Глава 11. Наибольшую волю слезам дал Марц уже под вечер, когда дом опустел – мастера уехали домой (какая теперь работа!)

Наибольшую волю слезам дал Марц уже под вечер, когда дом опустел – мастера уехали домой (какая теперь работа!), Мирка и Румида были в больнице, Колька и Ипан исчезли из страха ответственности, другие дети разбежались, боясь крови, которая как заклятье греха пугала всех.

Барон остался только в присутствии Андрея, не отходившего от него из опасения, что цыган из мести может наделать много страшного и непредсказуемого, а с другой стороны – чтобы вселить надежду на Бога, единственно могущего теперь помочь.

В жуткой тишине всякие чувства только обострялись. Вой собак тревогой отзывался в сердцах тех, кто теперь сидел в тяжелых раздумиях случившегося.

— Марц, надо нам молиться, много молиться. Бог все может, для Него нет ничего невозможного.

Андрей стал приводить примеры из Евангелия, показывающие силу и возможности Того, Кто даже жизни Своей не пожалел для человеков.

— Ты помнишь как кричал слепой Вартимей? Я читал тебе... там, на лужайке, где ты любовался лошадьми... Он ни на что не обращал внимания, даже на препятствия со стороны окружающих, только бы прозреть!

— Я тоже сейчас слепой, слепой Баро, который дром ясвэндыр на дыкхэла[27]. И если бы Христос здесь сейчас проходил, я отдал бы Ему все, с пустой сумкой пошел бы тэ вымангэс по миру лишь бы осталась жива моя чергэн! – уже тоном сломленного человека говорил, некогда бушующий повелитель.

— Богу никакого богатства не надо, Марц, Ему нужно только твое сердце, могущее исправить вашу жизнь под Его Божественным водительством. Христос сейчас плачет о твоей душе точно так же, как ты о Наиде.

— Молиться я не могу, потому... что мы про­клятый Богом народ... Хамово[28] племя, как о нас говорят люди. Наши руки полны крови, хоть и утробы набиты золотом. Бог все равно не услышит меня. Он слышит только святых.

Вдруг его осенило! Схватив своими руками руки Голубенко, он умоляюще произнес:

— Вот ты, Андрюша, (он впервые назвал его имя ласково!) молись, молись! Если есть Бог на свете для меня, то Он может услышать только тебя, я это знаю, точно знаю, а я еще не могу, нет, не могу.

Голубенко, не ожидая другого случая, стал молиться, опустившись на колени, молиться вслух. Барон встал из-за стола и стал ходить взад-вперед по комнате, потом остановился возле молящегося проповедника и вдруг... Что это? Как подкошенный упал на колени тот, кто в свое время говорил, что нет на свете того, кто мог бы поставить его на колени. Закрыв лицо руками, он судорожно вздрагивал, говоря по-цыгански, добавив только по-русски следующие слова: " Сними с меня проклятье и услышь Андрюшу, прости меня, если еще можешь".

Он встал с колен, но видя, что проповедник все еще молится, снова ходил по комнате и снова ста­новился молиться. Так было несколько раз.

Всю ночь они не сомкнули глаз. Теперь, когда Андрей увидел, что Бог распахал почву сердца барона, он сеял, сеял, сеял, зная, что это самый подходящий момент для воспринятия истины.

Под утро поехали в больницу. Марц входил настороженно, идя, как по минам, не зная, исхода ночи. Но, вышедшая навстречу Румида, сказала:

— Еще жива... Какие у нее сейчас глаза – они разрывают меня на части! Прийдя в сознание только и говорит:

— На ров, мамо! На ров, мамо! [29]

Сейчас она спит. Вот, врачи дали список тех лекарств, которые срочно нужны... Иностранные какие-то. У них нет таких.

— Из-под земли достану! Мешок лавэ отва­лю, но достану! – выпалил Марц, радуясь, что Наида еще жива!

И действительно, подключив все свои связи, через полтора часа пакет с лекарствами, цветами и шоколадами был передан врачам в отделение больницы.

Три дня все сидели как на пороховой бочке, в неизвестности ожидания. Никто почти ничего не ел, почти не спал, сменяя друг друга у места, где лежала Наида.

Врачи удивлялись, что она оставалась еще жива, не зная, что этому способствует – крепкое здо­ровье молодого организма или молитвы святого, о котором везде уже ширились слухи.

Но истинную причину знал только Андрей – " Бог есть жизнь", Он же и Податель жизни, распространивший Свою милость на молодую цыганку, и именно Его славу предстояло от­крыть Голубенко в последующие дни, переводя славу с себя на истинного Спасителя, единого, достойного восхитить ее!

На четвертый день старый седой врач сооб­щил:

— Вот только теперь появилась маленькая надежда на то, что девушка будет жить, не умрет, – и добавил, – наступил перелом. Мо­жете на три минутки зайти к ней, но только не беспокоить.

Впервые за эти дни после операции барон и Андрей Голубенко вошли в палату Наиды. Она еще издали улыбнулась. Только расцветшая улыбка, и добрые, ласковые прослезившиеся глаза говорили о ее жизни, пробудившейся как нежный подснежник после долгой суровой зимы, желающей всякую жизнь одеть в ледяные оковы смерти.