Глава 5. Комплекс Ионы 4 страница

XVI

Вновь и вновь при углублении грез мы наблюдали, как образ Ионы наделяется бессознательными компонентами, сви­детельствующими о животе как о саркофаге. Весьма порази­тельно видеть, что такую филиацию можно обнаружить под чрезвычайно прозрачными образами, под образами внешне совершенно рационализованными. К примеру, не относится ли военная хитрость с Троянским конем к числу весьма от­четливо объясняемых? — И все же возникли сомнения. Из­ложение их мы найдем в книге Пьера-Максима Шюля (La Fabulation platonicienne, pp. 75 et suiv.). Не стал ли Троян­ский конь (как и библейский кит) именем для обозначения кораблей греков, а корабли эти разве не были Посейдоновы-ми «конями»? И вот, историки, изумленные всевозможными побасенками о Минотавре, задаются вопросом, не являются ли все эти животные-вместилища кенотафами? ^{А, 29} Шарль Пикар^B рассказывает, как согласно Геродоту дочь Микерина^С похоронили «внутри коровы из позолоченного дерева (хатхори-ческий символ)^D, культ которой в свое время был распространен в Саисском^Е дворце, где ее окружали зажженными светильника­ми и дымом благовоний. Минойцы^F сохраняли и передавали в

^А Кенотаф — пустая могила или надгробный памятник над пустой могилой. Соответствующие обычаи существовали у греков и римлян. В Египте фараону и вельможам воздвигались кенотафы в священных местах, даже если сами они были захоронены не там.

²⁹ См. Picard Ch. Le Cé notaphe de Midea et les Colosses de Mé né las // Revue de Philologie. 1933, pp. 341—354.

^B Пикар, Шарль (1883—1965) — франц. археолог; историк класси­ческой скульптуры. Стремился обнаружить, как в пластике отражается эволюция религиозных и философских идей. Осн. труды: «Происхож­дение эллинского политеизма» (1930—1932); «Руководство по греческой археологии» в 8 томах (1932—1966).

^С Микерин, по-египетски Менкаур — фараон IV династии (ок. 2600 г. до н.э.), сын или брат Хеопса. Знаменит, прежде всего, своей пирами­дой, самой маленькой из трех великих пирамид на плато Гизе.

^D Хатхор (греч. Атир) — древнеегипет. богиня. Изображалась то как женщина, то в виде коровы. Каждое утро она рождала солнце (ребенка или золотого теленка). Ей посвящен великий храм в Дендере.

^Е Санс — один из древнейших городов Египта, был расположен в дельте Нила. Центр культа богини Нейт.

^F Минойцы — жители древнего Крита, принадлежавшие к минойской культуре (2600—1200 до н.э).

разнообразных формах микенянам культ священного рогатого скота (самцов или самок), наделенного покровительственной си­лой, простирающейся даже в загробный мир. Уже греки переста­ли это понимать.» И цитирующий эту страницу Шюль задается вопросом о том, нельзя ли легенду о Троянском коне интерпре­тировать аналогично. Шюль приводит мнение У. Дж. В. Найта, утверждавшего: «Это относится скорее к магически-религиозно­му контексту, нежели к военной тактике». Это могло стать «средством снятия чар, защищавших стены Илиона». Для на­шей темы достаточно того, что ультраотчетливый образ Тро­янского коня, снабженный всевозможными осознаваемыми це-лесообразностями, в новых психологических истолкованиях можно продублировать другими образами, погружаясь в бес­сознательное. Так проявляется существование психического дублета, объединяющего, с одной стороны, пространно ком­ментируемый визуальный образ, а с другой — образ таин­ственной сокровенности, наделенный эмоциональной силой.

Если бы теперь мы применили этот подход к всевозможным мифам о захоронениях, мы увидели бы, как размножаются та­кие дублеты, объединяющие внешние образы и образы сокро­венного. Мы достигли бы следующей эквивалентности жизни и смерти: саркофаг — это живот, а живот — саркофаг. Выйти из живота означает родиться, а выйти из саркофага — возро­диться. Значит, Иона, находившийся во чреве китовом три дня, как Христос — в могиле, представляет собой образ воскресения.

XVII

Говоря о той же теме материнства Смерти, множество других образов можно изучать под знаком Ионы Смерти. С этой точки зрения монографии заслуживает тема куколки.

Куколка, естественно, наделена соблазнами всякой обер­нутой формы. Она подобна плоду из животного царства³⁰. Но

³⁰ В одной статье о Блейке, опубликованной в журнале «Fontaine», находим следующий перевод из превосходной статьи Суинберна*: «Над ней, эмблемой материнства, свертывается и цепляется куколка, подобная обволакивающим листьям плоти, заключающим в себе и освобождаю­щим человеческий плод телесного порождения» (по 6, р. 226).

^A Суинберн, Элджернон Чарльз (1837—1909) — англ. поэт. Один из любимых авторов Г. Башляра: в книге «Вода и грезы» ему посвящена практически целая глава.

как только мы узнаём, что куколка представляет собой про­межуточное существо между гусеницей и бабочкой, возника­ет целое царство совершенно новых ценностей. И тогда идеи возбуждают грезы.

В «Апокалипсисе нашего времени» Розанов внес свой вклад в миф о куколке. На его взгляд, «гусеница, куколка и мотылек имеют объяснение, но не физиологическое, а истинно космогоническое. Физиологически — они необъяснимы; они именно — не изъяснимы. Между тем космогонически они совершенно ясны: это есть все жи­вое, решительно все живое, что приобщается жизни, гро­бу и воскресению»*.

Невозможно более четко представить различие между на­учным и мифическим истолкованиями. Ученый посчитает, что все объяснено, когда все опишет, когда пронаблюдает за фазами метаморфозы день за днем. Но символы требуют иной концентрации света. Мифу угодно объяснять предметы через мир. Становление существ надо объяснять через «жизнь, гроб и воскресение». Как пишет Розанов, «стадии существования насекомого фигурально изображают жизнь во вселенной». Гусеница: «Мы ползаем, жрем, тусклы и недвижимы»^B. «Ку­колка — это гроб и смерть, гроб и прозябание, гроб и обеща­ние. Мотылек — это «душа», погруженная в мировой эфир, летающая, знающая только солнце, нектар и — никак не питается, кроме как из огромных цветочных чашечек»^C. И Розанов противопоставляет «геофагию»^D гусеницы, питаю­щейся «грязью и сором»^Е, блаженству бабочки-гелиофага, до­бывающей на цветах солнечную пыльцу.

Вот так Розанов долго исследует отношения между обра­зами куколки и мумии. Мумия — это воистину куколка человека. «Вот такой же продолговато-гладкий, как реши­тельно всякий кокон, какой, безусловно, строит себе всякая гусеница — и египтянин себе изготовлял, " окукливаясь".

^А Розанов В. Уединенное. М., 1990, с. 408.

^B Там же, с. 408.

^C Там же, с. 409.

^D Геофагия (греч.) — букв.: пожирание земли.

^Е Розанов В. Уединенное, с. 410.

Поверх этого жесткая, коричневая скорлупа. Это — сарко­фаг, всегда коричневатого однообразного тона. Кажется, он гипсовый, и тогда он и по материалу естества сходен с обо­лочкой куколки, ибо что-то вроде извести, как выпота, дает и тело гусеницы. Вообще, ритуал погребения у египтян вы­шел из подражания именно фазам окукливающейся гусени­цы. А главное отсюда — это скарабей — жук-насекомое, как символ перехода в будущую загробную жизнь»^А. «Главное, самое главное, что египтяне открыли — это насекомообраз­ную будущую жизнь»^B. Из этой насекомообразной жизни мы реально проживаем лишь земную. Воздушная жизнь из­вестна нам разве что по образу бабочки на цветах. Но где же цветы для человека, те, на которых человек отыщет свою пищу, небесное золото? «Если такие цветы где-то и суще­ствуют, — говорит Розанов, — " то за гробом"»^{C, 30 bis}.

Итак, в этих образах могила является как бы куколкой, это саркофаг, пожирающий глину плоти. Мумия, словно гу­сеница, стиснутая лентами куколки, тоже взорвется «настоя­щей вспышкой, где будут пламенеть симметричные крылья», — как сказал Франсис Понж³¹. Чрезвычайно интересно за­метить, что тем самым можно ассоциировать клочья обра­зов, сочетающихся с куколкой и с саркофагом. И дело здесь в том, что центр интереса у всех этих образов один и тот же: запертое существо, существо защищенное, суще­ство сокрытое, существо, возвратившееся к глубинам своей тайны. Это существо освободится, это существо возро­дится. Вот в чем судьба образа, взыскующего такого вос­кресения.

^А Розанов В. Уединенное, с. 435.

^B Там же.

^C Там же, с. 436.

^{30 bis} Ср. Strindberg A. Inferno, р. 47: «Превращение гусеницы в куколку — подлинное чудо, равносильное воскресению мертвых».

³¹ Процитировано Жаном-Полем Сартром. См. комментарий Сартра к этому образу: L'Homme et les Choses, p. 51.