Реальное ощущение жизни пьесы и роли 4 страница

Объяснение и предположение показалось всем нам, в том числе и мне, разумным.

Но как освободиться от своих штампов - вот в чем вопрос. Если бы знать, как это делается в МХАТ? Может быть, режиссер на первых репетициях подскажет, что делать в таком случае? А если нет? Не подскажет, а, наоборот, опозорит при всех: системы, скажет, не знаете, а еще ведущий актер! Ставку большую получаете. За что?

Пришел я домой, стал в книгах рыться. Вспомнил, что читал в каком-то журнале лет десять назад вашу статью " О ремесле". Вот бы ее сейчас перечесть, самое дело…"

- От того, что больной прочтет рецепт, он не выздоровеет. Принимать прописанные лекарства, лечиться надо регулярно, - неожиданно подал реплику К.С. и что-то записал в свой блокнот.

- " Вспомнил, что статью эту, - продолжал я читать письмо, - как будто видел не так давно в нашей городской библиотеке, на стенде, посвященном тридцатилетию МХАТ. Собрался идти в библиотеку, да на пороге остановился: узнает кто, в театре, что я в библиотеку ходил Станиславского читать, скажет: испугался режиссера из МХАТ, учиться кинулся! У нас ведь в городе ничего скрыть нельзя - кто, куда, зачем пошел... Смалодушествовал я, нашел у себя вашу книгу " Моя жизнь в искусстве" и весь вечер ее читал. Оказалось, что и в ней о ремесле и штампах достаточно материала. Чаще, значит, надо перечитывать нужные книги, решил я, несколько успокоившись…"

- Это уж он подлизнулся ко мне, - буркнул К.С.

- " На другой день на первую репетицию все пришли торжественные, подтянутые, кое-кто даже в парадных костюмах…"

- Это вот правильно подмечено. Так и надо являться на первую репетицию, - снова перебил меня К.С.

- " Раскрыли мы было тетрадки с ролями, а режиссер нам говорит: попробуйте не читать роли, а ищите сразу разговорный тон.

Этому мы не удивились. Бывали у нас режиссеры, которые с первой репетиции заставляли нас идти под суфлера. Склонять ухо к суфлеру - дело несложное. Пошел у нас " разговорный" тон.

Режиссер радуется.

- Необыкновенно способный, - говорит, - у вас коллектив! У нас в Москве гораздо труднее бывает заставить актера " заговорить" в роли.

Мы, конечно, польщены, " разговариваем" по ролям еще крепче. А некоторые потихоньку дома слова подзубрят, так на следующий день у них текст, как говорится, от зубов отскакивает!

- Не правда ли, образное выражение, - засмеялся К.С.

- Я его слышал в актерской среде, - прервал я чтение.

- И я тоже. Читайте дальше.

- " Словом, не то в три, не то в четыре репетиции пьесу мы " разговорили".

- Теперь, - обращается к нам режиссер, - когда вы пьесу знаете, давайте поговорим об ее идее, об отношениях персонажей друг к другу, о прошлом, настоящем и будущем ваших образов.

Ну, тут уж мы развернулись вовсю! Не зря ведь мы как-никак " передовой" театр! И говоруны у нас есть не хуже чем в Москве. Как посыпались термины из вашей системы, как стали друг перед другом биографиями своих персонажей козырять, да отношения " отоваривать" - куда тебе Москва!

Режиссер наш, видимо, даже потрясен. Не даем ему слова вставить, так и сыплем, так и режем:

" Я есмь…"

" Двигатели психической жизни (моего образа…"

" Большой круг внимания направлен у меня…"

" Предлагаемые обстоятельства в моей роли…"

И так без конца. Дней пять мы эдак умничали, говорили наперебой и, кажется, действительно все, что можно выяснить, выяснили и " оговорили".

Режиссер тоже не остался в долгу перед нами. Потребовал от нас знать " течение дня", - мол, последняя новость в системе. Нас это чуть было не выбило из колеи: что за " течение дня"? Но оказалось, что для того, чтобы овладеть " течением дня", надо очень подробно рассказать содержание твоей роли в тот день, в который происходит действие пьесы. Как только мы это поняли, так рассказы о " течении дня" посыпались один за другим…"

- Ну, как вы считаете, верно они поняли " течение дня"? - прервал меня К.С.

- Вы учили нас не так…

- Разумеется. Надо не рассказывать " течение дня", а уметь совершать все действия, которые произошли по роли в определенный день. И главным образом - уметь эти действия совершать мысленно. Читайте дальше, - произнес К.С., словно угадав, что я его собираюсь о чем-то спросить.

- " На седьмой день репетиций режиссер, видя, что мы начинаем выдыхаться в " оговаривании" пьесы и ролей, - продолжал читать я (хотя мне очень хотелось подробно допросить К.С. о том, как совершать действия в мыслях), режиссер предложил нам разбить пьесу и роли на " куски". Разбили. Дали каждому куску название. Оказалось, что бывают еще " подкуски" и " мостики", между кусками и подкусками. Набрали и тех и других порядочное количество. Тетрадки наших ролей украсились разными названиями, кружочками, восклицательными знаками. Тут отчеркнуто красным карандашом, там синим, там зеленым. Красота!

Видит режиссер, что поработали мы на славу, и говорит: ну, с завтрашнего дня будем общаться!

Скажу прямо, струсили мы. Рисовать на полях ролей всякие знаки, разбивать текст на куски, подкуски, подкусочки, " оговаривать" все что угодно в роли и в пьесе - дело понятное и доступное, а " общаться" - тут поневоле задумаешься. Это ведь уже что-то делать надо, очевидно, как-то действовать…"

- Совершенно верно, - остановил меня К.С., - подчеркните это место в письме. " Надо действовать" подчеркните дважды.

К.С. отметил при этом что-то в своем блокноте.

Я исполнил желание К.С., хотя не понял, какое это имеет практическое значение, поскольку письмо неизвестного мне актера остается все равно в архиве Станиславского.

- Читайте дальше, - распорядился К.С.

- " Представьте, выручили наши главные знатоки системы. С их сцены, как вы помните, вероятно, начинается пьеса…" -

- Константин Сергеевич, - невольно остановился я читать. - Как же это так? Ведь " Лес" начинается не со сцены Аркашки и Несчастливцева?

- Совершенно верно. Это придется исправить, - отвечал К.С., делая отметку в блокноте. - Читайте дальше.

Я не понял, что собирается " исправлять" К.С., но повиновался и стал читать дальше.

- " На другой день сели наши товарищи друг против друга, примерились глазами, проникновенно так посмотрели на режиссера, и, как только он сказал: " Итак, будем сегодня искать общение", - они давай друг в друга забивать слова текста. Здорово это у них, ярко получилось! А немного погодя они так разошлись, что друг друга даже стали по коленкам похлопывать, в плечи подталкивать и чуть что носами друг друга не задевать! Только почему-то глаза их быстро устали, какие-то стеклянные сделались. Однако внимательный режиссер говорит:

- Довольно, пообщались, и будет, отдохните. Теперь пусть другие общаются!

- Боже мой, какая чепуха! И это актер, режиссер из МХАТ! Просто не верится!

— Константин Сергеевич, может быть, автор письма преувеличивает, - попробовал я защитить режиссуру МХАТ.

— Он не преувеличивает, - возразил К.С., - а смеется над нами. Читайте дальше.

- " Дня три мы таким образом общались друг с другом по всей пьесе. На четвертый сделали первый прогон по " линии отношений", как сказал нам режиссер. Но не пришлось нам довести этот прогон до конца. Режиссер нас вдруг остановил:

- А задачи, говорит, забыли? Где ваши задачи?

Что вы думаете, ведь верно! Забыли мы задачи-то: для чего мы это общаемся и " относимся" друг к другу. Ох, и наблюдательный был этот режиссер! Мы сейчас обратно в тетрадки, видим, все у нас там записано. Я говорю: " Моя задача в первой сцене показать всем, что я никого не боюсь". А Ваня, мой первый и закадычный друг, вдруг возражает: " Это у меня, говорит, Николай, такая задача, а у тебя, вероятно, другая". - " Как это другая, отвечаю. Вот посмотри, у меня записано" - и протягиваю ему тетрадь. " И у меня, говорит, записано" - и предлагает мне в его тетрадь посмотреть.

- А может быть, у обоих у нас в этой сцене одна задача, - спрашиваю режиссера.

- Нет, - отвечает, - вы противники по пьесе. Раз у одного задача " никого не боюсь", у другого должна быть контрзадача!

Слышим мы тут с Ваней, что и у других наших товарищей с задачами не ладится. Никак поделить задач не могут. Только и гудят: " моя", " твоя", " зачем мою взял", " а ты себе другую возьми". А Миша - это наш комик - прямо к режиссеру и даже слезу в голос подпустил: " Александр Александрович! Скажите, чтобы никто моей задачи не трогал. Я ее два дня, помните, искал. Я теперь другую не найду".

Ну, словом, такие ссоры и обиды вдруг разыгрались, не приведи бог! Режиссер то всех мирит, то говорит нам: " Видите, какое могучее орудие в роли задача! Как вы из-за нее спорите, защищаете свою задачу, не хотите отдать другому! Так должно быть и в спектакле…"

- А в этих словах какое-то зерно истины есть, если задача прочерчивает линию сквозного действия, - неожиданно сказал К.С. - Вы не находите?

- Нахожу, Константин Сергеевич…

- Читайте…

- " Словом, пока все распределили, намучились мы много. Потом еще раз прогнали пьесу по линии общения и отношений, но с задачами. Получилось как будто неплохо. Режиссер объявляет:

- Завтра переходим к действиям. Будем искать, кто что делает в пьесе. - И велит помощнику режиссера выгородку в фойе приготовить.

Я лично обрадовался. Люблю двигаться. Конечно, посидеть за столом, подумать, поговорить о пьесе, не вредно, но двигаться и говорить текст роли приятнее, да и к делу, к премьере ближе.

Решил я к завтрашней репетиции подготовиться. Дай, думаю, посмотрю, что делает по пьесе мой персонаж. Раскрыл тетрадку роли, смотрю - в глазах рябит: кружочки, стрелки, восклицательные знаки, вопросительные! Названий всяких сбоку, на полях роли, тьма-тьмущая! Одного не найду: где же записано, что мой герой делает? " Приходит" и " уходит" - это есть у автора, а вот, что он делает, придя на сцену, этого не записано. Говорит? Да, конечно, не молчит. А делает что он в это время? Как говорит? Сидит, стоит, ходит? Конечно, это тоже действия, да как будто не те, которые надо найти себе. И сколько ни думал, не мог никак придумать, что же я делаю по пьесе. Как будто все ясно, выразить словами могу, а руки, ноги не работают. Расстроился отчаянно. Спал плохо. Пришел на репетицию мрачный. Посмотрел на товарищей, вижу, и у них в глазах тоска. Ну, думаю, раз у всех одна забота, это уже не так страшно.

Режиссер принес эскизы будущих декораций. Молодец! Оказывается, весь этот месяц он параллельно с художником работал. Эскизы нам понравились: хорошие, яркие, красочные. Немного поговорили о них, как говорится, " обсудили".

В фойе смотрим по эскизам - выгородка, как всегда, из стульев. Режиссеру она пришлась не по вкусу.

- У нас, - говорит, - в театре, выгородку в фойе делают и обставляют ширмами, станками, мебелью, как на сцене. Даже деревья ставят!

- А почему же тогда вам но пойти на сцепу, - спрашивает помощник режиссера, - я нам там псе обставлю, как на эскизе.

- Нельзя, - отвечает ему режиссер, - можем растерять то, что актеры нажили за столом; не зря же они вживались в роли.

А мы-то, по правде сказать, и не думали, что уже что-то " нажили", да еще за столом!

- Ну, - говорит режиссер, показывая на выгородку, - идите, действуйте!

Тут все как-то замялись, а Ваня храбро пошел к стульям, стал посреди них и спрашивает:

- Мой выход откуда, справа?

И вдруг режиссер наш как обидится!

- Не все ли равно, - отвечает, - откуда выход: справа или слева. Жить надо на сцене! Понимаете, жить! А не " выходить" справа или слева!

Ваня, конечно, смутился сначала, но потом начал " жить". Да и мы все поняли: раз просидели месяц за столом и что-то " нажили", во что-то " вжились", значит, надо действительно " жить" на сцене. И как " заживем" вое сразу!

Кто радуется, кто огорчается, кто любит, кого ему полагается по пьесе, кто ревнует! …

А режиссер подсказывает:

- Глубже, глубже живите, тоньше, проще, еще проще…

Мы стараемся и в душе радуемся: вот, наконец, пошла работа!

Вдруг слышим - стучит по столу режиссер и кричит:

- Не верю! Не верю! Не верю!

Мы остановились. Ваня говорит, что мы произносили все точно по тексту пьесы.

- Я, - говорит режиссер и, видно, сам волнуется, - я не тексту, а чувству, чувствам вашим не верю! Не верю!

- Ах, чувству, - спокойно отвечает Ваня, - так бы и сказали.

Темперамент у Вани замечательный. Своего Несчастливцева Островский мог с него писать. И монолог у Вани по пьесе как раз тут подошел. Он его как дунет! Как говорится, одним дыханием. У нас мурашки по коже ползут, а Ваня все выше и выше берет и не слышит, разумеется, что режиссер опять по столу стучит: остановись, мол!

Куда там, разве Ваню остановишь, если на него стих нашел, то есть вдохновение!

Кончил Ваня монолог, пот с лица вытирает, но, видно, доволен собой. Повернулся к режиссеру.

- Ну, как? - спрашивает.

А режиссер сидит, на Ваню не смотрит, только головой качает.

- Это, говорит, штамп! Вольтаж!

Ваня сдержал себя.

- А как же надо? - спрашивает.

- Проще.

- Пожалуйста, - говорит Ваня. И опять монолог читает. Но вот ведь что может сделать талант! Читает совсем по-другому, представьте! Тихо так, просто, задушевно. К середке монолога подошел, видим, слезы на глазах у Вани. Ну, и нас захватил, чувствуем, в горле першить начинает. У тех из товарищей, у кого очки, протирать их стали. А это уж первый признак, что их за душу взяло.

Кончил Ваня. Опять к режиссеру.

- Как?

А режиссер тихо и спокойно говорит:

- То же самое - штамп! Только другой - сентимент! Чувство играете.

Видим, Ваня краснеть начинает.

- Чувство играю, - говорит, - так ведь вы же сами просили вам чувство дать!

- А я не такое просил, - отвечает режиссер и чего-то еще улыбается.

- А какое же вам надо? - багровеет Ваня.

— Настоящее.

— Ах, настоящее! А у меня, значит, не настоящее, - чуть что не кричит Ваня. - Так ищите другого актера на мою роль. Или еще лучше, сами сыграйте. Покажите нам, бедным, как в Москве играют!

И к дверям. Уйти с репетиции хочет.

И режиссер вскочил.

- Я тоже могу с репетиции уйти, а где творчество? Где этика? Атмосфера?!

Ваня в долгу не остается, отвечает… Горячатся оба, шумят, стульями двигают!

В театре, наверное, уже все слышат, что скандал на репетиции. В дверь поочередно заглядывают директор, местком, товарищи - не надо ли, мол, от нас чего?

Все-таки мы общими силами помирили Ваню и режиссера. Но что самим дальше делать, не знаем. Как жить, как переживать - потихоньку или вовсю? На " штамп" налететь не хочется, неприятно! А тут еще эти выходы, - куда идти, где стать, где сесть! Ничего не понимаем. А режиссер сердитый сидит, и на все вопросы ответ один: " Живите! По правде живите! "

Тут наш старик, Семен Семенович, взмолился:

- Да вы бы, - говорит, - развели нас по акту, мы бы вам и зажили по правде.

Что тут было!

- А! Разводка! Провинция! Разве за этим я сюда ехал! - кричит наш-то. - Не хотите творчески работать, - уеду, но обо всем в Москве расскажу!

Ладно, думаем, твоя власть. Только подождем, друг, когда и тебе " разводка" понадобится. В фойе-то репетировать, без зрительного зала, хорошо, а на сцену выйдем, другое запоешь}

" Зажили" снова потихоньку: ни громко, ни тихо, ни шатко, ни валко - по правде! "

— Чтоб ее черти с горохом съели, - вдруг рассмеялся К.С. - Это подтекст и интонация нашего корреспондента, - пояснил он мне. - Читайте, читайте, если не устали.

— " Живем, значит, этак день, два, три. Скука дикая, а ни чего, живем. Все четыре акта так прожили. Кто из незанятых в пьесе ни заглянет на репетицию, ничего понять не может.

Спрашиваем: как играем?

- Хорошая, - отвечают, - пьеса. А как " зажили", пропала куда-то. И не видно ее и не слышно.

- Да мы не про пьесу спрашиваем, а про себя, про наши персонажи.

- Серые какие-то и вы, и герои ваши. Ну да ничего, не падайте духом, - утешают нас, - терпите до сцены. На сцене все наружу выйдет, все выяснится. Сцена-матушка не выдаст. Терпите.

Что вы думаете, - дотерпели. Видно, и режиссеру наши " переживания" осточертели.

- Завтра на сцену переходим, - говорит. - Будем лепить спектакль!

И, представьте, действительно на другой день, на сцене стал " лепить"! Мизансцены придумывал довольно ловко, освещение искал интересное, " выходы" и " уходы" по возможности делал эффектные. Словом, " развел" нас и устроил на сцене вполне прилично.

Мы радовались и с интересом выполняли все его задания. В репетициях на сцене прошло недели две. Постепенно нам " подбросили" декорации, и часть костюмов сшили. (Надевать костюмы на репетиции не давали - изомнутся, обтрепятся до премьеры.)

Вот в конце второй недели нашего пребывания на сцене режиссер и заявляет:

- Пора выпускать спектакль. С той недели назначаю полные, прогонные репетиции.

А мы вдруг ни с того ни с сего испугались.

- А как же мы - будем играть?

- Что, - говорит, - играть?

- Да роли свои?

Пауза. По лицу режиссера видим, что он даже не понимает, о чем мы спрашиваем.

- Что за вопрос, - отвечает он. - За столом все разобрали?

- Разобрали…

- Идею, сквозное действие, отношения, эпоху, характеры определили?

- Определили…

- Разговаривать текстом научились?

— Научились…

— Общение было?

- Как будто было…

- В фойе роли нажили? …

Молчим. Стыдно об этом периоде вспоминать.

- На сцене спектакль вылепили? - не понял нашего молчания режиссер.

- Вылепили.

- Значит, можно спектакль играть. Надо только несколько раз прогнать для себя всю пьесу. Найдется ритм, привыкнете за эти прогоны к декорациям, к костюмам.

Ну что ж, прогонять так прогонять. С режиссером ведь не поспоришь, да и свое самочувствие толком объяснить мы, вероятно, не сумели.

Прогнали раз. Плохо получилось. Известно ведь, первый раз все не ладится. Режиссер не унывает.

- Так всегда бывает. Первый блин комом! - говорит.

Ну, мы тоже стараемся, бодримся.

Прогнали еще два раза. Плохо: кто лепит мизансцены, кто переживает, кто " общение" вспоминает. Товарищи из зала деликатно говорят: " Сыро еще, но спектакль, наверное, получится".

Прогоняем еще раз. Картина та же, тот, кто прошлый раз " лепил", тот " переживает", а кто " переживал", - " лепит". Словом, лебедь, рак и щука! А что к чему по пьесе, по сюжету, по характерам действующих лиц - непонятно!

Подходит к режиссеру -после этого прогона наш директор. В Художественном театре он, конечно, не учился, системы не знал, но старый, опытный театральный " волк" был.

- Работа проделана вами большая, - обращается он к нашему режиссеру. - Только, знаете, скажу вам откровенно, как товарищ товарищу по искусству: пьеса со сцены не звучит!

- Это пустяки, - отвечает режиссер. - Мы, вероятно, в спешке прогонов сквозное действие потеряли. Завтра посажу всех в фойе за стол - найдем. В МХАТ всегда так делают! "

- Бедный МХАТ, - вздохнул К.С., - все на него валят.

- " На другой день сидим в фойе за столом. На сцене монтировочная, а мы " сквозное действие", будь оно не ладно, ищем.

Представьте, нашли, и как все обрадовались! Чувствуем, что верное, интересное, яркое действие для всей пьесы нашли. Только вот беда: стали по этому сквозному действию заново свои мысли да чувства определять, смотрим, многое не годится. И разобрали кое-что в пьесе не от этого сквозного действия, и " переживали" многое не по линии этого, сквозного действия, а по линии отдельных частностей, а уж " налепили" на сцене совсем не то, чего требует новое, настоящее действие.

А тут еще оказалось, что образы-характеры мы еще и не трогали. По сквозному-то действию они совсем по-другому действуют, а мы все " от себя" действовали.

В конце репетиции подают режиссеру телеграмму из Москвы. Прочел он ее и не то огорчился, не то обрадовался.

- Меня, - говорит, - в Москву вызывают. Постановку мне спешную дают. Придется недели на две уехать, чтобы " запустить" ее. Но вы не смущайтесь этим. Вы теперь на верном пути. Две недели вам хватит, чтобы перестроиться. Сквозное действие - могучее средство! А там и я подъеду.

Мы и сами чувствуем, что сквозное действие могучее средство, только где же оно было раньше?

И как нам без режиссера быть? Ведь надо теперь " от себя" отойти, в " шкуру образа" влезть. А сроки? А директор? А обязательство выпустить спектакль к торжественному дню? …

Дорогой Аркадий Николаевич, - неожиданно прочел я и запнулся…"

- Читайте, читайте, - не дал мне ни о чем спросить К.С.

- " Дорогой Аркадий Николаевич, - продолжал я читать. - Что было дальше, долго описывать. Спектакль все-таки вышел, правда с опозданием. В прессе его хвалили. Режиссер на премьеру приехать не смог, но на седьмой или восьмой спектакль " подскочил". Очень был доволен. Хвалил нас. Ну, а мы его. Ведь мы тоже не в лесу живем. Понимаем правила хорошего тона. Да и вообще, все ведь кончилось к общему благополучию. Так что, может быть, так и надо работать?

Да?

Или нет?

Одного из этих коротеньких слов я жду от вас. Искренне издалека любящий, глубоко уважающий вас, и ваш театр, и вашу замечательную систему…"

- Тут несколько подписей следует: Ремеслов, Малолетков…

- Это неважно, - прервал меня К.С. - Важно само письмо. Но излияниям любви и дружбы этого актера я бы не поверил. Письмо этот актер написал не от любви и уважения к МХАТ, а от желания поиронизировать над нами, над нашим способом работать, да и надо мной, пожалуй, со всей моей системой. Человек он неглупый, а прикидывается простачком, и весь стиль изложения мыслей какой-то древнеславянский:

" мол", " эдак", " а мы-то не знали", " где уж нам" и так далее… Сам отлично знает, что правильно, что неправильно, а прикидывается незнайкой.

- Что же вы ему ответили, Константин Сергеевич?

- Ничего. Письмо это я получил недавно. Конечно, сам факт посещения провинциального театра кем-нибудь из наших сотрудников вполне вероятен. Возможно, что и работа велась в такой последовательности, как ее описывает этот " любознательный" субъект, но… - глаза К.С. опять весело заблестели, - напишите-ка вы ему ответ. Объясните по пунктам, что в его письме грубо искажено против наших методов работы над пьесой и с актером, а в чем есть крупицы истины.

- Константин! Сергеевич, - взмолился я, - мне этого никогда не сделать. Я не сумею…

- А чему же вы тогда учитесь в театре столько лет? - очень резко перебил меня К.С. - Что же вы знаете о режиссуре, если не способны разобраться в этой картине работы режиссера с актерами?

- Константин Сергеевич, если говорить о том, как вы учили даже в недалеком прошлом нас работать и над пьесой, и с актерами, я, конечно, сумею разобраться и ответить на это письмо, но ведь, прочитав мой ответ, вы сейчас же скажете, что надо писать не о том, как раньше, год, пять лет назад работал МХАТ, а как сейчас, сегодня мы работаем…

Что верно, то верно, - смягчился К.С. - Конечно, так и скажу… - Несколько секунд он молчал, затем, вдруг широко улыбнувшись, сказал:

- Кстати, это письмо я ведь сам себе написал!

По лицу К.С. я видел, что он совершенно удовлетворен тем эффектом, который произвели на меня его последние слова. К.С. сидел на диване против меня и смеялся, а я… я после довольно продолжительной паузы не нашел ничего лучшего, как сказать, глядя на все еще находившиеся в моих руках листки письма:

- Но ведь это ваш почерк, Константин Сергеевич.

- Совершенно верно, не мой! - весело отвечал К.С. - Представьте, мне адски мешал мой собственный почерк, когда я не раз перечитывал черновик этого письма. Я не верил тому, что сам описал, но в то же время знал по многим настоящим письмам, которые я получаю из разных городов, что сочиненная мной картина театральной жизни правдива. Тогда я попросил Марусю, чтобы она дала переписать мой черновик кому-нибудь из своих знакомых или учеников, почерка которых я не знал. Кто-то любезно согласился исполнить мою просьбу и… опыт удался: когда я теперь перечитываю это письмо, я вижу в своем воображении его автора. Могу вам описать его наружность в мельчайших подробностях, и всех его товарищей по театру, и даже город, в котором они живут.

Иногда я вношу некоторые поправки в письмо. Иногда и вслух и мысленно, как это вы только что могли убедиться, в чем-то соглашаюсь с автором; о чем-то спорю. Он стал теперь для меня очень полезным собеседником… Но в картину репетиций я сразу поверил, как только получил письмо, написанное чужим почерком. Это, конечно, в своем роде игра в прятки с самим собой. Вероятно, во мне говорит моя актерская природа, вернее, наивная старая актерская привычка. Когда я получал по ходу пьесы письма или бумаги, я всегда просил, чтобы они были написаны неизвестным мне почерком (и никак уж не каракулями наших честнейших бутафоров!). Я создавал себе, таким образом, наивную " маленькую правду", но она сообщала мне веру в " большую правду", в предлагаемые обстоятельства…

Вот так и с этим письмом: мне теперь очень легко общаться с его автором! …

К.С. задумался.

Теперь только мне стали понятны его замечания по ходу чтения этого необыкновенного письма, его записи в блокнот, карандашные пометки его рукой, на полях письма. Но зачем все-таки он его написал сам себе, я все еще не понимал.

Возможно, что мои мысли передались К.С.

- Я задумал большой роман из театральной жизни, - ответил он на мой безмолвный вопрос. - Кое-что уже набросал. Но это должен быть роман беллетристический по форме и, как бы вам сказать, педагогический по содержанию. Многие стороны нашего театрального дела дойдут легче, мне кажется, в живой, литературной форме. В романе у меня ряд персонажей из актерской среды… Действие происходит в Москве и в провинции. Одна из глав его посвящена тому, как надо ставить спектакли, работать с актерами. Другая - как не надо ставить, репетировать спектакли.

Для второй главы - о том, как не надо работать над спектаклем, - мне показалась удачной форма письма. Точного адресата и фамилий действующих лиц у меня еще нет. Вот почему автор пишет пока что ко мне… Может быть, это наш бывший актер, мой ученик в какие-то годы, а может быть, я - это его друг детства, живу в Москве, а он - в провинции…

А сегодня как раз вы подоспели с" вашим постоянным вопросом: как надо работать с актерами. Я и " разыграл" вас, как говорится; одновременно воспользовался случаем послушать письмо вслух.

О замысле, моего " романа" не рассказывайте никому, могут перехватить. А вот если бы вы попробовали сочинить ответ на такое письмо, как я уже предлагал вам, я бы был вам признателен… Вам ясно, что работа над спектаклем и с актерами по старой схеме уже не приносит пользы?

Можно себе представить, как я был польщен таким предложением К.С. Как мне захотелось это сделать! Но тут же меня обуял и страх.

- Константин Сергеевич, я попробую сочинить ответ… и с огромным интересом. Но я не встречался с вами в режиссерской работе два года. Я отстал от ваших новых приемов разбора пьесы и поведения действующих лиц. Я только слышал о них от товарищей, которые работали с вами. И сегодня, как вы догадались, пригнел узнать от вас о новой схеме работы режиссера с актерами и над пьесой.

- Ну что ж, пожалуй, вы правы. Если бы я сам писал ответ на это письмо, разумеется, я рассказал бы о новых приемах работы режиссера с актерами… А вам для этого будет полезно узнать их на практике… На словах не все объяснишь… Давайте сделаем так. Мы собираемся возобновлять снова " Горе от ума". Может быть, некоторые исполнители прежнего состава захотят со мной заранее поработать над своими ролями. Спросите, кто хочет и кто свободен от " Страха" *. Приходите с ними ко мне. Я охотно попробую на материале " Горя от ума" прочертить схему нового разбора пьесы в действии. Как вы полагаете, найдутся желающие?

____________________

* В этот сезон шли репетиции по пьесе " Страх" А.Афиногенова, но К.С.Станиславский еще не занимался этой постановкой.

- Безусловно, Константин Сергеевич.

- Мне нужна в первую очередь четверка и Фамусов. Фамусовым могу быть и я, а может быть, лучше тоже кого-нибудь подговорить на эту роль. Лужского можно. Это нам и на будущее пригодится.

- Большое спасибо, Константин Сергеевич. Я ручаюсь, что Еланская, Степанова, Андровская, Бендина с громадным интересом захотят встретиться с вами. Прудкин и Ливанов - наши Чацкие - заняты в " Страхе".