Шарль де Костер. 2 страница

– А бабушка здесь? Не выселялась что ли? Она осетинка?

– Не знаю. Наверное, ингушка. Она не выселялась – она умерла до того… В это лето я лежал больной у одних в сарае. Я хотел воды выпить. Хоть я мужчина, я плакал. А потом спал. Приходила бабушка и говорила: «Пошли на Кавказ – там хорошо, там много еды и воды, и солнце». Я приехал. Я хотел посмотреть ее могилу. Вот…»

Мальчик замолчал – трудно было говорить.

Тамара Арсеньевна погладила его по голове и сквозь слезы сказала:

– Ничего, ничего, Закре, выздоровеешь. Врачи приедут. А потом поедем на могилу, где бабушка похоронена.

– Н-не-т, – замахал головой. – врачей не надо. И бабушку не увижу. Я умру сейчас.

– Что ты?! Не говори так, Закре! Ты еще маленький, долго будешь жить.

– Н-нет, – сказал Закре твердо.

– Когда же они приедут! – вскрикнула осетинка и выбежала во двор встречать врачей.

Аза стояла у постели мальчика. Ее жгла обида на себя, за тот ненужный смех. сказать бы этому мальчику.

– Мама! Мама! Спаси его, он умирает! – раздался в комнате крик Азы.

Тамара Арсеньевна вбежала в комнату.

Да, мальчик умирал. Тело его стягивало холодной дрожью. Аза, сидя на полу прямо у кровати, плакала.

– Ничего, это сейчас пройдет. Выздоровеешь, – выдавила из себя женщина, хотя знала, что его минуты сочтены.

Дрожь усилилась.

– Я… хо… тел… только посмотреть… где нани*… там… – произнес мальчик.

Дрожь мешала ему говорить. Но вот дрожь улеглась, он широко открыл глаза и медленно закрыл. Ресницы опустились, оставив в углах глаз по слезинке. Закре не стало.

В этот момент подоспела «скорая помощь».

– Он умер, – сказала Тамара Арсеньевна.

Врач постоял, подумал.

– Как звали? Ребенок не ваш? Заберем его в морг.

Санитары раскрыли носилки.

– Оставьте, – сказал Тамара Арсеньевна, – я сама его похороню.

Скорая уехала.

Где лежит бабушка, Закре сказать не успел. Через день его Тамара Арсеньевна похоронила на осетинском кладбище рядом с сыном, умершем год назад.

Спи спокойно! Ты заслужил свой отдых.

Юсуп Точиев

Поезд подходил к Караганде. Лейтенант с женой стояли в тамбуре. Вдруг женщина вскрикнула:

– Ванька! Пистолет…

Лейтенант обернулся – в лицо ему был направлен его же пистолет.

– Трудно мне без пистолета, лейтенант, жизнь тяжелеет, – сказал молодой парень с наглой улыбкой.

Выждав момент, лейтенант замахнулся, чтобы ударить его ногой. Но тот, видимо, этого ожидал. В тот самый момент, когда нога лейтенанта была в воздухе, вор нанес ему удар кулаком в подбородок. Падая, офицер схватил за рукав жену. Они вылетели из вагона. Вор стряхнул пыль с пиджака в том месте, где коснулась подошва сапоги лейтенанта, сунул в карман пистолет и смачно по блатному произнес:

– Р-ры-ба!

Комендант спецкомендатуры Медведев бы не в духе. Вот уже неделя, как его друг Точиев Юсуп не приходит.

«Видимо, сатана, «орудует» аж до Магнитогорска. Ну и вор, вот это да! Дружить можно с ним».

Действительно, Точиев Юсуп, «орудовавший» на поездах, был в контакте с комендатурой, и поэтому он грабил смело. Ну, поймают, а приведут к друзьям. Посидит два-три дня, и выпустят.

«Вот умора с этими ингушами и чеченцами. Расписываться не торопятся. Взять бы их и…», – думал Медведев.

В дверь постучали.

Медведев гаркнул:

– Хто там? Входи!

Вошли две женщины.

– Расписаться?

– Да.

– Е… вашу мать! Почему вчера не пришли?! – заревел Медведев, выскакивая из-за стола.

Он с размаху ударил одну из них в лицо. Та ударилась об стенку, а потом свалилась на пол. Вторая помогла присесть подруге.

– Напрасно бьешь, начальник: вчера буран была, мы беремени, ходить не можно было.

Разгневанный комендант ударил ее сапогом в бок. Женщины не плакали, только изредка вздрагивали от боли. А Медведев, с налитыми от садизма глазами, избивал бы их долго, если бы не…

– Здорёв, дрюх! – произнесла блатная глотка.

В раскрытых дверях стоял Юсуп. Маленькие, но красивые карие глаза пылали ненавистью. Губы – бледные. Одна рука в кармане полупальто «москвич», другая – все еще держит ручку двери. На лице – окаменелая недобрая улыбка.

Комендант сперва обрадовался, но увидев «друга» в таком состоянии, растерялся.

Сидевшая на полу ингушка застонала: «О, Аллах!»

– Ну, чё ты финтишь, проходи, – подражая блатным, произнес комендант. – Есть добыча?

– Добыча есть! – сказал Юсуп сквозь зубы, и начал вытаскивать руку из кармана.

Медведев, увидев вороненую сталь, начал вырывать револьвер из кобуры. Волосы его поднялись дыбом, ноги и руки тряслись. Револьвер не вынимался.

– Р-рыба! – произнес Юсуп.

Медведев глянул на него – Юсуп держал пистолет у кармана.

– Юсуп, ты чё, я же…

Слова его были оборваны выстрелами. Пистолет замолк, когда обойма кончилась.

С минуту еще Юсуп стоял в оцепенении, потом медленно глянул на избитых ингушек, повернулся и пошел.

Позже стало известно, что Медведев был тяжело ранен в пяти местах, но не умер. он пролежал в больнице четыре месяца. После этого его здоровью никто не завидовал. Юсупа Точиева он не выдал, боясь, что тот выдаст его самого.

Через несколько лет Юсуп был пойман за какое-то другое преступление (говорят – за грабеж магазинов) и осужден на 25 лет. Сейчас сидит*.

Две эти женщины-ингушки действительно были беременны. Они до срока родили мертвых детей.

Весна сорок пятого года

Проклятая весна 1945-го года принесла с собой голод и тиф. Наши люди умирали сотнями. Ниже я приведу один из эпизодов голода.

Ехал чеченец через чужое село. Его остановили.

– Ты, это самое, чечен?

– Да.

– Там, в яме, где копают глину, ваши лежат. Похоронили бы али засыпали. Воняют уже.

Чеченец поехал туда. Постоял над ямой и уехал. Вечером сельчане услыхали далекое пение зикра.* Кто пеший, кто на подводах пришли человек 50 ингушей и чеченцев. Подошли к яме. В яме лежало 5 или 6 трупов. Черви ползали по ним – видимо, долго лежали. Далеко распространялся запах. У некоторых трупов отложились части тела. Приехавшие поняли: шли откуда-то к родным и умерли от голода или тифа. Они завернули эти останки в кошмы, бережно уложили на подводы.

– Хоть бы один сморщился, чи воны вони не чувствуют? – сказал один сельчанин.

Ингуши и чеченцы также, с пением зикра, уехали.

Романтики мало, но – правда!

Тимур

«Ну вот, – подумала сквозь слезы Надежда Семеновна, – была студенткой, мечтала стать врачом, провалила на третьем курсе… дура… потом целина… без дома, семьи. Как же я? Куда денусь? Если и в серьез заболею, кто поухаживает? А до района 60 км. О, мама!»

Девушка негромко плакала.

Наступал праздник 7 ноября. Бригада, закончив работу, собиралась на центральную усадьбу колхоза. Рев тракторов, скрип колес, веселая матерная ругань.

К Наде относились как-то отчужденно. «Буржуйка» – так ее называли за глаза. Все считали, что сегодняшнее лежанье – очередной каприз «белоручки». Все же, пока была здорова, она доказала, что не хуже их может работать, переносить трудности. Сама она не думала о внутреннем мире этих людей. Тем более она не интересовалась суровым и дерзким Тимуром Долаковым. Она только знала, что даже за недобрую улыбку этот «гиндык» (так там называли ингушей) избивает любого. С женщинами Тимур вообще не говорил, кроме как на работе.

Кухарка Соловиха вошла:

– Ты, это, поехали? Али чё? Больна?

Надя была упряма, не хотела «пролетариям» показать свою слабость.

– Нет. Не больная. Спать хочу, вчера ночью работала. Езжайте. Я на попутной приеду.

– Ну, уж, как знаш, – сказала Соловиха и вышла.

Будка опустела. С часу полежала. Ей стало лучше. Подсела к окну. За окном – осенняя степь, покрытая почерневшим ковылем. Солнца не было. Ветер выл, как голодный волк. Невдалеке стоял лес. Наде он напоминал русских воинов с картины «Утро на Куликовом поле». «Вот теперь я одна, заброшена, умру, – девушка нагоняла на себя страх. – Кто придет теперь сюда – в заброшенный стан?» Из-за леса выехал всадник.

С Надей опять случился приступ лихорадки. Она легла, дрожа и стуча зубами. байковое одеяло почти что не грело.

Лошадь вихрем подлетела к будке. С нее спрыгнул человек, вошел в будку. Не поздоровался. «Значит, Тимур», – подумала Надя. Как бы хотела, что бы был кто-нибудь другой. Этот «дикарь» поймет разве?

Надя лежала, отвернувшись к стенке. Тимур что-то лазил в другой комнате. Потом заглянул к Наде.

– Все уехали? – спросил он больную

– Да, уехали.

– А Вы зачем остались?

– Та-а-к, – девичье сердце сжалось от обиды: «Хоть бы один родной человек был бы близко, а здесь…»

Надя подумала, что Тимур вышел из комнаты – его не было слышно. Она всхлипнула, как ребенок.

– Что с Вами? Кто Вас обидел? – вдруг спросил Тимур, нагнувшись к ней. – О-о, да у Вас лихорадка! Повернитесь на другой бок.

Надя покорно повернулась.

– Где Ваши подруги, друзья? Где же они? – прямо спросил Тимур.

Потом, сверкнув глазами, махнул рукой:

– Мужичьё!

Тимур ушел и через некоторое время вернулся с дровами. Железная печурка накалилась и обдала девушку благодатным теплом. Понемногу ей стало лучше.

Вечером Тимур привел казаха-пастуха и, оставив его с Надей, уехал. Приехал он в полночь. Привез два байковых одеяла, чайник и еду.

– Как вы себя чувствуете? – спросил он, поставив ружье к стенке.

– Х-хо-рошо, – сказала Надя, стуча зубами, стараясь улыбаться, и не понимая, что заставило Тимура ухаживать за ней.

– Вы плохо себя чувствуете, – сказал он строго, – нате, выпейте.

Он протянул Наде таблетку хинина и стакан воды. Руки девушки дрожали – она не могла взять в руки стакан, таблетка скакала в руке. Тогда Тимур присел, растер большим складным ножом таблетку в порошок и всыпал его в стакан. Приподняв за плечи Надю, дал ей выпить. Она сделала два-три глотка и сморщилась: горько.

– Пейте! – сказал он властно.

Надя глянула на Тимура и выпила до дна. Потом он аккуратно уложил ее в постель, укрыл тремя одеялами.

Казах-пастух ушел, поговорив с Тимуром на своем языке. Тимур хорошо знал казахский язык и хорошо относился к казахам. А казахи в нем души не чаяли.

Чайник вскипел. Тимур кинул в него щепотку чая и дал ему хорошо завариться. Он достал из мешка бутылку водки, налил грамм 25 в стакан, и наполнил его крепким чаем. нарезал 2-3 ломтика хлеба и огурец.

– Дома у меня больше ничего не нашлось. Ешьте пока то, что есть. Простите, – сказал он Наде.

Помог сесть. Приступ лихорадки прошел. Надя съела пол-огурца, немного хлеба и выпила стакан горячего хмельного чая. По телу медленно разлилась теплота.

«Как же это он, – подумала Надя, – не бросил меня? Смеяться, наверное, потом. Нет. Он не таков. Да и когда я видела его смеющимся? Наверное, у него какая-то трагедия в жизни».

Тимур сидел, не глядя на больную, откинувшись к стенке. Курил сигарету. Ноги – в легких казахских ичигах – устало вытянул. Толстый шерстяной свитер туго сидел на нем. Двойной патронташ и складной нож в чехле он снимал только ночью.

Надя рассматривала Тимура: волосы коротко стриженные, есть седина, лоб средний, глаза карие и узкие, кавказские брови, девичий подбородок и шея, но резко очерченные скулы придавали лицу жесткость. Сколько ему лет? Тридцать, не меньше. Интересно: говорит он по-русски хорошо, чисто. Учился? Навряд ли.

– Давайте, еще чаю налью.

– Нет, спасибо, наелась.

Тимур быстро убрал со стола. Чей-то кепкой вытер стол.

Ночь Надя провела плохо. У нее разболелась голова. Ее бросало то в жар, то в холод. Под утро она заснула. Проснулась после десяти.

– Доброе утро, больная. Как здоровье?

– Спасибо. А Вы, Тимур, не спали?

– Для чего же сиделка, если она спит.

В печурке весело горели дрова.

Надя выпила таблетку. Тело ей не было подвластно. Была слабость, кружилась голова.

– Сейчас приедет Кожан, кое-что привезет, и я накормлю Вас.

– Я пойду в село. Что же так здесь… Вы…

Тимур вскочил, прошел к печке.

– Молчите! Куда Вы пойдете? Вы серьезно больны и можете умереть. Да. К лихорадке у Вас еще добавился грипп. Но я Вас вылечу. Вот. Врача нет. Значить Вы подчиняетесь мне. Я грубоват, но у Вас другого выхода нет. Куда Вы пойдете в село? Там это мужичье напьется браги. На Вас никто внимание не обратит. С пьяна еще… Лежите. – Он остановился около Нади, сбоку посмотрел на нее. – Прошу Вас не бояться меня на время Вашей болезни. Ну, если даже и буду Вас ругать, воспринимайте мою ругань, как ласку. Черт возьми, не могу говорить с русскими приятно. Привычка.

Он сел на табурет и закурил.

– Нет, я думала, что Вы будете… то есть хотите погулять на празднике… а из-за меня… – оправдывалась Надя.

– Ничего Вы не думали. И в праздники я не гуляю. Не признаю их. Лежите. Будете делать то, что я скажу до полного выздоровления.

Кожан приехал не один. Целая толпа казахов ввалилась в будку. Обнимали и хлопали по спине своего кунака Тимур-акына (как они его называли). Продуктов принесли – за полмесяца не съесть: баурсак, масло, ремшик, сыр, тапа-нан* и бочонок свежего кумыса. принесли с собой домбру.

Поговорили с полчаса – сказали «орос-кыз»* все хорошие слова, которые они знали (невеста, думали они, онгуша-акына).

Пока Надя ела, казахи ушли в другую комнату и там тихо говорили. На этот раз Надя ела много. Выпила полстакана водки. Ела, даже когда не хотела есть.

– Ешьте! – властно приказывал Тимур, и Надя вновь начинала жевать.

Наконец Надя не могла уже больше есть.

– Спасибо, Тимур, – сказала она и легла.

– Я не люблю этого слова, – ответил Тимур строго, – слово рабское.

Казахи зашли в комнату, расселились прямо на полу и о чем-то начали просить Тимура. Он им что-то объяснял. Казахи с просьбой смотрели на него.

– Они просят сыграть на домбре. Я бы сыграл, но вы больны.

– Ничего, ничего, Тимур, сыграйте. Я прошу Вас, мне не мешает.

Тимур натянул струны и сыграл веселую «Камажан». Казахи улыбались и приговаривали «жаксы, жаксы».* Потом он перестроил струны и затянул тягучую, но приятную мелодию. С минуту поиграл он, глядя в окно на степь, а потом тихо запел. Казахи начали чуть заметно качаться в такт музыки. Тимур пел долго, но мелодия не надоедала. Слов песни Надя не знала, но чувствовала в душе волнующую грусть. По щекам сидевшего напротив казаха катились слезы. Тимур замолк. Тихо попрощавшись, казахи уехали.

– Что вы играли, Тимур? – спросила Надя.

– Легенду о Козы Курпеше и Боян Слу. Вы видели картину «Поэма о любви»?

– Да, помню.

– Русские свысока смотрят на казахов, а это – талантливый и добрый народ. Легенды и мелодии их прекрасны. Я много раз слыхал, как ваши мужики смеялись над этими мелодиями, которые должны быть в золотом фонде искусства. Зато ваши прекрасно ругаются и рассказывают похабные анекдоты.

– Тимур, вы говорите на чистом литературном языке. Вы учились?

– Да. Я был когда-то студентом юридического факультета Ростовского университета. На третьем курсе… Но…

– Но?

– Нас выслали, – он встал и заходил по комнате.

– Вы очень ненавидите русских? – спросила Надя.

Тимур остановился на середине комнаты и посмотрел на больную.

– Послушайте, Вы задаете слишком много вопросов. Ответ Вас огорчит, но скажу правду: ненавижу, очень. Я не хотел сказать Вам обидное.

Надя осмелела и задала еще один вопрос:

– Где Ваша семья? Почему один живете?

Тимур вздрогнул, как от кнута, и побледнел:

– Слушайте, это Вас не касается! – и вышел.

Позже Надя узнала, что вся его семья умерла от тифа в 1945 году. Семья была большая – семь человек.

Тимур стрелой влетел в комнату:

– У солончака – сайгаки. Часок Вам придется поскучать, – сказал он, хватая ружья.

В окошко Надя видела, как он легкой походкой, держа ружье наперевес, уходил в сторону леса.

«Вот черт, думала темный дикарь, а он и мне слова молвить не дает. А говорит как красиво! Даже завидно. Но злой. Вот бы мне… Тю. Дура. Неправда. Может он и не так уж зол и смел. Что, русские хуже его что ли? Налупят, если надо и «гиндык». Но все же он благороден. Второй день одни и хоть бы слово сказал обидное. А останься я со своим одна, сразу завел бы: «Много я баб на веку повидал, а ты…» почему наши мужики такие?..»

Надя устала. Она легла в постель и продолжала мечтать.

За окном зарокотал трактор. Погодя в дверь заглянула рожа:

– Кто здесь? – и вошел. – Ты чё, девка?

– Болею.

– Мы будку увозим. Барахло прибери, да выметайся.

– Куда же я денусь? – испуганно спросила Надя.

– Не знаю.

Ввалились еще двое, подвыпившие:

– Здоров живете, тетенька. Сходи с квартиры! Революция! – сказал один из вошедших, потянув с Нади одеяло.

Захлебываясь слезами, Надя села в постели:

– Выйдите, я оденусь.

– Ну-у, одевайся. Што, голых баб штоль не видели?

Трактористы хохотали.

От обиды у Нади комок стал в горле.

Один из весельчаков подсел к Наде:

– Что же ты плачешь? – провел грязной рукой по лицу девушки, оставив след.

Трактористы пуще захохотали.

Другой все ж сказал:

– Ну, давай, хай одевается, а то будем стоять здесь. Отвезем будку, и гулять поедем – горилку пить.

Двое вышли, а третий сказал:

– Может, помочь платье надеть, а?

Нечаянным взором Надежда глянула в окно: к будке быстро шел Тимур, неся что-то на плече. Надя ахнула. Она про него совсем забыла. «Что будет?!»

Не глядя на трактористов, Тимур прошел в будку, кинул на пол убитую козу и, увидев стоящую в нижнем белье девушку, смутился.

– Опять слезы? Что случилось?

Надя не удержала слез.

– Ну-ну, ладно, – сказал Тимур почти что нежно, взял ее за плечи и, легонько подтолкнув, уложил в постель.

Тимур натянул на нее одеяло. Потом, откинув со лба локоны, сказал, гладя по голове:

– Ну, прошу Вас, не плачьте.

От ласки слезы полились пуще. Она схватила руку Тимура, прижала к глазам:

– Они… и… и… Будку уве… зут… Ку… куда я… я… денусь?..

– Успокойтесь, успокойтесь, – проговорил Тимур. – Никуда будку не увезут.

В дверь заглянул тракторист.

– Вы там скорей, а то увезем.

– А ну зайди сюда, – сказал Тимур.

– Чё?

– Кто вас послал?

– Роберт. На Аксакал надо, говорит, пахать, – сказал тракторист.

Это был тот, который вывел товарищей из будки, чтобы Надя оделась.

– Будка останется здесь.

– Иди ты… – и пошел к товарищам.

Тимур вырвал свою руку из мокрых от слез рук Нади, взял с верхней полки свою короткую плетку и вышел на улицу. Надя вскочила с постели и припала к окну. Засунув плетку за голенище ичигов, Тимур направился к трактористам. «Струсил», – подумала Надя.

Трое, ехидно улыбаясь, курили, не глядя на него. Надя увидела, как Тимур что-то сказал самому рослому парню – Митрофану. Тимур был подростком против него. Чтобы слышать их разговор, Надя тихонько толкнула форточку.

Митрофан надвинул на лоб фуражку и ехидно сказал:

– Чё хошь, гиндык? Отпи…ть, думаешь, не можем?

Он протянул свою громадную лапу и схватил ингуша за свитер на груди.

Девушка в будке ахнула. «Убьет!».

Но Митрофан вдруг, вскрикнув, отскочил – Тимур ударил его в челюсть. В одну секунду он опять ударил Митрофана в челюсть и в живот. Митрофан вскинул руки, будто для полета. В это момент он получил еще удар в подбородок. Детина, покачиваясь, попятился и рухнул на землю.

Двое трактористов не ожидали такого поворота дела. Они удивленно смотрели, как богатырь Митрофан стоял на коленях, силясь приподняться. Тимур выхватил из-за голенища плетку и ударил по голове того, кто нахально разговаривал с Надей. Тот кинулся бежать. Тимур плеткой захватил его шею, резко дернул и опрокинул его на спину. Третий, отбежав в сторону, не понимая происходящее, смотрел на избиение своих товарищей, но заступиться не смел.

Опрокинутый тракторист извивался на земле: плетка опускалось на него раз за разом. Наконец он перестал защищаться, лег ничком. Митрофан, качаясь, приподнялся. Тимур левой рукой очень мастерски залепил ему оплеуху – детина опять полетел на землю.

Тут он заметил третьего, стоявшего на почтительном расстоянии.

– А ну, иди сюда.

– Ни, бить хош.

– Да, буду бить. Поди, говорю, а то догоню – зарежу.

– А чё я тебе сделал? – сказал тракторист в нерешительности.

– Иди. Ну! – властно приказал Тимур.

Тракторист стал медленно подходить, трусливо дергая плечами. Останавливался и опять шел. Надя вспомнила киевский зоопарк – как там кормили удава кроликом. В клетку кинули живого кролика. Удав лежал, разинув пасть, не сводя глаз с добычи. С душераздирающим криком кролик сам лез в пасть к удаву.

– Ну, чё я тебе сделал? Чё? Бить? Да?

Тимур нетерпеливо ждал.

– На, бей! Чё я сделал?

Когда тракторист подошел на вытянутую руку, Тимур схватил его за ворот.

– Ты – трус, мужик. Товарищей надо защищать.

Держа его на вытянутую руку, Тимур, короткими ударами, начал хлестать его плеткой по лицу. Скоро лицо и одежда тракториста окрасились кровью. Наконец, вырвавшись, тракторист побежал к трактору, выхватил из-под сиденья маленький лом, и, дико сверкая глазами, кинулся на Тимура.

«Ох, Господи!» – вскрикнула Надя.

Тракторист бежал, подняв над головой лом:

– Изверг! Зверь! Убью! Бандюга!

Тимур медленно пошел ему навстречу. Тракторист остановился и, выпятив глаза, крикнул:

– У-убью!

– Брось, никого ты не убьешь, мужик, – сказал Тимур.

Он выхватил из его рук лом, откинул его в сторону, и ударил его кулаком в лицо. Тракторист упал, стукнувшись головой о гусеницу. Тимур, поигрывая плеткой, пошел к будке.

Боясь, что он увидит ее, Надя юркнула под одеяло. Девушка слышала, как ингуш мыл руки у порога. Вошел, вытерся карманным платком, сел и закурил, устало положив руки на колени.

– Вы, Тимур… – Надя хотела что-то сказать, но замолчала.

– Вы видели? Не испугались? Видит Бог, сами виноваты. Я хотел им простить, даже то, что они Вас оскорбили, был с утра мирно настроен. Но «смиряй раба своего, дабы он не возгордился». Простите. Вам не стоило смотреть. Дикари, знаете ли!

Трактористы, вытерев рукавами с лица кровь, завели «ДТ» и уехали.

Тимур освежевал тушу убитой козы, затопил печь, и спросил Надю:

– На праздник шашлык есть. Вы ели когда-нибудь шашлык, Надежда?

– Нет.

– Сегодня попробуете. Думаю, Вам понравится. Это наше, кавказское, блюдо!

Действительно, шашлык ей понравился.

Тимур лег на верхней полке и проспал до утра.

Надя быстро поправилась.

Приезжал бригадир и обещал квартиру. Через день прислал человека: мол, нашел.

Через неделю Тимур на попутной машине отвез ее село. Отвел на выделенную квартиру.

– Вот и все. Вы здоровы.

Хлопнул дверью и ушел.

Прошел год. Надя за это время ни разу не видела Тимура. В одно воскресенье Надя, нарядившись, пошла в клуб – там рабочие собрались посмотреть кинокартину. С крыльца она увидела, как с верхней улицы шел Тимур с небольшим чемоданом в руке. Он был одет во все новое, выбрит и подстрижен. На улице его встретил другой ингуш – старик Махмут. Махмут жил с семьей. Больше в селе ингушей не было. Они долго говорили, пожали руки и обнялись. Тимур двинулся дальше. Старик Махмут тоскливо смотрел вслед Тимуру. Когда Тимур подошел к клубу, у девушки забилось сердце. Она сбежала с крыльца. Тимур взглянул на нее, но оглянулся на едущую машину, поднял руку. Поговорив с шофером, он подошел к Надежде, не поздоровался, взял ее за кончики пальцев, заглянул в глаза и усмехнулся, но серьезно:

– Мой совет Вам, Надежда: не будьте «аки агнец среди волков». Сожрут Вас. Самим надо рвать. Будьте счастливы. Вы – хороший человек.

Повернулся и пошел к машине, которая его ждала. Забрался в кузов, закурил, не глянул на людей. Машина тронулась.

– Уехал-таки, – сказала подошедшая Соловиха.

– Куда уехал? – тревожно спросила Надя.

– На Кавказ, на Родину. Вчерась еще взял расчет. Дом Мыките со всем барахлом за четыре тыщи отдел. Считай даром. А вчера видела, у могилок своих, ингушских, стоял, все глядел.

Надя вскрикнула от сердечной боли и глянула на сопку, где пылила дорога. Вскоре машина скрылась.

Шатаясь, как пьяная, девушка поплелась домой. «Не любил меня, нет. Он и не говорил. Русская я». Тень Тимура, красивого, стройного, родного, но уже далекого, стояла перед ней. Казалось, протянуть руки и можно обнять, но…

Два выстрела среди ночи

Первая брачная ночь. Невеста одна. Вот постель уже разобрана, но что-то невесте не весело. Дверь тихо открылась, на пороге появился жених – Султан. Ната вскочила со стула, бледная. Бросив китель на стол, Султан подошел к невесте и обнял ее.

– Постой, Султан… не надо… постой, что-то скажу…

– Брось ты, о чем можно говорить сегодня?! – сказал страстно жених. – Разве не любишь меня?

– Знает Аллах, как люблю!

– Но в чем же дело? – спросил, отстранив девушку, Султан и взглянул ей в глаза: в печальных бездонных глазах было горе.

– Ты что, моя голубка, случаем не на тязет* пришла? Что с тобой? Разве ты не по воле вышла замуж? Не любишь?

– Люблю, Султан. Но наша брачная ночь – поистине тязет.

– Не говори ерунды, голубка! – сказал Султан, целуя невесту.

– Султан, дорогой, выслушай сперва…

– Ну ладно, я слушаю тебя! – потерял терпение Султан.

– О, Боже…

– Ну что?

– Я… не девушка!.. – вскричала она и заплакала.

– Что-о? – изумленный жених схватил ее за плечи и повернул лицом к себе.

– Знает Бог, не моя та вина. Убей меня! Убей ты – легче будет умирать.

Султан стоял в оцепенении. Мысли медленно плыли в голове: убить или отправить домой. Он с сожалением оглядел стройную фигуру невесты и злобно спросил:

– Кто он? Когда? Говори или я убью тебя!

– Сам убьешь? Не отдашь меня на смех людям? – почти радостно сквозь слезы спросила Ната. – Я не буду кричать, сопротивляться… Ты из ружья меня… Не мучь побоями…

Сердце парня дрогнуло, услышав такое из уст любимой.

– Кто тебя опозорил? – спросил он.

Ната поведала ему.

Уже на второй год после выселения, в 15 лет она осталась сиротой. В селе был единственный родственник и то дальний – Хизир.

В голодные годы Хизир ни разу не вспомнил о родственнице. И вообще Хизир был известен еще с Кавказа, как подлый человек. Немало наших, вспоминая о нем, скрежетали зубами, тоскуя о часе мести за те или иные обиды. Хизир не гнушался ничем: ни воровством, ни ябедничеством. И не случись выселения, может быть, чей-либо мстящий кинжал давно остановил бы его подлое сердце.

Ната жила у чужих. Семья старого Атабия делило свое несчастье с сиротой. Но вот голод прошел и Хизир наконец вспомнил о Нате, предъявил свои родственные права. Ната перешла жить к нему.

Несмотря на перенесенные трудности, девушка похорошела.

Потом настало время, когда спецпереселенцев заставили ходить на расписку. Спецкомендант Захаров всякий раз пытался заигрывать с ней, но она убегала.

А Хизир был в дружбе с Захаровым. Часто Захаров целые сутки проводил у него дома, пьянствуя. Когда в доме начиналась пьянка, жена Хизира, схватив дочку, убегала к соседям.

Однажды Захаров и Хизир пришли в полночь. Совдат (жена Хизира) с дочкой незаметно выскочила, а Нату подняли с постели. Пошел пьяный разговор. Друзья еще выпили. Захаров подмигивал и страстно смотрел на молодую чеченку. Похабной улыбкой смеялся Хизир.

Друзья встали из-за стола и вышли. Долго на улице о чем-то говорили. Вошли в дом красные от мороза.

– Ната, – сказал Хизир, – я сейчас сбегаю к завмагу, принесу еще водки, а ты еще что-нибудь приготовь поесть. Сама знаешь – начальник. Нужно, чтобы он был добр к нам.

Хизир ушел. Ната принесла хлеб, соленых огурцов и поставила на стол.

– Хорошая ты девка! – сказал Захаров, схватив руку девушки.

– Пусти! – крикнула она, краснея.

– Ах ты, куропатка! – проговорил комендант, притянул ее к себе.

– Пусти, пусти! – закричала девушка, отбиваясь.

Но, комендант не стал больше говорить, только дышал чаще и глубже. Его сильные руки обхватили тонкий стан. Косточки девушки хрустнули.

– Пусти! Хизир! – кричала девушка, но помощи не было.

Подхватил на руки, комендант отнес девушку и положил на нары, навалился на нее тяжелым корпусом. Чеченка била, царапалась, но вырваться не могла. От борьбы она скоро обессилела. Теряя память, в сознании ее мелькнула: «О-о, Султан…»

Когда она пришла в себя, Захаров сидел на табуретке, ухмыляясь, и курил папиросу. «Умереть» – решила Ната и выскочила в сени. Но тут ее схватил Хизир.

– Ты куда неодетая? Иди в дом!

– Умереть! Умереть! – кричала девушка.

Хизир швырнул ее обратно в комнату, избил и обессиленную оставил лежать на полу.