Вновь обретенный Храм

Мусульманам так и не удалось установить полную власть над Иберийским полуостровом, поскольку вскоре началось ев­ропейское контрнаступление, названное Реконкистой. Вестгот­ские дворяне, некоторое время укрывавшиеся в горах Астурии, объединив усилия с коренными жителями, дали оккупантам отпор, и около 722 года — за десять лет до поражения мусуль­ман от армии Карла Мартелла в битве при Пуатье — их ополче­ние под руководством Пелайо разбило исламский отряд под Ковадонгой. После того как они изгнали арабов из Галисии, расположенной на северо-западной окраине полуострова, гра­ница между христианскими и мусульманскими землями в Ис­пании пролегла по реке Дуэро.

В результате вооруженного сопротивления вновь обрели независимость горячие и неукротимые баски — это племя жило на крайнем западу Испании, а к концу VIII века франки под предводительством Карла Великого освободили Каталонию и в 801 году взяли ее столицу — Барселону. Однако основные тер­риториальные приобретения западного христианства в IX и X веках были связаны с покорением и крещением языческих пле­мен в Северной и Восточной Европе — аваров, венедов, сла­вян. Православная Византийская империя также заметно рас­ширила свое влияние благодаря серии успешных военных опе­раций и грамотной политике. Хотя открытого противостояния православной и католической церквей еще не было, однако между ними уже велась подспудная борьба за обращение в хри­стианство и влияние на языческих монархов. Киевская Русь, а вместе с ней Болгария и Сербия перешли под руку константи­нопольского патриарха; в то же время Польша и Венгрия, при­нявшие католичество, стали на сторону папы римского.

Несмотря на активную миссионерскую деятельность в IX веке католических священников Анскара и Рембера, христиан­ство вплоть до X века не могло укорениться в Скандинавии. И все же в конце концов удалось крестить и воинственных ви­кингов, чьи пиратские набеги сильно тревожили соседние хри­стианские государства, особенно кельтов. Первым из скандинавских вождей принял католичество некий Роллон, который в 918 году с группой последователей основал новую христиан­скую колонию в долине, расположенной в низовьях Сены, на что предварительно заручился согласием французского короля. Видимо, из-за происхождения их стали называть «людьми с севера», или, по-французски, норманнами.

Исламская угроза всегда оставалась главной заботой хрис­тианских лидеров, однако их военные усилия в заметной сте­пени ослаблялись взаимными междоусобицами. В правление Меровингов в Галлии разгорелась такая свирепая и кровавая вражда между дворянами, что их стычки «больше напоминали схватки диких зверей», а государство было не в силах утвердить даже элементарный общественный порядок. Чтобы обеспечить безопасность себе и своей семье, человеку ничего не остава­лось, как заручиться протекцией одного из могущественных соседей, но за это приходилось расплачиваться ответными ус­лугами — обычно в качестве члена военной дружины участво­вать в многочисленных стычках с его врагами. Это был един­ственный способ отстоять от посягательств собственную зем­лю, что было жизненно важно, учитывая практически полный развал торговли и насквозь продажную систему государствен­ного управления. Называлась такая система личной зависимо­сти «вассалитет»: вассал получал от сеньора (или церковного иерарха) земельное владение, за что должен был нести ряд по­винностей. Договор скреплялся торжественной клятвой, а за­ключивший его приобретал «желанный статус и обязанность честно исполнять свой долг перед сеньором везде, где это по­надобится».

Такая феодальная система представляла собой пирамиду, объединяющую все западноевропейское общество. Однако на деле за самый верхний этаж этой пирамиды постоянно велись ожесточенные споры между папами и императорами; их лич­ные отношения имели очень большое значение, так же как отношения между королями и баронами. Наиболее активные связи обычно существовали между великими герцогами, гра­фами и принцами — потомками вассалов государей династии Каролингов, — чьи территориальные владения были достаточно велики и позволяли обеспечить земельными наделами сво­их вассалов, а значит, сохранить независимость своих государств. В свою очередь, вассалам подчинялись менее знатные и обес­печенные рыцари, чье личное имущество порой состояло из лошади, копья, меча и щита; однако сама принадлежность к армии Каролингов гарантировала этим рыцарям место в соци­альной элите. Если не на практике, то теоретически выбор вас­сальной зависимости был делом добровольным; но как бы ни был беден тот или иной рыцарь и сколь низким ни было его происхождение, перед законом он оставался свободным чело­веком и мог отстаивать свои права в общественном суде.

Некоторые вассалы целиком зависели от своего сеньора, даже в том, что касалось вооружения и обеспечения лошадьми. Другие же, хотя тоже получали определенные наделы в виде дара от своего господина, имели и собственные земельные вла­дения или распоряжались церковной и монастырской собствен­ностью. И хотя такой землевладелец мог проявлять лояльность в отношении господина, чьим «человеком» он являлся, и счи­тал делом чести поддерживать сеньора в междоусобицах, его обязательства не были столь безоговорочными, а зависели от обстоятельств и действующих законов. Например, срок обяза­тельной военной службы не превышал сорока дней. Его вас­сальный договор мог быть аннулирован, если другая сторона не выполняла своих обязательств; рыцари часто поступали на службу к тем магнатам, которые могли обеспечить их лошадь­ми или жалованьем. Связь между сеньором и вассалом необя­зательно передавалась по наследству, хотя подобная тенденция была довольно устойчива; браки между членами семей рыца­рей и сеньоров создавали условия для «кумовства», что укреп­ляло преданность вассалов своим хозяевам.

Всеобщее насилие тоже было отличительной чертой Во­сточной Римской империи и всего исламского халифата — почти при каждой смене правителя вспыхивала гражданская война. Однако и византийский император, и халиф могли взять в свои руки все рычаги управления достаточно одно­родными и сплоченными государствами. А вот в Западной Римской империи после Карла Великого единолично никому этого сделать уже не удавалось.

Это обстоятельство имело тяжелые последствия для Ватикана, который в связи с распадом империи Карла Велико­го и раздорами между его наследниками «остался беззащит­ным в гадючнике итальянских политиков». Последним по-настоящему властным римским папой был Николай I (858— 867 гг.). В течение целого столетия после его смерти «пост» наследника святого Петра являлся своего рода подарком влиятельных римских семейств, например из рода Теофилактов, за верную службу, который делали по своему выбору. В 882 голу папа Иоанн VIII стал первым ватиканским владыкой, погибшим от рук убийц — его забили до смерти в собственных покоях. Стефан VI — одиозная личность — начал с того, что вырыл из могилы полуистлевший труп своего предше­ственника Формоза I и, обрядив его в папские одежды, поса­лил на трон, чтобы иметь возможность публично обвинить того в вероломстве и злоупотреблении властью. После окон­чания обличительной речи святой отец, отлучивший Формо­за от церкви, ударом ноги свалил труп бывшего папы с пре­стола. По приговору синода тому отрубили три пальца на правой руке, которыми он при жизни благословлял паству, а тело кинули в Тибр. Вскоре после этого сторонники Формо­за, сместив Стефана, бросили его в каземат, где и задушили.

Личное бесправие и безвластие большинства пап этого периода вовсе не значило, что все они были невежественны и некомпетентны в вопросах управления церковью. Иоанн X, лосаженный на трон могучим семейством Теофилактов, ско­лотил коалицию итальянских государств против сарацин, которые уже 60 лет нападали на исконно римские земли. После трехмесячной осады посланные папой Иоанном вой­ска заняли приморскую базу мусульман в устье реки Гарильяно на юге Италии, откуда те совершали постоянные набеги. Двое других пап (Лев VI и Агапий II), взошедшие на престол при поддержке римского деспота Альбериха II (из того же семейства Теофилактов), проявили себя честными и после­довательными реформаторами. Даже Иоанн XI, незаконно­рожденный сын Марозии Теофилакт, провел весьма важные реформы в устройстве католической церкви, которые осо­бенно уместно вспомнить в связи с тамплиерами: он взял под прямое покровительство монашескую общину бенедик­тинцев из аббатства Клюни в Бургундии.

Клюни основал в 910 году герцог Аквитанский, Гильом Благочестивый, чтобы искупить грехи молодости и заручиться спасением души. Возглавить строительство и обустройство нового монастыря он предложил преподобному Бернону. родом из знатной бургундской семьи, который до того воз­главлял аббатство Боме. Вместе с Берноном герцог выбрал для закладки монастыря живописное холмистое место на за­падном берегу Соны.

Еще за столетие до этого бенедиктинскис монастыри за­метно пришли в упадок. Щедрые пожертвования, которые они исправно получали на протяжении многих лет, поставили мо­настыри в зависимость от прихотей наследников их прежних благодетелей. Теперь уже младшие сыновья знати, по традиции избиравшие духовную карьеру, навязывались религиозным об­щинам в качестве приоров и аббатов, хотя и не проявляли осо­бого религиозного рвения и не заботились об укреплении мо­нашеских общин. При поддержке феодалов в монастырскую казну жадные руки запускали и местные епископы, которым не хватало средств для вознаграждения своих приспешников.

Чтобы обеспечить в дальнейшем независимые выборы аббата, Гильом Благочестивый добился перехода монастыря Клюни под прямую юрисдикцию папы римского и проведе­ния настоятелем Берноном важных внутренних реформ, на­правленных на то, чтобы приостановить порочную практику и вернуться к монастырскому уставу, который когда-то раз­работал Бенедикт Нурсийский. Работа закипела, и монас­тырь стал быстро крепнуть и разрастаться. Одон, наследник Бернона на посту настоятеля Клюни, обратился с петицией к распутному папе Иоанну XI с просьбой взять под руку рим­ского понтифика еще один монастырь — в Деоле. Новый аббат — происходивший, как и его предшественник, из знат­ного дворянского рода — ввел традицию, согласно которой монахами в Клюни становились люди аристократического происхождения — но неподдельно смиренные; проницательные — но чрезвычайно набожные; образованные — но про стые в общении, всегда приветливые и с чувством юмора.

Благородное происхождение самого Одона позволяло ему легко находить общий язык с церковными иерархами и князь­ями, а те, в свою очередь, часто обращались к нему за советом и поддержкой. Папа Лев VII пригласил Одона в Рим, где тот сумел не только примирить враждовавших Альбериха II и ита­льянского короля Гуго, но и стать инициатором изменений уклада всех католических монастырей в Риме и папских владе­ниях, среди них в первом аббатстве Бенедикта Нурсийского. В дальнейшем аббатством Клюни управляли такие одаренные, праведные и к тому же отличавшиеся завидным долголетием настоятели, как Эймар, Майоль, Одилон, Гюг, Понс и Петр Достопочтенный, чье суммарное правление составило 211 лет! Как и Одон, они неизменно были приближенными и советни­ками императоров, королей, герцогов и римских пап. А в 972 году преподобный аббат Майоль Клюнийский, проезжая через Альпы, был захвачен в плен сарацинами, совершавшими оче­редной бандитский набег со своей территории в прованском Фраксентуме. Позднее его выкупили, однако это скандальное происшествие привело к тому, что вскоре и последние мусуль­мане были изгнаны из Франции.

В течение столетия после основания монастыря крите­рием влияния Клюни является тот факт, что из шести рим­ских пап, бывших монахами в 1073—1119 годах, трое — из Клюни; однако из болота коррупции римских пап вырвали не реформаторские устремления клюнийских бенедиктинцев, а вторжение германских императоров. После смерти Карла Великого возобладали германские племенные традиции, со­гласно которым наследие монарха — ранее единая Римская империя — делилось между его сыновьями. В результате империя была поделена на три части: Францию — на западе, Германию — на востоке и на длинную полоску земли между ними — от Фландрии до Рима, названную Лотарингией (по имени Лотаря, одного из трех законных наследников).

Столетие после смерти Карла Великого Европа пережи­вала крайний упадок порядка и цивилизации, но это продол-жалось лишь до тех пор, пока к власти в Германии не при­шла саксонская знать, а папа Лев III не выдвинул идею о возрождении Римской империи в новом варианте — в нее вошли Германия и Северная и Средняя Италия (с Римом) — под властью германского владыки. Эта «Священная Римская империя» стала грандиозным детищем герцога саксонского Оттона I, или Оттона Великого, который сначала покорил венгров, а в 951 году, перейдя через Альпы, заявил свои пра­ва на Италию. После коронации, свершившейся в Павии, итальянский монарх приблизился к врагам Рима. Пообещав уважагь права и свободы римских граждан и защищагь Ваги-канский престол, Отгон взошел на алгарь церкви Свягого Иоанна Злагоусга Латеранского вместе с новоиспеченной королевой Адельгейдой — и молодой, весьма развращенный папа Иоанн XII провозгласил его имперагором.

Возрождение Римской империи было не просто важным политическим событием или значительным историческим эпи­зодом. В этог момент Западная Европа подошла к осознанию своего культурно-религиозного единства, которого не было ни до, ни после. И хотя по-прежнему каждый отдельный человек подчинялся своему хозяину-феодалу, однако эго уже был не просто англичанин, француз или немец, а хрисгианин, чью все­ленскую веру защищала не только церковь, но и государсгво. Первой заповедью хрисгиансгва была любовь — любовь даже к тем, кто раньше вызывал подозрение, предубеждение и непри­ятие по причине расовых и национальных различий. Именно такие отношения формировало новое религиозное мировоззре­ние среди единоверцев, населявших Священную империю, в которой термины «христианин» и «римлянин» стали равнознач­ными. В ее пределах не могло быть сугубо национальных цер­квей, поскольку не было границ между населявшими ее наро­дами: если человек, живший в Средние века и стоявший вне политики, проникался идеей христианской общности, то впол­не мог сказать, что живет в государстве-вселенной.

К сожалению, реальное сотрудничество папы с импераго­ром, ог когорого зависела прочность единой системы правле­ния, было весьма неустойчиво: хотя клюнийские реформаторы прилагали усилия для укрепления церковного авторитета, их намерение высвободить духовенство из-под пресса светской власти наталкивалось на упорное сопротивление императоров. Осложнял ситуацию и тот факт, что римские понтифики одновременно осуществляли светское правление над Папской областъю, крепко держась за это право. Юридическим основанием их притязаний на владение довольно большой территорией в Центральной Италии считался «Константинов дар»: благодарный папе Сильвестру I, излечившему его от проказы, император передал Рим и ближайшие к нему земли преемникам святого Петра на Ватиканском троне. На самом деле этот поддельный документ всплыл в середине VIII века, когда франкский король Пипин Короткий (отец Карла Великого), спасший папу Стефана II от нашествия ломбардцев, подтвердил «Константинов дар» собственной дарственной. Вопреки сомнительной легитимности подобного указа под давлением победителей статус Папской области во главе с католическим иерархом был утвержден. Однако это вызвало резкий протест византийских императоров, которые, как мы уже знаем, к тому времени освободили в Италии от варваров крупные территории, управление которыми осуществлялось ими из Равенны. В свою очередь, их права оспаривались западноевропейскими императорами, счи­тавшими себя законными наследниками цезарей и, соответ­ственно, претендовавшими на все земли, когда-то входившие в состав Римской империи.

На фоне непрекращающихся распрей между восточными и западными императорами политика римских пап всегда базировалась на поддержании неустойчивого равновесия противоборствующих сил, что максимально обеспечивало их собственные интересы.

Однако суверенитет Папской области был не единствен­ным источником конфликтов между римскими папами и гер­манскими императорами. Еще больше проблем было связано с правлением крупных землевладельцев-феодалов, которые в своих владениях присваивали себе право назначения на церков­ные должности. Теоретически аббат избирался монашеской общиной, а епископ — представителями духовенства своего прихода; но, как мы видели на примере Мартина Турского, его собственные выборы нередко опротестовывались. Проблема заключалась не только в религиозно-духовных качествах кандидата, но — что более важно — в его политической лояльности и ориентации. На заре христианства в Римской империи епископы нередко преследовались. Постепенно, благодаря щедрым земельным пожертвованиям, некоторые из них превратились в крупных землевладельцев с целой армией вооруженных вассалов под своей командой. Особенно много таких мощных княжеств под управлением католических епископов было в Германии — со столицами в Кельне, Мюнстере, Майнце, Вюрцбурге и Зальцбурге. Неудивительно, что преданность этих обладателей епископского посоха имела большое значение дл; императоров «Священной Римской империи» и для немецких магнатов вообще; но, чтобы на законных основаниях размахивать таким посохом, епископ сначала должен был получить из рук папы римского белую мантию с крестами, которую полагалось носить на плечах...

Растущие расхождения между папами и императорами переросли в открытое столкновение во время пребывания на Ватиканском троне Гильдебранда — выходца из скромной тосканской семьи, который до единогласного его избрания в 1073 году был главным советником у четырех своих предшественников и отличался большой независимостью суждений. При избрании новый верховный понтифик получил имя Григорий — в память Григория Великого. Как и его прославленный предшественник, Григорий VII был исключительно образованной личностью и обладал огромным опытом управления церковными делами. Он энергично проводил в жизнь кардинальные реформы, включая запреты на симонию (продажу и куплю церковных должностей), браки католических священников и рукоположение епископов светскими властями. Именно последний указ явился яблоком раздора между Григорием и императором Генрихом IV. Император даже собрал специальный синод, на котором призвал германских епископов сместить Григория с папского трона. В ответ на фактическое объявление войны Григорий отлучил Генриха и его сообщников от церкви и, основываясь на своем праве короновать и низлагать, лишил его престола: «полученной от Бога властью освобождаю христиан от клятвы верности, которую они дали или дадут.... и запрещаю всем служить ему как королю».

Столь решительное отлучение от трона и церкви заставило императора добиваться встречи с Григорием, которая наконец состоялась в феврале 1077 года в замке Каносса на севере Италии, где Генрих, испрашивая прощение и выражая раскаяние, три дня простоял босиком на снегу у входа в замок. Однако унизительное «стояние в Каноссе» не погасило этот конфликт — частично из-за бескомпромиссности Григория, которая отчетливо проявлялась на протяжении этого периода его правления. В 1084 году войска Генриха IV в очередной раз захватили Рим, и папа спасся только чудом — благодаря помощи, неожиданно пришедшей с юга, из Норманнского королевства на Сицилии.

«Создание норманнами Неаполитанско-сицилийского королевства, — писал Гиббон, — является весьма примечательным событием, последствия которого сказались не только на дальнейшей истории Италии, но и Восточной империи». Всего через два поколения после того, как викинги во главе с Роллоном обосновались в Северной Франции, франкоговорящие христиане-норманны превратились в мощную европейскую силу. А в 1066 году Вильгельм, прапраправнук Роллона, разгромил войска английского короля Гарольда в битве при Гастингсе, утвердив свои права на английский престол.

В отличие от покорения Англии вторжение норманнов в Южную Италию было личной инициативой, зародившейся в церкви Михаила Архангела, расположенной в Монте-Каргано (провинция Апулия), на «шпоре» итальянского «сапога». Именно здесь в начале XI века группа паломников из Нор­мандии встретилась с греком, изгнанным из соседнего города Бари, захваченного византийскими войсками. История это­го изгоя «тронула сердца» норманнов, и, вернувшись на ро­дину, они собрали целую армию головорезов, которые под видом обычных пилигримов пересекли Альпы и оказались в Италии. И хотя первый штурм Бари оказался безуспешным, отряд норманнских наемников превратился в грозную силу, которая пользовалась большим спросом у соперничающих сторон на Апеннинском полуострове. Благодаря храбрости, энергии, жестокости и отличным воинским навыкам они одерживали одну победу за другой, несмотря на огромное численное превосходство противников: над ломбардскими войсками — под Неаполем, Салерно и Беневенто — и нал регулярной византийской армией.

Суровым и закаленным северянам эти плодородные земли, находившиеся во власти «изнеженных тиранов», представля­лись весьма заманчивой добычей. И всего за несколько десяти­летий норманны утвердили свое господство над Южной Ита­лией, за исключением отдельных прибрежных поселений, ос­тавшихся в руках Византии. Выступая на первых порах в каче­стве союзников византийского императора по изгнанию мусульман из Сицилии (эти попытки без особого успеха про­должались более двух столетий), норманны в конце концов ре­шили эту проблему самостоятельно. Возглавлял эту борьбу мно­гочисленный, но незнатный норманнский род Хойтевиллов. В 1060 году их вождь Роджер Гвискар захватил прибрежные си­цилийские города Реджо и Мессину, а через тридцать лет не­прерывных войн с мусульманами норманны заняли весь ост­ров. К тому времени его брат Роберт овладел крупными при­брежными городами в материковой Италии — Бари и Салерно.

Вначале известие о возникновении новых нбрманнских государств на юге Италии сильно встревожило римских пер­восвященников, и в 1053 году папа Лев IX даже выступил против них со своей армией, которая, однако, была разгром­лена в сражении при Чивитате. Сам Лев попал в плен, но норманны обращалась с ним весьма уважительно, поскольку именно от него зависело их законное утверждение на пре­столе и желанная коронация. Сообразив, что новые монархи могут помочь ему в борьбе с неукротимыми германскими императорами, римские понтифики изменили свою полити­ческую линию. Папа Николай II — по совету уже известного нам Шльдебранда, будущего папы Григория VII, — благо­словил два новых норманнских королевства — Апулии и Сицилии — в обмен на признание его сюзеренитета (верхо­венства) и обязательство оказывать военную поддержку Ва­тикану. И опять по совету Гильдебранда папа Александр II вручил норманнским и французским рыцарям, сражавшимся с мусульманами за Сицилию, специальные штандарты и ин­дульгенции с отпущением всех грехов. Эта расчетливая политика принесла свои плоды, когда норманны во главе с Робертом Гвискаром вырвали Гильдебранда из рук его жес­токого врага, германского императора Генриха IV. Однако сами норманны вызывали у римского населения столь силь­ное неприятие, что папа был вынужден покинуть Рим и пе­ребраться сначала в Монте-Кассино, а затем в Салерно, где и скончался. В предсмертной записке он утверждал, что предпочел закончить свои дни в изгнании лишь по причине «без­мерной любви к справедливости и ненависти к беззаконию».

Провозглашенный Григорием VII приоритет папской влас­ти не только над духовенством, но и светскими правителями укрепил среди западноевропейских католиков чувство ответ­ственности за судьбы всего христианства. Одной из его самых желанных, но неосуществленных идей была организация воен­ного похода против мусульман под эгидой Ватикана. Угольки исламской угрозы продолжали тлеть у самых границ Рима, и папы не могли равнодушно смотреть, как Византия борется с мусульманами на «восточном фронте». Помимо прочего, в ос­нове этой идеи лежало извечное соперничество Рима с визан­тийской Грецией. И дело было даже не в том, что византийские императоры подчас намеренно попустительствовали врагам, которые досаждали католикам; сами папы часто действовали с неменьшим вероломством. Но греков считали предателями хри­стианства, погрязшими в разврате и духовном разложении, ох­ватившем весь восточный мир. Византийские императоры ис­пользовали евнухов не только как охранников своих жен, но и как важных государственных и церковных служащих — для них были закрыты лишь четыре области управления, — поэтому многие честолюбивые родители с готовностью кастрировали своих юных сыновей как само собой разумеющееся. Итальян­ский епископ Лиупранд Кремонский, которого император Оттон I направил с дипломатической миссией в Константино­поль, писал, что это «город, заполненный ложью, вероломством, мошенничеством и жадностью, пропитанный алчностью и тще­славием». Однако в любых суждениях по поводу столицы Ви- зантии, исходящих от западноевропейцев, несомненно, всегда можно обнаружить явное чувство досады по поводу византий­ского высокомерия и самодовольства, а кроме того — зависти к метрополии, которая намного превосходила Рим по размерам и роскоши, которую еще никогда не грабили варварские орды и которая, несмотря на довольно суровую политику властей, представляла собой глубоко религиозное общество, где высоко ценились интеллектуальные способности, а необразованность среди представителей как среднего, так и высшего сословий всячески порицалась.

Иными словами, Византийская империя, несмотря на по­стоянное влияние восточной культуры, сохранила намного больше могущества, присущего единой Римской империи ан­тичных времен, чем ее западная часть. Там сохранилась сис­тема платной гражданской службы и дисциплинированная профессиональная армия. В отличие от западноевропейских войск, состоящих из разрозненных и часто неуправляемых индивидуумов, собираемых от случая к случаю и на ограни­ченный период, регулярные вооруженные силы Византии были обучены выполнению сложных маневров по команде опытных полководцев, искушенных в военной тактике и стра­тегии. Самое процветающее в мире государство к тому мо­менту имело и самую сильную армию.

Глубокая пропасть, образовавшаяся между западной и вос­точной ветвями христианства по вопросу, кому из патриарших престолов принадлежит заслуженное первенство и религиоз­ный вассалитет недавно обращенных народов, таких как болга­ры, остается до сего дня. Помимо этого, накопилось много принципиальных разногласий по конкретному толкованию хри­стианского вероучения — и не только по вопросу о знаменитой филиокве*, в сути которой, пожалуй, разбирались лишь наибо­лее эрудированные богословы, но, что более важно с практической точки зрения, относительно почитания изображений Христа и святых. В VIII веке восточные императоры неожиданно приняли позицию мусульман, согласно которой поклонение иконам сродни идолопоклонству и посему должно быть запрещено. Вспыхнувшие в результате разногласия на целое столетие погрузили Византию в иконоборческую лихорадку, сопряженную с жестоким насилием и взаимными обвинениями двух христианских церквей в ереси. Римские папы жестко осудили восточных иконоборцев; если бы тем удалось добиться своего, то в самом зародыше было бы уничтожено изобразительное искусство — одно из самых ярких проявлений западной цивилизации — и не было бы ни Фра Анжелико, ни Рафаэля, ни Леонардо да Винчи. Новый конфликт резко обострил и без того напряженные отношения между двумя церквами. Критической точкой стал 1054 год, когда католический и православный патриархи, обменявшись проклятиями, отлучили друг руга от церкви.

Однако практически с самого начала военно-политического противоборства Византии с исламом у латинян не было сомннений, что они должны поддержать братьев-христиан на Востоке. В результате первой волны мусульманских завоеваний граница между Византийской империей и Абассидским халифатом со столицей в Багдаде пролегла по Таврским горам — севернее Антиохии, в южной оконечности Малой Азии. В начале X века имперские войска под командованием двух армянских полководцев начали кампанию по изгнанию арабов с захваченных территорий. В результате ими были освобождены Кипр и Северная Сирия, включая город Алеппо. Хотя Иерусалим по-прежнему оставался в руках египетских халифов из рода Фатимидов, византийцам удалось вернуть себе значительно более крупный город, Антиохию — резиденцию православного пат­риарха. К 1025 году Византийская империя простиралась от Мессинского пролива и северной Адриатики на западе до реки Дунай и Крымского полуострова на севере и городов Мелитина и Эдесса за рекой Евфрат — на востоке.

Однако достигнутое Константинополем военное превос­ходство не было достаточно подкреплено изнутри. Резкий рост земельных владений крупных имперских магнатов со­провождался одновременным обнищанием класса мелких землевладельцев в провинции Анатолия (современная Тур­ция), которая издревле поставляла воинов для византийской армии, и неизбежным увеличением доли наемников. Тем временем с Востока на империю накатилась вторая мощная волна исламской экспансии в лице турок-сельджуков.

Долгое время кочевое племя сельджуков промышляло гра­бежами и разбоями в центральноазиатских степях, а в X веке они оккупировали территорию Багдадского халифата и приня­ли ислам, провозгласив себя вождями мусульман-суннитов. Последовавшая за этим новая эмиграция родственных племен из Туркмении, чьи интересы удачно смешались с религиозным фанатизмом и любовью арабов к грабежам, еще больше обо­стрила хищнические инстинкты мусульман, которые снова на­правили свои взоры на восточные окраины Византии.

В 1071 году войско сельджукского султана Алп-Арслана (Храброго Льва) около озера Ван столкнулось при Манцикерте с огромной византийской армией под началом импе­ратора Романа IV Диогена, состоявшей преимущественно из наемников. Несмотря на численное превосходство, визан­тийцы потерпели поражение, а сам император был взят тур­ками в плен. После этого уже ничто не могло остановить вторжение, сельджуков в Малую Азию, ив 1081 году они за­хватили Никею, находившуюся всего в 150 километрах от Константинополя, и сделали ее столицей новой провинции, которую глумливо назвали Римским султанатом.

Силы Византии были ослаблены, поскольку приходилось воевать сразу на два фронта. В том же году, когда состоялась битва при Манцикерте, город Бари, их последний оплот в Италии, пал под ударами норманнов из Сицилии. После по­беды сицилийский король перебрался с войском на другой берег Адриатического моря, захватил византийский порт Дуррес, собираясь двинуться на Фессалоники (Северная Греция). У византийцев уже не оставалось сил, чтобы его остановить. Их головной болью оставалась Малая Азия, удерживаемая турками-сельджуками, на это постоянно отвлекалась половина их сил. Некогда огромная и могучая, Восточная Римская империя сжалась до размеров маленькой Греции, оказавшись под угрозой полного уничтожения. И в этот крити­ческий момент византийцам пришла в голову удачная мысль — посадить на трон своего талантливого полководца Алексея Комнина. Им помогло само провидение — как раз в это время скончались предводитель норманнов Роберт Гвискар и султан Алп-Арслан. И все-таки империи по-прежнему угрожала опасность, и Алексей обратился за помощью к братьям-христианам на Западе.

Первым, с кем он вступил в контакт, был граф Роберт Фландрский, который в 1085 году направил в Константинополь небольшой отряд рыцарей. Вероятно, именно Роберт и подсказал Алексею, что в Западной Европе теперь власть фактически сосредоточилась в руках папы римского, а не императора. И весной 1095 года на церковный Собор в Пьяченце (Северная Италия) прибыла представительная делегация из Византии.

Председательствовавший на Соборе папа Урбан II до вступления на трон носил имя Одон Лажерийский и происходил из рода мелкопоместных бургундских дворян, живших в городке Шатильон-на-Марне. Таким образом, он рос и воспитывался в тех же местах, что и главные идеологи клюнийских реформ, а потому достаточно глубоко проникся их взглядами. Обучался богословию он в кафедральном училище города Реймса, у преподобного Бруно, который в 1084 году основал монастырь неподалеку от Гренобля в альпийском местечке Шартре (лат. Саrtasia; отсюда и произошло звание ордена картезианцев). Там же в Реймсе Одон Лажерийский был рукоположен в священники и дошел по служебной лестнице до настоятеля собора, но в 1070 году неожиданно покинул этот пост, постригся в монахи и стал служить в Клюнийском аббатстве. Некоторое время он служил приором под началом аббата Гуго, но был отозван в Рим, где Гильдебранд, будущий папа Григорий VII, назначил его кардиналом-епископом Остии. В 1088 году его избрали папой под именем Урбана II.

Будучи весьма учтивым, доброжелательным и прекрасно воспитанным человеком, он снискал не меньшее уважение, чем его предшественник Григорий VII, но в тех сложных политических обстоятельствах проявил намного больше изобретательности в укреплении папского авторитета. Очередной шаг к при­мирению с Византией он сделал в 1089 году на Соборе в Мельфи, где провозгласил запрет на отлучение императора Алексея от церкви, за что был вознагражден аналогичными ответными действиями Константинополя. Достижение этого соглашение подвигло Алексея на то, чтобы обратиться к латинской церкви за прямой помощью. Направленный им посол выступил нз Соборе в Пьяченце, где католические иерархи внимательно вы­слушали его яркие описания страданий и притеснений их вос­точных братьев-христиан. По завершении Собора епископы разъехались по своим приходам с твердым осознанием смер­тельной угрозы со стороны «неверных», а сам Урбан отправил­ся во Францию — теперь он отчетливо понимал свою огром­ную ответственность как наместника святого Петра за судьбу всей христианской церкви.

Переправившись через Альпы, Урбан II вначале посетил Валанс на реке Рона, затем город Ле-Пюи, где встретился с другим известным прелатом — епископом Адемаром Монтейльским. Адемар, за несколько лет до этой встречи побы­вавший в качестве богомольца в Иерусалиме, поделился сво­ими впечатлениями. После Ле-Пюи папа Урбан призвал всех католических епископов прибыть на церковный Собор в Клермоне в ноябре того же года. Затем он побывал на юге Франции, в Нарбонне, расположенном всего в полутора сот­нях километров от Пиренейских гор, по другую сторону ко­торых находились мусульманские владения. Провансом в то время правил опытный борец с испанскими сарацинами Раймунд де Сен-Жиль, граф Тулузский и маркиз Прованский. Далее Урбан проехал вдоль средиземноморского побережья до города Сен-Жиль, расположенного в дельте Роны, потом вдоль реки на север, а в октябре добрался до Лиона. Оттуда он направился в Клюни, где когда-то сам был приором и где освятил алтарь главного собора, который долгие годы оставался крупнейшим в Западной Европе. Из Клюни он продолжил свой путь на север, в Совиньи, чтобы поклониться могиле аббата Майоля, который в прошлом веке был похищен сарацинами при пересечении Альп, а потом отказался от папской тиары, заслужив славу самого набожного настоятеля клюнийского монастыря.

О чем же думал папа Урбан, молясь у саркофага преподобного Майоля? Несомненно, он осознавал необходимость действенной помощи Византийской империи в ее борьбе с турка­ми-сельджуками, но одновременно на него давили интересы католической церкви — надо было добиться свободного досту­па богомольцев к Святой земле. Уже в течение многих веков паломничество было неотъемлемой частью праведной жизни многих христиан. Каждый год многие тысячи странников пе­ресекали Европу, направляясь к почитаемым святыням: часов­не Михаила Архангела в Южной Италии, больше всего привле­кавшей христиан-норманнов; мощам апостола Иакова в Компостеле (Северо-Западная Испания); в бургундский монастырь, где хранились реликвии, связанные с жизнью Марии Магдали­ны, и в то же аббатство Клюни. Или же добирались до Рима, чтобы помолиться на могилах апостолов Петра и Павла (как уже говорилось, в IX веке сарацинские бандиты зверски выре­зали большую группу англосаксонских пилигримов, направляв­шихся с этой целью в Ватикан).

Однако высшей мечтой всех христианских паломников была Святая земля — благословенные места, где ступала нога Спасителя, где стоял его дом в Назарете, где была колыбель в Вифлееме, а главное — где свершилось его посмертное Воскресение, церковь Святого Гроба Господня в Иерусали­ме. Такие путешествия были неизменно сопряжены с боль­шими опасностями и расходами. Самый доступный путь в Палестину пролегал через море; туда отправлялись на купе­ческих кораблях из порта Амальфи на юге Италии, однако и здесь паломникам угрожали кораблекрушения или нападе­ния пиратов. Сухопутный маршрут стал намного легче после того, как в начале XI века Венгрия приняла христианство. Вплоть до вторжения турок-сельджуков 2000-километровый путь по территории Византийской империи — от Белград, до Антиохии — был сравнительно безопасен, но дальнейшие проход через исламскую Сирию уже таил большую угрозу я требовал выплаты обременительной пошлины.

Но подобные трудности не могли остановить паломни­ков, которые все препятствия и страдания на своем пути вос­принимали как должное. Для многих паломничество было своего рода мученичеством, с помощью которого они надея­лись спасти душу. Нередко паломничество к святым местам служило церковным покаянием за большие прегрешения. Великие грешники должны были оставлять на некоторое вре­мя свое отечество и вести скитальческую жизнь. Самыми знаменитыми паломниками первой половины XI века счита­ют Фулько Анжуйского, по прозванию Черный, и Роберта Нормандского, прозванного Дьяволом, — отца Вильгельма Завоевателя. Фулько, обвиненный в нескольких убийствах, в том числе жены, три раза путешествовал в Святую землю, доказав свою глубокую набожность и раскаяние, и умер в Меце в 1040 году по возвращении с богомолья. Роберт Нор­мандский, виновный, по преданию, в том, что повелел отра­вить своего брата Ричарда, также отправился вымаливать прощение Спасителя у его Святого Гроба; по прибытии в Иерусалим он встретил у городских ворот толпу бедных стран­ников, стоявших в ожидании милости какого-нибудь богато­го господина, который открыл бы им доступ в священный город, и заплатил за каждого из них по золотой монете. Ро­берт умер в византийской Никее, сожалея, что ему не дове­лось кончить свой жизненный путь при Гробе Господнем.

Такое покаянное паломничество всемерно одобрялось церковью и проходило под ее покровительством. Монахи в Клюни вообще расценивали путешествие на богомолье в Иерусалим как высший момент в духовной жизни любого человека и освобождение от пут, которыми тот связан с сует­ным миром, а Святую землю с Иерусалимом считали пред­дверием загробной жизни. Точно так же как мусульмане стре­мились по крайней мере раз в жизни совершить хадж в Мек­ку, многие набожные христиане мечтали хоть единожды кос­нуться ладонью Святой Гробницы. По сути, тот размах, который в XI веке приняло христианское паломничество к святым местам в Иерусалиме, можно назвать одержимостью.

В целом на протяжении тех четырех веков, когда Палестина находилась под властью наследников пророка Мухаммеда, доступ к святыням был открыт для всех «народов Книги». Реальные гонения на христиан начались в начале XI столетия, в правление фанатичного египетского халифа аль-Хакима из рода Фатимидов, который приказал разрушить все христианские церкви в халифате — в том числе иерусалимский храм Святого Гроба Господня. Однако его преемник, Захир, позволил христианам заново выстроить этот храм; византийский император выделил из своей казны средства для покрытия издержек по восстановлению святыни. Примерно за тридцать лет до того дня, когда папа Урбан коленопреклоненно молился у могилы аббата Майоля, архиепископ Майнцский, вместе с епископами Утрехта, Бамберга и Ратисбона, повел в Святую землю семитысячный отряд паломников из жителей прирейнских областей. Вблизи палес­тинского города Рамла они попали в засаду, устроенную мусульманами, и вынуждены были обороняться.

Какие мысли посетили в тот момент Урбана? Можно лишь предполагать, что он думал о необходимости дать выход избыточной энергии, явно переполнявшей воинственных франков. Урбан прекрасно понимал, как важно направить энергию задиристых и честолюбивых рыцарей, только и умеющих, что ловко обращаться с копьем и мечом, в нужное русло. Закаленные в суровых военных кампаниях времен Меровингов и Каролингов, они превратились в особое сословие — военную элиту. Однако снабдить рыцарей необходимым военным снаряжением было делом накладным — кольчуга и латы, щит, меч, копье, стальной шлем и боевой конь стоили весьма прилично. И хотя прежние варварские привычки и обычаи под влиянием закона немного смягчились, все же большинство конфликтов, как и ганьше, разрешались с помощью меча. В Средние века среди христиан набеги на соседние поместья, грабежи и угон скота были делом столь же обычным, как и среди аравийских племен до пришествия Мухаммеда. Повальное насилие стало обычной приметой жизни и быта тех жестоких времен. Даже когда кон­фликты выносились в суд, то и там дело частенько решалос: посредством дуэли или с помощью сурового испытания — «ог­нем и водой».

Пытаясь хоть как-то умерить конфликты между различны­ми группировками христианской знати и особенно сохраните от их жадных рук церковную собственность, папы и епископь: использовали традиционные методы церковного наказания (зап­рещение мессы и лишение причастия), а также отлучение (из­гнание из храма). Несколько позднее возникла идея «Божьего перемирия» — прекращения военных действий и междоусобие в дни, установленные церковью, например, во время Великого поста. Однако все эти меры давали лишь относительный успех Западное христианство по-прежнему существовало в условиях постоянных скандалов и братоубийственных раздоров. Как мь: уже знаем, прекрасным примером решения этой болезненной проблемы стало использование неукротимой мощи норманн­ского воинства во главе с семейством Хойтевиллов для завоева­ния территорий на юге Италии и Сицилии, оккупированных мусульманами.

Вероятно, примерно такими размышлениями папа Ур­бан II закончил молитву, поднялся с могилы аббата Майоля и двинулся на юг — в сторону Клермонского собора в Овер-ни, чтобы встретиться там с тремястами епископами, кото­рых он вызвал на совет. Собор проходил с 19 по 26 ноября, и обсуждалось около десятка насущных вопросов церковной жизни, включая уже привычное осуждение светской инвес-туры (утверждения духовного лица в должности епископа или аббата), симонии и женитьбы священников. На этом же Со­боре король Филипп Французский был отлучен от церкви за любовную связь с фавориткой Бертрадой де Монфор, а так­же была одобрена идея «Божьего перемирия».

Наконец после многих совещаний о преобразовании духо­венства, об установлениях относительно порядка, справедли­вости и человечности был поднят вопрос о Святой земле и Иерусалиме. Во вторник 27 ноября последнее заседание Собо­ра вместе с толпой мирян состоялось в поле за городом. Пап­ский трон подняли на высокую платформу, откуда Урбан II обратился к огромной толпе, которая собралась, чтобы послу­шать иерарха. Хотя его речь была записана уже после событий и, возможно, несколько приукрашена писцами, но главное не­изменно — он говорил о тех бедах и превратностях, которые терпит на востоке христианская Византия, и страданиях ее граж­дан, оказавшихся под игом турок-сельджуков. Далее он пове­дал о жестоких притеснениях христианских паломников, на­правлявшихся в Святую землю Иерусалимскую, и оердца слу­шателей откликнулись — образы святого Сиона были им хоро­шо знакомы по церковным псалмам. Своим красноречием и убедительной страстью искушенный проповедник напоминал выдающихся предшественников времен империи Карла Вели­кого. Он горячо призвал всех присутствующих прекратить меж­доусобицы, укротить свою жадность и мстительность и повер­нуть оружие против врагов Христа. Со своей стороны он, как наместник святого Петра, с данным ему правом «обязывать и разрешать от обязательств», пообещал всем, кто раскается и примет участие в этом богоугодном деле, простить их прегре­шения и снять все наложенные церковью наказания.

Обращение Урбана было воспринято с энтузиазмом, и в толпе раздались восторженные крики «Deus le volt!» — «Так хочет Бог!» А затем епископ Адемар Монтейльский, епископ Ле-Пюи, с двумя другими стоявшими рядом церковными иерархами рухнули перед папой на колени, испросив благо­словения принять участие в священной войне. Вставший ря­дом с ними на колени кардинал из папской свиты призвал всех присутствующих публично покаяться в грехах, и вер­ховный понтифик милостиво даровал всем прощение.

Писатель двадцатого столетия отмечал, что в знаменитом воззвании папы Урбана «соединились христианская набожность, ксенофобия и имперское высокомерие». Другие считали, что, провозгласив целью крестового похода именно Иерусалим — в то время как Алексей Комнин просил лишь оказать военную помощь в освобождении из-под власти турок Антиохии, — папа воспользовался невежеством и доверчивостью своей паствы. Однако ясно, что подобные уловки были изобретены значи­тельно раньше: еще на Соборе в Пьяченце послы императора Алексея умело использовали тяжелое состояние Иерусалима, пытаясь «более ярко и доходчиво воздействовать на умы и серди-западноевропейских слушателей». Кроме того, задача папы со­стояла в «обеспечении защиты христиан, где бы они ни нахо­дились, ибо не имеет смысла освобождать христиан из сара­цинского плена в одном месте и снова обрекать их на сарацин­скую тиранию и притеснения».

Оставались ли у папы сомнения по поводу необходимости применения насилия? В ранней христианской церкви заве: Христа о том, что, когда тебя ударили по лицу, следует подста­вить другую щеку, воспринимался буквально, и поэтому в лю­бых обстоятельствах насилие считалось грехом. Пожалуй, пер­вым тезис о справедливости ответного силового отпора выдви­нул преподобный Августин из Гиппона, различные высказыва­ния которого по этому поводу обобщил в XI веке другой проповедник — Ансельм Луккский. Эти идеи папа Григорий VII использовал для обоснования христианской Реконкисты в Ис­пании и Сицилии, а также при известии о поражении визан­тийцев в битве при Манцикерте, когда он именем святого Пет­ра дважды призвал католиков пожертвовать жизнью для «осво­бождения своих братьев на Востоке».

Учение Блаженного Августина легло в основу идеи иску­пительного паломничества, вызвав в XI веке настоящий при­лив огромных масс богомольцев в Святую землю, особенно к иерусалимскому Гробу Господню. Паломникам рекомен­довалось вооружаться, чтобы, говоря словами папы Урбана, «сарацины не могли больше безнаказанно попирать нашу веру в Господа». Крестоносцам были обещаны такие же индуль­генции и привилегии, как и паломникам: «С начала похода... на вас распространяются права иерусалимских пилигримов».

Подобным актом папа, в полном соответствии со своими кяйонийскими принципами, ясно показал, что стремится к тому. чтобы крестовый поход принес пользу не только «азиатской церкви», но и самим крестоносцам. Он часто ссылался на изве­стный завет Христа отказаться ради него от жен, родственни­ков, имущества и нести свой крест, послушно следуя за Спаси­телем. Дабы придать этому символу реальность, всем собрав­шимся в крестовый поход раздали матерчатые красные кресты (отсюда и произошло название «крестоносцы»). Этот крест, нашитый на плечо накидки или плаща, не просто являлся символом священной миссии, но также демонстрировал, что на крестоносца распространяются определенные привилегии и что он имеет дополнительные права. Церковь принимала под свое покровительство и крестоносцев, и их семейства, и имущество; они освобождались от податей и налогов и от преследования.кредиторами в течение всего похода. В свою очередь, кресто­носец обязался выполнить свою клятву, а нарушивший ее от­лучался от церкви.

Хотя, как мы знаем, и раньше были прецеденты священ­ных войн христиан с мусульманами — например, на Сици­лии и в Испании, — однако очевидно, что обращение папы Урбана на Клермонском соборе было воспринято как значи­тельное событие, которое произвело настоящий переворот в общественной системе и значительно отличалось от всего того, что было раньше. Но к ужасу самого Урбана, наибольший отклик его призыв вызвал не у рыцарей — именно их он прежде всего имел в виду, — а у бедноты. Пока Урбан после­довательно объезжал с проповедями французские владения того самого короля Филиппа, который был осужден на пос­леднем церковном Соборе, некоторые рьяные священники разожгли азарт и неуемные страсти у маргинальной части западноевропейского общества — воров, насильников и гра­бителей, спешно сколотив плохо вооруженные и недисцип­линированные отряды. Те не мешкая выступили на борьбу с сарацинами и освобождение Иерусалима.

Возглавлял это отребье харизматический нищий пропо­ведник по имени Петр Пустынник, объявивший, что им по­лучено небесное послание, в котором крестовый поход бла­гословляется Всевышним. Епископы делали все, чтобы удер­жать от похода стариков и больных, но особенно стремились воспрепятствовать монахам и духовенству, не получившим дозволения от своих иерархов. Однако движение быстро выш­ло из-под контроля — жажда приключений и обещание ду­ховного вознаграждения пересиливали любые доводы. Как легко убедиться, рассматривая многочисленные средневековые изображения со сценами Страшного суда и адских мучений, люди в то время страшно боялись преисподней. А тут им предоставлялся счастливый случай очистить свою грешную душу. Женатым мужчинам запрещалось уходить в поход без разрешения жен, но большинство игнорировало этот запрет. Одна супруга заперла своего благоверного дома, чтобы тот не слышал страстных призывов проповедника, однако когда с улицы донеслись слова о крестовом походе, он тут же выпрыгнул в окно и нацепил красный крест.

Поход начался с погромов. Полунищее воинство под предводительством Петра Пустынника и бедного рыцаря по имени Вальтер Санс-Авуар (по-французски — Голяк) прошло через Германию и Венгрию в относительном порядке; зато двигав­шийся вдоль Рейна германский отряд — во главе с католиче­ским священником Готшальком и графом Эмихом фон Лейнигеном — по пути разгромил и ограбил еврейские общины ь городах Трир и Кельн. Это сделала не просто, как иногда пола­гали, недисциплинированная толпа бродяг — в отряде, возглав­ляемом весьма опытными полководцами, были собраны крес­тоносцы из всех частей Западной Европы. Однако зачастую пс невежеству они не видели особых различий между мусульмана­ми и евреями. Кроме того, они были не прочь возместить рас­ходы на далекое путешествие в Палестину, а главной своей це­лью считали привычную месть — на этот раз за страдания вос­точных братьев-христиан. Потому и происходили погромы, со­пряженные с резней, насильным крещением и коллективными самоубийствами евреев, — так уже было двенадцать столетии назад с зелотами, осажденными в крепости Масада.

Еще за столетие до этих печальных событий католиче­ская церковь отчетливо осознавала опасность, грозившую ев­рейским общинам в подобных обстоятельствах. Папа Алек­сандр II настоятельно предписывал испанским епископам защищать в своих приходах евреев, «дабы предотвратить их истребление в ходе борьбы с испанскими сарацинами». Те­перь же в германских городах евреев попытались взять под защиту местная знать и владетельные епископы, пригрозив­шие негодяям с красными крестами на плечах немедленным отлучением, но от этого оказалось немного пользы. Монах-летописец Альберт из Экса так описывает «подвиги» крестоносцев в Майнце:

«...Срывая засовы и выбивая двери, они... врывались в дома, гле убили до семисот человек, которые не могли оказать никакого сопротивления; кровавой резне подверглись женщины и малые дети, независимо от пола, все были изрублены мечами. Евреи, видевшие, как вооруженные христиане безжалостно ис­требляют их беззащитных близких и детей, тоже взяли оружие и в отчаянии стали избивать своих единоверцев, вместе с жена­ми, детьми, матерями и сестрами. Рассказывают страшные вещи — матери, взяв меч, сначала перерезали горло ребенку, а затем пронзали свою грудь, предпочитая погибнуть от собственной руки, чем от удара необрезанного».

Зверства крестоносцев не ограничивались прирейнскими областями: такие же еврейские погромы происходили в Шпейере, Вормсе, вплоть до Руана на западе и Праги на востоке. Нет сомнений, что фанатичная ярость вооруженной толпы была всего лишь неумелой попыткой скрыть истинную при­чину погромов — тривиальную жадность. Надо полагать, многие крестоносцы рассматривали отнятую у евреев добы­чу в качестве единственного способа оправдать расходы на дорогостоящее заморское путешествие.

Но жертвами их преступлений оказались не только ев­реи: хищническим грабежам подверглось население Венгрии, однако местные жители оказали мощный вооруженный от­пор, истребив сотни и тысячи недостойных «воинов Христо­вых». Как писал тот же Альберт из Экса, многие христиане свято верили, что Господь обязательно накажет тех, «кто в Его глазах погряз в смертных грехах, прелюбодействовал с проститутками или поднял руку на странствующего еврея... больше из-за денег, чем во имя христианской веры».

Тем временем войско под командованием Петра Пустын­ника и Вальтера Голяка достигло Константинополя, сопро­вождаемое конницей печенегов — это племя недавно поко­рил император Алексей и использовал его в качестве воен­ной полиции. Дожидаясь отставшей части армии крестоносцев, Петр и его неуемные приспешники принялись опусто­шать окрестности имперской столицы. Тогда Алексей пото­ропился переправить их через Босфорский пролив, органи­зовав размещение в лагере на территории, подконтрольной туркам-сельджукам. Вслед за ними переправился и герман­ский отряд, неподалеку от Никеи попавший в турецкую ло­вушку. На помощь им пришли главные силы во главе с Пет­ром Пустынником, но почти вся армия крестоносцев была разгромлена. Произошло это 21 октября 1096 года — так бес­славно закончился «народный» крестовый поход.

Через два месяца после прибытия этого незадачливого «авангарда» к Константинополю стали подтягиваться более регулярные части крестоносцев, на которые в первую оче­редь и рассчитывал Урбан II. Первым появился отряд графа Гуго Вермандуа, двоюродного брата короля Франции, кото­рый добрался до Византии на кораблях с небольшой группой рыцарей и тяжеловооруженных всадников. А 23 декабря при­были главные силы под предводительством Готфрида Бульонского, герцога Лотарингского, в сопровождении братьев Евстафия Булонского и Балдуина (Бодуэна) Булонского, а также двоюродного брата Балдуина Буржского.

Происходя по мужской и женской линиям от Карла Ве­ликого (согласно более поздней легенде — еще и от лебедя), все четверо являли собой классический образец франкского боевого вождя, призванного защитить католическую церковь. Их свита состояла из представителей самых знатных родов франкской империи, а также рыцарей-дворян из Германии и Англии. Герцогом Нижней Лотарингии Готфрид стал при императоре Генрихе IV и успел еще в молодости отличиться на войне между папой и германским императором на сторо­не последнего; его служба Генриху была признана святотат­ственной, и он должен был искупить свои преступные под­виги путешествием в Иерусалим. Тот факт, что, отправляясь в поход, он продал все свое имущество и даже родовой замок (вырученные средства пошли на оплату воинского снаряже­ния и дорожных расходов), свидетельствовал, что он не планировал возвращаться домой. Однако так и не ясно, рассчитывал ли он обрести новые владения на востоке или же его привлекал ореол мученика за дело Христа.

Вскоре появился и отряд норманнов из Южной Италии, который привел сорокалетний князь Боэмунд Тарентский, старший сын Роберта Гвискара. Что касается вспыльчивых и неуправляемых норманнов, тут византийскому императору все было ясно с самого начала: перечень предыдущих «под­вигов» этих знатных разбойников однозначно говорил об их хищных намерениях, и это доставляло Алексею немало поводов для беспокойства. Крест на свой плащ Боэмунд нашил зо время осады Амальфи, твердо поклявшись добраться до Иерусалима, и тут же раздал такие же кресты всем, кто пожелал к нему присоединиться. Среди них был и знаменитый Танкред — его порывистый юный племянник. Отряд Боэмунда организованно переправился из Италии в Грецию и строгим маршем дошел до Константинополя.

Аналогичный путь проделала еще одна группа знатных дворян из Северной Европы: Роберт II, граф Фландрский, чей отец в свое время уже воевал на стороне императора Алексея; Роберт, герцог Нормандский, брат английского короля Вильгельма Руфуса; Стефан, граф Блуа, зять Вильгель­ма Завоевателя. Почти сразу за ними в Грецию прибыл са­мый крупный контингент крестоносцев из Прованса и Бур­гундии во главе с графом Раймундом Тулузским, который избрал промежуточный маршрут: через Северную Италию, вдоль адриатического побережья, через Эпирские горы в Фессалоники — и далее в Константинополь. С этой армией прибыл и Адемар Монтейльский, которого папа Урбан II назначил своим легатом и духовным предводителем всех кре­стоносцев.

Авторитет Адемара имел неоценимое значение при ула­живании раздоров между франкскими князьями и обсужде­нии дальнейшего направления похода. Императора Алексея весьма тревожила огромная численность армии крестонос­цев, поэтому он запретил ее вождям появляться в столице в сопровождении своих отрядов. Однако же он не успокоился, пока пришедшие с Запада не переправились на ту сторону Босфора.

Когда в апреле 1097 году армия крестоносцев преодолела пролив, неподалеку от Никеи на них напал турецкий султан Кылыч-Арслан (Львиная Сабля). Он был уверен, что легко справится с этими незваными гостями, как до того разгромил плохо вооруженную и неуправляемую орду под командованием Петра Пустынника. Султан слишком поздно понял, что столкнулся с куда более грозной и организованной силой — тяжеловооруженной кавалерией прекрасно обученных европейских рыцарей. Анна Комнин, дочь императора Алексея, в воспоминаниях об отце писала, что «первый сокрушительный удар» франкской кавалерии «проделал ог­ромный пролом в вавилонских стенах» турецких порядков

После разгрома армии султана началась осада Никеи, в которой участвовали не только крестоносцы, но и флот под командованием адмирала Бутимитеса — византийские воен­ные корабли волоком перетащили по суше в соседнее озеро. В результате город был окружен со всех сторон. Хотя чис­ленное преимущество крестоносцев среди нападавших был: подавляющим, они выполнили обещание, данное императо­ру Алексею, и остались за пределами города, в который пос­ле сдачи турок вошли войска под командованием византий­ских воевод. Вожди крестоносцев получили весьма щедрые дары, но лишились традиционной добычи, которая обычно достается победителям после взятия крепости.

Тем не менее их воинский дух по-прежнему оставался высок. «Если не споткнемся на Антиохии, — писал в письме к жене Стефан Блуа, — то надеюсь, недель через пять мы уже будем в Иерусалиме». Однако путь к Священному граду оказался намного тяжелее, чем он рассчитывал. Непривычные к местной жаре, крестоносцы постоянно испытывал и недостаток воды, а поскольку отступающие турки разоряли все населенные места — то и голод. Когда авангард кресто­носцев, состоявший из итальянских и французских норман­нов, а также фламандцев и византийцев, добрался до города Дорилея (теперь на его месте стоит турецкий Эскишехир), то был атакован войсками султана Кылыч-Арслана. Помня горький опыт поражения под Никеей, турки постарались избежать фронтального столкновения с рыцарской кавалерией и выставили против армии крестоносцев широкий полукруг лучников. Тогда пехотинцы из отряда Боэмунда разбили палаточный лагерь на берегу ближайшей реки, а затем под защитой конных рыцарей, дождавшись арьергарда под коман­дованием Готфрида Бульонского, Раймунда Тулузского и Адемара Монтейльского, мощным ударом контратаковали турок. Не выдержав натиска, те обратились в бегство. На этот раз вся добыча в оставленном ими лагере досталась победителям.

После этого, второго по счету, триумфального сражения армия крестоносцев продолжила свой марш на Антиохию. Изнемогавшим от голода и жажды воинам пришлось выдержать еще два сражения, пока они наконец добрались до Киликийской Армении, где получили кров, еду и питье. В этом необычным государстве, расположенном в Анатолии (юго-восточная окраина современной Турции), по распоряжению византийских монархов когда-то поселились армяне, нахо­дившиеся на воинской службе; позднее к ним присоедини­лись их соплеменники, изгнанные турками со своих земель на севере, в окрестностях озера Ван.

Отдохнув и восстановив силы в столице гостеприимных армян Марезии, воинство Христово по предводительством Адемара Монтейльского продолжило свой путь по холмис­той местности, копьем и мечом прокладывая дорогу к реке Оронт — на берегу ее стояла вожделенная Антиохия. Город­ские стены они увидели 21 октября 1097 года. Защищенный стенами на пространстве шести километров в окружности, город выглядел весьма грозно — с юга возвышались четыре отвесных холма, а с севера, вблизи от укреплений, протекала река Оронт. Дополнительно городские стены были усилены четырьмя сотнями башен, возведенных еще по приказу им­ператора Юстиниана и на протяжении столетий укрепляе­мых другими императорами. В отдельных местах верхний край зубчатой крепостной стены, проходившей по вершинам хол- мов, возвышался над остальным городом более чем на трис­та метров. Это была одна из главных метрополий Римской империи, которая издавна являлась не только стратегическим ключом ко всей Северной Сирии, но богатым и могучим го­родом-государством. Несмотря на многочисленное христи­анское население, теперь город целиком находился во влас­ти турок, отнявших его у Византии двенадцать лет назад.

Вожди латинян никак не могли прийти к единому реше­нию: штурмовать город или же дождаться подкреплений? Вос­пользовавшись колебаниями крестоносцев, турки предприня­ли серию дерзких вылазок, нападая на отдельные отряды, за­нимавшиеся сбором и доставкой продовольствия. Осада затя­нулась. Холод, изматывающие дожди и начавшийся голод деморализовали христианское войско, и крестоносцы начали подумывать, не отвернулся ли от них Всевышний в наказание за их прегрешения. Потеряв большую часть своих лошадей и мулов во время трудного перехода через Анатолию — в резуль­тате три четверти рыцарей были вынуждены спешиться, — они теперь доедали уцелевших лошадей, чтобы выжить. Высокая цена продовольствия, изредка доставляемого из Армении, де­лала его доступным только для очень богатых дворян; некото­рые обедневшие фламандцы, которых привел Петр Пустын­ник, даже поедали убитых ими турок. «Взрослых язычников, — писал Радульф Каенский, — наши воины варили в котлах, а детей насаживали на вертел и жарили на костре». В январе 1098 года Танкред поймал Петра Пустынника, пытавшегося бежать, и заставил вернуться. В феврале византийские войска покину­ли осаждавших город крестоносцев. Положение усугубило из­вестие, что с юго-востока на помощь запертым в городе туркам приближается большая армия под предводительством эмира Кирбоги, правителя Мосула (Месопотамия).

В этот критический момент инициативу взял на себя Боэмунд Тарентский. Среди осажденных в Антиохии мусульман он нашел предателя-армянина, предложившего ему свои услу­ги. Однако хитрый норманн вначале хотел получить от других вождей гарантию: если город удастся захватить, то его отдадут под его власть. Княжеский совет в полном составе, за исключе- ием Раймунда Тулузского — давнего недоброжелателя Боэмунда, согласился с его притязаниями. Стоит отметить, что Стефан Блуа, чувствуя, что падение Антиохии неизбежно, от­правился со своей свитой в Европу. В ту же ночь крестоносцы, сделав вид, что снимают осаду, под покровом темноты верну­лись к городским стенам и проникли в одну из башен, вход в которую открыл Боэмунду предатель. Вскоре город пал; но, когда Кирбога наконец добрался до Антиохии, уже сами крестоносцы оказались в осаде. Однако, найдя под полом одного из городских храмов «святое копье», которым легионер когда-то пронзил распятого Христа, они воодушевились и совершили смелую вылазку. В результате сарацины ретировались.

Поскольку продолжение похода на Иерусалим в услови­ях начавшегося жаркого лета было признано невозможным, армия крестоносцев осталась в Антиохии. Выход был назна­чен на 1 ноября — День всех святых. Тем временем между рыцарской знатью началось своего рода состязание в захвате земельных владений. Первым такой рискованный, но успеш­ный шаг предпринял Балдуин Булонский, основавший пер­вое латинское государство, графство Эдесское, в Месопота­мии (северо-восточнее Антиохии). Прибыв в Эдессу всего с восьмьюдесятью рыцарями, он был благожелательно принят местным армянским властелином Форосом, который усыно­вил графа, чтобы сделать наследником. Форос с его монофизитскими взглядами не был популярен среди горожан, и уже месяц спустя — возможно, не без участия Балдуина — он был смещен и убит, а его место занял приемный сын.

В июле в Антиохии вспыхнула эпидемия чумы, а в авгус­те от нее погиб преподобный Адемар Монтейльский. Будучи папским легатом и духовны