Политические ценности

Этот класс ценностей непосредственно примыкает к социальным ценностям и по существу является их подвидом. Среди политических ценностей главные, на мой взгляд, — это политическая свобода и ответственность, элементы «вечной правды» основных типов политических сознаний, национальная безопасность, патриотизм и космополитизм, международная безопасность, мир и сотрудничество. Большинство политических ценностей связано с идеями справедливого и разумного общественного устройства и механизмами его поддержания. Политические ценности во многом историчны, в этом смысле релятивны и отражают политическую зрелость и опыт общества (скажем, монархия, в свое время, обладала определенными политическими ценностями), однако, существуют и некие инварианты политического сознания, точнее сознаний, поскольку на базе каждого из них формируется определенный тип человека как «политического животного», партии как организованной группы однотипных «животных» и государственных режимов, как результат прихода к власти соответствующей политической партии и типа «политического животного». Таких типов политических сознаний я насчитываю семь: тоталитаристское, консервативное, социалистическое (коммунистическое), либеральное, анархическое, демократическое и рабское. Первое и последнее взаимосвязаны, они не заключают в себе никакого позитива и политической ценности.

Консерватизм, как и остальные четыре типа сознаний, вытекает из внутренней природы человека предстоящего социуму, т.е. каждое из них суть реакция на социум какого-то реального качества или склонности личности. Конкретно, консерватизм связан с естественным стремлением человека к самосохранению и удержанию в обществе того, что, по его мнению, обеспечивает его (человека) достойное самосохранение. В этом «вечная правда» консерватизма. Однако очевидная ценность консерватизма релятивна, ее границы не только подвижны у [216] каждого человека, но и разномасштабны от человека к человеку. Трудности консерватизма вытекают, во-первых, из этой разномасштабности силы и степени развитости этого качества в человеке, во-вторых, из сложности решения вопроса о нужности или ненужности сохранения того или иного конкретного правила, социального института, традиции и т.д. Бывает, что человек настолько прочно сживается с существующим положением вещей, что практически любые изменения вызывают в нем искренний внутренний протест. Этот протест может питаться по меньшей мере двумя источниками: 1) привычностью и кажущейся понятностью, естественностью, ценностью состояния или процесса, подлежащего изменению или устранению и почти априорной, заведомой уверенностью в том, что изменение плохо само по себе; 2) новое положение вещей видится ему плохим или по меньшей мере неизвестным по своим последствиям и потому вызывающим иногда острое чувство неуверенности, неопределенности, нестабильности и дискомфорта.

Сам по себе консерватизм ни плох, ни хорош. Он является политической ценностью там и постольку, где и поскольку в сохраняемых и удерживаемых социальных реальностях превалирует позитивность и гуманность, а не насилие и антигуманность. Однако если консервативность как нейтральное человеческое качество вытекающее из чувства самосохранения, может с полным основанием считаться человеческой ценностью, поскольку оно так или иначе связано с областью гуманности в человеке, то консерватизм как политический феномен никогда в целом не бывает и не может быть политической ценностью. Правда и ценность консерватизма становится здесь частичной и подчас настолько засоренной негативом, антигуманностью, что их бывает трудно или даже невозможно распознать. Это значит, что в консерватизме как политической практике, как правило, побеждают реакционные, негативные черты индивидуальной и коллективной психологии: косность, подозрительность, пассивность, инерция, неумение видеть неизбежность и необходимость перемен и нежелание конструктивно решать проблемы социальных изменений, неверие в возможность улучшения ситуации посредством перемен, отказ, неверие в то, что можно или нужно поступиться чем-то относительно малым сегодня, во имя обретения большего и лучшего завтра. Впрочем, бывает глупый, упрямый и косный консерватизм, и консерватизм просвещенный, способный защитить традиции и ценности консерватизма за счет перемен, такой динамики, которая работает на консерватизм.

Элемент вечной правды заключен и в социалистическом (коммунистическом) сознании. Нормальный, гуманный человек всегда стремится к социальной справедливости, к сознательному равенству. [217] Только корыстные, властолюбивые, власть предержащие и авторитарные по складу характера люди вольно или невольно теоретически или практически отрицают ценности социальной справедливости и социального равенства. Это отрицание может быть весьма различным: от последовательного и откровенного неприятия практически любых социальных институтов и установлений, связанных и утверждением и обеспечением социального равенства, до чаще встречающегося такого признания человеком общественной справедливости, которое распространяется на всех, исключая его самого. Такая «эксклюзивная» установка бытует весьма широко. Возможно, корни ее исключительно глубоки и связаны с эгоистически проявляющейся абсолютностью, субстанциальностью и приоритетностью личности по отношению к обществу и другому человеку. Но это не значит, что «вечная правда» социализма — социальное равенство и справедливость — изначально «второсортна» и проблематична. Это свидетельствует лишь о том, что реализация «вечной правды», порождающей социалистические инстинкты, чувства и идеи, не так элементарна и легка как это может показаться на первый взгляд. Я верю в то, что у любого, даже самого тиранического человека есть хотя бы минимальные зачатки этого чувства. Другое дело, что их проще вытеснить многими другими, противоположными. Это вытеснение, подавление человеком и обществом идеи и потребности в равенстве не случайно «перемещает» их в область идеалов и утопий.

Как таковая, в своем абстрактном виде интуиция или идея социального равенства и справедливости ни человечна, ни бесчеловечна, ни хороша, ни плоха. Но не потому, что может одинаково равнодушно наполняться гуманным или антигуманным содержанием, а потому, что у нее есть границы, которые социалистические чувства и интуиция практически не видят и не в состоянии установить. Но они объективны и едва ли преодолимы. Прежде всего потому, что с точки зрения личности по жизни, а не по теории или в соответствии с одним из желаний человека, общество — это не я, это внешнее, среда и средство, а не смысл или цель. Парадокс «вечной правды» социалистической (коммунистической) идеи состоит в том, что в мире человеческого существования равенство и справедливость — безусловные ценности, но как социальные ценности они имеют границы, которые практически не признаются социализмом и коммунизмом, изначально вскармливаемые этими гуманистическими ценностями. Любая более или менее последовательная социалистическая практика (1) устанавливает приоритет общества по отношению к личности и во имя социалистической или коммунистической справедливости совершает по отношению к [218] человеку и обществу много несправедливого и деструктивного; (2) возможна лишь в рамках ограниченного времени либо в ограниченных масштабах (фаланга, коммуна и т.п.); (3) является утопической, поскольку вдохновлена таким чувством или началом человека, которое не может и не желает установить для себя определенные границы и спонтанно тяготеет к самоабсолютизации. Эти черты, присущие теории и практике тотального (радикального) социализма, более всего свидетельствуют обеде и утопичности социализма и коммунизма. В итоге в них торжествуют «захват» социалистического движения авторитарными, отнюдь не социалистическими лидерами (т.е. людьми как минимум с «эксклюзивным» чувством справедливости и равенства), а также нереальные, невыполнимые и даже противоестественные требования, предъявляемые социализмом как социальным движением и силой всем «рядовым» участникам или объектам социалистического общества. Первое ведет к трансформации социализма в тоталитаризм, второе выявляет изначальную его утопичность, порождает сюрреалистичость, лицемерие, мифологпзм и многое другое, делающее со временем этот социальный феномен все более и более искусственным, «реально» утопичным.

Едва ли ни противоположной по своему истоку, но не по социальной практике, является «вечная правда» анархизма. Ее противоположность социалистической «вечной правде» проистекает из непохожести чувства свободы на чувство равенства и справедливости. Анархизм — дитя свободы и неприятия какого-либо общественного и государственного приоритета, их власти над личностью. Правда анархизма состоит в убежденности что никакая власть не является идеальной и тем более не ограничивающей свободу и права личности. Анархическое чувство чутко распознает неизбежную, пусть даже и потенциальную враждебность государства по отношению к личности, угрозу, которая заключена в любом, даже самом свободном государстве. «Власть развращает», «государство подавляет», «политика — это грязь», — выражения, возникшие не на пустом месте. Несмотря на их категоричность и гипертрофированность, в них заключена «вечная правда» анархизма, вырастающая из инстинктивной заботы человека о своей безопасности и свободе в области социальных отношений.

Однако анархизм как политическая доктрина или социальная практика имеет ряд существенных изъянов. Прежде всего это нигилизм и тенденция к преобладанию разрушения (власти и государства в первую очередь) над созидательными устремлениями. Ему присущ утопизм и стремление к организации таких безгосударственных, безвластных (анархических) коммун, власть в которых (как при социализме) на [219] практике имеет тенденцию перейти к фанатичному лидеру или группе лиц превращающих анархию в тоталитарную секту.

«Вечная правда» либерализма кажется родственной анархической «вечной правде», поскольку и та и другая основаны на чувстве свободы. Однако в отличие от анархизма либерализм как личное начало в человеке — это комбинация по меньшей мере двух качеств или интуиции: свободы и ответственности перед лицом права и закона или просто перед реальностью свободы другого человека. Большее или меньшее самоограничение свободы во имя лучшей реализации личностью ее «оставшегося» спектра и возможности конституирования социальных структур, гарантирующих и защищающих право личности на реализацию своей свободы и других не антисоциальных и не антигуманных качеств человека, отличает «правду» либерализма от «правды» анархизма. Кроме того, либерализм более строго и последовательно чем анархизм проводит идею приоритета личности над обществом. Это отличает его и от социалистического чувства. Однако либерализм как политическая практика имеет тенденцию к недооценке или игнорированию таких социальных ценностей, как справедливость и право людей на достойную работу, социальное страхование, государственную поддержку незащищенных слоев населения и т.д. Либерализм ориентирован на сильную и преуспевающую личность и не желает обращать должного внимания на многие гуманистические ценности. Все или почти все либерализм склонен рассматривать как частное дело индивида, его свободы, выбора и решений. В нем ослаблено чувство доброжелательности и взаимоподдержки, бескорыстия, участия и сотрудничества. Идея либерализма — это, по сути, идеал индивидуализма, замкнутости и самоизоляции. Все общественные отношения имеют тенденцию рассматриваться под юридическим, экономическим (рыночным) и финансовым углом зрения. В либерализме ослаблены или имеют тенденцию к ослаблению многие нравственные ценности, а идея социального равенства сводится только к юридическому ее пониманию, как формальному равенству перед законом. Либерализм испытывает или склонен испытывать чувство брезгливости или презрения к бедному, беззащитному или неудачливому человеку, полагая, что во всем этом виноват только индивид, скорее всего ленивый, тупой, завистливый и т.п. Более или менее цивилизованные формы политического либерализма пытаются сгладить негативные черты либеральной ментальности и практики, однако, их спонтанное воспроизводство в таком сознании кажется неизбежным.

Пожалуй, наиболее сложной по своему составу является «вечная правда» демократизма. В современном смысле она в чем-то [220] перекликается с «вечной правдой» едва ли не всех других политических сознаний. Это происходит оттого, что демократизм так или иначе сочетает в себе изначальные чувства свободы и социального равенства, готовности к компромиссу, умеренности, здравого смысла, терпимости и широты взгляда на общество и социальную жизнь индивида.

Демократизм — достаточно сложно чувство и установка. Демократизм как черта ментальности никогда не возникает сразу в виде достаточно полного набора соответствующих качеств и чувств и, видимо, поэтому предполагает определенное воспитание и образование, уровень культуры. Не случайно и то, что как социальное явление демократия весьма чувствительна к начальным 'условиям. В период своего формирования демократия неустойчива, прихотлива, хрупка, заражена многими социальными болезнями и кажется слишком слабой, чтобы защитить индивида.

Демократия вырастает едва ли не из всех качеств гуманности, она заключает в себе много общечеловеческих ценностей. Комплексность демократии, ее многоплановость притягивают к ней почти все политические сознания, стремящиеся к частичной с ней интеграцией. Не случайно даже представители марксистского (научного) социализма, весьма строго следящие за чистотой классового анализа и оценки, допускают «трансклассовость» демократизма, говоря о буржуазной, мелкобуржуазной, крестьянской, либеральной, народной, пролетарской (социалистической) демократии.