Глава 22. В воскресенье к обеду в Парме разразилась настоящая буря

В воскресенье к обеду в Парме разразилась настоящая буря. Дождь лил как из ведра, небо обложило так, что казалось, облака не рассеются за неделю. Рика разбудил гром, и первое, что бросилось ему в глаза, были пальцы ног с красным педикюром. Только не того красного цвета, что у его последней подружки из Милана. И не бордового, оранжевого или бурого, как у бесчисленных других. Нет, господа. Эти ноги были тщательно ухожены — и не самой хозяйкой, — ногти покрашены в фирменный темно-красный цвет от Шанель. Изящные и очень эротичные пальчики принадлежали совершенно обнаженной мисс Ливви Гэллоуэй из города Саванна, штат Джорджия, к слову сказать, члену афинского студенческого общества «Альфа-Кси-Омега», которая в последнее время проживала в густо населенном общежитии во Флоренции, но теперь находилась квартире, где было не столь многолюдно. И квартира эта располагалась в Парме на третьем этаже старинного здания на тихой улочке вдали от ее до смерти надоевших подружек и еще дальше от рассорившихся родителей.

Рик закрыл глаза и притянул ее к себе под одеялом.

Ливви приехала из Флоренции на поезде вечером в четверг. Они мило поужинали и удалились в его спальню. Рик был готов к такому повороту событий, и Ливви тоже к нему стремилась. Сначала он планировал провести пятницу в кровати или по крайней мере не отходить от нее далеко. Но у Ливви были другие замыслы. В поезде она читала путеводитель по Парме и теперь собиралась на практике изучать историю города.

Девушка вооружилась камерой и блокнотом, и они пустились в путешествие по центру, заглядывая в такие здания, которые Рик, проходя мимо, даже не замечал. Первым был собор. Он как-то зашел туда из любопытства, но тут же вернулся на улицу. А Ливви пришла в восторг и без устали таскала его из угла в угол. Что творилось у нее в голове, Рик не представлял, но догадывался по фразочкам вроде: «Это самый замечательный пример романской архитектуры в долине По».

— Когда его построили? — спросил он.

— В тысяча сто шестом году он был освящен папой Паскуале, а в тысяча сто семнадцатом — разрушен землетрясением. В тысяча сто тридцатом году снова началось строительство и, что характерно, продолжалось около трехсот лет. Здорово, правда?

— Еще бы. — Рик старался, чтобы его голос звучал заинтересованно, хотя предпочел бы не тратить на осмотр собора так много времени. Ливви, напротив, словно оказалась в другом мире. Он брел следом, вспоминая их первую ночь, и украдкой поглядывал на соблазнительный задок, представляя, как накинется на нее после обеда.

В центральном проходе Ливви запрокинула голову и сказала:

— Купол в двадцатых годах шестнадцатого столетия расписал фресками Корреджо.^[37] Они изображают Успение Богородицы. Даже дух захватывает.

Высоко вверху на сводчатом куполе живописец мастерски изобразил Богоматерь в окружении ангелов. Ливви переполняли чувства. А Рик, чем дольше смотрел на фрески, тем сильнее у него болела шея.

Они обошли главный неф, заглянули в подземную усыпальницу, осмотрели многочисленные приделы, не пропустив ни одной гробницы древних святых. Через час Рику отчаянно захотелось на солнце.

Следующим пунктом программы был баптистерий — красивое восьмиугольное здание неподалеку от собора. Они долго стояли перед северным порталом — Порталом Девы Марии. Изящные скульптуры изображали сцены из жизни Мадонны. Ливви сверилась со своими записями, но, судя по всему, и без того держала всю информацию в голове.

— Ты здесь бывал? — спросила она.

Если сказать правду и ответить «нет», она сочтет его невеждой. А если солгать и сказать «да», грех невелик. Ливви все равно собирается идти дальше — продолжать осмотр города, а он проходил здесь много раз и знал, что это баптистерий. Правда, не вполне понимал, как им пользуются современные люди, но с умным видом кивнул.

Она говорила тихо, словно сама себе, а может, так оно и было:

— Четыре яруса из красного веронского мрамора, начало строительства — тысяча сто девяносто шестой год. Пример перехода от романской к готической архитектуре. — Ливви сделала несколько снимков снаружи и увлекла Рика внутрь, где они принялись разглядывать еще один купол. — Византия, тринадцатый век, — продолжила она. — Царь Давид, бегство из Египта, десять заповедей.

Рик кивал, его шея болела все сильнее.

— Ты католик? — спросила Ливви.

— Лютеранин. А ты?

— По-настоящему никто. В семье обнаруживается протестантский след. А я копаюсь в этих вещах — истории христианства и становлении ранней церкви. Люблю искусство.

— Здесь полно старых церквей, — кивнул Рик. — И все католические.

— Знаю, — ответила Ливви, не покривив душой.

До ленча они осмотрели церковь эпохи Возрождения Сан-Джованни Еванджелиста, являющуюся религиозным центром города, и церковь Сан-Франческо дель Прато. По словам Ливви, это был один из самых замечательных образцов францисканской готической архитектуры в Эмилии. А Рику показался интересным только один факт — красивый собор одно время служил тюрьмой.

В час он настоял на обеде. Они нашли столик в «Сорелле Пикчи» на страда Фарини и принялись изучать меню. Ливви сделала новые записи. Они ели анолини — по мнению Рика, лучшие в городе, — пили вино и обсуждали места, которые посетила Ливви.

За восемь месяцев жизни во Флоренции она съездила в одиннадцать из двадцати областей Италии. Чаще всего путешествовала одна по субботам и воскресеньям, поскольку ее подружки то ленились, то им было неинтересно, то они страдали головной болью после выпитого накануне. Ливви поставила перед собой цель посмотреть все области страны, но у нее не хватало времени. Через две недели предстояли экзамены, и на этом долгие каникулы заканчивались.

Вместо того чтобы после обеда прилечь и отдохнуть, они отправились в церковь Сан-Пьетро Апостоло и Сан-Рокко. Затем прошлись по парку. Ливви, впитывая историю и наслаждаясь искусством, фотографировала и делала записи. А Рик, борясь со сном, тащился следом. В парке он рухнул на солнце на траву и положил голову ей на колени, а Ливви тем временем занялась изучением плана города. Проснувшись, он убедил ее вернуться домой и там уже предаться сну по-настоящему.

В пятницу после тренировки Ливви блистала «У Полипо». Все пришли в полный восторг. Квотербек подыскал себе прелестную американку, бывшую участницу группы поддержки футбольной команды и все такое. Итальянцы спешили произвести на нее впечатление и, опустошая кружки с пивом, пели разудалые песни.

История о сумасшедшем броске Рика в Кливленд, чтобы наказать Крея, стала легендой. Рассказ Сэма невольно подкрепил в их сознании Рик, отказавшись распространяться об этом эпизоде. Все почти соответствовало фактам. Кроме одной маленькой детали, заключавшейся в том, что Рик улетел из Италии, дабы прозондировать возможность контракта с другой командой, а значит, бросить «Пантер» в разгар сезона. Здесь об этом никто никогда не узнает.

Негодяй Чарли Крей явился к ним в Италию писать гнусности об их команде и квотербеке. Он их оскорбил. Рик, изрядно потратившись, догнал его, сшиб с ног и тем самым достойно наказал, а затем немедленно вернулся в Парму, где ему ничего не грозило. Здесь он был в полной безопасности: пусть только попробуют преследовать Рика на их земле — им не поздоровится.

Тот факт, что их квотербек в бегах, только добавило ему обаяния и окутало романтическим ореолом, против чего не в силах устоять ни один итальянец. В Италии, где на законы плюют и зачастую идеализируют именно тех, кто их нарушает, тема преследования полицией возникала, едва вместе собирались два игрока «Пантер». Они шумно спорили и нередко добавляли к известному собственные детали.

А Рика, как выяснилось, никто не преследовал. В Кливленде был выписан ордер на его арест за нападение без отягчающих обстоятельств и мисдиминор, ^[38] но с наручниками за ним не гнались. Власти знали, где он находится. Подразумевалось, что преступник немедленно подвергнется наказанию, если снова окажется в Кливленде.

Но в глазах товарищей по команде он был беглецом, и его требовалось защищать во время игры и за пределами поля.

Суббота, как и пятница, была тоже посвящена повышению образовательного уровня. Ливви сводила Рика в театр «Реджо», и он испытывал огромную гордость, поскольку уже успел побывать в этом месте. Затем на очереди оказались Епархиальный музей, церковь Сан-Марселино и часовня Сан-Томазо Апостоло. Перекусили они пиццей возле палаццо делла Пилотта.

— С церквями покончено, — заявил сытый по горло достопримечательностями Рик. — Больше не выдержу ни одной. — Он растянулся на траве, млея на солнце.

— Я хотела бы заглянуть в Национальную галерею, — возразила Ливви.

— А что там?

— Много живописи со всей Италии.

— Нет.

— Да. А потом в археологический музей.

— А после него?

— После него я устану. Вернемся домой, поспим и подумаем насчет ужина.

— У меня завтра игра. Хочешь меня убить?

— Да.

После двух дней прилежного туризма Рик рвался на поле, несмотря на дождь. Чтобы больше никаких древних церквей. Пусть покрытие сплошная грязь, он облачится в форму, вступит в игру и, может быть, отведет душу, устроив кому-нибудь взбучку.

— Очень мокро, — проворковала из-под одеяла Ливви.

— Придется не сладко, моя болельщица, — ответил он. — Но представление не отменяется.

Ливви повернулась на бок и положила ногу ему на живот.

— Нет, — решительно мотнул головой Рик. — Перед игрой — ни-ни. У меня и так дрожат колени.

— А я считала, что ты квотербек из породы половых гигантов.

— Сейчас только квотербек.

Ливви убрала ногу и свесила ее с кровати.

— С кем сегодня сражаются «Пантеры»? — Она встала и повернулась боком, очень соблазнительная.

— С «Гладиаторами» Рима.

— Вот это название! Они умеют играть?

— Еще как. Нам пора.

Рик усадил ее под навес с пармской стороны трибун, где за час до игры собралось не больше десятка болельщиков. Ливви закуталась в пончо и съежилась под зонтом, относительно укрытая от непрекращающегося дождя. Он даже пожалел ее. Через двадцать минут Рик вышел на поле в форме и, косясь на Ливви, начал с товарищами по команде разминаться и разогревать мышцы. Он почувствовал себя студентом или даже школьником, выбегающим на поле не только из любви к игре и ради победы, но еще и для того, чтобы им залюбовалась симпатичная девчонка на трибунах.

Получилась не игра, а возня в грязи — дождь не затихал ни на минуту. Франко дважды выпускал из рук мяч, Фабрицио пару раз не сумел принять пас. Но и «Гладиаторы» увязали в трясине. За минуту до перерыва Рик ушел от опеки и, пробежав тридцать ярдов, обеспечил успешную атаку. Фабрицио, получив после отрыва мяч, открыл счет — 6: 0. Сэм две недели не имел возможности отругать подопечных и в раздевалке отвел душу. Всем сразу стало легче.

К четвертой четверти лужи стояли по всему полю, и игра превратилась в драку на линии схватки. Во время второй попытки, имея в запасе два ярда, Рик сделал обманное движение, будто собирался отдать мяч Франко, затем — Джанкарло, замыкающему нападение третьего состава, а сам бросил вышедшему вперед Фабрицио, и тот пробежал двадцать ярдов без всяких помех. После двух удачных взятий зачетной зоны противника Сэм при каждом розыгрыше давал указание блокировать квотербека «Гладиаторов», и те ни в одной серии из четырех попыток не продвинули мяч и на десять ярдов вперед. За всю игру максимум наскребли пять.

Рик простился с Ливви в воскресенье вечером на вокзале и смотрел вслед уходящему «Евростару» одновременно с грустью и облегчением. До этого он едва ли сознавал степень своего одиночества. Прекрасно понимал, что ему не хватает женского общества, но Ливви заставила его снова почувствовать себя студентом. И с ней было не просто. Она требовала внимания и обладала гиперактивностью. А ему иногда требовался отдых.

В воскресенье вечером пришла электронная почта от матери:

«Дорогой Рикки! Твой отец все-таки решил не ехать в Италию. Он сердит на тебя из-за твоей выходки в Кливленде. С нас хватило той игры, а теперь журналисты и вовсе обнаглели — постоянно спрашивают, как ты избил человека. Я презираю этих людей и начинаю понимать, почему ты ударил того несчастного в Кливленде. Но коль скоро ты был в Штатах, мог бы задержаться и заглянуть хотя бы поздороваться. Мы не видели тебя с Рождества. Я бы приехала одна, но боюсь, что обострится мой дивертикулез. Уж лучше посижу дома. Обещай, что появишься через месяц. Неужели тебя в самом деле намерены арестовать? Любящая тебя мама».

Мать относилась к своему дивертикулезу как к активному вулкану, дремлющему в ее кишке, но готовому к извержению, если она вознамерится сделать то, чего ей не хочется. Пять лет назад они с Рэндаллом совершили ошибку — отправились с группой пенсионеров в Испанию и до сих пор ворчат по поводу того, сколько им пришлось заплатить, каким трудным оказался перелет и до чего грубы и потрясающе невежественны неспособные изъясняться по-английски европейцы.

Рику вовсе не хотелось, чтобы родители приезжали в Италию.

Электронная почта матери:

«Дорогая мама! Мне очень жаль, что вы не можете прилететь ко мне, но должен сказать, что погода здесь стоит ужасная. Меня не арестуют — мои адвокаты занимаются этим вопросом — недоразумением, не более того. Передай отцу, чтобы не волновался: все будет хорошо. Жизнь здесь прекрасная, но я скучаю по дому. Любящий тебя Рик».

Воскресная электронная почта от Арни:

«Дорогой придурок! Адвокат в Кливленде пытается договориться, что если ты признаешь себя виновным, то дело ограничится порицанием. Но если ты признаешь себя виновным, Крей может этим воспользоваться и предъявить гражданский иск. Он утверждает, будто у него сломана челюсть, и кричит на всех углах о гражданском иске. Не сомневаюсь, что в Кливленде все его к этому подстрекают. Как тебе перспектива предстать перед судом присяжных? Будь уверен: в Кливленде тебе за драку присудят смертную казнь, а Крею в качестве компенсации — миллиард долларов. Я вожусь со всем этим, хотя не знаю почему.

Рэт вчера обругал меня в последний раз. Надеюсь, что в последний. Тиффани родила ребенка смешанной расы, так что в этом смысле ты вне опасности.

Я в настоящее время, являясь твоим агентом, официально теряю деньги. Просто хочу, чтобы ты об этом знал».

Электронная почта Арни:

«Ты мне нравишься, Арни. Ты — лучший из лучших. Держись и продолжай отбиваться от стервятников. Сегодня могучие „Пантеры“ раскатали противника — наголову разбили римских „Гладиаторов“. Твой покорный слуга был великолепен.

Если у Крея сломана одна челюсть, ему необходимо сломать другую. Посоветуй Крею предъявить мне иск, и я тут же объявлю себя банкротом — в Италии. Пусть его адвокаты над этим поразмыслят.

Еда и женщины продолжают поражать. Большое спасибо, что ты оказался настолько мудр, что отправил меня в Парму. Р. Д.».

Электронная почта Габриэлле:

«Благодарю за те строки, которые ты прислала мне несколько дней назад. Не переживай по поводу случая во Флоренции. Меня накалывали женщины получше тебя. И не забивай голову, что нам необходимо продолжать знакомство».