О возрождении искусства танца 3 страница

Разве он не встретится со множеством разнообразных картин в жизни ремесленников? У каждого из них есть своя поза, в зависимости от положений и движений, требуемых характером их труда. Он должен уловить их походку, манеру держаться и двигаться — всегда сходную с их ремеслом, и неизменно комичную; она легко доступна подражанию, так как она неизгладима у ремесленников, даже если последние разбога-

теют и бросят свою профессию; это обычный результат привычки, когда она закреплена временем и усилена лишениями и трудом.

Сколько странных и своеобразных картин найдет он среди множества любезных бездельников, мелких «птиметров», — обезьян и карикатур на смешные стороны тех людей, за которыми возраст, происхождение или богатство, обеспечили как будто привилегию на легкомыслие, ветренность и глупое самодовольство.

Уличная сутолока, общественные гуляния, загородные кабачки, деревенские увеселения и работы, сельская свадьба, охота и рыбная ловля, жатва, сбор винограда, поливка цветов в деревне, обычаи дарить их своей пастушке, разорять птичьи гнезда, играть на свирели— все дает ему живописные и многообразные впечатления, различные по жанру и колориту.

Лагерь, передвижение войск, упражнения, аттака и защита.крепостей, приморский порт, рейд, прибытие и отплытие корабля — вот образы, которые должны привлекать наши взоры и доводить наше искусство до совершенства, если только выполнение согласуется с природой.

Не могут ли шедевры Расина, Корнеля, Вольтера и Кребильона ⁵⁰) служить образцами для танца в благородном жанре? И не являют ли нам шедевры Мольера, Реньяра ⁵¹) и

многих других прославленных авторов, картины не менее возвышенного жанра? Я вижу, как балетные танцоры возмущены этим предложением, я слышу, как они называют меня сумасшедшим. Переложить трагедии и комедии на танец, что за безумие! Возможно ли это? Да, без сомнения. Уплотните действие «Скупого», удалите из этой пьесы спокойный диалог, сблизьте события, соберите воедино все разбросанные картины этих драм, и все удастся как нельзя лучше.

Вы ясно передадите сцену «кольца», где Скупой обыскивает Лафлеша, сцену, где Фрозина беседует с ним об его возлюбленной; вы изобразите отчаяние и гнев Гарпагона такими же живыми красками, какие использованы были Мольером. Все, что пригодно для живописи, годится и для танца; пусть мне докажут, что пьесы названных мною авторов лишены характеров, интереса и сильных ситуаций, и что способный художник, следуя этим шедеврам, создаст лишь холодные и неприятные картины, — тогда я соглашусь, что выдвинутое мною положение ничто иное, как парадокс. Но, если эти пьесы могут порождать множество превосходных картин, то я прав, и не моя вина, если нет пантомимических живописцев, и если гений не в ладах с нашими танцовщиками,

Не сделались ли Батилл, Пил ад и Гила с преемниками комедиантов, когда послед-

ние были изгнаны из Рима? Не начали ли они представлять в виде пантомим сцены лучших пьес того времени? Ободренные успехом, они пытались играть отдельные акты, и успешность этого предприятия побудила их, наконец, поставить целые пьесы, которые были встречены всеобщим одобрением.

Но, возразят мне, эти пьесы были общеизвестны: они служили, тадс сказать, программой для зрителя, отлично помнившего их и без труда следовавшего за игрой актера, угадывая наперед ее смысл. Разве мы не обладали бы тем же преимуществом, если бы переложили на танцы наиболее известные пьесы нашего театра? Разве мы менее одарены, нежели танцовщики Рима? И разве то, что делали во времена Августа, не может быть сделано в настоящее время? Согласиться с этим — значило бы обесценить икус и людей нашего века.

Но возвратимся к моей теме: необходимо, чтобы балетмейстер знал красоты и несовершенства природы. Изучение их всегда подскажет ему правильный выбор, а так как Эти картины могут быть последовательно историческими, поэтическими, критическими, аллегорическими и нравоучительными, то он будет вынужден выбирать образцы среди любого звания, сословия и общественного положения. Если он прославится, то заставит, подобно художнику и поэту, при помощи

волшебства и чар своего искусства, ненавидеть и наказывать пороки, вознаграждать и ценить добродетели.

Если балетмейстер должен изучать природу н уметь выбирать ее прекрасные явления, и если выбор сюжетов, которые он собирается танцевально изобразить, в значительной мере способствует успеху его произведения, то только при условии, если он сумеет искусно и талантливо украсить, расположить и распределить их живописным и благородным образом.

Если он хочет, например, изобразить ревность и все проявления гнева и отчаяния, за ней следующие, пусть он выберет своим образцом человека, природная жестокость и, грубость которого исправлены воспитанием: носильщик был бы в своем роде образцом достаточно верным, но не столь же прекрасным; палка в его руках дополнила бы недостаток выразительности, и это подражание, хотя и близкое к природе, возмутило бы человечество и изобразило бы лишь отталкивающую картину его несовершенств. К тому же поступки ревнивого крючника были бы менее живописны, нежели поступки человека, обладающего возвышенными чувствами. Первый отомстит немедленно и даст почувствовать свою тяжелую руку, второй, наоборот, будет бороться с мыслью о столь низкой и бесчестной мести; эта внутренняя борьба бешен-

ства и душевного величия придаст силу и Энергию его походке, его жестам, позам, лицу, взглядам; все будет служить характеристике его страсти, все будет раскрывать состояние его сердца; сделанные над самим собою усилия, дабы умерить мучающие его волнения, лишь дадут этим волнениям возможность проявляться с большей силой и живостью; чем больше будет стеснена его страсть, чем сосредоточеннее, тем сильнее будет впечатление.

Грубый деревенский мужик лишь на одно мгновение являет собой материал для живописца, так как вслед за выполнением мести он всегда испытывает низменную и пошлую радость. Человек благородного происхождения, напротив, доставит ему массу материала: он выражает свою страсть и свое смятение самыми различными способами и всегда выражает их столь же пылко, сколь и благородно. Сколько противоположений, сколько контрастов в его жестах! Сколько повышений и понижений в его страстных порывах, сколько различных оттенков и переходов в его лице! Сколько живости в его взгляде, какая выразительность, какая энергия в его молчании! Мгновения, когда он обнаруживает свое заблуждение, доставляют еще более разнообразные картины, более увлекательные, более нежные и приятные по краскам. Таковы все те черты, которые должен уловить балетмейстер.

Прославленные творцы балетов, так же как и знаменитые поэты и художники, всегда унижают себя, когда употребляют свое время и дарование на сочинения низменного и тривиального жанра. Великие люди должны творить только величественные произведения, предоставив низкие стороны — полуталантам, мелким людям, чье существование отмечает лишь смешное.

Природа не всегда дает нам совершенные образцы; поэтому необходимо владеть искусством исправлять их, помещать их в приятном распорядке, в выгодном освещении, в удачных ситуациях, которые, скрывая от взоров их недостатки, придают им изящество и обаяние, необходимы» для того, чтобы они были истинно прекрасными.

Главная трудность, как я уже говорил, заключается в том, чтобы украшать природу, не искажая ее, чтобы уметь сохранять все ее черты и обладать способностью смягчать их и придавать им силы. Уловить мгновение— вот величайшая тайна живописца, передать его правдиво — вот чудо искусства. Природа! Природа! Явись она, — и наши произведения станут прекрасными; откажемся от искусства, если оно не заимствует черты природы, если оно не облекается в ее простоту. Искусство очаровывает только тогда, когда оно переряжается, и торжествует по настоящему только в том случае, когда

его не узнают и принимают за самую природу.

Я полагаю, сударь, что балетмейстер, не знающий танца» и совершенстве, способен сочинять лишь посредственные произведения. Я понимаю под танцем лишь серьезное содержание: оно составляет главную основу балета. Кто не знает его принципов, владеет лишь малыми средствами; ему придется отказаться от величественного, отбросить историю, мифы, национальные жанры и заняться единственно теми крестьянскими балетами, которые заиграны и надоели уже со времени Фоссано ⁵²), превосходного, комического танцора, принесшего во Францию страстное увлечение прыжками. Я сравниваю величественно прекрасный танец с речью: смешанные и испорченные жанры, вытекающие из него, — с теми наречиями, которые понимаются с трудом и которые все более видоизменяются, по мере удаления от столицы, где господствует чистый, правильный язык.

Сочетание красок, их оттенки и эффекты, производимые ими при свете, должны также обратить на.себя внимание балетмейстера. Только на опыте я почувствовал рельеф, придаваемый этими эффектами фигурам, четкость форм, распространяемую ими, и изящество, сообщаемое ими группам. В балете «Ревность» или «Празднество в гареме» ⁵³) я следовал распределению света, соблюдаемому

живописцами в картинах; сильные и основные цвета располагались на первом плане и определяли собой его выдвинутые вперед части; затем следовали менее живые и менее яркие краски. Нежные и дымчатые я приберег для Заднего плана; та же градация была соблюдена и в распределении актеров по росту. Исполнение выиграло от этого удачного распределения, все было согласно, все было спокойно; ничто не сталкивалось, ничто не уничтожало друг друга; эта гармония очаровывала взор, охватывавший все части без всякого утомления. Мой балет имел большой успех также благодаря тому обстоятельству, что в другом балете, озаглавленном мною «Китайский Балет» *) ⁵⁴), вновь поставленное в Лионе, плохое распределение красок и их резкое сочетание оскорбляло взор. Все фигуры рябили в глазах и казались спутанными, хотя они были вырисованы точно; словом, ничто не создавало впечатления, которое должно было бы быть достигнуто. Костюмы, так сказать, убили произведение, потому что они были выполнены в тех же тонах, как и декорация: все было богато, все блистало красками, все сверкало равномерно, ни одна часть не была принесена в жертву, и это равенство предметов

*) Этот балет был поставлен впоследствии в Париже и Лондоне в костюмах, преисполненных вкуса, сочинения г-на Боке, рисовальщика Королевской Академии Музыки.

уничтожало впечатление от картины; она была лишена контрастов, и взгляд утомленного зрителя не различал отдельных форм. Множество танцовщиков, влачивших за собой блеск мишуры и странный набор красок, ослепляли взоры, не удовлетворяя их. Распределение костюмов было таково, что с того момента, как актер переставал двигаться, его не было видно; между тем этот балет был поставлен со всей возможной тщательностью. Красота театра придавала ему изящество и чистоту, которой он был лишен в Париже, в театре, выстроенном Моннэ ⁵⁵); но потому ли, что костюмы и декорации не были согласованы, или потому, что избранный мною, новый жанр лучше прежнего, но я вынужден признать, что из всех моих балетов, именно этот произвел наименьшее впечатление.

Распределение костюмов по краскам и по росту актеров не применяется в театре, и это не единственная область, коей там пренебрегают, но такое пренебрежение кажется мне непростительным в некоторых случаях, особенно в опере, — в театре вымысла, в театре, где живопись должна развернуть все свои сокровища, в театре, который, будучи лишен сильного действия и живого интереса, должен поэтому изобиловать картинами разных жанров или, по крайней мере, стремиться к этому. Декорация, какого бы рода она ни была, есть большая картина, на фоне которой раз-

мещаются фигуры. Актрисы и актеры танцовщики и танцовщицы являются персонажами, которые должны придать ей вид и приукрасить ее. Но для того, чтобы эта картина нравилась и не оскорбляла взор, необходимо, чтобы правильные пропорции блистали равномерно в различных ее частях.

Если при декорации, изображающей золотой и лазурный храм или дворец, актеры одеты в голубые и золотые одежды, то они уничтожают впечатление от декорации, а декорация в свою очередь лишает одежды того блеска, который они имели бы на более спокойном фоне. Такое распределение красок заставит потускнеть картину; в целом создастся лишь одноцветная живопись и этот монотонный вид вскоре утомит глаз и заразит действие своим однообразием и холодностью.

Краски покровов и одежд должны резко выделяться на декорации; я сравниваю последнюю с красивым фоном: если он не спокоен, если он не гармоничен, если краски его слишком живы и слишком ярки, то он уничтожит обаяние картины и лишит фигуры необходимого рельефа: ничто не будет выделяться, потому что ничто не использовано искусно, и пестрота, проистекающая из дурного сочетания красок, напомнит лишь безвкусно и безтолково размалеванные картинки для вырезывания.

При декорациях, обладающих прекрасной простотой и не испещренных красками, допустимы богатые и блестящие костюмы, в том числе с яркими и сочными цветами.

Для декораций, сделанных со вкусом и изобретательностью, как например китайский дворец, или площадь в Константинополе, празднично украшенных, (причудливый жанр, в котором композиция не подчиняется строгому закону и предоставляет полный простор гению, причем заслуги его увеличиваются пропорционально своеобразию, проявленному художником), для декораций такого рода, говорю я, которые сверкают красками, изобилуют материями, расшитыми серебром и золотом — нужны костюмы, согласованные с общим характером убранства, но они должны быть просты и отличаться оттенками, всецело противоположными тем, которые преобладают в декорациях. Если это правило не соблюдено точено, то все разрушится за отсутствием теней и контрастов: в театре все должно быть согласовано и гармонично: когда декорация будет сделана для костюма, а костюм для декорации, то полнота очарования спектакля будет достигнута.

Люди со вкусом, а особенно художники, почувствуют справедливость и важность этих соображений.

Соразмерность в росте актеров должна быть е менее строго выдержана и в тех случаях,

когда танец составляет часть декораций. Олимп или Парнас принадлежат к числу тех постановок, которые не могут увлечь или понравиться, если живописец и балетмейстер не сговорятся друг с другом относительно пропорции, распределения и положений участвующих.

В зрелище столь богатом рессурсами, как наша Опера⁶⁶), не смешно ли и не возмутительно ли, что соразмерность в росте актеров не соблюдается, тогда как о ней заботятся в тех частях живописной картины, которые являются лишь придатками ее. Разве, например, Юпитер на высотах Олимпа или Аполлон на вершине Парнаса не должны были бы, находясь вдали, казаться меньше ростом, чем Музы и Божества, которые располагаются под ними, ближе к зрителю. Если для создания иллюзии живописец подчиняется правилам перспективы, то почему же балетмейстер, который сам является или должен был бы являться художником -живописцем, освобождает себя от соблюдения этих правил? Как могут понравиться картины, если они не правдоподобны, если они лишены пропорции и если они грешат против законов, почерпнутых в природе путем сравнения предметов? Соразмерность роста должна быть соблюдена в неподвижных и спокойных картинах танца; она менее необходима в тех картинах, которые видоизменяются и слагаются во время

самого танца. Я понимаю под неподвижными картинами все, что образует группу в отдалении, все, что зависит от декорации и что составляет, согласуясь с ней, сложное построение.

Но как же, спросите вы меня, соблюдать эту соразмерность, если Аполлона танцует Вестрис? Следует ли лишать балет этого украшения и жертвовать всем очарованием ради цельности одного мгновения? Без сомнения, нет; но для спокойной картины можно взять Аполлона, соразмерного с различными частями машины, молодого человека лет пятнадцати, которого оденут так же, как и настоящего Аполлона, он спустится с Парнаса, а затем, при помощи боковых декораций, его подменят, как бы ловким приемом фокусника и поставят на его место изящную фигуру и превосходный талант Вестриса.

После повторных опытов я убедился в восхитительном впечатлении, которое производит соблюдение соразмерности роста актеров. Первый удачный опыт был сделан мною в балете охотников, и этот замысел, может быть, неожиданный для балета, возник под впечатлением, которое произвела на меня грубая ошибка г-на Сервандони, ошибка, обусловленная невнимательностью и отнюдь не умаляющая заслуг этого художника; это произошло, кажется, при представлении «Волшебного леса» ⁵⁷), прекрасного зрелища, извле-

ченного из Тассо. Направо, далеко в глубине сцены стоял мост; по нему проезжало большое число всадников; каждый из них своим видом и ростом походил на великана и, казалось, был больше, чем весь мост; искусственные лошади были меньше людей, и эти неправильные пропорции оскорбляли даже самый неопытный взор: этот мост мог иметь правильное соотношение с декорацией, но он не был пропорционален живым людям, которые должны были переходить через него. Следовательно, надо было их удалить, либо Заменить их людьми меньшего роста, например, детьми, усаженными на лошадей, соразмерных с их ростом и с мостом, который в данном случае должен был бы определять работу декоратора. Эти дети произвели бы самое правдивое впечатление.

Я попытался в сцене охоты исполнить то, чего мне не хватало в зрелище Сервандони. Декорация изображала лес, дороги которого шли параллельно зрителю. Вид замыкался мостом, позади которого виднелся весьма далекий пейзаж. Я разделил этот выход на шесть разрядов, отличных по росту участвующих; каждый разряд состоял из трех охотников и трех охотниц, что в целом составляло тридцать шесть танцовщиков и танцовщиц; актеры первого разряда (самые высокие по росту) пересекали дорогу наиболее близкую к зрителю, актеры второго разряда

следовали за ними, пробегая по следующей дороге, а актеры третьего разряда, в свою очередь, сменяли их, проходя по третьей дороге, и так далее, пока, наконец, последняя группа, составленная из маленьких детей, не заканчивала это шествие, переходя через мост. Понижение роста было настолько точно соблюдено, что получался обман зрения; то, что было достигнуто благодаря искусству и соблюдению пропорций, казалось правдивым и естественным. Вымысел был столь удачен, что публика приписывала понижение роста удалению предметов и воображала, что те же охотники и охотницы двигались по различным лесным дорогам. Музыка имела ту же градацию в звуках и затихала по мере того, как охота углублялась в лес, который был обширен и нарисован с большим вкусом.

Я не смогу вам высказать ту радость, которую мне доставил этот замысел, выполнение коего превзошло все мои ожидания и заслужило единодушное одобрение.

Такова, сударь, иллюзия, создаваемая театром, когда все части его согласованы и когда художники избирают природу своим путеводителем и образцом.

Я полагаю, что почти выполню задание этого письма, если помогу вам сделать наблюдение над согласованием красок. «Ревность» или «Празднество в гареме» показало вам план распределения, которое должно царить

в кадрилях ⁵⁸) балетов; но так как обычно принято одевать танцовщиков одинаково, то я сделал опыт, который мне удался и который снимает с единообразия костюмов обычный налет суровости и монотонности. Он заключался в точном распределении того же цвета, подразделенного на все оттенки от темно-синего до светло-голубого, от ярко-красного до бледно-розового, от фиолетового до светло-лилового; это распределение придает игру и четкость фигурам: все выделяется и уходит в глубь, сохраняя правильные пропорции; все получает, наконец, рельефность и приятно выделяется на фоне задника.

Если при декорации, изображающей адскую пещеру, балетмейстер захочет, чтобы при поднятии занавеса показались сразу это ужасное место и мучения Данаид, Иксиона, Тантала, Сизифа⁵⁹) и различные деяния адских божеств; если он, одним словом, захочет сразу раскрыть взору движение и ужас адских мучений, как может ему удастся эта мгновенная композиция, если он не владеет искусством распределять предметы и ставить их на должные места, если у него нет способности уловить основной замысел живописца и подчинить собственные замыслы приготовленной для него сценической картине? Темные, светящиеся скалы, частью мрачные, частью пылающие огнем. Явственный ужас должен

царить в могиле, все должно быть отвратительно-ужасно; одним словом, все должно возвещать место действия и муки и страдания тех, кто его населяет. Жители ада (в том виде, как их обычно изображают на сцене), одеты во все цвета пламени; фон их одежд — то черного, то пунцового или огненного цвета; они заимствуют, одним словом, краски, использованные в декорации. Балетмейстер же должен направить свое внимание на то, чтобы на темных частях декорации разместились наиболее светлые и блестящие одежды, а на всех светлых массах самые темные и наименее яркие костюмы; Из этого удачного подбора родится гармония, декорация будет служить, если я осмелюсь так выразиться, средством оттенения для балета: этот последний, в свою очередь, усилит обаяние живописи и придаст ей все силы, могущие очаровывать и волновать зрителя иллюзией.

О ВЫБОРЕ СЮЖЕТОВ

Опираясь на знание дела и на повторные опыты, я могу вас уверить, сударь, что сюжеты, почерпнутые из истории, могут дать пантомимному искусству богатейшие образы и величайшие средства выразительности. Трагический жанр имеет то преимущество, что в нем все выражено сильно, что страсти в нем дельны и проявляются со всем им присущим блеском. Этот преисполненный Энергии жанр снабжает балетмейстера великими событиями и прекрасными характерами, возможностью обрисовывать ситуации, измышлять группы, схватывать происшествия, живописать театральные Эффекты. Развязка мощного действия дает ему образец для обширной захватывающей картины.

Не следует думать, однако, что я отдаю исключительное предпочтение трагическому жанру: я испробовал все жанры. Разнообразие должно быть девизом балетмейстера. Мое воображение не вынуждает меня от-

давать безусловное предпочтение предметам, носящим печальный или страшный характер. Юнг ⁶⁰) никогда не станет моим единственным образцом. Если я предпочитал порой трагические сюжеты, то лишь из признательности. Этот жанр обогатил меня великими средствами действия и выразительности; разнообразная игра страстей сообщила жестам и лицу то живое и одушевленное красноречие, которое упорно скрывали от меня нежные и томные сюжеты; я живописал сильными красками, накладывая их смелой кистью восторженного воображения. Если бы я захотел утомить вас, сударь, то я перечислил бы вам заглавия сочиненных мною.: балетов, и вы бы увидели, что из ста балетов всего тридцать—истинно трагических. Весьма странно, почему до сих пор оставалось неизвестным, что из всех жанров трагический жанр наиболее пригоден для выразительного танца. Он раскрывает большие картины, благородные ситуации, удачные театральные эффекты и, кроме того, так как у героев страсти более мощны и определенны, нежели у простых смертных, то изображение их становится легче действие пантомимы пламеннее, правдивее и понятнее.

В поэзии и мифологии балетмейстер черпает великолепные сюжеты, рисунок коих в большинстве случаев уже готов: ему остается только наложить краски и светотени.

Кроме того, мифология снабжает его мелкими сюжетами, пригодными для приятного действия. Pas de deux или pas de trois—это красивые станковые картины; они совершенно не требуют широкой рамки, но и не могут развернуться без помощи эпизодов. Одного акта достаточно для экспозиции, для завязки и развязки, и сюжет такого рода требует не больше одной декорации. Этому жанру нужны только легкие тона, могущие передавать любовь; он, без сомнения, приобретет больше интереса, если в действие будет вовлечена ревность. Контрасты создают обаяние искусства. Задача балетмейстера отыскать и выбрать в мифологии контрастирующие черты.

Танец, в собственном смысле слова, первоначально являлся ничем иным, как наивным выражением радости; но когда возникло желание придать этой примитивной выразительности большую силу впечатления, то его снабдили правилами, принципами и закономерным развитием. Я счел возможным увеличить его содержание, заставив его изображать различные чувства, волнующие душу. Поэтому я объявил войну укоренившимся обычаям и долго боролся с древней фалангой предразсудков. Выйти победителем было трудно, но после борьбы я достиг полной победы.

Ободренный успехом, который имели мои первые опыты, я предпринял в 1751 году

постановку великолепного сюжета «Суд Париса» ⁶¹). Этот миф снабдил мое сочинение двумя актами, преисполненными действия и выразительности. Тем не менее я поставил его в трех актах. Последний акт изображал праздник, целиком предоставленный танцу, развернувшемуся во всей своей красе. Успех Этого представления превзошел мои ожидания, но, будучи менее снисходительным, чем публика, я строго судил себя; отдавая всегда предпочтение качеству перед количеством, и твердо убежденный, что в действенном балете длинноты уничтожают впечатление; я был очень огорчен, что не присоединил свой дивертиссмент к концу второго акта; сократив длинной, я не погасил бы огня, зажженного действием и выражением и не ослабил бы яркости впечатлений, испытанных зрителем.

О КОМПОЗИЦИИ БАЛЕТОВ

Поэзия, живопись и танец являются или должны являться, мой дорогой ученик, верной копией прекрасной природы. Только благодаря правдивости подражания творения Корнеля, Расина, Рафаэля и Микель-Анжело перешли к потомству, заслужив, что случается довольно редко, одобрение своего века. Отчего не можем мы присоединить к именам Этих великих людей, имена балетмейстеров, прославившихся в свое время? Но они едва известны. Кто виноват в этом: искусство? Или они сами?

Балет есть картина, или, скорее, последовательность картин, связанных между собой действием, составляющим сюжет балета. Сцена— это, так сказать, полотно, на котором сочинитель изображает свои замыслы: выбор музыки, декорация и костюм составляют ее краски, а сам сочинитель является живописцем. Если природа одарила его огнем и восторгом, душой всех изобразительных искусств,

то не обеспечено ли ему бессмертие? Но почему же мы не знаем ни одного балетмейстера? Потому что произведения этого рода существуют лишь одно мгновение и исчезают почти одновременно с впечатлением, ими произведенным, потому что от величайших произведений Батилла и Пилада не остается никаких следов. Об этих пантомимах, столь Знаменитых в век Августа, едва сохраняется одно воспоминание.

Если бы эти великие сочинители, не будучи в состоянии передать потомкам свои мимолетные картины, передали нам хотя бы свои мысли и начала своего искусства, если бы они записали правила того жанра, творцами которого явились, то их имена и сочинения пережили бы безмерность веков, и они не принесли бы в жертву минутной славе своих трудов и стараний. Их последователи получили бы от них начала, и искусство пантомимы и жеста, некогда вознесенное до высоты, еще и поныне поражающей наше воображение, не погибло бы.

После утраты этого искусства, никто не старался отыскать его, или, так сказать, снова сотворить его. Испугавшись затруднений подобного предприятия, мои предшественники отказались от него, и, вместо того, чтобы прославиться какой нибудь удачной попыткой, они допустили существование разлада между танцем в тесном смысле слова и панто-

мимой, разлада, который, казалось, останется на веки.

Будучи отважнее их, хотя и не имея таких дарований, я осмелился разгадать искусство сочинения действенных балетов, и, присоединив действие к танцу, придать ему характеры и идеи. Я осмелился проложить новый путь. Благосклонность публики поощряла меня; она поддержала меня в минуты сомнения, готового поколебать уверенность; мои успехи, кажется, позволяют мне удовлетворить вашу любознательность к искусству, которым вы дорожите, и которому я посвятил все свое время.

От царствования Августа до наших дней балеты были лишь слабым наброском того, чем они еще могут стать. Это искусство, дитя гения и вкуса, может украшаться и изменяться до безконечности. История, мифология и живопись соединяются, чтобы извлечь его из мрака, в котором оно погребено, и я удивляюсь, что сочинители пренебрегали столь мощными средствами.

Программы балетов, которые ставились примерно сто лет тому назад при различных европейских дворах, могут внушить подозрение, что это искусство (которое еще ничего не значило), не делало успехов, а все более или более ослабевало. Правда, подобные предания всегда подозрительны. С балетами дело обстоит так же, как и с праздни-

ками: ничего нет прекраснее и пленительнее их на бумаге, и, подчас, ничего печальнее и несообразнее в исполнении.

Я думаю, сударь, что искусство действенного танца осталось в младенчестве оттого только, что его воздействие ограничили эффектами фейерверка, предназначенного для увеселения глаз; несмотря на то, что оно наравне с лучшими драмами может трогать и пленять зрителя прелестью сочувствия и иллюзии, никто не подозревал, что оно способно расстрогать душу.