть ли настоящая вечность, — задумчиво спросил он, — что лежит за пределами смерти?

— Если и есть, — ответил я, — осмелился бы ты познать ее?

— Возможно. — Шелли замолчал и опустил пальцы в воду. — Но это так долго, что я не хотел бы терять душу ради этого.

— Душу? — Я рассмеялся. — Я думал, что ты язычник, Шелли. Что это за разговоры о потерянной душе? Ты говоришь как истинный христианин.

Шелли покачал головой.

— Я говорю о душе, которую я, ты и все мы разделяем с душой космоса. Я надеюсь…

Он взглянул на меня. Я насмешливо поднял брови. Пауза затянулась.

— Я бы решился, — произнес он наконец. — Да, я смог бы это сделать.

Мы больше ни о чем не говорили, пока не добрались до палаццо, а там снова возобновились шутки и веселье. Я был доволен. Шелли не сможет сопротивляться, он будет вынужден прийти ко мне, прийти и спросить. Я приготовился ждать. Он остался на лето, но не в Венеции, а через лагуну, на итальянском берегу. Я знал, что ему не нравится город, он как-то сказал мне, что под внешней красотой Венеции скрываются грязь и упадок; в этом Венеция была похожа на Ловласа с Марианной, которых Шелли с первой встречи возненавидел. Я видел, что ему не нравятся мои привычки и настроение, источником которых, как он считал, были отчаяние и презрение ко всему, и в то же время я очаровывал его, потому что он никогда не сталкивался с таким существом, как я. Мы много разговаривали, совершали прогулки верхом вдоль берегов Лидо. Все это время я мучил его соблазнами. Шелли смотрел на меня взглядом, полным тоски и почтения. Он был на грани падения, я чувствовал, что он готов уступить. Как-то раз мы просидели до поздней ночи, разговаривая в который раз о мирах, скрытых от простых смертных. Я говорил о том, что испытал на собственном опыте, Шелли — о своих мечтах. Я уже был готов открыть ему правду, но было почти пять, и над Большим каналом забрезжил рассвет, ночь уходила. Я попросил Шелли остаться.

— Пожалуйста, — умолял я. — Мне очень многое… — я улыбнулся, — очень многое нужно открыть тебе.

Шелли пристально посмотрел на меня, он дрожал, готовый, как мне показалось, согласиться. Но затем он поднялся.

— Я должен идти.

Я был разочарован, но не стал возражать. Впереди было еще много времени. Я наблюдал за его гондолой, пока она не исчезла из виду. Затем я перенесся через Венецианский залив и посетил Шелли в его снах. Я не пил кровь, но искушал его. Я показал ему Истину — могущественную тьму, исполненную силы, источающую мрак, бесформенную бездну смерти, Истину, дающую жизнь, Истину, открывающую тайны бессмертия. Шелли наблюдал, но не шел за мной. Я обернулся и улыбнулся ему. Шелли в отчаянии протягивал ко мне руки. Я вновь улыбнулся, поманил его и исчез во тьме. Завтра, подумал я, завтра ночью он согласится пойти за мной. Это произойдет завтра

Наутро, когда я сидел за завтраком, ко мне пришел Ловлас. Он сел за стол. Мы поболтали о разных пустяках.

— Да, — заметил Ловлас, внезапно оскалившись, — твой друг, вегетарианец, ты разве не слышал, что он уехал?

Я замер. Ловлас еще шире улыбнулся,

— Я думал, он сказал тебе об этом прошлой ночью. Разве нет?

Он рассмеялся, я в ярости отшвырнул от себя стол и закричал, чтобы он оставил меня одного. Ловлас удалился с улыбкой на устах. Я приказал слугам, пересечь залив и побывать в доме Шелли, чтобы удостовериться, абсолютно удостовериться в том, что он уехал, но я знал, что Ловлас сказал правду, — Шелли сбежал от меня. Несколько недель я пребывал в отчаянии. Ведь он вот-вот должен был стать моим. Осознание этого утешило меня. Он вернется. Я был уверен, что он не сможет отказаться от Дара. Он был так близок к падению. Мне оставалось только ждать.

И все же, воспрянув духом после мрачного состояния, я понял, что мое страстное желание обрести друга так и не было удовлетворено. Я решил уехать из Венеции. Мне наскучили ее развлечения, я понял, что наслаждения простых смертных не для меня, мне нужно что-то большее. Кровь по-прежнему вызывала во мне трепет, но даже охота за жертвами казалась мне теперь пустой и бесполезной. Ловлас в особенности докучал мне. Я понимал, что его ликование по поводу отъезда Шелли было проявлением ревности, и, даже понимая это, я не мог простить ему и намеренно избегал его общества. Мне опять во снах начала являться Гайдэ; я видел ее так живо, что у меня порой начали возникать мысли покинуть Венецию и уехать в Грецию. Но Гайдэ была мертва, а я был одинок, зачем ворошить прошлое? И я остался в Венеции. Мое отчаяние росло. Другие вампиры, казалось, боялись меня.

Только Марианна понимала, как я одинок. Это удивило меня. Она спросила о Шелли. Я поначалу говорил о нем с иронией, но, видя ее симпатию, полностью открылся ей.

— Ждите, — посоветовала она. — Он придет. Лучше, когда смертный сам желает получить Дар. Вы помните, что случилось с Полидори?

— Да, — согласился я. — Да.

Я не мог рисковать рассудком Шелли. Но я знал, что уже вот-вот…

— А пока, — Марианна улыбнулась мне, — мы должны найти вам другого спутника. Я усмехнулся.

— О да, графиня, конечно. — Я взглянул на нее. — Но кого?

— Смертного.

— Я боюсь за его рассудок.

— У меня есть дочь.

Я с удивлением смотрел на нее.

— И вы не убили ее? Марианна покачала головой.

— Я обещала ее графу Гвичиолли. Вы помните его? Вы видели его в Милане.

Я кивнул. Он был среди тех вампиров, которые пришли выказать мне свое уважение. Скрюченный злой старик с жадными глазами.

— Но почему ему?

— Ему нужна была жена. Я нахмурился.

— Разве вы не знаете? — удивилась Марианна. — Дети нашей породы очень высоко ценятся. Они могут одарить любовью вампира и не сойти при этом с ума. — Марианна помолчала. — Терезе всего лишь девятнадцать.

Я улыбнулся.

— И она замужем за графом Гвичиолли, вы говорите?

Марианна вытянула пальцы так, словно ее ногти стали когтями.

— Конечно, для него будет большой честью, милорд, уступить свою невесту вам.

Я снова улыбнулся и поцеловал Марианну долгим поцелуем в губы.

— О да, конечно, — пробормотал я. — Конечно, это будет честью для него. Я помолчал.

— Позаботьтесь об этом, графиня.

И Марианна позаботилась.

Конечно, графу это не доставило удовольствия, но какое мне было до этого дело? Разве я не был его императором? Я приказал ему привести Терезу на маскарад. Он сделал это и представил ее мне. Я был очарован. Она была чувственной, с пышной грудью и золотисто-каштановыми волосами. Чем-то она напоминала Августу. Ее глаза затуманивались, когда я смотрел на нее; она полностью поддалась моим чарам, и это, казалось, нисколько не грозило ее рассудку.

— Она будет моей, — шепнул я графу.

Выражение его лица говорило само за себя, но он склонил голову в знак повиновения. Первые несколько месяцев я позволил ему жить с нами, но спустя какое-то время я почувствовал, что это стесняет меня, и приказал ему уехать.

Тереза была в восторге. Может, она и любила раньше, но теперь она вся отдалась этому чувству.

— Пэр Англии, величайший поэт — и мой возлюбленный!

Она целовала меня, затем хлопала в ладоши от восторга.

— Байрон! Ты подобен греческому богу! О Байрон, Байрон, я буду любить тебя вечно! Твоя красота прекрасней самых заветных грез!

Я был также увлечен ею. Она восполнила часть моего прошлого. Мы покинули Венецию, этот город вампиров, и уехали в местечко близ Равенны.

Я был счастлив там, счастливее, чем когда-либо с момента своего падения. Я жил почти как смертный. Конечно, я был вынужден охотиться за жертвами, но Терезу, если она и знала о моих наклонностях, это нисколько не беспокоило, она была жизнерадостна и безнравственна. Я внимательно искал в ней признаки безумия или депрессии, но она оставалась прежней — импульсивной, красивой, очаровательной, обожающей меня и обожаемой мной. Я пытался, как мог, изгнать из себя все, что напоминало о моей сущности. Аллегра, которую я взял с собой из Венеции, к тому времени уже подросла. Ее кровь становилась все слаще и искусительней день ото дня. В конце концов я отослал ее в монастырь. Иначе я убил бы ее, ибо не смог бы дольше сопротивляться желанию испить ее крови. Я также пытался изгнать образ Гайдэ из своих снов. Равенна в это время была близка к революции. Итальянцы, как и греки, мечтали о свободе. Я оказывал им поддержку деньгами, своим влиянием. Я принял участие в борьбе за свободу Гайдэ, за свободу моей первой и единственной любви. Мои сны о ней стали меркнуть, и, когда она действительно являлась мне, укор в ее глазах уже не казался полным боли и страдания. Я стал ощущать себя свободным.

В таких настроениях прошел год, пока я ждал Шелли. Я знал, что он приедет. Он писал мне иногда. Он говорил о неясных планах, о каких-то обществах, которые мы должны организовать. Он никогда не упоминал о той последней ночи в Венеции, но я чувствовал, хотя он и не говорил об этом в письмах, что он тоскует по тому, что я предложил ему тогда. Да, я был уверен, что он приедет. Между тем мы жили с Терезой очень уединенно. Я наполнил наш дом животными — собаками, кошками, лошадьми, обезьянами, павлинами; у нас был даже египетский журавль — кровь этих животных, как я обнаружил, не вызывала во мне желания.

Лорд Байрон замолчал и оглядел комнату,

— Вы, наверное, заметили, что я все еще люблю окружать себя домашними любимцами.

Он нагнулся и погладил голову спящего пса.

— Я был счастлив, — сказал он, — в этом дворце с Терезой, так счастлив, как не был счастлив со дня своего падения.

Лорд Байрон кивнул и нахмурился.

— Да, — сказал он, — я был почти счастлив. Он умолк.

— Но однажды вечером, — произнес он наконец, — я услышал крик Терезы.

Он помолчал секунду, словно растревоженный воспоминанием, затем отпил из бокала и продолжил.

— Я схватил пистолеты и поспешил в ее комнату. Собаки на лестнице испуганно лаяли, птицы, хлопая крыльями, бились о стены.

— Байрон!

Тереза выбежала мне навстречу. Она сжимала грудь. Едва заметная ранка была на ее коже.

— Кто это сделал? — спросил я. Она покачала головой.

— Я спала, — пробормотала она сквозь рыдания.

Я вошел в комнату и тотчас почувствовал запах вампира. Но в воздухе витал еще какой-то, более резкий, запах. Я вдохнул его и нахмурился. Ошибки быть не могло. Это была кислота

— Кислота?

Не отдавая себе отчета, Ребекка подалась вперед в кресле.

Лорд Байрон улыбнулся ей в ответ.

— Да.

Улыбка сошла с его лица.

— Кислота. Неделю спустя пришло письмо. В нем говорилось, что Полидори умер. Самоубийство. Он был найден бездыханным вместе со своей дочерью, рядом лежала наполовину пустая бутылка с химикалиями. С синильной кислотой, как уточнялось в письме. Я перечел его еще раз, затем разорвал и бросил на пол. Как только я это сделал, я снова почувствовал горький аромат.

Я обернулся. Полидори смотрел на меня. Он выглядел омерзительно — кожа была жирной, рот с вываленным наррку языком был широко открыт.

— Прошло много времени.

Как только он заговорил, зловоние, исходившее от нею, заставило меня отвернуться. Он страшно улыбнулся.

— Прошу прощения за свое неприятное дыхание. Он уставился на меня и нахмурился.

— Но вы сами выглядите неважно. Постарели. И уже не столь красивы, милорд.

Он замолчал, его лицо подергивалось.

— Ваша маленькая дочурка еще жива?

Я с ненавистью посмотрел на него. Он опустил глаза. Даже теперь он был моим созданием, а я его господином. Полидори отпрянул назад. Грызя костяшки пальцев, он уставился выпученными глазами на мои ноги. Затем он содрогнулся и захихикал.

— Я убил свою дочь.

Он задрожал. Я прикоснулся к его руке. Она была липкой и холодной. Полидори не отдернул руку.

— Когда? — спросил я.

Его лицо внезапно исказилось от горя.

— Я не мог бороться с этим, — сказал он. — Вы не говорили мне. Никто не говорил. Я не мог сопротивляться зову крови.

Он захихикал и снова застучал костяшками пальцев.

— Я пытался остановить себя. Я хотел покончить жизнь самоубийством Я выпил полбутылки яда, милорд. И он, конечно, не подействовал. Тогда я вынужден был убить ее — мою маленькую девочку, — он захихикал, — мою сладкую маленькую девочку. А теперь, — он выдохнул мне в лицо, — у меня во рту стоит привкус этого яда. Всегда! — Он внезапно выкрикнул. — Всегда! Вы никогда не говорили мне, милорд, никогда, но я благодарю вас, благодарю, я сам понял, что вампир не стареет, когда пьет эту золотистую кровь.

Я почувствовал жалость к нему — да, конечно. Кто бы мог лучше меня понять его боль? Но одновременно я ненавидел его, ненавидел так сильно, как все остальное. Я снова дал ему руку, пытаясь успокоить его, но он, окинув меня безумным взглядом, сплюнул на нее. Я инстинктивно отпрянул, схватился за пистолет и приставил его к подбородку Полидори. Но он расхохотался.

— Вы не можете причинить мне вред, милорд! Разве вы не слышали, официально я уже мертв!

Он захихикал, брызгая слюной, а я ждал, пока он умолкнет. Затем я холодно улыбнулся и дулом пистолета оттолкнул его. Он уткнулся в стену. Я стал надвигаться на него.

— Ты всегда был смешон, — прошептал я. — Неужели ты осмелишься бросить мне вызов? Посмотри, кем ты стал, и умерь свой пыл. Я могу сделать так, что твое существование станет невыносимым, намного невыносимее теперешнего.

Я пронзил его разум так, что он вскрикнул от боли.

— Намного невыносимее. Ведь я — твой создатель. И я — твой император.

Я опустил пистолет и отступил назад.

— Не искушай меня снова, доктор Полидори.

— Я тоже обладаю силой, — заикаясь, произнес он. — Я такой же, как и вы, милорд.

Его вид — выпученные глаза, широко раскрытый рот — рассмешил меня. Я спрятал пистолет за пояс.

— Убирайся, — сказал я.

Полидори замер от ужаса. Затем задрожал и начал что-то бормотать себе под нос. Он схватил меня за руки.

— Позаботьтесь обо мне, — прошептал он. — Позаботьтесь обо мне. Вы правы, я — ваше создание. Покажите мне, что это означает. Покажите мне, кто я есть на самом деле.

Я пристально посмотрел на него. На какое-то мгновение я заколебался. Но затем покачал головой.

— Ты должен идти собственным путем, — сказал я. — Мы все одиноки, все, кто странствует по океану Времени.

— Одиноки?

Его крик были неожиданным и ужасным — вопль зверя. От него кровь застыла в жилах.

— Одиноки? — повторил Полидори.

Он дико расхохотался. Он начал задыхаться, затем что-то бессвязно забормотал и посмотрел на меня глазами, горящими от ненависти.

— У меня на самом деле есть сила, — внезапно сказал он. — Вы думаете, что ваша жизнь полна страдания, но я могу сделать так, что даже свет луны будет ненавистен вам.

Он злобно взглянул и вытер рот.

— Я уже отведал крови вашей шлюхи.

Я схватил его за горло и притянул к себе. И снова я ворвался в глубины его мозга, пока он не забился в безумной агонии. Я все пронзал и пронзал его сознание, а он все кричал и бился от боли. Наконец я отпустил его. Он захныкал, лежа распростертый у моих ног. Я смотрел на него с удовлетворением.

— Тронешь Терезу, и я уничтожу тебя, — сказал я. — Ты понял?

Полидори что-то пробормотал, затем кивнул.

Я схватил его за волосы. Как и его кожа, они были липкими и сальными, когда я к ним прикоснулся.

— Я уничтожу тебя, Полидори. Он захныкал и выдавил из себя:

— Понимаю.

— Что ты понимаешь?

— Я не буду, — фыркнул он, — я не буду… я не буду убивать тех, кого вы любите, — просопел он наконец.

— Хорошо, — прошептал я. — Держи свое слово. И тогда, кто знает? Возможно, я даже смогу полюбить тебя.

Я выволок его на лестницу и столкнул вниз. Он упал и загремел по ступенькам, вспугнув стаю цесарок. А я вернулся на балкон и наблюдал, как Полидори бежит через поля. Тем же вечером я объехал границы своих владений, но его специфический запах улетучился, испарился. Я не был удивлен, потому что я нагнал на Полидори такого страху, что вряд ли бы он вернулся. Но я предупредил еще раз Терезу, чтобы она остерегалась запаха химикалий.

Однако теперь я тревожился не только об одной Терезе. Я получил письмо от Шелли, в котором он предлагал встретиться, и я тотчас ответил ему, приглашая погостить у себя. К моему удивлению, однажды вечером он въехал в ворота моего поместья. Я не видел его три года. Я поцеловал его в шею, слегка прокусив кожу до крови. Шелли напрягся, прижался к моей щеке и рассмеялся от удовольствия. Мы засиделись, как всегда, до глубокой ночи. Шелли говорил на свои обычные темы. В них присутствовали непристойные шутки, безумные планы, утопии, видения свободы и революции. Во мне нарастало нетерпение — я знал, зачем в действительности он пришел. Часы пробили четыре. Я вышел на балкон. Свежий воздух повеял на меня прохладой. Я обернулся к Шелли.

— Ты знаешь, кто я? — спросил я.

— Ты — могущественный и мятущийся дух, — ответил он.

— То, что я имею, мою силу, я могу передать тебе.

Шелли долго молчал. Даже в темноте его лицо светилось бледностью, как и мое, его глаза горели почти так же ярко.

— Космос, — сказал он наконец, — нуждается в быстрых и прекрасных созданиях Божьих, когда он устает от пустоты, но не так сильно, как я нуждаюсь, Байрон, в твоих творениях. Я отчаялся соперничать с тобой. Ты, — он остановился, — ты ангел в раю для смертных, в то время как я, — его голос затих, — в то время как я — ничто.

Я приблизил его к себе.

— Мое тело не подвержено тлену, — сказал я. Я погладил его волосы и склонил его голову к себе на грудь. Я наклонился над ним.

— Как и твое тело, — прошептал я. Шелли поднял на меня глаза.

— Ты стареешь.

Я нахмурился и прислушался к биению своего сердца. Я ощутил, как моя кровь очень медленно движется по венам.

— Существует способ, — сказал я.

— Этого не может быть, — прошептал Шелли. Казалось, он бросает мне вызов. — Нет, этого не может быть.

Я улыбнулся и склонился над ним. Во второй раз я прокусил его горло. Кровь единственной рубиновой каплей заблестела на серебре его кожи. Я коснулся языком капли, затем поцеловал рану и начал пить кровь. Шелли застонал. Я пил его кровь и освобождал его мысли от ограничений бренного существования, наделяя его даром предвидения. Я снова поцеловал его и отодвинулся. Шелли медленно посмотрел на меня. На его лице, казалось, зажегся огонь иного мира. Он слабо пылал.

— Но убивать, — пробормотал он наконец, — оставлять после себя кровавый след. Как это можно делать? Я отвернулся от него и вперил взгляд в горизонт.

— Жизнь волка означает смерть для ягненка

— Да Но я не волк. Я улыбнулся про себя.

— Пока нет.

— Как я могу решиться на это? — Он помолчал. — Не сейчас.

— Подожди, если тебе угодно. — Я повернулся к нему. — Конечно, ты должен подождать.

— А тем временем?.. Я пожал плечами.

— Чем больше ты становишься философом, тем больше докучаешь мне. Шелли улыбнулся.

— Уезжай из Равенны, Байрон. Приезжай и живи с нами.

— Чтобы помочь тебе решиться? Шелли снова улыбнулся.

— Если тебе так нравится.

Он поднялся и тоже вышел на балкон. Мы долго стояли, не проронив ни слова.

— Возможно, — произнес он наконец, — я не буду избегать убийства… — Он замолк.

— Да? — спросил я.

— Если… Если мой путь через пустыню будет обагрен кровью деспотов и угнетателей… Я улыбнулся.

— Возможно.

— Какую услугу ты и я, вместе, могли бы оказать делу свободы!

— Да, да! Разделить бремя моей власти! Посвятить себя свободе! Управлять, но не быть тираном. Что бы нам еще такого сделать?

— Светает, — заметил Шелли. Он взглянул на меня. — В Греции — восстание, там идет борьба за освобождение, ты слышал об этом?

Я кивнул.

— Да, я слышал.

— Если у нас будет сила, — Шелли умолк, — божественная сила Прометея, мы принесем этот тайный огонь, чтобы согреть отчаявшееся человечество.

Он взял меня за плечи.

— Байрон, разве ты не согласен?

Я смотрел мимо него. Мне показалось, что я увидел вызванную игрой света и тени от лучей восходящего солнца фигуру Гайдэ. Этот обман зрения длился лишь секунду и исчез.

— Да, — ответил я, встретив взгляд Шелли, — да, мы смогли бы. Я улыбнулся.

— Но сперва ты должен подождать, должен подумать и решиться.

Шелли погостил у меня еще неделю, затем вернулся в Пизу. Вскоре я последовал за ним. Я не хотел трогаться с места, но ради Шелли я поехал. В Пизе собралось достаточно большое общество англичан, не самое худшее, но в литературном отношении достаточно плохое. Шелли редко приходил, чтобы застать меня наедине. Мы ездили вместе верхом, упражнялись в стрельбе из пистолетов, обедали, мы всегда были подобны двум противоположным, но сходным полюсам, вокруг которых вертелся весь остальной мир. Я ждал нетерпеливо (у меня никогда не было терпения), но с хищническим чувством ожидания. Однажды Шелли показалось, что он увидел Полидори. Он сказал мне об этом. Это встревожило меня; не то чтобы я боялся самого Полидори, но Шелли мог узнать правду, и его могло бы привести в замешательство то, кем стал доктор. Я пытался настаивать, воздействуя на разум Шелли. Однажды я пришел к нему ночью. Мы долго говорили допоздна. Мне показалось, что он готов.

— В конце концов, — внезапно сказал он, — что плохого может со мной произойти? Жизнь может измениться, но она не исчезнет. Надежда может исчезнуть, но ее нельзя истребить.

Он погладил меня по щекам.

— Но сначала позволь рассказать мне все Мэри и Клер.

— Нет! — сказал я.

Шелли с удивлением посмотрел на меня.

— Нет, — повторил я, — они не должны ничего знать. Существуют вещи, которые следует держать в тайне.

Шелли посмотрел на меня. На его лице не было никакого выражения. Я подумал, что потерял его.

Но затем он кивнул.

— Скоро, — прошептал он и сжал мою руку. — Но если я не могу рассказать им, по крайней мере дай мне время, несколько месяцев, чтобы побыть с ними в облике смертного.

— Конечно, — согласился я.

Но я не сказал Шелли правду о том, что вампир должен распрощаться с любовью к смертным, и я не сказал ему правду более страшную, чем эта. Конечно, я чувствовал беспокойство из-за того, что вынужден был молчать. Кроме того, Клер через Шелли начала докучать мне, чтобы я взял Аллегру из монастыря и вернул ее родной матери.

— Клер видит дурные сны, — пытался объяснить мне Шелли. — Ей снится, что Аллегра умрет в этом месте. Она почти убедила себя в этом Прошу тебя, Байрон, ее ночные кошмары ужасны. Верни Аллегру. Позволь ей жить вместе с нами.

— Нет, — я покачал головой, — это невозможно.

— Прошу тебя. — Шелли схватил меня за руку. — Клер становится бешеной.

— Ну и что с того? — Я нетерпеливо пожал плечами. — Женщины всегда устраивают сцены.

Шелли напрягся. Кровь отхлынула от его лица, он сжал кулаки, но сдержал себя. Он поклонился.

— Вам, конечно, виднее, милорд.

— Мне жаль, Шелли, — сказал я, — мне действительно жаль. Но я не могу вернуть Аллегру. Передай это Клер.

Шелли сделал это. Но ночные кошмары Клер становились все более ужасными, а ее страх за дочь более неистовым. Шелли, который ухаживал за Аллегрой, когда она была еще ребенком, симпатизировал Клер, и я почувствовал, что между нами возникла размолвка. Но что я мог поделать? Ничего. Я не мог теперь рисковать Аллегрой. Я не смел видеть ее. Ей было пять лет, и зов ее крови был для меня непреодолим. Поэтому я продолжал отвергать просьбы Клер, надеясь, что Шелли наконец-то решится. Но он не решался, лишь становился все более отстраненным и холодным.

Затем пришло известие, что Аллегра больна. Она была слаба, ее била лихорадка, она, казалось, страдала от потери крови. В тот же день ко мне пришел Шелли. Он рассказал мне, что Клер вынашивает безумные планы по спасению Аллегры. Она решила выкрасть ее из монастыря. Я был напутан. Однако я скрыл свое замешательство, одна лишь Тереза заметила его.

Этим вечером мы, как обычно, ужинали с семейством Шелли. Разошлись рано. Я сел на лошадь и ездил до самого рассвета. Возвращаясь в свою комнату, я замер на ступенях…

Голос лорда Байрона затих.

Он перевел дух.

— Я замер на ступенях, — повторил он, — и содрогнулся. Я почувствовал самый изысканный запах. Не было ничего более прекрасного в мире. Я тут же понял, что это было. Я пытался бороться с ним, но не смог и вошел в комнату. Этот аромат наполнял меня, каждую вену, каждый нерв, каждую клеточку. Я был его рабом. Я огляделся. На моем столе стояла бутылка… Я подошел к нему. Она была откупорена. Меня трясло. Комната, казалось, растворилась в забвении. Я пил. Я ощутил вкус вина, смешанного с ней, смешанного с ней…

* * *

Лорд Байрон замолк. Его глаза, казалось, сверкали лихорадочным светом.

— Я пил. Это была кровь, кровь Аллегры… Что я могу сказать? Она доставила мне на какой-то миг райское наслаждение. Но этого было недостаточно. Всего лишь миг, и ничего более — это могло свести меня с ума. Я нуждался в большем. Мне нужно было выпить еще крови. Я вновь наполнил бутылку вином. Я опустошил ее во второй раз. Жажда казалась еще более ужасной. Я посмотрел на бутылку и разбил ее об пол. Я должен был получить еще. Я должен быть получить еще.

Он проглотил подкативший к горлу ком и прикрыл горящие глаза.

— Но откуда она взялась? — тихо спросила Ребекка. — Кто принес ее вам? Лорд Байрон рассмеялся.

— Я не смел даже думать об этом. Нет, скорее я был слишком одурманен, чтобы думать об этом. Я знал только, что мне необходимо еще. Я боролся с искушением весь следующий день. Из монастыря пришли новости: Аллегре стало хуже, она слабела, теряя кровь, никто не знал отчего. Шелли хмурился, встречая меня, и отворачивался. Мысль о том, что я лишаюсь его, ожесточила меня, но я не хотел уступать. Прошел еще один день, наступил вечер. И вновь я долго скакал на коне. И вновь вернулся поздно ночью в комнату. И вновь… — Лорд Байрон замолк. — И вновь на столе стояла бутылка, ожидая меня. Я выпил ее и ощутил, что жизнь словно серебро наполняет мои вены. Я оседлал лошадь. Когда я сделал это, я услышал смех, и до меня донесся запах кислоты. Но я обезумел от желания и уже не мог остановиться. Я проскакал галопом всю ночь. Я вошел в монастырь, где лежала умирающая Аллегра. Чувствуя вину, я прокрался в тень, не замеченный монахинями. Но Аллегра почувствовала мое присутствие. Она открыла глаза. Ее пальчики потянулись ко мне. Я взял ее на руки и поцеловал. Ее кожа обожгла мне губы. Я прокусил ее. Эта кровь… Ее кровь…

Лорд Байрон пытался продолжать, но не смог, он тяжело дышал. Скрестив пальцы, он уставился в темноту. Затем опустил голову.

Ребекка наблюдала за ним. Она спрашивала себя, испытывает ли она к нему жалость? Она вспомнила бродягу у моста Ватерлоо. Она вспомнила свое видение, в котором увидела себя подвешенной на крюке.

— Вы получили то, что хотели? — спросила она. Ее голос прозвучал холодно и отдаленно.

Лорд Байрон поднял голову.

— Хотел? — эхом отозвался он.

— Ваше старение, кровь дочери прекратила его? Лорд Байрон посмотрел на нее. Огонь в его глазах потух, они казались мертвыми.

— Да, — произнес он наконец.

— А Шелли?

— Шелли?

— Он?..

Лорд Байрон бросил взгляд на нее. Лицо его все еще было безучастным, глаза — мертвыми.

— Он догадался? — тихо спросила Ребекка. — Он узнал?

Лорд Байрон медленно улыбнулся.

— Я, кажется, говорил вам о теории Полидори.

— О сомнамбулизме.

— О сомнамбулизме и природе снов.

— Понимаю. — Ребекка помолчала — Он вторгся в сны Шелли? Он мог это сделать?

— Шелли был смертным, — коротко ответил лорд Байрон.

Он закусил губу от внезапной боли.

— Со дня смерти Аллегры он стал избегать меня. Он говорил своим друзьям о моей «ненавистной близости». Он жаловался на приступы необъяснимого страха. Выходя на берег моря и наблюдая отражение лунного света в воде, он видел обнаженного младенца, поднимающегося из воды. Все это передавалось мне. Я подумывал о том, чтобы разыскать Полидори и убить его, как обещал это сделать. Но этого, я знал, было недостаточно. Именно Шелли был теперь моим врагом. Именно с Шелли я должен был бороться и переубедить его. Он только что купил яхту и намеревался предпринять путешествие по морю. Мне нужно было встретиться с ним до его отплытия.

Накануне стояла ужасная духота По пути к его дому я слышал отовсюду мольбы о дожде. Уже смеркалось, когда я добрался до места назначения, жара была непереносимой. Я притаился в тени, дожидаясь, пока разойдутся домочадцы. Только Шелли не шел спать. Я видел, что он читает. Я подошел к нему и, незамеченный, сел в кресло подле него. Шелли не поднял головы, но задрожал. Его губы произносили строки из Данте. Я прочел вместе с ним:

— «Тот страждет высшей муки…»

Шелли поднял голову. И я закончил:

— «Кто радостные помнит времена в несчастии…» Воцарилась тишина. Затем я снова заговорил.

— Так ты решился? — спросил я. Взгляд Шелли был полон холодного презрения и ненависти.

— У тебя лицо убийцы, — прошептал он. — Да Очень гладкое, но в то же время залитое кровью.

— Кровью? Что ты говоришь, Шелли? Это одно из твоих жаргонных словечек? Ты ведь знал, что я питаюсь кровью.

— Но я не знал всей правды. Он поднялся.

— Мне снились странные сны. Позвольте мне рассказать их вам, милорд.

Он произнес мой титул, точно как Полидори, с обжигающей горечью.

— Прошлой ночью мне приснилось, что Мэри беременна. Я увидел отвратительное создание, склонившееся над ней. Я оттолкнул его и увидел собственное лицо. — Он перевел дыхание. — Мне приснился второй сон. Я снова встретил самого себя, идущего по террасе. Но этот человек, похожий на меня, был бледнее, ужасная печаль была в его глазах. Он остановился.

«Сколько времени тебе потребуется, чтобы удовлетворить свое естество?» — спросил он.

«Сколько?» — непонимающе переспросил я.

Он улыбнулся.

«Разве ты не слышал? — спросил он. — Лорд Байрон убил свою дочь. И теперь я иду, чтобы убить свое собственное дитя».

Я закричал и проснулся в объятиях Мэри. Но не в ваших, лорд Байрон, я никогда не буду вашим.

Он посмотрел на меня. Его глаза сверкнули отвращением. Я почувствовал, как отчаянное одиночество охватывает мою душу. Я попытался взять его за руку, но он отвернулся от меня.

— Сны были посланы врагом, — сказал я.

— Но была ли ложь в их предостережении? Я безнадежно пожал плечами.

— Вы убили Аллегру, милорд?

— Шелли… — Я протянул ему руки. — Шелли, не оставляй меня одного.

Но он повернулся ко мне спиной и вышел из комнаты, не взглянув на меня. Я не стал преследовать его — что толку было в этом? Вместо этого я спустился в сад и вскочил на лошадь. Я поскакал сквозь душную ночь. Жара стала еще более мучительной.

Впервые за несколько месяцев я заснул. Тереза не тревожила меня. Мои сны не были приятными. Они были тяжелыми от чувства вины и мрачными от дурного предчувствия. Я проснулся в четыре. Все еще стояла духота. Одевшись, я услышал отдаленный раскат грома, прокатившийся над морем. Я выглянул в окно. Горизонт подернулся пурпурной дымкой. Я поскакал к пустынному берегу. Море было все еще прозрачным и светилось на фоне сгустившихся, почерневших туч. Снова прогремел раскат грома, и вспышка света серебряным огнем осветила небо. Внезапно море превратилось в хаос бурлящих волн, когда порыв ветра налетел на бухту. Я остановил лошадь и стал смотреть на море. Я заметил лодку. Она появилась и пропала, затем снова появилась и наконец совсем исчезла за горой волн. Ветер свистел в моих ушах.

«Я не умею плавать».

Я до сих пор слышу эти слова, произнесенные им много лет назад. Он тогда отказался от моей помощи. Я снова стал искать глазами лодку. Она боролась со стихией. Затем я увидел, как она перевернулась и начала тонуть.

Я расцарапал запястье. Я пил кровь. Я поднялся, подставляя себя буре, вдыхая тьму, исходящую от моря. Я увидел обломки потерпевшей кораблекрушение лодки, раскачивающиеся на волнах. Я узнал эту лодку. С отчаянием я всматривался, надеясь отыскать Шелли. Затем я увидел его. Он вцепился в обломок борта.

— Будь моим, — прошептал я ему. — Будь моим, и я спасу тебя.

Шелли стал дико озираться. Я потянулся к нему и схватил его.

— Нет! — закричал Шелли. — Нет!

Он выскользнул из моих объятий. Он боролся с волнами. Он посмотрел на небо и, как мне показалось, улыбнулся, затем море поглотило его, и волны сомкнулись над его головой. Он погружался все глубже, глубже и глубже, на самое дно.