Филифьонка, которая верила в катастрофы.

Жила-была Филифьонка. Однажды она стала стирать в море свой боль­шой ковер. Она намылила его, потом стала усердно тереть щеткой первую синюю полосу. Набежавшая морская волна прополоскала ковер.

Филифьонка терла ковер и дошла до следующей синей полосы, но солнце напекло ей спину. Тогда она опустила свои тонкие ножки в чистую воду, а сама все терла и терла.

Был тихий и спокойный летний день, как раз такой, какой нужен для стирки ковров. Ленивые, сонные волны помогали полоскать, а вокруг Филифьонковой красной шапочки кружилось несколько жужжащих шмелей. Они приняли ее шапочку за цветок!

«Не притворяйтесь, — мрачно подумала Филифьонка. — Я знаю такие шуточки. Перед стихийным бедствием все кажется спокойным».

Она добралась до последней синей полосы, позволила морской волне прополоскать ковер а потом вытащила его из воды.

Филифьонка постояла, раздумывая: «Почему это погода не портится? Может, из-за моей новой оранжево-красной шапочки? Или из-за приукрашенного отражения света? Конечно, пока я стою на месте, все опасности тоже затаились. Интересно, кому-нибудь будет нужен мой ковер, если стихийные бедствия вырвутся на свободу? Кто-то ведь может и погибнуть...»

Филифьонка расстелила ковер на скале и, забравшись на него, начала его отжимать

Погода оставалась подозрительно отличной.

«Что-нибудь обязательно случится, — твердо знала Филифьонка. — Где-то у горизонта притаилось нечто черное и ужасное... Оно постепенно разрастется, помчится к берегу.. Быстрее и быстрее...»

— Никто не знает, что же там спряталось, — шептала себе под нос Филифьонка

Ее сердце сильно забилось, спина похолодела. Она все время оборачивалась, словно у нее за спиной притаился враг. Но море сверкало, отражения отплясывали на дне игривые па, и теплый летний ветер нежно ласкал мордочку Филифьонки.

Но это отнюдь не доставляло ей удовольствия. Неизвестно почему она ударилась в панику. Трясущимися руками Филифьонка выжала ковер досуха, схватила мыло, щетку и бросилась к своему дому, чтобы поставить чайник на огонь. В пять часов обещала зайти Гафса.

Филифьонка жила в большом, неказистом доме. Кто-то хотел избавиться от старой краски и покрасил дом снаружи в темно-зеленый, а изнутри в коричневый цвета. Филифьонка арендовала этот дом у хемуля, который уверил

ее, что ее бабушка жила здесь летом, когда еще была маленькой девочкой. А так как Филифьонка очень гордилась воспоминаниями детства и своими родственниками, то она ре­шила, что переехать в этот дом будет почетно: ведь здесь жила ее бабушка!

В первый же вечер Филифьонка, сидя на ступенях, долго удивлялась своей бабушке. Как странно все же, что филифьонка с ее чувст­вом прекрасного, согласилась жить на мрач­ном, печальном побережье. Ни сада, в котором можно выращивать сливы «на варенье», ни маленьких деревьев, ни кустов, среди которых можно построить беседку. Совсем ничего!

Филифьонка вечерами тяжело вздыхала и в отчаянии смотрела на зеленое море, окан­тованное бесконечной каменной рамкой. Зе­леная вода, белый песок, сухие красные во­доросли. Обстановка предвещала стихийные бедствия. Очень опасное место!

Но потом Филифьонка поняла, что все не так. Она переехала в ужасный дом на ужас­ном побережье. Здесь жила ее бабушка!

Потом Филифьонка решила написать письма всем знакомым и высказать свое отношение к дому, но передумала. Ведь дом не был ее собственностью. Филифьонка могла поставить себя в дурацкое положение, разослав письма.

Прикрыв дверь, она решила сделать дом хоть изнутри поуютнее. Задача оказалась не из легких. Потолки были такими высокими, что на них всегда скапливались тени. Окна — большие и чересчур классические. Никакие кружевные занавески не могли заставить их выглядеть чуть-чуть поприятнее. Это были не те окна, из которых смотрят на улицу, а те, в которые заглядывают случайные прохожие Филифьонке они совершенно не нравились

Филифьонка решила привести в порядок стеганые половички, но в доме не оказалось стеганых половичков. Мебель тоже навевала печаль: стулья не вставали вплотную к столу, диван робко жался к стене, а тени вокруг ламп которые были похожи на вспышки в темном лесу, довершали картину.

Филифьонку в доме радовали лишь ее безделушки: маленькие зеркала, фотографии в вельветовых рамочках, маленькие раковины, правила хорошего тона, вышитые серебром на шелке, очень маленькие вазы и крошечный, похожий на мюмлу, заварной чайник — все те предметы, которые делают жизнь более легкой и менее опасной.

Но все ее безделушки потеряли свою красоту и безопасность в унылом доме у моря. Филифьонка перекладывала их со стола в сервант, из серванта на подоконник, но нигде они не смотрелись.

Филифьонка была в отчаянии.

Она стояла у двери и смотрела на свои любимые вещички, но те казались столь же беспомощными, как и она. Тогда Филифьонка пошла на кухню, взяла мыло и щетку из кухонной раковины. Потом она разожгла огонь поставила чайник. Свои лучшие чашечки с золотыми каемками она расставила на блюдечках для пирожных, проворно сдула несколько пылинок и сложила горкой пирожные, чтобы произвести впечатление на Гафсу.

Гафса никогда не пила чай с молоком но Филифьонка все же поставила бабушкину

маленькую серебряную молочницу на поднос. Кусковой сахар Филифьонка положила в крошечную плисовую корзинку с драгоценными ручками.

Приготовив поднос для чайника, Филифьонка почувствовала себя совершенно спокойно. Теперь-то она сможет позабыть о стихийных бедствиях.

Жаль, на берегу не растут цветы. Все побережье поросло колючим кустарником, а его цветами не стоило украшать комнату. Тем не менее, Филифьонка поставила на стол вазу с веткой кустарника и подошла к окну посмотреть, не идет ли Гафса.

Филифьонка торопливо думала: «Нет, нет. Я не хотела бы увидеть Гафсу. Лучше, Чтоб она позвонила в дверь неожиданно, тогда я побегу и открою дверь, и мы обе будем ужасно рады встрече, а потом поболтаем, посплетничаем... Если я увижу ее на берегу, то подумаю, как ей одиноко идти к моему домику. И еще, я могу увидеть крохотное пятнышко. Мне, оно наверняка не понравится. Оно будет расти, расти... А еще хуже, если маленькое пятнышко уменьшится. Значит оно пойдет другим путем...»

Дрожа, Филифьонка пристально всматривалась. «Что-то надвигается, — думала она. — Я должна поговорить об этом с Гафсой. Она, конечно, не та, с кем бы я хотела поболтать обо всем...»

В дверь постучали. Филифьонка бросилась через комнату, забормотав на бегу.

— Эта великолепная погода! — почти

кричала она, — Ты посмотри на море, какое

оно сегодня синее, не голубое как вчера, а

синее. Как дружелюбно оно выглядит: никакой ряби! Как хорошо. Ты выглядишь такой сияющей, думаю ты... Но не все же тут похоже на море... Оно — сердце природы, ведь так?

«Она сконфузилась сильнее, чем обычно», — подумала Гафса, снимая перчатки и протяжно заметила:

— Точно. У вас все в порядке, миссис Филифьонка?

Они сели за стол. Филифьонка казалась такой счастливой. Она была не одна! И из-за этого Филифьонка лепетала разную бессмыс­лицу и весь свой чай пролила себе на платье.

Гафса похвалила кусковой сахар и пи­рожные, но ничего не сказала о цветочной вазе. Гафса была хорошо воспитана. Лю­бой с первого взгляда понял бы: не хорошо украшать чайный столик ветками дикого, ко­лючего кустарника.

Филифьонка замолчала, а Гафсе боль­ше нечего было похвалить. Наступила тиши­на.

Солнце скрылось за облаками, и чайный столик внезапно стал серым. Большие окна затянулись пеленой серых облаков, и дамы услышали первые завывания ветра. Звуки ка­зались слабыми, отдаленными, но они уже заглушали шёпот.

— Я вижу, вы недавно постирали ковер, — очень культурно заметила Гафса.

— Да. Коврам необходима морская вода, — отозвалась Филифьонка, Ковры не линяют, к тому же теперь он так мило пахнет.

«Я должна все рассказать Гафсе, — решила Филифьонка, Мне нужно с кем-то поговорить о моих страхах, с тем, кто может ответить мне: «Ах, конечно. Я великолепно понимаю о чем идет речь». — «В самом деле.

разве на земле существует что-то страшное? Сегодня великолепный летний день».

— Пирожные сделаны по рецепту моей ба­бушки, — начала Филифьонка, а потом накло­нившись вперед, через стол прошептала: — Сегодня неестественная погода. Все говорит: должно случиться что-то ужасное. Дорогая Гафса, поверьте мне, мы так малы и не­значительны, словно вещи: пирожные, ков­ры... все то, чем мы пользуемся. Нам кажется, что все не так страшно, но в самом деле над нами нависла огромная опасность...

— Ох! — только и сказала Гафса, чувствуя себя крайне неловко.

— Да, угроза, — продолжала Филифьонка на одном дыхании. — Никто не может ска­зать ничего определенного, никто ничего не может доказать, и никто не хочет об этом го­ворить. Иногда через заднее окошко мне вид­но, как далеко-далеко над дорогой появля­ется черное облачко. А другой раз оно появ­ляется над морем. Растет и растет, но пока не высовывается, Гафса, ты ощу­щаешь это? Скажи, что ты об этом думаешь? Пожалуйста!

Гафса сильно покраснела. Она молча­ла, крутила в руках кусочек сахара и жалела, что пришла.

— В это время года случаются внезапные бури, — осторожно произнесла она.

Филифьонка разочарованно замолчала.

Гафса немного выждала, а потом чуть раздраженно продолжила:

— В пятницу я устроила стирку и, поверьте мне, совершенно внезапно налетел ветер, а потом я обнаружила мою наволочку на заборе. А чем вы пользуетесь, когда стираете свое белье, миссис Филифьонка?

— Не помню, — ответила Филифьонка, вне­запно заскучав. Ей стало совершенно ясно: Гафса ее не понимала.

— Может еще чаю?

— Благодарю, — ответила Гафса. — Мы мило побеседовали. Жаль, что все хоро­шее так быстро кончается. Боюсь, мне надо идти.

— Да, — кивнула Филифьонка. — Я вижу.

На море опускалась темнота. Прибой что-то сам себе нашептывал. Но еще было рано зажигать лампы, полутьма казалась прият­ной. Тонкий нос Гафсы наморщился боль­ше обычного. Пауза затянулась.

«Как мучительно такое молчание», — ду­мала Гафса, сжимая свою сумочку.

Тихо подвывал легкий юго-западный ве­терок.

— Ты сказала о ветре, — внезапно начала Филифьонка. — Ветре, который унес твою на­волочку. Дорогая Гафса, а я говорила тебе о циклонах. О тайфунах, торнадо, смерчах, песчаных бурях... Наводнениях, которые смы­вают дома. А больше всего я говорила о себе и своих страхах. Хотя, подозреваю, они не обоснованны. Я уверена, случится что-то ужас­ное. Все время думаю об этом. Даже когда стирала ковер, эти мысли не покидали меня. Ты понимаешь? Ты что-нибудь чувствуешь?

— У вас есть уксус? — спросила Гафса уставившись в свою чашечку. — Шерсть не линяет, если в воду при стирке добавлять

немного уксуса.

Вот тогда Филифьонка разозлилась, хотя такое случалось с ней очень редко. Она почувствовала, что Гафса так или иначе пы­тается увильнуть, и заговорила о первом, что пришло ей на ум. Она ткнула трясущимся пальцем в ужасную маленькую веточку в ва­зе на столе и воскликнула:

— Посмотри! Разве это не мило? Лучшая вещь, которую я нашла, чтобы украсить чай­ный столик.

Гафсе очень захотелось смыться, поэ­тому она поднялась и сказала:

— Не заговаривайтесь. Ветка огромная, ко­лючая и безвкусная. И выглядит она вызы­вающе, ей вообще не место на чайном столике.

Потом дамы попрощались, и Филифьонка закрыла за Гафсой дверь.

Филифьонка чувствовала себя несчастной. Колючая ветка стояла на столе, и внезапно Филифьонке показалось, что цветы не подходят к обстановке. К этой обстановке вообще ни­чего не подходит!

Филифьонка переставила вазу на подокон­ник.

Море изменилось. Оно стало серым, волны показывали белые зубы, набрасываясь на бе­рег. На небе разгорелось красноватое зарево.

Филифьонка долго простояла у окна, вслу­шиваясь в свист ветра.

Потом она по телефону позвонила Гафсе

— Что случилось, миссис Филифьонка? — осторожно спросила та.

— Ты благополучно добралась до дому?

— Да, все в порядке, — ответила Гафса. — Немного ветрено. — Некоторое время она помолчала, а потом дружелюбно доба­вила: — Миссис Филифьонка, вы рассказывали такие страшные вещи. Вы не испытали на себе ужас стихийных бедствий?

— Нет, — сказала Филифьонка.

— Но что-то все-таки было?

— Нет, в самом деле, — пробормотала Филифьонка. — Я лишь предчувствую...

— Да, — протянула Гафса, — Благо­дарю вас, визит к вам показался мне таким трогательным. А с вами все в порядке?

— Нет, не уверена, — отозвалась Филифьонка. — Я надеюсь, мы теперь станем чаще видеться?

— Я тоже так думаю, — согласилась Гафса я повесила трубку.

Потом Филифьонка долго сидела и смотре­ла на телефонный аппарат. Внезапно она по­чувствовала, что замерзла.

«За окнами темно, — подумала она. — Я могу занавесить окна одеялами, а зеркала поверну к стене». Но делать ничего не стала. Она сидела и слушала как ветер, словно ма­ленький бездомный зверек, завывает в дымо­ходе.

Дом слегка подрагивал. Ветер становился все сильнее. На море поднимался шторм.

С крыши соскользнула плитка черепицы и с грохотом ударилась о землю. Филифьонка торопливо перебралась в спальню. Но спальня была такой большой, что Филифьонка и здесь не чувствовала себя в безопасности. Она за­дыхалась. Она ведь такая маленькая, безза­щитная...

Сдернув с кровати одеяло, Филифьонка отправилась по коридору, ведущему на кухню, ногой открыла дверь кладовки и прикрыла ее за собой. Отсюда шторм казался тише. В кладовке не было окон, только маленькое вентиляционное отверстие.

В темноте Филифьонка пробралась за меш­ки с картошкой и постелила одеяло у шкафа с банками джема.

Ее воображение рисовало картины шторма: некто черный и дикий тряс ее дом. Белыми драконами разрастались трещины в стенах. Из моря поднялся ревущий торнадо, подоб­ный черной колонне и направился прямо к ней. Ближе и ближе...

Такие бури ее собственного изготовления были хуже всего. В глубине души Филифьонка даже немного гордилась придуманной ею бу­рей,

«Гафса еще девочка, — решила Филифьонка. — Глупая девчонка с пирожными и на­волочками в голове. Они ничего не понимают в цветах. Сидит сейчас у себя дома и думает, что я ничего такого не испытала на себе. Я — та, кто каждый день видит гибель мира. Каждый день! Но спокойно живет, ест, моет посуду и принимает гостей. Так, словно ни­чего не случилось».

Филифьонка высунула нос из-под одеяла, сурово посмотрела в темноту и заявила: — Я вас насквозь всех вижу.

Ничего не произошло. Шторм не утихал. Тогда Филифьонка нырнула под одеяло и затк­нула уши руками.

А буря все шумела и шумела. Ветер мчал­ся со скоростью сорока семи ярдов в секунду (хотя вряд ли кто-то в такую бурю замерял скорость ветра).

В два часа ночи снесло трубу. Она слома­лась у основания и, проломив крышу, упала на кухонную плиту. Теперь через дыру в потолке виднелось темное, ночное небо, большие несущиеся облака, А потом ветер обнаружил эту лазейку и, разметав золу, сдернул зана­вески и скатерть. Фотографии тетушек и дя­дюшек Филифьонки закружились по воздуху. Все безделушки пришли в движение, засту­чали, зазвенели, ударяясь друг о дружку. Две­ри захлопали, картина упала на пол.

Наконец, в замешательстве появилась раз­гневанная Филифьонка. «Сбылось. Пришел ко­нец. Все кончено. Я больше не могу ждать».

Она хотела было позвонить Гафсе и рассказать ей... рассказать ей кое-что и в са­мом деле ужасное. Холодно и торжествующе.

Но ветер уже оборвал телефонные провода.

Филифьонка слышала лишь грохот сыпав­шейся с крыши черепицы. «Если я поднимусь на чердак, меня сдует вместе с крышей, — рассуждала Филифьонка. — Если спущусь в подвал, меня засыплет обломками. Но что-то пред­принять необходимо».

Окно распахнулось, и мелкие осколки стек­ла посыпались на пол. Дождь залил мебель красноватого дерева, гипсовый хемуль свалил­ся со своего пьедестала и рассыпался на кус­ки. С отвратительным грохотом на пол упала огромная люстра. Она принадлежала дяде Филифьонки. Все вокруг стонало и трещало. Потом Филифьонка увидела в осколке зеркала свое бледное лицо. Не задумываясь, она подбежала к окну и выпрыгнула наружу...

Филифьонка обнаружила, что сидит на пес­ке. По лицу ее били теплые дождевые капли, а платье развевалось, словно парус.

Филифьонка крепко зажмурила глаза, по­нимая, что совершенно необязательно находиться в самом центре жуткой опасности.

Ветер завыл сильно и беспокойно. Все тре­воги исчезли. Опасность скрывалась внутри дома, а не снаружи.

Филифьонка осторожно вздохнула, вдыхая запах морских водорослей и открыла глаза.

На улице было светлее, чем в доме.

Она увидела разрушения. Дом белым пят­ном возвышался у нее за спиной на расстоя­нии вытянутой руки. Он словно скользил сквозь проносящуюся мимо над песчаными дюнами ночь.

«Никогда раньше я не выходила ночью на улицу, — подумала Филифьонка. — Если бы моя мама узнала...»

Филифьонка поползла против ветра вниз к берегу, чтобы оказаться как можно дальше от дома. Ей почудилось, что море стало теперь сине –

белым. С грохотом на берег обрушива­лись волны, и водяная пыль, словно дым, вилась над побережьем. Этот дым на вкус оказался соленым.

Позади, в доме что-то затрещало, но Филифьонка даже головы не повернула. Она спрята­лась за большим камнем и, широко раскрыв глаза, смотрела во тьму. Ей не было холодно. И странная вещь — внезапно она поняла: она же совершенно спокойна! Очень странное чув­ство, но Филифьонка решила, что это даже здорово. Что же раньше ее беспокоило? Сти­хийные бедствия?

К утру буря должна была бы утихнуть. Филифьонка твердо уверовала в это. Она сиде­ла, глубоко задумавшись о себе и стихийных бедствиях, о своей мебели. Она пыталась пред­ставить, что же там случилось в доме. Вроде, кроме печной трубы ничего и не сломалось. Филифьонка чувствовала: в ее жизни никогда не происходило ничего более важного. Буря вывела ее из равновесия, перевернула все шиворот-навыворот. Но Филифьонка не знала, что это еще не конец.

«Интересно, все ли вещи сломаны, вымазаны золой, покорежились или потрескались? Придется сесть и чинить их, неделя за неделей: склеивать, латать и высматривать поте­рянные кусочки...»

Омытый, отутюженный, красочный и вызывающий чувство сожаления берег. «Раньше, он, кажется, был лучше... Нет, нет. Только не назад в темные, холодные комнаты, только не надо снова пытаться их сделать уютными...»

— Нет! Не хочу! — закричала Филифьонка, поднявшись на дрожащих ногах. «Если я все буду делать как раньше, тогда все и останется как раньше. Я боюсь... боюсь снова почувство­вать надвигающуюся опасность. Ко мне опять станут подкрадываться тайфуны и торнадо».

В первый раз Филифьонка оглянулась и посмотрела на дом хемуля. Дом выглядел как и раньше, но теперь он был наполнен сломанными вещами, и они ждали, что Филифьонка вернется и позаботится о них.

Не без сожаления покинет Филифьонка ре­ликвии своих предков...

— Мама всегда напоминала мне о долге, — прошептала Филифьонка.

Настало утро.

На востоке цветком распустился рассвет. Последние капли дождя сорвались с неба, но тучи не расходились. Буря спряталась меж­ду ними. Несколько раз вдалеке прогремел гром.

Погода казалась неустойчивой. В ней таи­лось что-то неведомое. Филифьонка не знала, на что же ей решиться.

И тогда она увидела торнадо.

Торнадо ничуть не походил на ее собственное торнадо, которого она представляла сверкающими черными колоннами воды. Этот торнадо был настоящим. Он светился. Вихрь белых облаков, вращающихся по невероятной спирали. Торнадо становился белым как мел, там, где он соприкасался с водой.

Торнадо не ревел и не летел стремительно. Он двигался медленно и спокойно к берегу, слегка покачиваясь из стороны в сторону. Солнце окончательно взошло, и его лучи высунулись на востоке, там, где уже давно не было облаков. Торнадо стал розовым.

Он выглядел невероятно высоким, бесшум­но вращался и медленно приближался. Ближе, ближе...

Филифьонка не могла сдвинуться с места. Она спокойно стояла и думала: «О, мое пре­красное, удивительное стихийное бедствие...»

Торнадо выбрался на берег не так далеко от Филифьонки. Белая, величественная колон­на прошествовала мимо нее. Подняв песок, колонна обрушилась на крышу дома хемуля. Филифьонка увидела, как все ее наволочки полетели в небо. Матерчатые подносы, фото­графии в рамках, чайные салфетки, бабушкин серебряный кувшинчик, правила хорошего тона, вышитые серебром на шелке — такие знакомые вещи — все исчезло в вихре.

И Филифьонка восторженно подумала: «Как чудес­но! Что может маленькая Филифьонка сделать против могучих природных сил? Что тут можно поправить и отремонтировать? Ничего! Все смыло, унесло прочь!»

Торнадо начал торжествующе резвиться на полях, и Филифьонка увидела, как он вдруг сузился, сломался и исчез. В нем больше не было нужды.

Филифьонка глубоко вздохнула. «Теперь никогда не стану бояться, — сказала она мысленно. — Теперь я свободна и могу делать что угодно».

Солнце поднялось выше, и Филифьонка от­правилась в путь по мокрому песку. Тут-то она и наткнулась на свой ковер. Море разу­красило его водорослями и ракушками. Филифьонка только посмеялась. Она взяла ковер и бросила его в море, чтобы прополоскать.

Большая зеленая волна окатила Филифьонку, когда она шагнула в воду вслед за ковром, а прибой, шипя белой пеной, стал качать ее: вверх- вниз, вверх- вниз. Волны кружи­лись вокруг нее, прозрачные и зеленые. Филифьонка вынырнула, отдышалась. Посмотрев на солнце, она что-то быстро пробормотала. Щебеча, пританцовывая, она выбралась из воды и вытащила ковер. Ни разу в жизни она не была так счастлива.

Гафса услышала крики, но прошло не­сколько минут, прежде чем она увидела Филифьонку.

— Как ужасно! — воскликнула Гафса. — Бедная маленькая Филифьонка!

— С добрым утром! — ответила Филифьонка. — Как спалось?

— Я сама не своя! — воскликнула Гафса. — Что за ночь! Я все время думала о вас. Я сама видела! Видела как оно появилось! Стихийное бедствие!

— Ты так считаешь? — невинно спросила Филифьонка.

— Как вы были правы, как правы, — про­должала Гафса. — Вы говорили: «Скоро что-то случится!» Вы просто чудо! А ваш прекрасный дом? Я всю ночь пыталась вам дозвониться. Я так беспокоилась, но на линии была поломка.

— Похоже на тебя, — фыркнула Филифьонка и принялась выжимать ковер. Но на самом деле это не имеет никакого значения. Если и стоит беспокоиться, так только о том, что в морской воде нет уксуса, и ковер может поли­нять.

Филифьонка села на песок и громко рас­смеялась.

ЕЛКА.

Один из хемулей стоял на крыше и разгребал снег. На хемуле были желтые

шерстяные варежки, которые в конце концов намокли и стали ему мешать. Тогда

он положил их на трубу, вздохнул и снова взялся за дело. Наконец он добрался

до чердачного окошка.

- Ага, вот оно, - сказал он.- А внизу разлеглись эти сони. Все спят,

спят и спят. Пока другие тут надрываются. И все ради того, чтобы наступило

Рождество.

Он встал на окошко и тихонько потопал по нему, так как не помнил,

открывается ли оно внутрь или наружу. Оно сразу же открылось внутрь, и

хемуль, окутанный' снежным облаком, свалился на кучу разного домашнего

скарба, который муми-тролли снесли на чердак на хранение.

Хемуль был крайне раздосадован, он к тому же не очень хорошо помнил,

куда он положил свои желтые варежки. А это были его любимые варежки.

Хемуль протопал вниз по лестнице, распахнул дверь и закричал сердитым

голосом: -" Скоро Рождество! Надоели вы мне со своим спаньем, Рождество может

наступить в любую минуту! "

Семейство му ми-троллей, как всегда, погрузилось в зимнюю спячку. Они

спали уже не один месяц и собирались проспать до самой весны. Тихонько

покачиваясь в ласковых объятьях сна, они плыли сквозь долгий, нескончаемый

летний полдень. Вдруг что-то тревожное и холодное нарушило сладкий сон

Муми-тролля. И кто-то стаскивал с него одеяло и кричал, что ему надоели и

что наступает Рождество.

- Уже весна...- пробормотал Муми-тролль.

- Какая весна?! - взорвался хемуль.- Рождество, понимаешь. Рождество. А

я ничего не сделал, ничего не приготовил, и они в это время еще посылают

меня вас откапывать. Варежки, наверное, пропали. И все носятся, как

угорелые, и ничего не готово...

И хемуль протопал по лестнице и вылез через чердачное окошко.

- Мама, проснись, - испуганно зашептал Муми-тролль.- Случилось что-то

ужасное. Они называют это Рождеством.

- Что ты имеешь в виду? - высунувшись из-под одеяла, спросила мама.

- Я точно не знаю, - ответил ее сын.- Но ничего не готово, и что-то

пропало, и все носятся, как угорелые. Может, опять наводнение.

Он осторожно потряс фрекен Снорк и прошептал:

- Ты не пугайся, но говорят, произошло что-то страшное.

- Спокойствие, - сказал папа.- Только спокойствие.

И он пошел и завел часы, остановившиеся еще в октябре.

Ступая по мокрым следам хемуля, они поднялись на чердак и выбрались на

крышу дома.

Небо было синее, как обычно, а потому об извержении вулкана на этот раз

не могло быть и речи. Но всю долину завалило мокрой ватой - и горы, и

деревья, и реку, и всю крышу. И было очень холодно, даже холоднее, чем в

апреле.

- Это и есть твое Рождество? - удивился папа. Он набрал полную лапу

ваты и принялся ее разглядывать.- Интересно, - сказал он, - интересно, она

выросла прямо из земли? Или свалилась с неба? Если она падает вся сразу, то

это, должно быть, очень неприятно.

- Но папа, это же снег, - сказал Муми-тролль.- Я знаю, это снег, и он не

падает сразу весь.

- Неужели? - изумился папа.- Но все равно это неприятно.

Мимо на финских санях проезжала тетушка хемуля с елкой.

- А, проснулись наконец-то, - сказала она, почти не глядя в их сторону.-

Не забудьте про елку, пока не стемнело.

- Но зачем...- начал было Муми-папа.

- Мне сейчас не до вас, - бросила через плечо тетушка и укатила.

- Пока не стемнело, - прошептала фрекен Снорк.- Она сказала, пока не

стемнело. Самое страшное произойдет вечером...

- По-видимому, для того, чтобы избежать опасности, необходимо

приготовить елку, - размышлял папа.- Ничего не понимаю...

- И я тоже, - покорно промолвила мама.- Но все-таки повяжите на шею

шарфики, когда пойдете за елкой. А я пока постараюсь затопить печку.

Несмотря на грозящую им опасность, свои елки папа решил не трогать,

потому что он их берег. Поэтому они перелезли через Гафсин забор и выбрали

себе большую ель, которая Гафсе все равно бы не пригодилась.

- Ты думаешь, нам нужно будет под ней спрятаться? - с сомнением

произнес Муми-тролль.

- Не знаю, - сказал папа, продолжая орудовать топором.- Я совершенно

ничего не понимаю.

Они дошли уже почти до самой реки, как вдруг увидели Гафсу, которая

неслась им навстречу, прижимая к груди кучу разных кульков и пакетов.

Раскрасневшаяся и необычайно возбужденная, она, к счастью, не узнала

свою елку.

- Шум и давка! - закричала Гафса.- Невоспитанным ежам вообще не

следовало бы разрешать... И я уже только что говорила, что это стыд и

срам...

- А елка...- сказал Муми-папа, в отчаянии вцепившись в ее меховой

воротник.- Что делают с елкой?

- Елка...- машинально повторила Гафса.- Елка? О, какой ужас! Нет, я

этого не вынесу... Ведь мне еще ее наряжать... Я же не успею...

Пакеты ее попадали на снег, шапка съехала на глаза, и она чуть не

разрыдалась в истерике.

Муми-папа покачал головой и снова поднял елку.

А мама тем временем убрала с веранды снег, достала спасательные пояса и

аспирин, папино ружье и грелки. Ведь могло произойти все что угодно.

В гостиной на самом краешке дивана сидел крошечный кнютт и пил чай.

Мама увидела его в снегу под верандой, и он показался ей таким жалким и

несчастным, что она пригласила его в дом.

- Вот она, елка, - сказал Муми-папа.- Теперь бы еще выяснить, что с ней

делать. Гафса считает, что ее нужно наряжать.

- Таких больших нарядов не бывает, - озабоченно сказала мама.- Что Гафса

хотела этим сказать?

- Какая она красивая! - воскликнул крошка Кнютт и от смущения выпил до

дна всю чашку. Он тотчас пожалел, что привлек к себе внимание, и сидел как

на иголках.

- Ты не знаешь, как наряжают елку? - спросила фрекен Снорк.

Кнютт ужасно покраснел и прошептал:

- Красивыми вещами. Чтобы было как можно красивее. Так я слышал.- И

сгорая от смущения, он закрыл лапками мордочку, опрокинул чашку и исчез за

дверями веранды.

- А теперь немножко помолчите, я подумаю, - сказал Муми-папа.- Если

надо, чтобы елка стала как можно красивее, то значит, речь идет не о том,

чтобы прятаться под ней от Рождества, а о том, чтобы его задобрить. Я,

кажется, начинаю понимать, в чем здесь дело.

Они тут же вынесли елку во двор и надежно установили ее в снегу. А

затем принялись обвешивать ее сверху донизу всевозможными украшениями.

Они украсили ее ракушками с цветочной клумбы и жемчужным ожерельем

фрекен Снорк. Они сняли с люстры хрустальные подвески и развесили их на

ветках, а на верхушку водрузили красную розу из шелка, которую подарил папа

Муми-маме.

Все несли все самое красивое, чтобы умилостивить это непостижимое и

грозное Рождество.

Когда елка была уже наряжена, мимо снова проехала тетушка хемуля на

своих финских санях. Теперь она направлялась в противоположную сторону, и,

казалось, она торопится еще больше, если это вообще было возможно.

- Поглядите на елку, - крикнул ей Муми-тролль.

- О, Господи! - воскликнула тетушка.- Впрочем, вы же всегда были с

причудами. Однако я тороплюсь... Нужно приготовить рождественский ужин.

- Ужин? - изумился Муми-тролль.- Что, Рождество тоже ужинает?..

- А вы что же, полагаете, можно обойтись без рождественского ужина, -

немного раздраженно сказала она и укатила вниз по склону.

Весь остаток дня мама ни на минуту не присела. И не успело стемнеть,

как рождественский ужин был готов, угощение стояло под елкой, разложенное по

маленьким чашечкам. Здесь были и сок, и простокваша, и черничный пирог, и

гоголь-моголь, и прочие любимые муми-троллями лакомства.

- Как вы думаете. Рождество очень голодно? - забеспокоилась мама.

- Едва ли больше, чем я, - с тоскою в голосе сказал папа. Чуть ли не с

головой закутавшись в одеяло, он сидел на снегу и терпеливо мерз. Но простые

смертные должны смириться перед грозными силами природы.

По всей долине в окошках загорались свечи. Загорелись свечки и под

деревьями, и в каждом гнезде на ветвях, а по снегу засновали туда и обратно

трепещущие огоньки. Муми-тролль взглянул на своего папу.

- Да, конечно, - кивнул папа.- На всякий случай.

И Муми-тролль пошел в дом и собрал все свечки, какие только смог найти.

Он воткнул их в снег, окружив ими елку, и стал осторожно зажигать одну

за другой, пока все они не загорелись, чтобы умерить гнев Рождества.

Постепенно всякое движение в долине прекратилось: наверное, все разошлись по

домам и теперь сидели и ждали, когда нагрянет беда. Лишь одинокая тень еще

блуждала среди деревьев. Это был хемуль.

- Эй, - окликнул его Муми-тролль.- Долго еще ждать?

- Не мешайте, - проворчал хемуль, уткнувшись в длинный список, в котором

почти все было вычеркнуто.

Он уселся возле одной из свечей и принялся что-то подсчитывать.

- Мама, папа, Гафса, - бормотал он.- Двоюродные братья, сестры...

старший ежик... младшие перебьются. Снифф мне в прошлом году ничего не

подарил. Миса и Хомса, тетя... с ума можно сойти.

- От чего? - испуганно спросила фрекен Снорк.- С ними что-нибудь

случилось?

- Подарки! - завопил хемуль.- С каждым годом все больше и больше

подарков!

Он что-то отметил в своем списке корявым крестиком и побрел дальше.

- Обожди! - закричал Муми-тролль.- Объясни нам... А твои варежки...

Но хемуль исчез в темноте, исчез, как и все остальные обитатели долины,

так перепуганные приходом Рождества.

. И тогда все тихонько, стараясь не шуметь, зашли в дом, чтобы

подыскать подарки. Папа выбрал свою лучшую блесну, хранившуюся в очень

красивой коробочке. " Рождеству" - написал он на коробочке и положил ее под

елку. Фрекен Снорк сняла свое кольцо и, тихонько вздыхая, завернула в

шелковую бумагу.

А мама открыла свой заветный ящик и достала книжку с цветными

картинками, единственную книжку с цветными картинками во всей Муми-долине.

То, что упаковал Муми-тролль, было настолько личным и интимным, что

никому не было дозволено взглянуть на эту вещь. Даже потом, уже весной, он

никому не сказал, что это был за подарок.

Потом все уселись на снег и приготовились к самому худшему.

Время шло, но ничего не происходило. Лишь крошка Кнютт появился из-за

сарая, тот, что. пил у них чай. С ним пришли его родственники и их друзья -

все, как один, маленькие, серенькие, жалкие и продрогшие.

- С Рождеством вас, - робко прошептал Кнютт.

- Впервые слышу, чтобы с Рождеством поздравляли, - сказал папа.- Ты что

же, совсем его не боишься? А вдруг оно придет?

- Да ведь оно уже здесь- пробормотал Кнютт, усаживаясь на снег.- Можно

посмотреть? У вас такая чудесная елка...

- И такое угощение, - мечтательно добавил один из родственников.

- И настоящие подарки, - сказал другой родственник.

- Я всю жизнь мечтал посмотреть на все это вблизи, - со вздохом закончил

Кнютт.

Все замолчали. Ночь была тихая и безветренная, и свечи горели ровным

пламенем. Кнютт и его родственники, затаив дыхание, восторженно смотрели на

подарки и рождественский ужин. И восхищение их было так велико, что мама в

конце концов не выдержала и, пододвинувшись поближе к папе, прошептала:

- Как ты думаешь, а?

- Да, но а вдруг...- возразил папа.

- Ничего, - сказал Муми-тролль.- Если Рождество рассердится, убежим на

веранду. И он повернулся к Кнютту и сказал:

- Берите, пожалуйста, это все вам. Кнютт не верил своим ушам. Он

осторожно приблизился к елке, и следом за ним с восторженно подрагивающими

усами потянулась вереница родственников и друзей.

У них никогда еще не было своего собственного Рождества.

- Теперь нам лучше отсюда убраться, - встревожился Муми-папа.

Они на цыпочках взбежали на веранду и спрятались под стол.

Но ничего страшного не произошло.

Немного осмелев, они посмотрели в окно. Вокруг елки сидели кнютты, они

ели, пили, рассматривали подарки, и им было весело, как никогда. Потом они

забрались на елку и прикрепили к веткам горящие свечи.

- А на верхушке, наверное, должна быть звезда, - обратился к Кнютту его

дядя.

- Ты так считаешь? - сказл Кнютт, задумчиво глядя на мамину шелковую

розу.- Какая разница, если сама идея верна...

- Надо было достать еще и звезду, - прошептала Муми-мама.- Но это же

невозможно! - И они посмотрели на небо, такое далекое и черное, все

усыпанное звездами, которых было в тысячу раз больше, чем летом. А самая

большая висела прямо над их елкой.

- Что-то спать хочется, - сказала Муми-мама.- И я устала ото всех этих

загадок. Тем более, что ничего страшного не происходит.

- Я, например, уже не боюсь Рождества, - заявил Муми-тролль.- Наверное,

Гафса и хемуль с тетушкой что-нибудь не так поняли.

Они положили желтые варежки хемуля на перила веранды, чтобы он сразу их

увидел, и отправились досыпать и дожидаться весны.