Разъяснение космонита

Время шло, звон становился все громче, пока наконец не заполнил все вокруг, вытеснив смех. Комната и все, что в ней было, – все поплыло перед глазами Бейли, стало нереальным, как и чувство времени.

Наконец он пришел в себя, обнаружив, что сидит на том же месте. С момента, когда его сознание отключилось, явно прошло уже некоторое время. Изображение комиссара исчезло, экран объемного видеоприемника опять стал матово-молочным. Р. Дэниел сидел рядом с Бейли, массируя его обнаженное предплечье. Прямо под кожей Бейли заметил небольшое темное пятнышко от инъекции. На его глазах оно медленно исчезло, растворившись под кожей.

Он окончательно пришел в себя.

– Вам лучше, коллега Элайдж? – спросил Р. Дэниел.

Бейли действительно стало лучше. Он потянул руку, и робот отпустил се. Опустил рукав и оглянулся вокруг. Доктор Фастольф сидел на прежнем месте, на его губах играла слабая улыбка, делавшая черты его невзрачного лица более привлекательными.

– Я потерял сознание? – спросил Бейли.

– Что-то в этом роде, – ответил доктор Фастольф. – Боюсь, вы испытали сильное потрясение.

В сознании Бейли живо воскресла сцена с роботом. Он схватил Р. Дэниела за руку и, засучив, насколько смог, рукав его рубашки, оголил запястье. На ощупь рука робота казалась мягкой, но под верхним слоем чувствовалось что-то более твердое, чем кость.

Р. Дэниел не пытался высвободить свою руку из цепких рук сыщика. Бейли пристально разглядывал ее, ощупывая кожу вдоль предполагаемой средней линии. Был ли там скрытый шов?

По логике вещей, конечно, должен был быть. Робот, покрытый синтетической кожей и специально сделанный так, чтобы его невозможно было отличить от человека, не мог ремонтироваться обычным способом. Не может быть, чтобы его нагрудная плита держалась на заклепках. Не может быть, чтобы его череп откидывался назад на петлях. Наверняка различные части его механического тела собирались вдоль линии микромагнитных полей. Рука, голова, любая часть тела, должно быть, распадаются надвое при прикосновении к определенному месту и снова смыкаются при повторном прикосновении.

Бейли поднял голову.

– Где комиссар? – пробормотал он. Внутри у него все горело от стыда.

– Неотложные дела, – ответил доктор Фастольф. – Боюсь, я сам ускорил его исчезновение, заверив, что мы позаботимся о вас.

– Вы прекрасно позаботились обо мне, спасибо, – хмуро отозвался Бейли. – Думаю, наше дело сделано.

Он поднялся, с трудом выпрямив затекшие ноги. Внезапно он почувствовал себя старым. Слишком старым, чтобы начать все сначала. Не нужно было обладать большим воображением, чтобы предвидеть, что сулило ему будущее.

Комиссар будет наполовину напуган, наполовину разъярен. Он будет сидеть перед Бейли, бледный как полотно, каждые пятнадцать секунд снимая очки, чтобы протереть их. Своим мягким голосом (Джулиус Эндерби почти никогда не кричал) он начнет втолковывать ему, что космониты смертельно оскорблены.

«Нельзя так говорить с космонитами, Лайдж. Они не смирятся с этим. – Бейли отчетливо слышал голос Эндерби, каждый оттенок его интонации. – Я предупреждал вас. Нечего и говорить, сколько вы причинили вреда. Заметьте, я понимаю вас. Понимаю, что вы пытались сделать. Если бы это были земляне, все было бы по-другому. Я бы сказал: «Да. Попробуйте. Рискните. Выкурите их». Но космониты! Вы могли бы сказать мне, Лайдж. Могли бы посоветоваться. Я-то знаю их. Я знаю их вдоль и поперек».

И что Бейли мог ответить на это? Что как раз Эндерби-то он и не мог ничего сказать. Что проект был необычайно рискованным, а Эндерби подчеркивал огромную опасность как прямого провала, так и удачи, если в ней будет заслуга робота. Что набежать деклассификации можно было, лишь доказав, что вина лежит на самом Космотауне.

Эндерби скажет: «Придется составить об этом рапорт, Лайдж. Возникнут всякого рода последствия. Я знаю космонитов, Они потребуют освободить вас от расследования этого дела, и вас придется отстранить. Вы отдаете себе в этом отчет, не так ли? Я попытаюсь сделать так, чтобы к вам были не слишком строги. Вы можете рассчитывать на это. Я буду защищать вас, насколько смогу, Лайдж».

Бейли знал, что именно так и будет. Комиссар будет защищать его, но только в пределах разумного. Не до такой степени, например, чтобы приводить в ярость и без того рассерженного мэра.

Он хорошо представлял себе голос мэра:

«Черт возьми, Эндерби, что все это значит? Почему не посоветовались со мной? В конце концов, кто управляет городом? Почему позволили роботу войти в Нью-Йорк без разрешения властей? И вообще, какого черта этот Бейли…»

Если дело дойдет до выбора между будущим Бейли и будущим самого комиссара, на что Бейли мог рассчитывать? У него не было никакого права винить Эндерби.

Наименьшим наказанием для него могло быть понижение в звании, но и это было бы достаточно скверно.

Современный Город обеспечивал своим рядовым жителям, в том числе и деклассифицированным, лишь жалкие условия для выживания. Насколько жалкие, Бейли знал слишком хорошо. Лишь наличие определенного общественного статуса давало горожанам некоторые привилегии; более удобное место здесь, лучший кусок мяса там, более короткую очередь где-то еще. Для философски настроенного ума приобретение всех этих благ могло показаться едва ли заслуживающим какого-либо труда.

И тем не менее, как бы философски ни относился человек к жизни, он не мог без боли расстаться с этими привилегиями, однажды получив их.

Каким ничтожным улучшением удобства квартиры была умывальная раковина, когда тридцать предыдущих лет ты привычно, даже не замечая обременительности этого, ходил в туалетный блок. Как бесполезна она была даже в качестве подтверждения своего статуса, когда выпячивать этот статус считалось верхом бескультурья. И все же отключи сейчас раковину, каким бы унизительным и невыносимым показалось бы каждое лишнее посещение туалетного блока! Каким томительно-притягательным стало бы воспоминание о бритье в спальне! Каким глубоким было бы чувство утраченной роскоши!

Среди современных политических репортеров модно стало неодобрительно отзываться о меркантилизме былых времен, когда основой экономики были деньги. В то время, писали они, велась жесточайшая борьба за существование. Никакое действительно развитое общество не могло сохраниться из-за вечного напряжения борьбы за «зелененькую». (Слову «зелененькая» в обществе давали различные интерпретации, но его значение в целом ни у кого не вызывало сомнения.)

В противоположность тому современный «коллективизм» расхваливали за эффективность и просвещенность.

Может, все это и так. Одни ученые-историки романтизировали прошлое, другие, напротив, высвечивали в нем все самое низменное. Медиевисты же считали, что именно из меркантилизма развились впоследствии такие понятия, как индивидуализм и инициатива.

Эти споры никогда всерьез не интересовали Бейли. Но сейчас он задавал себе болезненный вопрос: «Боролся ли когда-нибудь человек за эту «зелененькую», чем бы она ни была, с большим упорством, чем житель Города за право получать по воскресеньям куриную ножку – настоящую куриную ножку некогда живой птицы?»

«Для меня это не так уж важно, – подумал Бейли. – Но есть еще Джесси и Бен».

Голос доктора Фастольфа прервал его мысли:

– Мистер Бейли, вы меня слышите?

– Да, – кивнул Бейли.

Сколько же времени он простоял, как истукан?

– Садитесь, пожалуйста. Теперь, когда вы все обдумали, вам, вероятно, будет интересно просмотреть ленты, на которых мы засняли место происшествия и некоторые события, последовавшие за преступлением?

– Нет, спасибо. У меня дела в Городе.

– Но ведь дело доктора Сартона имеет первостепенное значение.

– Не для меня. Я полагаю, меня уже отстранили. – Внезапно он вскипел: – Черт, если вы могли доказать, что Р. Дэниел – робот, почему вы не сделали этого сразу? Зачем вам понадобилось устраивать весь этот фарс?

– Дорогой мистер Бейли, мне было очень интересно ознакомиться с вашими умозаключениями. Что касается вашего отстранения от дела, то я сомневаюсь я этом. Перед тем как комиссар покинул нас, я специально попросил его, чтобы вы продолжали заниматься расследованием. Думаю, он окажет содействие.

Бейли нехотя сел и резко спросил:

– Но зачем вам это нужно?

Доктор Фастольф положил ногу на ногу и вздохнул.

– Мистер Бейли, я сталкивался в основном с двумя типами землян: бунтарями и политиками. Ваш комиссар полезен нам, но он увлекается политикой. Он говорит нам то, что мы хотим услышать. Он обхаживает нас. Надеюсь, вы понимаете, что я хочу сказать. И вот сюда приходите вы, смело обвиняете нас в ужасных преступлениях и пытаетесь доказать свою правоту. Я с большим удовольствием наблюдал за вами. И нашел начало обнадеживающим.

– Насколько обнадеживающим? – с усмешкой спросил Бейли.

– В достаточной степени. Вы тот человек, с которым я могу говорить откровенно. Прошлой ночью Р. Дэниел представил мне отчет по закрытому субэфирному каналу. Кое-какая информация о вас меня очень заинтересовала. Например, там был пункт, касающийся подбора книгофильмов в вашей квартире.

– Что же вас заинтересовало?

– Многие из них затрагивают вопросы истории и археологии. Из этого явствует, что вы интересуетесь историей человеческого общества и кое-что знаете о его эволюции.

– Полицейские при желании могут в свое свободное время смотреть книгофильмы.

– Совершенно верно. Я рад, что вы как раз такой полицейский. Это облегчит мою задачу. Прежде всего, – продолжал Фастольф, – я хочу объяснить или, по крайней мере, попытаться объяснить причины замкнутости людей с Внешних Миров. Мы живем здесь, в Космотауне. Мы не входим в Город. Мы вступаем в контакт с вами, землянами, лишь в очень исключительных случаях. Мы дышим открытым воздухом, но делаем это через фильтры. Даже сейчас, когда я сижу здесь, у меня в ноздрях фильтры, а на руках перчатки, и никакая сила не заставит меня подойти к вам ближе, чем необходимо. Как вы думаете почему?

– Какой смысл строить догадки? – ответил Бейли и подумал: «Теперь уж пусть говорит он».

– Если бы вы все же начали строить догадки, как это делают некоторые из ваших людей, то наверняка сказали бы, что причина в том, что мы презираем жителей Земли и не позволим упасть на нас даже их тени, дабы не потерять своего превосходства. Но это не так. Настоящая причина совершенно проста. Медицинский осмотр, которому вас подвергли, так же как и дезинфицирующие процедуры, это не ритуал. Они были продиктованы необходимостью.

– Защиты от болезней?

– Да, защиты от болезней. Мой дорогой мистер Бейли, земляне, колонизировавшие Внешние Миры, оказались на планетах, где совершенно отсутствовали земные бактерии и вирусы. Конечно, на себе они завезли туда некоторые микроорганизмы, но вместе с тем у них было в руках новейшее медицинское и микробиологическое оборудование. Им предстояло покончить лишь с небольшим количеством микроорганизмов при полном отсутствии их промежуточных хозяев-паразитов. Там не было малярийных комаров, не было улиток, распространяющих шистосомиаз. Болезнетворные бактерии были полностью уничтожены, полезные же продолжали размножаться. Постепенно болезни на Внешних Мирах совершенно исчезли. Время шло, и, естественно, требования, предъявляемые к эмигрантам с Земли, становились все жестче и жестче, поскольку Внешние Миры все больше и больше опасались проникновения болезней.

– Вы никогда не болели, доктор Фастольф?

– Инфекционной болезнью – никогда, мистер Бейли. Мы все, конечно, подвержены старческим болезням, таким, как атеросклероз, но у меня никогда не было того, что вы бы назвали простудой. Если бы я подхватил такую болезнь, я мог бы умереть от нее. В моем организме не выработано никакой сопротивляемости к ней. Вот в чем наша беда здесь, в Космотауне. Те, кто летит сюда, идут на определенный риск. Земля изобилует болезнями, от которых у нас нет никакой защиты, никакой естественной защиты. Каждый из вас является носителем микробов почти всех известных болезней. Вы даже не подозреваете о них, так как антитела, которые развились в вашем организме за долгие годы эволюции, почти всегда держат их под контролем. В моем организме антител нет. Теперь вы понимаете, почему я держусь от вас подальше? Поверьте мне, мистер Бейли, я не подхожу к вам на более близкое расстояние только из соображений самосохранения.

– Если все, что вы говорите, правда, то почему бы не объяснить это людям Земли? Я имею в виду, сказать им, что это не просто привередливость с вашей стороны, а защита от реальной физической опасности.

Космонит покачал головой:

– Нас мало, мистер Бейли. И нас, пришельцев, и так недолюбливают. Мы сохраняем свою безопасность на основе довольно шаткого престижа, приписываемого нам как существам более высокого порядка. Мы не можем позволить себе потерять этот престиж, признав, что боимся приблизиться к землянину. По крайней мере, до тех пор, пока не наступит большее взаимопонимание между землянами и космонитами.

– При нынешнем положении дел взаимопонимание не наступит. Именно за ваше предполагаемое превосходство мы… они вас ненавидят.

– Да, это настоящая проблема. Не думайте, что мы о ней не знаем.

– Комиссару об этом известно?

– Мы никогда не были с ним столь откровенны, как сейчас с вами. Однако, возможно, он догадывается. Он человек довольно умный.

– Если он догадывался, то мог бы и мне сказать, – задумчиво произнес Бейли.

Фастольф поднял брови.

– Тогда вам и в голову не пришло бы, что Р. Дэниел – человек. Верно?

Бейли слегка пожал плечами, отбрасывая мысль в сторону.

– Знаете, это действительно так, – продолжал Фастольф. – Даже если не принимать во внимание трудностей психологического порядка – ужасное воздействие на нас шума и толп людей, – факт остается фактом: войти в Город для нас равносильно смертному приговору. Вот почему доктор Сартон и начал осуществлять свой проект по созданию человекоподобных роботов. Они проектировались как заменители людей, чтобы войти в Город вместо нас…

– Да. Р. Дэниел говорил мне об этом.

– Вы это не одобряете?

– Послушайте! – воскликнул Бейли, – Раз уж мы говорим так откровенно, позвольте мне задать вам один простой вопрос. Зачем все-таки вы, космониты, пришли на Землю? Почему бы вам не оставить нас в покое?

– Разве вы довольны своей жизнью на Земле? – с неподдельным удивлением в голосе спросил Фастольф.

– Нам жаловаться не на что.

– Да, но сколько вы так протянете? Население Земли постоянно растет. Вам приходится удовлетворять его потребности в калориях ценой все больших и больших усилий. Земля зашла в тупик, мой дорогой.

– Нам жаловаться не на что, – упрямо повторил Бейли.

– До поры до времени. Город, подобный Нью-Йорку, вынужден напрягаться до предела, чтобы снабдить себя водой и освободиться от отходов. Атомные станции работают на уране, который все труднее и труднее доставать даже на других планетах нашей системы, а потребности в нем постоянно возрастают. Каждую секунду жизнь Города зависит от своевременности поставок древесины для дрожжевых фабрик и минеральных солей для гидропонических заводов. Добавьте к этому необходимость поддерживать постоянную циркуляцию воздуха. Да что там говорить, равновесие зависит от многих и многих факторов, и с каждым годом сохранять его будет все труднее. Что произойдет с Нью-Йорком, если система жизнеобеспечения Города даст сбой хотя бы на час?

– Такого никогда не было.

– Что вовсе не является гарантией безопасности на будущие. В примитивные времена поселения людей были почти полностью независимыми. И жили тем урожаем, который выращивался на близлежащих полях. Причинить им вред могли только стихийные бедствия, скажем, наводнение, эпидемия или неурожай. С ростом этих населенных центров и развитием техники появилась возможность бороться с местными бедствиями, опираясь на помощь издалека, что привело к возникновению тесной взаимозависимости между обширными территориями Земли. В среднюю эпоху даже самые крупные города под открытым небом могли прожить на своих запасах, в том числе и неприкосновенных, по меньшей мере, неделю. Когда Нью-Йорк стал Городом в современном понимании этого слова, он мог просуществовать на своих ресурсах один день. А теперь он не сможет продержаться и часа. Бедствие, которое десять тысяч лет назад ощущалось бы как неудобство, тысячу лет назад – как крупная неприятность, сто лет назад – как серьезное осложнение, в настоящее время непременно стало бы роковым.

Бейли беспокойно заерзал на стуле.

– Я и прежде слышал все эти рассуждения. Медиевисты хотят покончить с Городами. Хотят вернуть нас обратно к природе, к натуральной агрокультуре. Но они безумцы; мы не сможем этого сделать. Во-первых, нас слишком много, а потом, историю невозможно повернуть вспять. Она движется только вперед. Конечно, если бы эмиграция на Внешние Миры не ограничивалась…

– Вы знаете, почему она должна быть ограниченной.

– Так что же в таком случае делать? К чему переливать из пустого в порожнее?

– Осваивать новые миры. В Галактике сотни миллиардов звезд. Подсчитано, что сто миллионов из них пригодны или могут быть сделаны пригодными для жизни.

– Это несерьезно.

– Почему? – с горячностью возразил доктор Фастольф. – Почему это предложение несерьезно? В прошлом земляне осваивали планеты. Более тридцати из пятидесяти Внешних Миров, включая и мою родную Аврору, были колонизированы самими землянами. Разве теперь колонизация невозможна?

– Ну, знаете ли…

– Не можете ответить? Тогда отвечу я. Если теперь это невозможно, то только из-за приверженности землян к стальным Городам. До их возникновения жизнь человечества на Земле не была столь ограничена, это теперь вы не можете оторваться от Земли, чтобы начать все сначала на новой планете! Вы проделывали это уже тридцать раз. А теперь земляне стали такими изнеженными, так зарылись в свои стальные тюрьмы-пещеры, что им уже никогда не выбраться оттуда, Вот вы, мистер Бейли, отказываетесь верить даже тому, что житель Города способен пересечь открытое пространство, чтобы попасть в Космотаун. А уж пересечь космическое пространство на пути к новому миру для вас, должно быть, труднее во сто раз. Урбанизм губит Землю, сэр.

– Даже если и так, Какое вам, космонитам, до этого дело? Это наша проблема, и мы сами ее решим. А если не сможем, что ж, такой будет наша особая дорога в ад, – рассердившись, выпалил Бейли.

– Лучше в ад по своей собственной дороге, чем в Рай – по чужой, так, по-вашему? Я понимаю ваши чувства. Не очень-то приятно слушать проповеди чужака. И все-таки поучения со стороны иногда бывают очень кстати. Вот мы бы от них не отказались, ведь и у нас есть свои проблемы, причем аналогичные вашим.

– Перенаселенность? – Бейли криво усмехнулся.

– Аналогичные, но не одинаковые. Наша проблема – в недостатке населения. Как вы думаете, сколько мне лет?

На мгновение землянин задумался и затем, намеренно накинув несколько лет, ответил:

– Лет шестьдесят.

– Вернее было бы сказать, сто шестьдесят.

– Не может быть!

– Если быть точным, то в следующий день рождения мне исполнится сто шестьдесят три года. В этом нет никаких уловок. В качестве единицы измерения я использую стандартный земной год. Если повезет, если буду беречь себя и, самое главное, если не подхвачу на Земле никакой болезни, то смогу прожить еще столько же. Многие жители Авроры доживают до трехсот пятидесяти. И средняя продолжительность жизни постоянно растет.

Бейли посмотрел на Р. Дэниела, который все это время хранил бесстрастное молчание, как будто искал у него подтверждения услышанному.

– Каким образом это стало возможно?

– В малонаселенном обществе полезно сосредоточить усилия на изучении геронтологии, заниматься исследованиями процесса старения. В таком мире, как ваш, удлинение продолжительности жизни имело бы катастрофические последствия. На Авроре же хватает места и для трехсотлетних стариков. И чем длиннее жизнь, тем больше дорожит ею человек… Умри вы сейчас, вы, вероятно, потеряли бы лет сорок своей жизни, а то и меньше. Если бы умереть суждено было мне, я потерял бы более ста пятидесяти лет. Вот почему в нашей цивилизации жизнь каждого человека приобретает наиважнейшее значение. У нас низкая рождаемость, и рост населения строго контролируется, Мы поддерживаем определенное соотношение между количеством роботов и людей так, чтобы обеспечить наилучшие условия существования для каждого человека. Естественно, мы тщательно следим за тем, чтобы умственно и физически неполноценные дети не достигали зрелого возраста.

– Вы хотите сказать, – перебил Бейли, – что их убивают, если они не…

– Если, они не соответствуют требованиям. Совершенно безболезненно, уверяю вас. Это шокирует вас, так же как неконтролируемая рождаемость землян повергает в шок нас.

– Наша рождаемость контролируется, доктор Фастольф. Каждой семье позволяют иметь строго определенное количество детей.

Доктор Фастольф терпеливо улыбнулся.

– Определенное количество любых детей, а не здоровых детей. Пусть так, прибавьте к этому огромное количество незаконнорожденных, которые увеличивают и без того высокий рост населения.

– Кто решает, каким детям жить?

– Это довольно сложный вопрос, и на него в двух словах не ответишь. Как-нибудь мы можем поговорить об этом подробнее.

– Ну и в чем же ваша проблема? Кажется, вы довольны своим обществом.

– Оно стабильно. Вот в чем беда. Слишком стабильно.

– Вам не угодишь. Наша цивилизация, по-вашему, вот-вот ввергнется в пучину хаоса, а ваше собственное общество слишком стабильно.

– Стабильность может быть чрезмерной. За два с половиной века ни один из Внешних Миров не колонизировал ни одной планеты. Нет перспектив для этого и в будущем. Наша жизнь на Внешних Мирах слишком длинна и удобна, чтобы ею рисковать.

– Кто знает, может, это и так, доктор Фастольф. Тем не менее, вы ведь прилетели на Землю. Вы рискуете заразиться.

– Да, рискую. Среди нас, мистер Бейли, есть люди, которые считают, что ради прогресса человечества можно расстаться и с жизнью, какой бы долгой она ни была. К сожалению, должен сказать, что так думают очень немногие.

– Ладно. Теперь мы подходим к самому главному. Какую роль в этом играет Космотаун?

– Внедряя роботов на Землю, мы стараемся нарушить равновесие вашей экономики.

– Это ваш способ оказания помощи? – Губы Бейли дрогнули. – Иначе говоря, вы специально создаете растущее число замещенных и деклассифицированных?

– Поверьте, мы делаем это вовсе не из-за своей жестокости или бессердечия. Именно смещенные составят ядро будущих переселенцев на новые миры. Вспомните, вашу древнюю Америку открыли корабли, экипаж которых состоял из преступников, бежавших из тюрем. Разве вы не видите, что в Городе смещенные брошены на произвол судьбы? Им нечего терять, а покинув Землю, они добьются лучшей доли.

– Но пока что у вас ничего не получается.

– Нет, не получается, – печально согласился доктор Фастольф. – Что-то мы делаем не так. Всему виной неприязнь землян к роботам. Хотя эти самые роботы могут сопровождать людей, сгладить первые трудности приспособления к новому миру, сделать колонизацию реально осуществимой.

– А что потом? Новые Внешние Миры?

– Нет. Внешние Миры были основаны еще до того, как на Земле возник культ стальных Городов. Новые же колонии будут построены людьми, у которых есть опыт жизни в закрытых городах и некоторые представления о культуре C / Fe. Это будет синтез того и другого, своеобразный гибрид. Если оставить все как есть, земная цивилизация вскоре начнет разваливаться, а чуть позже и Внешние Миры начнут медленно деградировать и в конце концов придут в упадок. В этих условиях новые миры станут нести в себе здоровое начало, сочетая лучшие черты обеих культур. Под их благотворным влиянием преобразится и наша жизнь.

– Может быть, но все это очень туманно, доктор Фастольф.

– Да, пока это только мечта. Подумайте над этим. – Космонит резко поднялся. – Я провел с вами больше времени, чем намеревался. Кстати, больше, чем предусмотрено нормами безопасности. Извините, но мне придется вас покинуть…

Бейли и Р. Дэниел вышли из купола. Их снова залил солнечный свет, он стал как будто более желтым и падал уже под другим углом.

В Бейли всколыхнулось смутное любопытство: «А что если на какой-нибудь планете солнечный свет выглядит иначе – не такой резкий и слепящий, более приятный?..»

На другой планете? Этот неказистый космонит с торчащими ушами вбил ему в голову странные фантазии. Интересно, пришлось ли в свое время врачам с Авроры осматривать ребенка по имени Фастольф, чтобы решить, можно ли ему позволить расти дальше? Разве не был он слишком уродлив? И входили ли вообще в их критерии внешние данные? Когда некрасивость переходит в уродство и какие изъяны…

Но тут они вошли в первую дверь, ведущую к туалетному блоку, солнечный свет исчез, и оставаться в прежнем расположении духа стало труднее. Бейли в раздражении тряхнул головой. «Все это просто смешно. Вынудить землян эмигрировать, строить новое общество! Это же чушь. Что задумали эти космониты на самом деле?»

Он думал об этом и не находил ответа.

Их машина медленно ехала по проезжей части туннеля. Все вокруг возвращало ему чувство реальности. Его бластер приятным теплым грузом лежал у него на бедре. Такое же приятное и теплое чувство вызвал в нем шумный, полный жизни Город.

В тот момент, когда они въезжали на его территорию, Бейли ощутил странный, едва уловимый запах.

«Оказывается, город пахнет», – с удивлением заметил Бейли.

Он подумал о двадцати миллионах человеческих существ, набившихся за стальные стены гигантской пещеры, и впервые в жизни его ноздри, промытые наружным воздухом, ощутили их запах. «Будет ли на других мирах иначе? Меньше людей и больше воздуха… чище?» – подумал Бейли.

Но вокруг грохотал вечерний Город, запах ослабел и исчез, и ему стало немного стыдно за себя, Он медленно нажал на рычаг управления и увеличил подачу лучевой энергии. Машина стала резко набирать скорость, въезжая в пустоту мотошоссе. Дэниел, – позвал Бейли.

– Да, Элайдж?

– Зачем доктор Фастольф мне все это рассказывал?

– Мне кажется, Элайдж, он хотел показать вам важность этого расследования. Наша задача – не просто раскрыть преступление, мы должны спасти Космотаун, а вместе с ним и будущее человеческой расы.

– Думаю, было бы лучше, если бы он позволил мне осмотреть место преступления и допросить людей, обнаруживших тело.

– Сомневаюсь, что вам удалось бы добавить что-нибудь к тем фактам, которыми мы уже располагаем. Мы очень тщательно все обследовали.

– В самом деле? У вас же ничего нет. Ни единой улики. Ни одного подозреваемого.

– Нет, вы правы. Ответ нужно искать в Городе. Хотя, если быть точным, мы подозревали одно лицо.

– Вот как! И вы до сих пор молчали!

– Я же не думал, что это необходимо, Элайдж. Вы ведь наверняка и сами понимаете, что лишь один человек мог сразу попасть под подозрение.

– Кто? Черт возьми, кто же?

– Тот единственный землянин, кто оказался на месте преступления. Комиссар Джулиус Эндерби.