Object d'art

Опубликовано Admin в вт, 04/08/2008 - 08: 49.

• NC17

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ!!! Данный рассказ содержит сцены сексуального насилия, жестокости, нанесения увечий, инцеста, убийства с целью получения сексуального удовлетворения и каннибализма. Если вас беспокоят такие вещи (говорите, что да, беспокоят? странно, странно: -)), то вам лучше не читать этот фик. Я серьезно. Это одна из самых сумасшедших вещей, которые я когда-либо писала - а это о чем-то говорит.

© Juxian Tang

- Ты ведь не плачешь, Дэнни? Ты уже слишком взрослый для того, чтобы плакать.

Мой дядя повернул меня к окну, заглядывая в глаза в поисках следов слез. Его широкие ладони, лежащие у меня на плечах, казались такими тяжелыми, что я даже не пытался сдвинуться с места. Впрочем, я не плакал - он мог не беспокоиться.

- Отлично, - сказал он и быстро прижал меня к себе. Тепло, исходящее от его тела, и его запах - резкого одеколона и табака - окутали меня. На мгновение я почувствовал такую слабость, что едва удержался на ногах. Чувствовать защиту его рук и его присутствия было почти невыносимо хорошо.

- Я рад, что мне не придется стыдиться тебя, Дэнни.

- Да, сэр, - сказал я.

- Тогда поехали.

Мы вышли из дома, и я смотрел, как он запер входную дверь. В последний раз - я видел это в последний раз. Больше мы сюда не вернемся. Дом был выставлен на продажу, и вскоре здесь поселятся другие люди, которые ничего не будут знать, ничего не почувствуют. Для них этот дом будет просто домом; а все, что знал и помнил я - о пропитанном болезнью воздухе, о разбитых зеркалах, о ее криках и шепоте - я тоже должен был забыть. Запереть на замок и выбросить ключ. Даже если это и было не так легко.

В машине мне хотелось, чтобы он снова обнял меня - но он этого не сделал, мой дядя не слишком признавал ласки и редко делал исключения. Впрочем, жесты не имели никакого значения. На самом деле, то, что он сделал ради меня, было важнее любых нежностей.

Он не позволил отдать меня в приют. Он приехал из Америки на следующий день после того, как умерла моя мать. Я никогда не видел его раньше - да и неудивительно: он был братом моего отца и жил на другом континенте - а мой отец уже много лет был мертв - так что поддерживать родственные связи с дядей не получалось.

Но когда я остался один, он не отказался от меня. Я смотрел украдкой на его суровое лицо с перебитым носом - он мало напоминал моего отца - по крайней мере, мой дядя казался намного старше - и больше: широкий, даже обрюзгший, но несомненно сильный. Мне нравилось это. Мне нравилось, что он такой сильный. За последний год я так устал быть сильным, так устал быть тем, на кого расчитывают...

И сидя рядом с моим дядей, я думал, что никакие слова благодарности не могут выразить того, что я чувствовал - потому что он увозил меня. Увозил меня в другую страну, туда, где я надеялся, я смогу избавиться от всего - от памяти об истощенном теле моей матери, которое я поднимал, меняя под ней простыни - от ощущения ее распущенных волос, прижатых к моим губам, когда я держал ее в своих объятиях - о той близости между нами, которой я не хотел, но не мог отказать ей.

* * *

Мой дядя был обеспеченным человеком. Его дом в респектабельном пригороде Денвера каким-то образом соответствовал его внешности - был не новым, но солидно построенным, казалось, созданным для того, чтобы стоять сто лет. Мне нравился этот дом; вообще-то, мне все нравилось в Америке. Я чувствовал себя так, словно, чем меньше здесь все напоминало Лондон, тем лучше.

Я снова пошел в школу - оказалось, что я не так уж сильно отстал за то время, когда пропустил занятия. Я немного боялся, удастся ли мне найти друзей, но все оказалось в порядке. Дядя был доволен, как у меня все получается.

- Признаться, я беспокоился, что ты доставишь мне проблемы, Дэнни, - говорил он иногда после ужина; за ужином мы обычно молчали, он считал, что, когда ешь, надо сосредоточиться на еде. - Я не слишком хорошо лажу с детьми. Впрочем, ты ведь уже не ребенок, тебе четырнадцать. И в любом случае, ты оказался самостоятельным молодым человеком.

- Спасибо, сэр, - отвечал я.

У меня была своя комната, которую я обставил по своему усмотрению - и дядя даже редко туда заходил, предоставляя мне свободу. Обязанностей у меня было немного; два раза в неделю приходила прислуга, которая наводила порядок в доме и готовила, а от меня дядя хотел только, чтобы я вечером разогревал ужин - и не в микроволновке, а в духовке - мой дядя не любил всякие эти штуки с волнами. Но для меня это было пустяками - когда я ухаживал за матерью, мне пришлось научиться делать гораздо больше.

По образованию мой дядя был врачом. И в молодости он провел несколько лет в составе каких-то совершенно фантастических экспедиций, которые изучали малоисследованные районы Африки. Все стены в гостинной у него были увешаны масками из темного, гладкого дерева. Мне нравилось рассматривать их, как и другие экзотические вещички - некоторые из них были совершенно сумасшедшие, как ожерелье из... в общем, из высушенных пенисов. А в закрытом стеклянном ящике у него стояла ссохшаяся до размеров кулака чернокожая голова - подарок вождя одного из племен, как говорил мой дядя.

Мне нравилось, когда он рассказывает о своих путешествиях. Иногда по вечерам к нему приходил его друг и бывший однокурсник, доктор Стеллер, и тогда они сидели возле камина часами, пили коньяк, курили и обсуждали всякие вещи, в том числе и вспоминали события из прошлого.

Мой дядя не был больше практикующим доктором. Как он сам говорил, бизнесмен из него получился лучший, чем врач. Сейчас он владел фармацевтической фирмой и, кажется, был не против, чтобы я подумал о том, чтобы освоиться немного с этим бизнесом.

- Как бы то ни было, - говорил он, - кому-то мне надо будет все это передать. Семьи у меня нет, единственный брат мертв... да в общем-то, Дэнни, ты и есть моя семья.

Со всей этой интересной жизнью - школа, новые друзья, дом - у меня почти не оставалось времени, чтобы думать о прошлом - чтобы думать о ней. А может быть, я очень старался сделать все так, чтобы не оставалось. И, наверное, именно поэтому она приходила ко мне ночью, когда я не мог поставить преграду между ней и собой.

Скорее всего, это был сон - хотя мне и казалось, что мои глаза открыты, а я все так же вижу ее тонкую фигуру на фоне окна, в ночной сорочке, которая была единственным, что она под конец носила. Ее руки были сложены на груди, и каким-то образом даже в темноте я мог видеть грусть на ее лице - и как ее губы шевелятся, когда она шепчет:

- Дэнни, сыночек, иди ко мне.

А потом она опускала руки - и сорочка вдруг исчезала - и я видел ее ничем не прикрытое тело - два ужасных шрама на месте ее грудей.

Они ампутировали ей обе груди - но рак уже проник глубже к тому времени, в ее кости, легкие и желудок. Она умирала так долго...

Но она в конце концов умерла - я знал это - и как только я об этом вспоминал, фигура моей матери рассеивалась перед моими глазами - а впрочем, ее, скорее всего, никогда и не было.

И все же после этого я часто лежал в холодном поту, думая о ней - пока мои мысли неизбежно не принимали то самое направление. И думая о том, как она прижимала мою голову к своей изуродованной груди, а мой член скользил в теплой, тесной влажности ее щели, я начинал ласкать себя - и под воспоминание о ее задыхающемся шепоте:

- Да, Дэнни, сделай это, ты один можешь заставить свою мамочку чувствовать себя хорошо, - я кончал, изливаясь себе в руку.

Но это случалось только иногда, только ночью - и днем я всегда мог убедить себя, что ничего этого не было, что мне все удалось забыть.

* * *

Единственная дверь внутри дома, которая всегда оставалась закрытой, была дверь в подвал. Прошло довольно много времени прежде, чем я это заметил - и еще больше прежде, чем заинтересовался. Ничего особенного в этом не было - просто дверь и дверь, и в доме было достаточно других интересных мест, которые мне ничто не мешало исследовать.

Но в конце концов я как-то спросил у дяди, что там.

- Ледник, - коротко сказал он.

Ну что ж - это отвечало на вопрос. Ледник нам был не нужен, у нас был холодильник, да мы и никогда не держали в доме много припасов. Еще какое-то время спустя я все же решил, что хочу знать обо всем в доме - и попросил у Марсии, приходящей прислуги, ключи от подвала.

- А у меня нету, - с удивлением сказала она. - Не знаю, я туда никогда не хожу. Туда вообще никто никогда не ходит.

Нет, наверное, все-таки ходят, решил я, стоя перед тяжелой дверью и глядя на солидные, блестящие замки - хотя я никогда и не видел, чтобы мой дядя входил туда.

Когда у человека все хорошо, он начинает искать приключений на свою голову. Для меня таким приключением стал этот подвал. Ну конечно, как могло быть иначе? Повсюду в доме у меня была полная свобода, я даже мог заходить в дядин кабинет беспрепятственно. А тут запертая дверь! Прямо как в сказке про жену Синей Бороды, говорил я себе. В детстве мой отец очень выразительно читал мне эту сказку - так, что я не мог спать без света, а моя мать кричала на него, хотя он явно делал это без злого умысла, просто хотел впечатлить меня.

Пару раз я даже попытался уговорить дядю на то, чтобы спуститься в подвал, под разными надуманными предлогами. В глубине души я был уверен, что там нет ничего более интересного, чем сваленное барахло - но мне же нужно было в этом убедиться. Но дядя оба раза довольно твердо отклонил мое предложение - хотя как будто никакого беспокойства оно у него не вызвало.

- Тебе что, не хватает места в доме, Дэнни? - спросил он. Я, конечно же, сказал, что хватает. - Тогда не приставай со всякими глупостями. И не суй свой нос, куда не следует.

Надо ли говорить, что это еще более подогрело мое любопытство.

И когда однажды ночью я проснулся от скрипа лестницы под тяжелыми шагами моего дяди, я тихо выбрался из кровати и выглянул за дверь. Все это было как-то глупо - я вполне отдавал себе отчет, что он, наверное, просто пошел вниз перекусить. Но когда я осторожно глянул вниз с лестницы и увидел, что он открывает подвал, я чуть не подскочил. Я должен был знать, что там! Мой дядя вошел, закрыл за собой дверь - она щелкнула, плотно притворившись. Я долго лежал в постели, думая услышать его, когда он пойдет обратно - но заснул, так и не дождавшись.

* * *

А на следующее утро, придя из школы, я всерьез обыскал ящики его стола. Мне было так стыдно - при дневном свете я сам себе казался последним подонком. Моя дядя сделал для меня все - а я даже не нашел в себе благродства, чтобы оставить его тайну неприкосновенной - какой бы эта тайна не была.

Но я нашел ключи - и у меня было два часа времени до его возвращения.

Это был один из самых захватывающих моментов в моей жизни - когда я повернул ключи в замке. И пусть это было дешевое возбуждение от того, что я делал что-то запретное - это все равно было такое чувство, от которого у меня что-то тонко сосало внизу живота.

Дверь слегка щелкнула, отворяясь. В лицо мне пахнуло холодом - а темнота внизу казалась непроницаемой.

Давай, Дэнни, насмешливо приободрил я себя. Вперед, на захватывающие исследования старой холодильной камеры и пыльной утвари. Впрочем, пылью оттуда не пахло. Я протянул руку в темноту, нашаривая выключатель на стене. Вспыхнул свет.

Моей первой мыслью было то, что подвал выглядел совсем не так, как я представлял - а второй мыслью было, что там кто-то есть. Это было такое несомненное чувство присутствия - и именно потому, что сама идея была абсурдной, от этого становилось еще более жутко.

Ага, призраки... и холодно из-за этого, сказал я себе - в последнем ужаснике, который я смотрел, было сказано, что резкие изменение температуры свидетельствуют о потусторонней деятельности.

Может быть, мой дядя устраивал церемонии вуду в этом подвале... хотя вуду - это было совсем из другого региона.

Впрочем, обстановка внизу совсем не напоминала ничего сатанистского. Скорее все было очень современным - металлические конструкции... какое-то медицинское оборудование? Мне кажется, я видел что-то подобное в соседней палате в больнице, где навещал мать. Я медленно пошел вниз - ничего, связанного с медициной, я не боялся. Впрочем, это все и объясняло. Возможно, дядя хранил здесь принадлежности, которые ему были не нужны.

Я увидел его, когда я был уже внизу. Я ведь знал, что там кто-то был, чувствовал это, хотя и пытался отрицать. И, как это случается, когда я действительно увидел его, испуг оказался меньше, чем тревога ожидания. Я коснулся рукой металлического стола и почувствовал, что кто-то смотрит на меня. Я повернулся - и встретил взгляд его расширенных темных глаз.

На какое-то мгновение казалось, что я больше ничего не вижу - только эти глаза, и лишь потом все остальное - очень бледное, какое-то странное лицо - а может быть, оно мне показалось странным из-за того, что было окружено длинными прядями черных волос.

Это был мужчина, он лежал на чем-то вроде железной кровати - или не кровати, а решетке - я знал, что это мужчина, несмотря на длинные волосы, потому что на нем не было никакой одежды. И что-то еще было ужасно неправильно в нем, но почему-то мой ум отказывался воспринимать это.

Я увидел, как его губы шевельнулись - и он прошептал каким-то отчаянным голосом, отворачиваясь:

- Не смотри. Пожалуйста, не смотри.

* * *

Но я не мог не смотреть. Я понял внезапно, что было не так с его телом - и от осознания этого я прикрыл рот ладонью, чтобы не вскрикнуть. Конечно, я знал, что такое может быть - видел такое и раньше, в кино - но никогда в жизни, никогда так близко. Его руки и ноги... их не было. Его руки заканчивались чуть ниже плеч, а его ноги чуть ниже бедер - и дальше ничего не было, только розовые шрамы, стягивающие кожу.

Я не мог не смотреть; чудовищность этого зрелища была завораживающей. И в то же время где-то в глубине я ощутил острое, мучительное чувство жалости, смешанной с отвращением - так похожее на то, что я испытал к моей матери, когда она впервые обнажила передо мной свою изуродованную грудь и я понял, что сделаю для нее все, что бы она меня не попросила.

Но не смотреть я не мог.

Человек мотнул головой, отбрасывая длинные пряди волос с лица, снова посмотрел на меня. Он больше не просил меня отвернуться - наоборот, его темные глаза на бледном истонченном лице жадно смотрели на меня. Он, должно быть, всего на несколько лет старше меня, подумал я.

- Как тебя зовут? - проговорил он.

- Дэнни. А тебя? - мой голос прозвучал как хриплый шепот.

- Виктор, - сказал он.

- Что ты... что ты здесь делаешь?

Это был глупый вопрос, невероятно глупый, но я не мог удержать его. В этом было что-то ужасно неправильное - в том, что он был здесь, в этом ледяном подвале... и что за несчастный случай мог превратить его в такое... в это... Я вдруг заметил, что он не просто лежит на решетке, но ошейник пристегивает его к ней, а ремень, охватывающий его узкую талию, привязывает его к решетке.

Он был таким худым, что можно было пересчитать его ребра - и на его коже... хотя мне, наверное, показалось - темнели почти черные синяки.

Я протянул к нему руку - мне казалось неправильным, что он вот так привязан, ремень слишком глубоко врезался в его тело, наверное, это было больно. Я просто хотел рсстегнуть этот ремень.

- Нет! Не трогай меня! - от вздрогнул, его взгляд стал диким, и я отдернул руку. Пальцы у меня как будто обожгло холодом - у него была совершенно ледяная кожа. - Уходи отсюда! Не говори никому, что ты видел - что ты был здесь. Если он придет, ему не понравится, что ты здесь, он сделает тебе больно...

- Его нет. Он на работе, - сказал я - и только через мгновение понял, что я имел ввиду. До сих пор я даже думать не мог, что мой дядя может... может как-то иметь к этому отношение. Хотя что же еще я мог думать?

Наверное, тут было какое-то объяснение, подумал я. Наверное, так нужно было...

Я почувствовал взгляд Виктора.

- Значит, ты его... - прошептал он, - сын? Нет, ведь ты не сын?

- Племянник, - сказал я. Кроме этого слова, в голове у меня ничего не было. Я даже не знал, что сказать. Я не знал, что думать. - Почему здесь так холодно?

- Ледник, - он показал подбородком на полуоткрытую дверь в глубине. Холодный воздух исходил оттуда. Я машинально направился к двери, закрыл ее - этот холод был невыносим. Когда я вернулся, Виктор смотрел на меня с каким-то мучительным вниманием.

- Не надо было, - сказал он. - Ему это не понравится.

- Это неправильно... - я знал, что говорю что-то нелепое; надо было сказать - сделать - что-то совершенно другое. Но я чувствовал себя онемевшим, каким-то беспомощным. - Ты... у тебя воспаление легких будет - здесь так холодно!

Я огляделся вокруг. Не было ни одеяла, ни пледа, чтобы прикрыть его - но я не мог так его оставить - и в том, что на нем совершенно не было одежды, было тоже что-то чудовищно постыдное. Я снял свою школьную куртку и накинул на него. Осознание того, что этого было достаточно, чтобы укрыть его - его руки и ноги не торчали из-под нее - вдруг поразило меня.

Взгляд Виктора стал диким, словно он не мог сосредоточиться - и впервые я подумал, что он, возможно, не полностью в своем уме.

- Я... не заболею, - прошептал он. - Делает мне уколы... чтобы я не болел...

Зачем? Эта мысль накатила на меня внезапно, настолько оглушающая, что на несколько секунд я потерял ориентацию. Зачем... мой дядя делал это? Нет, я вообще не мог поверить, что мой дядя делал это. Я же знал его - прожил несколько месяцев бок о бок с ним - знал его добродушную манеру, его смех, теплое прикосновение его большой ладони к моему плечу.

Подвалу - и этому непонятному человеку... Виктору - не было места в том, что я знал о своем дяде.

- Что... - прошептал я, осознавая, что я боюсь услышать ответ. - Что я могу для тебя сделать? Мне... вызвать кого-нибудь?

Его голубоватые веки поднялись, и взгляд, казавшийся усталым, вдруг стал ярким и отчаянным.

- Нет, - резко сказал он. - Ты этого не сделаешь. Ты никого не будешь сюда звать. Ты просто уйдешь сейчас, выключишь свет и закроешь дверь - и забудешь о том, что ты когда-то здесь был.

И в его голосе было что-то такое, что я сделал именно то, что он мне сказал - пятясь, поднялся по лестнице, погасил свет и запер дверь - как будто делая это, я пытался стереть из моей памяти его вид там, внизу, сделать эту картину нереальной.

А через несколько минут я услышал шум машины, и мой дядя вошел в дом, шумный и жизнерадостный, как всегда.

Весь вечер я хотел спросить его, хотел сказать ему, что я видел, и потребовать объяснений. Но я не смог. Он рассказывал мне об успехах своей фирмы, расспрашивал меня о школе, сидя в кресле и камина и куря свою сигару - и я не мог заставить себя спросить это.

А после того, как я поднялся в свою комнату, я все слушал, не раздадутся ли его шаги - и мне казалось, я слышу, как поворачивается ключ в замке и подвальная дверь отворяется.

Наутро я нашел свою школьную куртку на диване в гостинной.

* * *

Я вернулся из школы, зная, что снова сделаю это - снова возьму ключи и пойду вниз. Какая-то часть меня верила, что я сделаю это, чтобы удостовериться, что все это был просто сон, видение - как фигура моей матери, которую я иногда видел среди ночи. Сегодня подвал будет пустым... будет совершенно другим.

Но все было так же - металлический блеск хирургического стола и других конструкций - и железная решетка внизу. Но Виктор не был привязан к ней.

На этот раз ремень обхватывал его грудь, держа его почти на весу - и все-таки не совсем. Тонкий брус был пропущен между его ног, поддерживая его тело. Острая грань треугольного бруса была направлена вверх, и я судорожно сжал ноги, представив себе это ощущение.

Не думая, я обхватил его руками, приподнял, снимая с бруса, отстегивая ремень. Он весил так мало - в этом было что-то почти нереальное, но, конечно, так и должно было быть. Я почувствовал, как прядь его волос задела меня по губам - и я знал, что когда-то это уже было со мной... это легкое тело в моих руках, эти волосы...

Но моя мать умерла, оставив меня, приходя лишь призраком, чтобы мучать меня. А Виктор был живым и теплым, и я чувствовал, как его грудная клетка двигается под моими руками.

Я положил его на решетку, просто не знал, что еще сделать. Его пах был распухшим от давления.

- Зачем... зачем он это сделал? - почти выкрикнул я. Ужасный гнев накатил на меня - такой, какой я никогда не думал, что смогу испытать по отношению к своему дяде. - Зачем он тебя так привязал? Это что, из-за меня? Из-за того, что я тебя видел?

Виктор мотнул головой, откидывая волосы, и я увидел, что левая сторона лица у него превращена в сплошной синяк. Вчера этого не было... Я вспомнил широкие, тяжелые ладони моего дяди.

- Пожалуйста, Дэнни, - прошептал он. - Не делай ничего. Не зови никого.

- Почему? - гнев и жалость были настолько сильными, что сейчас я даже не чувствовал вины по отношению к дяде. - Ты... ты не понимаешь, что ты говоришь...

- Я не сумасшедший, - голос у него действительно был нормальным, как будто он совершенно отчетливо знал, что он хочет. - Я не хочу... никто не должен меня видеть... таким.

Я осекся. Это не приходило мне в голову. Наверное, я привык... видеть вещи, которые другие нашли бы безобразными. Но после первого момента шока я почти перестал замечать, думать... и его шрамы были тонкими и зажившими, не грубыми и широкими, как на груди моей матери.

- Дэнни, - сказал он мягко, - если бы ты мог мне помочь... мне надо в туалет.

Мгновение я смотрел на него, и он указал мне, что делать.

Я поднял его на руки и поддерживал над стоком в полу. Это не шокировало меня - я когда-то помогал в этом своей матери. Я просто сердился... почему нельзя было сделать так, чтобы ему было удобно - почему ему приходилось выбирать между тем, чтобы терпеть или запачкать себя?

На мгновение, перед тем, как я снова уложил Виктора на решетку, я подумал, что мне не хочется отпускать его, хочется держать его вот так, против своей груди. Я протянул руку и коснулся его волос.

- Виктор, - прошептал я.

- А, вижу, вы уже познакомились.

Голос, раздавшийся сверху и позади меня, заставил меня вздрогнуть. Я обернулся. Мой дядя стоял на верхних ступеньках лестницы.

- Если идешь в подвал, Дэнни, - проговорил он, спускаясь вниз, а я, как загипнотизированный, стоял и смотрел на него, - всегда закрывай за собой дверь. Тогда она защелкнется, и только тот, у кого есть ключи или кто знает, на что нажать, сможет открыть ее. А снаружи не будет слышно ни звука - я специально сделал этот подвал звуконепроницаемым.

Он направлялся к нам - и я полуосознанно ступил так, чтобы быть между ним и Виктором. Раньше я никогда не сознавал, каким огромным был мой дядя - а может быть, и сознавал, но мне это нравилось, мне казалось, я в безопасности рядом с ним.

Я и сейчас был в безопасности, ведь правда?

- Ну - и что ты думаешь о теле? - спросил он.

- Я... - на меня нашло заикание - но я к тому же и не знал, что я хочу сказать. - Почему...

- Что почему? Почему он здесь? Я отвечу. Потому что он принадлежит мне. И я могу с ним делать все, что захочу.

Он отстранил меня - просто отодвинул - и я ничего не мог сделать - и потом он вплел пальцы в волосы Виктора, приподнял его голову и впился в его губы поцелуем.

Это зрелище было настолько непристойным... и каким-то душераздирающим. Я увидел, как культи рук Виктора дернулись вверх, словно он хотел что-то сделать - и этот жест перевернул все внутри меня. Я хотел, чтобы мой дядя отпустил его, хотел, чтобы все это кончилось.

В конце концов он отпустил его, облизнул губы.

- Он моя игрушка, - произнес мой дядя. - И я не думаю, что ты можешь возражать против этого, Дэнни.

В его голосе мелькнула эта нотка, которую я до этого слышал лишь пару раз - предупреждение. Но я должен был сказать это...

- Это... незаконно.

- Незаконно? - он прищурился. - Тогда почему же ты до сих пор не сообщил об этом в полицию? У тебя для этого были почти сутки, Дэнни.

Действительно, почему? Я не знал, что ответить.

- Потому что, хотя это и незаконно - но тебе это нравится, - мягко сказал мой дядя. - Он тебе нравится, правда?

Я бросил взгляд на Виктора, внезапно испытывая стыд от того, что я могу на него смотреть вот так, а он не может даже ничего сделать, даже закрыться. И внезапно осознание слов моего дяди пронзило меня.

Да, он мне нравился. Он нравился мне с первого момента, как я увидел его.

Я вздрогнул и поднял глаза на своего дядю - и я знал, что он может прочитать ответ в моем взгляде.

- Значит, нравится, Дэнни?

- Да, - сказал я.

- Ты хотел бы трогать его, касаться его, делать с ним всякие вещи?

- Да, - прошептал я. Я знал, что если я отвечу иначе, то я погиб. Мой дядя не будет рисковать, позволив мне владеть его тайной. Но в то же время правда была в том, что я не лгал ему.

- Ты ведь уже прикасался к нему? - сказал мой дядя. - Зачем ты снял его?

Мои губы двигались, но я не мог найти слов.

- Наверное, потому что он тебя просил? - ласково подсказал дядя. - Он просил тебя?

Это была неправда... но ведь это была и правда, Виктор действительно просил меня помочь ему. Я почувствовал, как краска заливает мое лицо, так сильно, что слезы чуть не брызнули у меня из глаз. Потом я кивнул.

- Его надо наказать за это, - сказал мой дядя. Его широкие руки сомкнулись на ребрах Виктора, поднимая его с такой легкостью, словно он действительно был игрушкой, переворачивая его лицом вниз. - Правда, Дэнни?

Я должен соглашаться с ним, думал я. Он должен считать, что я согласен с ним, что я на его стороне. Иначе...

- Да, сэр, - прошептал я.

- Тогда накажи его, - сказал он. Цокнула пряжка его ремня, расстегиваясь. Он вытянул ремень из брюк и подал его мне. - Давай, ударь его.

Если я откажусь, он не пощадит мне, подумал я. Если я откажусь, я... я никогда больше не увижу Виктора. Почему-то именно эта мысль пришла мне в голову, хотя мне гораздо больше следовало опасаться, что он сделает тогда со мной и с Виктором.

Я взял ремень, сжал пряжку в руке. Я старался не смотреть на узкую спину Виктора - иначе я бы не смог этого сделать. Я занес руку и опустил ремень на его спину.

Свист ремня и звук удара показались мне оглушительными - но еще больше меня поразило ощущение, когда конец ремня встретил плоть. Я никогда раньше не бил никого ремнем. Даже меня не били - мой отец только шлепал меня иногда, когда я слишком расшалюсь. Казалось, воздух стал слишком густым в моей груди, я не мог дышать. Я смотрел на розовую полоску, которая перескла спину Виктора, и не мог отвести глаз.

- Сильнее, - сказал мой дядя, - я знаю, ты можешь сильнее.

Я снова занес ремень и снова ударил, и еще, и еще. Розовые вспухшие полоски появлялись одна за другой, пересекали ягодицы Виктора, его поясницу, острые вздрагивающие лопатки. Я бил и бил, изо всех сил, боясь остановиться, боясь придержать руку, потому что знал, что мой дядя заметит это. Я не мог ничего сделать, не мог ничего сказать Виктору, оправдаться, объяснить, что я делаю это не потому, что мне нравится, а потому что боюсь узнать, что иначе сделает мой дядя.

Рука у меня занемела. Я хватал ртом воздух, тяжело дыша, но я знал, что мне нельзя остановиться. Это отнимало столько сил - что я даже не заметил в первый момент, как мой дядя подошел ко мне, расстегнул мои штаны и начал мастурбировать меня.

- Я знал, что тебе это понравится, - прошептал он над моим ухом, когда под его рукой мой член окреп, стал напряженным и горячим. Я сжался от стыда, от невозможности освободиться от его цепкой руки - и в то же время... мне нравилось то, что он делал. Возбуждение накатывало на меня, отравляюще острое. Я задыхался. И сквозь громкий звук своего дыхания я слышал короткие сдавленные стоны, которые издавал Виктор при каждом ударе.

- Этого недостаточно, - прошептал мой дядя. - Заставь его кричать.

- Я не знаю, как! - почти простонал я. Я не мог бить сильнее, я уже делал все, что мог.

Он отпустил меня, шагнул к Виктору, одним движением перевернул его на спину. Я увидел расширенные от боли глаза, черные на бескровном лице.

- Ударь его в пах, - сказала дядя. - Прицелься.

Я послушался. Ремень хлестнул; казалось, я услышал звук рвущейся кожи. Я увидел, как кровь выступила из прокушенной губы Виктора. Он издал судорожный горловой вскрик.

- Еще, - приказал дядя.

Я ударил снова. Тело Виктора дернулось, раздался крик. Теперь уже два вспухших рубца перекрещивались у него в паху.

- Еще. Еще.

Я перестал думать, я только поднимал руку и бил. Я перестал видеть, что я делаю - в глазах у меня было темно. Я не мог смотреть ни в лицо Виктору, ни на его исполосованный пах. Но даже сквозь шум в ушах я продолжал слышать его беспомощные вскрики.

- Достаточно, - внезапно рука дяди перехватила мое запястье. По инерции я дернулся, но его пальцы держали крепко, как наручник. Он вынул ремень у меня из руки. Пряжка глубоко впечаталась в ладонь, я даже этого не заметил. - Теперь возьми его, Дэнни. Ты же хочешь.

Как я мог это отрицать - когда моя ширинка была расстегнута и мой член бесстыдно торчал наружу, напряженный до боли, истекая бесцветной жидкостью?

Но я не мог двинуться. Тогда мой дядя подвел меня, раздвинул бедра Виктора, установил мой член против мягкого кольца его ануса - и подтолкнул меня. Я нажал - и скользнул внутрь тела Виктора, почти не встречая сопротивления.

Я сказал, что я вошел почти беспрепятственно - но на самом деле проход не был просторным. Внутри Виктора было тесно - восхитительно тесно, тепло и влажно. Как будто плотно сжатая ладонь обнимала меня.

Я вглянул в лицо Виктора. Он смотрел в потолок, отрешенным взглядом. Губы у него были закушены.

Я положил руки ему под бедра, приподнимая его - и культи его ног коснулись моего живота. Я ощущал выпуклые линии шрамов, прижимающиеся к моей коже; на обрубках его ног шрамы были более грубыми, почти как на груди моей матери... внутри нее мне никогда не было так жарко и тесно.

Мне уже не нужно было, чтобы мой дядя подталкивал меня. Я сам не мог сдержаться - начал входить и выходить из него глубокими, сильными движениями. Я чувствовал, как мои яйца прижимаются между его ягодицами при каждом толчке, как его мошонка касается моего лобка. Контакт между нашими телами был настолько тесным - никогда раньше, ни в какой другой позе мне этого не удавалось испытать.

- Поиграй с его сосками, - сказал мой дядя.

Я послушался, провел пальцами по соскам Виктора, чувствуя тепло пульсирующей крови под тонкой кожей. Этого я никогда раньше не делал... Некоторое время его соски оставались ненапряженными, а потом затвердели.

- Не ласкай его, - сказал дядя. - Сожми их сильнее. Нечего доставлять ему удовольствие.

Я сжал - я видел, как дядя следит за моей рукой - сжимал, пока кончики ногтей не побелели, а сосок Виктора превртился в сплющенный кусочек плоти. Виктор не издал ни звука.

- Укуси его, - сказал дядя. Я нагнулся, взял один из порозовевших сосков Виктора в рот. - Я хочу видеть, как у него пойдет кровь.

За мгновение до того, как я сжал зубы, я дотронулся языком до его соска, лизнул его - и это было все, что я мог сделать, чтобы дать ему знать... возможно, он даже не заметил этого. Я впился зубами в его кожу. Впервые я понял, как сильно нужно это сделать, чтобы вызвать кровь. Тело Виктора дернулось, он застонал. Тонкая струйка крови побежала вниз по его ребрам.

Его стон и судорожное движение, выдававшие его боль, как будто передались в меня, через мой член глубоко в его теле. Я тоже вздрогнул. Это было невыносимо... блаженство было слишком сильным. Я входил в него все быстрее, короткими рваными движениями, пока волна сметающего оргазма не накрыла меня. Я замер, войдя в него как можно глубже, изливаясь.

Я едва мог дышать, вынимая свой обмякший член. Анус Виктора был не совсем закрыт, и моя сперма вытекала из него густой белой струйкой.

- Иди сюда, - мой дядя взял меня за плечо и подвел к лицу Виктора. - Пусть он вылижет тебя.

Огромное темные глаза Виктора смотрели на меня - но я не мог выдержать его взгляд. Я не должен был смотреть на него, если я собирался выдержать все это. Я поднес свой измазанный спермой и слизью член к его губам.

Его язык был теплым и влажным - и касался так легко, что это не причинял боли даже при повышенной чувствительности, которую я всегда испытывал после акта.

- Ладно, достаточно, - внезапно дядя оттолкнул меня. - Пора дать получить удовольствие и другим.

Он расстегнул брюки, и я увидел его член, полностью напряженный, торчащий вперед и вверх.

Даже на порнографических фото в Интернете я не видел ничего подобного. Его член был длиной, наверное, не меньше фута - и толще моего запястья. Темные вены вздувались под красной, блестящей кожей.

Я думал, что Виктор не сможет взять эту вещь в рот - это просто сломает ему челюсть. Но когда мой дядя прижал конец своего текущего предсеменной жидкостью члена к его губам, его рот покорно раскрылся, пропуская член внутрь.

Он вошел не только в его рот - но глубже, я увидел, как горло Виктора раздувается от этого огромного объекта, входящего в него. Он издавал задыхающиеся, мучительные звуки, а член вламывался в его горло с силой. Слюна текла у него по подбородку, а в глазах было такое страдание, что я судорожно сжал кулаки, отчаянно пытаясь не закричать.

В какой-то момент мой дядя прекратил использовать его рот и поднял Виктора с решетки. Его член блестел от слюны. Одним движением он насадил Виктора на этот жезл.

Голова Виктора судорожно дернулась, сдавленный крик вырвался из его горла. Я увидел, как кровь течет по внутренней стороне его бедра.

- Знаешь, почему я никогда не женился? - спросил мой дядя. Его дыхание было прерывистым, но он не прекратил приподнимать Виктора и снова насаживать на свой член. - Ни одна женщина не могла вынести в себе мой член. Из-за этого же я не мог найти себе любовника. Но это тело принимает все, что я ему даю.

Его руки сжались вокруг узкой талии Виктора, рывком поднимая его и опуская вниз.

- Видишь, как удобно, Дэнни? Он легкий, как кукла, и ничто не мешает вертеть его так, как хочешь.

Голова у Виктора повисла, его волосы болтались у него по груди, а мой дядя продолжал это жестокое насаживание. И все это время дядя смотрел на меня - так, что я даже не мог отвернуться. Но даже если бы он не смотрел, я все равно не смог бы отвернуться. Я был словно загипнотизирован.

Внезапно сдернув Виктора со своего члена, дядя опять бросил его на решетку. Виктор вскрикнул от удара - и уже в следующее мгновение член опять вонзился в него. Но сейчас руки моего дяди были свободны - и он мял и стискивал его соски, сдавливал его мошонку и член.

Виктор теперь кричал, не переставая. Его жалобные стоны звучали такой агонией, что я не знал, как я могу выдерживать это, не зажать уши руками. Мне казалось, это продолжается часами, пока наконец мой дядя не застыл в оргазме, конвульсивно дергая бедрами.

Когда он вынул свой член, жидкость, которая текла из ануса Виктора, была густо окрашена кровью. И сам его анус выглядел ужасно - был таким открытым, что, казалось, туда можно вставить руку.

Он судорожно всхлипывал и задыхался - и все же, когда мой дядя прижал член к его губам, он как-то смог вылизать его.

- Время для водных процедур, - проговорил мой дядя, сталкивая его на пол. Я вздрогнул - он ведь даже не мог ничем смягчить падение.

Дрожа, Виктор лежал на боку на полу, а мой дядя направил на него струю воды из шланга. Несколько капель попало на меня - я содрогнулся: вода была ледяной.

Он устроил из этого обливания настоящую пытку, засовывая Виктору шланг в прямую кишку, пока Виктор не начинал кричать от боли, а его живот вздувался. Когда мой дядя вытаскивал шланг, вода текла из его ануса, смешанная с кровью.

Наконец мой дядя поднял его и бросил обратно на решетку, мокрого и стучащего зубами. Привычным жестом дядя вынул шприц, вонзил иглу в плечо Виктора, потом надел на него ошейник и пристегнул ремень. На этот раз он уложил Виктора лицом вниз.

- Я меняю его положение, чтобы не было пролежней, - прокомментировал мой дядя.

Мы поднялись по лестнице, и дядя погасил свет, оставив подвал в полной темноте. Темнота и холод... Тяжелая дверь захлопнулась, ключи повернулись в замке.

Но для меня все еще не закончилось. После ужина, который прошел, как обычно, в молчании, дядя проводил меня в гостинную, сел на диван и указал на место перед ним.

- Ну и что, Дэнни, - проговорил он. - Что ты обо всем этом думаешь?

- Это... это было невероятно, сэр. Я никогда такого не испытывал.

- Я думаю, - хохотнул он. - Но тебе понравилось.

Это даже был не вопрос.

- Понравилось? Я просто... это были лучшие ощущения в моей жизни, сэр, - пробормотал я. Я не мог позволить себе звучать неискренне, не мог позволить ни мгновения замешательства.

- И что же тебе понравилось больше всего?

Я не ожидал этого вопроса. Но я знал, что должен ответить. После всего, что произошло, после всего, что я сделал, мысль о том, что это было зря и я больше не увижу Виктора, была непереносимой.

- То, что он такой беспомощный, - произнес я, надеясь, что он примет дрожь в моем голосе за возбуждение. - То, что с ним можно делать все, что угодно. И не надо... сдерживаться.

- Я рад, что ты так хорошо меня понимаешь, Дэнни, - дядя потрепал меня по щеке. - Я знал, что мы поймем друг друга. Мы все же кровные родственники. Хотя твой отец всегда был мягким, я боялся, что ты пошел в него...

- Ты, без сомнения, хочешь узнать, как мне удалось завладеть такой особой игрушкой, - продолжил он. - Что ж, я расскажу тебе. На самом деле, я сам создал это тело - это совершенное создание. Создал из ничем не примечательного молодого человека.

Он направился к сейфу и вернулся через несколько секунд с фотографией. Я взял ее. Со снимка на меня смотрел темноволосый молодой человек лет двадцати, с короткой стрижкой и в солнечных очках. Он был сфотографирован в каком-то парке аттракционов, перед каруселью с кружащимися детьми. На нем были джинсы и майка, и его длинные загорелые руки лежали, опираясь на перила ограды.

И только несколько мгновений спустя по овалу лица, по очертаниям губ я узнал Виктора.

Внизу я заметил дату снимка - четыре года назад. Значит, сейчас Виктору должно было быть около двадцати четырех. Но сейчас, с длинными волосами и лицом восковой бледности, он выглядел младше, чем на снимке - нестерпимо уязвимым, как ребенок.

- Как видишь, он ничего не представлял из себя, - сказал мой дядя. - Я не буду рассказывать тебе о том, как заполучил его. Достаточно сказать, что все, кто знал его, считают его погибшим. Не буду рассказывать и о том, как долго мне пришлось заставлять его смириться с его новым положением моего раба. На самом деле, он не переставал доставлять мне хлопоты до тех пор, пока я окончательно не превратил его в тело. Инъекции, конечно, тоже помогли, ослабляя его волю...

- Я начал с его левой руки, - рассказывал он. - Тогда мне приходилось использовать электрошокер, чтобы справиться с ним. Я вырубил его, а когда он пришел в себя, он уже был привязан к решетке. Тогда он смотрел на меня с вызовом - он не знал, что я собираюсь делать, а я решил не объяснять ему.

- Я мог бы просто ампутировать ему руку - возможно, это уже был бы достаточный шок для него, чтобы он сломался. Но я хотел преподать ему урок, за весь дискомфорт, который он мне доставил.

- Его левую руку я заставил его вытянуть и привязал над жаровней. Потом разжег угли. Его крики... Я не могу тебе передать, как отчаянно он кричал. Он забыл свою гордость, свою ненависть ко мне - он готов был на все, лишь бы я прекратил. Огонь был небольшим - но от этого ему было еще хуже, нервы не были выжжены - и тем дольше это продолжалось. У меня были специальные средства, которые притупляли боль ровно настолько, чтобы он не сошел с ума - и в то же время они не давали ему потерять сознание. Он кричал и бился. Если бы я не зафиксировал его особенно прочно, он бы порвал ремни. Впрочем, он сломал себе руку - что еще более усилило его страдания. Его кожа вспухла от жара, потрескалась, и из-под нее текла подкожная жидкость.

Кровь отхлынула у меня от лица. Не знаю, как меня не вывернуло наизнанку. Мое лицо превратилось в маску, заледенело - но, к счастью, дядя был слишком увлечен своим рассказом, чтобы заметить это.

- Я стал срезать его мускулы с костей, слой за слоем. К тому времени он не мог даже кричать, знаешь ли, сорвал себе голос. Глаза у него были полубезумными. Я срезал его мясо и вкладывал кусочки ему в рот - и зажимал ему нос и рот, заставляя его глотать. Даже оглушенный болью, он все же понимал, что я заставляю его делать. Его чуть не вытошнило - но я зажимал ему рот, пока он не проглотил все, не проглотил кусочки своей собственной плоти. Потом я погасил угли.

- В тот первый раз я срезал у него плоть с пальцев и с руки, до кости. Я сделал ему укол антибиотиков, чтобы не начался сепсис, и ушел, оставив его вот так, привязанным и с изувеченной рукой.

- Когда я вернулся позже в тот же день к вечеру, ему почти удалось освободиться. Надо отдать ему должное - он был упрямым. Но я привязал его снова, разжег огонь и повторил то же самое. А закончил я все следующим утром, когда в руке у него не осталось нервов, чтобы причинять боль. К тому времени он сохранял сознание исключительно благодаря лекарствам. Я решил, что дальше это было продолжать опасно - и ампутировал ему руку. На той части, что я отрезал, еще оставалось немного мяса, и я кормил им его в течение нескольких следующих дней.

- Его выздоровление заняло несколько недель - и что-то было непоправимо сломано в нем. Не знаю, была ли это боль - или сознание того, что он глотал свое собственное мясо. Но он перестал сопротивляться, когда я насиловал его, просто отворачивался и не смотрел на меня. Плечо долго причиняло ему боль - но я знал, что когда я задевал его, он вздрагивает не только от боли.

- Я не думал, что он выдержит то же самое со своей правой рукой, поэтому вторую руку я просто отрезал ему, слегка оглушив его лекарствами. Если бы ты видел, как он был прекрасен в своем беспомощном состоянии! Едва ли не более, чем сейчас. Тогда я еще позволял ему носить одежду. Он мог бы не пытаться одеться и избавить себя от боли, но он всегда так старался прикрыть себя, даже если знал, что сейчас я снова сорву с него эту одежду. Его обрубленные руки под рукавами майки казались сломанными крыльями птицы.

- Но у него все еще была эта гордость - он все еще пытался сам заботиться о себе, как только мог. Тебе стоило бы его видеть, как он чистил зубы, зажимая щетку между коленей. Мне нравилось видеть стыд на его прекрасном лице, когда он не мог справиться с ширинкой. Я хотел, чтобы он ел, как собака, лакая из тарелки, но вскоре я понял, что только дам ему этим шанс заморить себя голодом, поэтому я перешел на насильственное кормление. Так я мог точно контролировать, сколько он съест.

- Его ноги я взял у него во сне. И его шок, когда он пришел в себя и увидел обрубок своего тела, вознаградил меня за все те крики, которые я мог бы услышать от него, если бы сделал это, пока он был в сознании. Он так умолял меня убить его... Я даже пообещал ему это. Я пообещал, что убью его, когда он мне надоест. Он все еще надеется на это.

- И когда-нибудь, - задумчиво добавил мой дядя, - я свое обещание выполню.

* * *

На следующий день я едва высидел занятия в школе. О, я мог бы сообщить в полицию обо всем, что происходило - мой дядя поверил мне достаточно, чтобы отпустить меня. Но я не смог. Был ли это страх пере дядей, который въелся в меня? Или слова Виктора, когда он умолял меня не звать никого, подействовали на меня?

Я пришел из школы, и ключи были на месте. Моего дяди не было дома. Я отпер подвальную дверь трясущимися руками, сбежал вниз и отстегнул ремни.

Лицо Виктора было мертвенно бледным, губы почти синие - а его тело было ледяным. Его кожа вокруг рубцов, оставленных ремнем, почернела от синяков. Я поднял его на руки.

- Ты не можешь выносить его наверх - никогда не делай этого, - сказал мой дядя вчера.

Но я мог... я торопливо завернул Виктора в теплое одеяло. Этого было недостаточно, чтобы согреть его. Я обнял его, оборачивая одеяло вокруг нас обоих, прижимая его к себе, пытаясь согреть его теплом своего тела.

- Прости, прости меня, пожалуйста...

Его тонкие ребра судорожно вздымались под моими руками, и я чувствовал, как неосознанно он старается приникнуть ко мне в поисках тепла. Я прижался губами к его волосам.

- Я не мог ничего сделать - если бы он узнал, что я...

- Это ничего, Дэнни, - прошептал он. - Я понимаю.

Я едва не заплакал от его слов.

Через некоторое время оцепенение холода прошло, и он начал дрожать. Его тело, казавшееся заледеневшим, твердым, как камень, стало немного расслабляться.

- Сейчас, сейчас, - торопливо проговорил я, немного отпуская его, чтобы налить чай из термоса. Я поднес стаканчик к его губам, и он покорно выпил.

- Сладкий, - сказал он как будто удивленно. - Мне нельзя сладкого. Он говорит, что я наберу вес.

У меня кулаки сжались от злости. Мой дядя, который весил больше центнера, лучше бы заботился о себе, а не а Викторе, с его просматривающимися косточками.

- А зачем ему знать? - глухим от слез голосом произнес я.

Я знал, что Виктор не сможет нормально есть, после кормления через трубку, поэтому принес ему только протертые овощи и шоколадный крем. Мне казалось, ему должен понравиться шоколадный крем. Он больше ничего не говорил, просто позволял мне кормить себя. И только когда я закончил, он сказал тихо:

- Ты ловко это делаешь.

Странно, но я вспыхнул от удовольствия - словно это была моя заслуга, словно это не была просто привычка, опыт, полученный благодаря моей матери. Чувство острого наслаждения, смешанного со стыдом, нахлынуло на меня. Да, от меня зависило, как заставить Виктора чувствовать себя лучше. Я не мог защитить его - но я мог сделать хоть что-то. И тяжесть его беспомощного тела, опирающегося на сгиб моей руки, заставляла что-то во мне сжиматься, отчаянно и сладко.

Я знал, что это было нехорошее чувство - не чистое. Наверное, это была просто другая сторона тех чувств, что испытывал мой дядя, внезапно подумал я. Ему нравилось причинять Виктору боль - мне же нравилось делать ему удобно - но для нас обоих он был объектом. Я не так уж солгал вчера моему дяде, сказав, что мне больше всего нравится беспомощность Виктора.

- Ты хочешь в туалет? - спросил я. Его ресницы дрогнули. Он кивнул, опустив глаза.

Я помог ему, а потом снова обнял его под одеялом, согревая его. Мне не нужно было говорить, не нужно было ничего делать - достаточно было вот так держать его, чувствовать, как движется при дыхании его грудь. Я мог бы провести так всю свою жизнь.

- Дэнни, - внезапно он окликнул меня. Я посмотрел на него. Взгляд его огромных темных глаз казался странно мягким. - Дэнни, ты можешь сделать кое-что для меня?

Я торопливо кивнул - все, что угодно.

- Уговори своего дядю. Пусть он убьет меня. Он обещал.

Я замер. Нет... Нет, я не могу это сделать. Внутри у меня все кричало. Что угодно - только не это? Но как я мог отказать ему - я не мог отвергнуть его просьбу.

Закусив губу, я кивнул.

- Спасибо, - сказал он. - Теперь привяжи меня обратно, твой дядя скоро придет.

* * *

Определенный распорядок установился в следующие дни. Мой дядя приходил с работы, и мы вместе спускались вниз, в подвал. При нем я насиловал Виктора - и смотрел, как мой дядя делает это. Часто он заставлял меня делать и другие вещи, причинять Виктору боль - и я делал это, не мог отказаться.

Но когда моего дяди не было, я спускался в подвал один - и тогда я мог делать то, что хочу: держать Виктора в объятиях, гладить его волосы, говорить с ним. Я думал, что хотя бы на несколько часов в день могу защитить его от холода, что это хоть чуть-чуть сократит его страдания. Я приносил ему еду - то, что он мог есть - то, что, мне казалось, ему может понравиться. Я думал, хотя бы это может доставить ему хоть какое-то удовольствие.

Как-то я попробовал взять его член в рот, надеясь, что мне удастся возбудить его. Но ничего не получилось.

- Это безнадежно, Дэнни, - вздохнул он. - Это все инъекции. Он не хочет, чтобы я когда-нибудь, даже случайно...

Я не знал, приносят ли Виктору облегчение мои визиты. Иногда, спускаясь по лестнице, я замечал в его глазах такое мучение, что у меня сердце сжималось. Но ведь тепло и мое присутствие не могли быть хуже холода и одиночества, ведь правда?

Я думал, мой дядя ничего не подозревал. Я всегда старался замести следы, убирал все - а когда мы приходили к Виктору вдвоем, ничем себя не выдавал.

А потом, однажды вечером, дядя сказал мне:

- Помоги мне отнести это вниз.

Это был портативный телевизор-двойка. Я послушно помог ему, не задавая вопросов. Он установил аппаратуру внизу.

- Извини, что заставил тебя тащить это, Дэнни, но у меня ведь правило, что я не выношу тело наверх. Я знаю, он просил тебя поговорить со мной, чтобы я убил его.

Я вспыхнул. Я так и не смог заставить себя сделать это И в тот же момент меня пронзила мысль, откуда дядя это знает.

- Конечно, здесь установлены видеокамеры, - усмехнулся он. - И я знаю все о ваших милых посиделках в послеобеденное время. Как ты думаешь, Дэнни, почему я никогда не боялся, что ты выдашь меня? На этих пленках многочасовые записи того, как ты истязаешь Виктора - достаточно, чтобы ты не вышел из тюрьмы или из сумасшедшего дома десятки лет.

- Так вот, - продолжил он, - я решил выполнить просьбу Виктора. Я убью его. На этих выходных. Мы убьем его - я и Дэнни, правда, Дэнни?

Как загипнотизированный, я кивнул. Наверное, больше не имело смысла притворяться. Но я... я знал, как сильно Виктор хочет умереть - я не должен был делать ничего, что может обозлить моего дядю, заставить его передумать.

- А сегодня я хочу показать вам, как я собираюсь его убить, - сказал дядя.

Он установил решетку вертикально, чтобы Виктор мог видеть экран - и поставил два стула, для себя и меня.

- Как ты мог предположить, Дэнни, Виктор - не первая моя игрушка. Незадолго до того, как я нашел его, я избавился от старой, надоевшей.

Он включил телевизор. На экране был все тот же подвал, даже почти так же обставленный. Цифры внизу указывали дату и время. Четыре с половиной года назад. На экране появился мой дядя, выглядящий моложе и даже несколько стройнее.

- Ну что ж, - сказал он, - вот и наступил день, когда я вынужден распрощаться с телом. Оно доставило мне столько приятных часов - но все хорошее когда-нибудь подходит к концу. Впрочем, я не могу позволить моей игрушке уйти просто так. Если уж я решил его отпустить, то я сделаю это так, чтобы получить от этого максимальное удовлетворение. И чтобы для него это тоже стало особенным событием.

Камера слегка переместилась - так, что в кадр попала решетка - почти такая же, как та, к которой сейчас был привязан Виктор. Но на этот раз на ней было безногое, безрукое тело мужчины с длинными, почти до пояса, вьющимися светлыми волосами. Я заметил несколько длинных, уродливых шрамов на его теле, как будто оттуда были вырваны куски кожи - и между прядями волос я увидел, что соски у него вырезаны.

- Он не слишком привлекательно выглядит, - усмехнулся мой дядя на экране, - но с ним еще вполне можно позабавиться.

Он поднял голову тела за волосы, повернув его лицом к экрану - и я закричал, чувствуя, что сердце у меня останавливается.

Это был мой отец.

* * *

Я пришел в себя от того, что дядя брызгал мне в лицо водой. Я задергался, увидев его лицо, склоненное ко мне, и его руки прижали меня к стене, не давая двигаться.

- Ну да, да, - ворчливо произнес он. - Это Крис, мой брат. Я всегда мечтал о том, чтобы он полностью оказался в моей власти. И после многих лет мне это все-таки удалось.

Мой отец исчез - погиб в авиакатастрофе - семь лет назад, возвращаясь домой из Америки. Но эта запись... четыре года назад он все еще был жив... и в таком виде.

Я замотал головой. Мне хотелось потерять сознание, чтобы не думать об этом, не слышать голоса своего дяди. Мне хотелось умереть, хотелось, чтобы все это было кошмарным сном и я мог бы проснуться. Острая боль пронзила руку, и я увидел, как мой дядя убирает пустой шприц.

- Ну вот, теперь ты не отключишься снова, - сказал он с удовлетворением. - Не будь такой тряпкой, Дэнни, ты же мужчина.

В лекарстве, наверное, было что-то, парализующее волю, потому что я позволил дяде усадить себя на стул и тупо уставился на экран.

- Я не колебался, каким образом мой брат умрет, - продолжал мой дядя на экране. - Был только один вариант - можно догадаться, какой. Но я не хотел с этим торопиться.

- Его волосы... - он вздохнул. - Они так нравились мне - но они бы все равно сгорели, а это было бы некрасиво.

Машинка тихо застрекотала в его руке, сбривая длинные пряди.

Мне снова захотелось кричать. Без этих длинных волос, лицо моего отца стало еще более знакомым. Я не забыл его за все эти годы, столько раз вспоминал его, столько раз перебирал фотографии, что, стоило мне закрыть глаза, я видел его, как живым.

А он и был жив... до тех пор, как...

- Он знает, что для меня нет ничего вкуснее его плоти, - продолжал мой дядя. В руке у него появился короткий кривой нож. - Наслаждение, которое я испытывал, когда его кровь брызгала ко мне в рот, ни с чем невозможно сравнить. Но на этот раз я хочу сделать все правильно.

Я увидел, как он вырезал полоску кожи на груди моего отца, отогнул ее, слегка завернув. Мой отец издал мучительный стон, когда на обнаженное красное мясо была насыпана соль. Дядя продолжил; все новые полоски кожи были срезаны, и раны засыпаны солью. Мой отец кричал, истекая кровью, его тело покрывалось нескончаемыми ранами - а я смотрел на это. Смотрел, как мой дядя освежевывает его, как какой-то кусок мяса.

Камера снова сдвинулась, демонстрируя большую жаровню с алыми углями. В этот момент я впервые осознал, что дядя был не один в подвале, что кто-то снимал все это. На мгновение в кадр попала рука оператора, с резным перстнем на пальце.

- Все почти готово, - сказал мой дядя. - Но сначала...

Я не понял, что он собирается делать, когда он взял маленькую горелку, зажег ее. Но когда он поднес ее к гениталиям моего отца, и мой отец закричал, я закричал тоже.

Только из-за лекарства я чувствовал себя таким слабым, что мой крик скоро оборвался - а мой отец продолжал биться, привязанный к решетке, тщетно пытаясь ускользнуть от огня. Кожа на его члене и мошонке вспухла от пламени, обуглилась.

- Здесь не нужно особенно прожаривать, - проговорил дядя. - Эти части я предпочитаю с кровью.

Пламя погасло. А потом - невероятно - он вдруг опустился на колени перед решеткой. И мгновение спустя впился зубами в гениталии моего отца.

Под обугленной кожей была алая плоть. Я видел, как он отрывает зубами куски этой плоти, как хлещет кровь - а мой отец издавал чудовищные, отчаянные звуки, в которых не было ничего человеческого.

Я не знал, сколько это продолжалось. Несколько раз я чувствовал, что мой мозг отказывает - но я все не мог потерять сознание - так же, как не мог потерять сознание мой отец. Он кричал, а мой дядя вгрызался между его ног. Наконец все было кончено - его гениталий больше не было; вместо этого была только кровоточащая рана.

- Ты знаешь, Крис, ты никогда не был более прекрасен, - прошептал мой дядя. Кровь засыхала у него на лице. Внезапно он расстегнул ширинку и вынул свой напряженный член. Он расширил пальцами вход в тело моего отца - а открытую рану уретры - просто разорвал вход - и вогнал свой член внутрь.

Глаза моего отца закатились, но он продолжал биться от боли. Очевидно мой дядя был слишком возбужден - это заняло у него только несколько минут. Он кончил и извлек свой член, густо покрытый кровью.

- Что ж, приступим, - сказал он. - Но решетка не подойдет. Его же нужно будет поворачивать.

Он выбрал железный прут толщиной примерно в дюйм.

- Вот это лучше.

Он установил конец прута против ануса моего отца и с силой вогнал его внутрь. Я услышал еще один дикий крик. Изо рта моего отца хлынула кровь.

- Нет, нет, Крис, - почти ласково сказал мой дядя. - Ты не умрешь так быстро. У нас с тобой еще есть время.

То, что было дальше, я едва могу описать. Он поджаривал все еще живое тело моего отца. Через какое-то время он вскрыл ему живот и доставал оттуда то один, то другой орган, все еще прикрепленный к телу, вываливал их на горящие угли.

На протяжении всего этого мой отец оставался жив и в сознании. Возможно, он сошел с ума - но он по-прежнему испытывал боль, хотя крики его и стали беззвучными - он порвал голосовые связки. Иногда мой дядя отрезал куски от его тела и запихивал ему в рот.

Это продолжалось часами. Я окаменел. Я видел и слышал, но мои чувства казались отделенными от тела.

Под конец мой дядя отрезал ему язык, потом стал поджаривать его лицо, отрезал ему нос и уши. И только когда в чудовищном, залитом кровью создании уже нельзя было узнать человека, он взломал моему отцу грудную клетку и вырвал его сердце.

- Видишь, Дэнни, - сказал мой дядя, - почему я намериваюсь сделать это в выходные. Если делать все правильно, процесс занимает почти целый день.

Только когда экран погас, я, наконец, очнулся. Я рыдал так, что, казалось, сердце у меня разорвется - не слыша ни слова из того, что говорил мой дядя, не обращая внимание на то, как он меня трясет.

В конце концов он просто взял меня на руки и вынес из подвала - и в своем слепом отчаянии я цеплялся за него, как за единственный стабильный объект в моей жизни.

Он сделал мне еще укол, и я заснул - а утром другой укол, чтобы я поднялся и отправился в школу. Я не мог больше плакать, из-за лекарства... а может, у меня просто не было слез. Я сидел на уроках, тупо глядя на доску.

* * *

Где-то на третьем уроке меня вдруг пронзила мысль. Он сказал, что мы сделаем это на выходных - но что, если он обманул меня? Вчера, когда я так плакал, я почти не замечал ничего вокруг - но сегодня пустое, белое от шока лицо Виктора вдруг возникло перед моими глазами, его немигающий взгляд, которым он смотрел на погасший экран.

Я не сказал ничего в школе, не отпросился - тогда они связались бы с моим дядей. Я просто сбежал, взял такси и поехал домой. Я сразу понял, что дядя дома - увидел его машину в гараже. Но в доме было тихо.

Я подошел к подвалу и нажал на выступ на стене - мой дядя показал мне как-то, куда нажимать. Дверь открылась. Подвал был освещен. Мой дядя оглянулся, услышав мои шаги. В руке у него был кривой нож.

- Дэнни? А я хотел сделать тебе сюрприз, начать наш праздник уже сегодня.

Слова замерли у него на губах, когда он увидел ружье у меня в руках. Я выстрелил из обоих стволов. Шум оглушил меня. Две ало-черные раны расцвели у него на груди. Он покачнулся и, не издав ни звука, рухнул лицом вниз.

Я сбежал по лестнице, спотыкаясь. Меня трясло. Я даже не мог ничего сказать, с губ у меня срывались какие-то бессмысленные звуки. Виктор смотрел на меня огромными черными глазами. На его левом бедре была срезана полоска кожи.

- Ох, Дэнни, - сказал он.

Кажется, я заплакал. Я даже не мог ничего выговорить, только отсегнул ремни и подхватил Виктора на руки.

Я взбежал с ним вверх по лестнице, занес его в ванную, открыл воду. Я не мог перенести мысли, что следы рук моего дяди останутся на нем, нужно было смыть с него все это. И на его порезе была соль, нужно было вымыть ее. Он застонал.

- Что? Что? Я сделал тебе больно?

- Вода, - прошептал он. Его голова запрокинулась, губы побелели, и я подумал, что он теряет сознание. Но он все же сказал. - Вода теплая.

Я торопливо обмыл его. Кровь продолжала литься из пореза. Потом я залил рану дезинфицирующим раствором и забинтовал его. Я не выпускал Виктора из рук, насколько мог - не хотел отпускать его даже на мгновение, как будто он мог исчезнуть, как будто это все могло оказаться просто сном.

Он дрожал - и меня тоже трясло. Я отнес его на свою кровать, нырнул под одеяло вместе с ним и закутал нас обоих - как я привык делать. Я чувствовал его мокрые волосы под щекой, а потом он наклонил голову, прижимая мою голову к своему плечу.

Потом мы оба заснули.

* * *

Когда я проснулся, в комнате было полутемно - восьмой час вечера или около того. Я чувствовал, как тихо подымается от дыхания грудь Виктора под моей щекой. Я поднял глаза и увидел, что он смотрит на меня. В полумраке его глаза казались еще больше, чем обычно - и нестерпимо печальными.

- Ну что, Дэнни, - сказал он. - Что мы теперь будем делать?

Мне не хотелось отпускать его, но я знал, что должен встать. Я сел на кровати, протирая глаза. Все мое тело казалось онемевшим. Мой мозг тоже онемел; но несмотря на это, я знал, что надо делать.

- Сейчас я вызову полицию, - сказал я. - И скорую помощь. Они помогут тебе.

Он быстро покачал головой, а глаза его не отпускали мои.

- Нет, Дэнни, - его голос был мягким, но настойчивым. - Не надо скорой. Если ты хоть что-нибудь чувствуешь ко мне, не зови никого. Они не дадут мне умереть, они заставят меня жить таким, как я есть. Они увидят меня, как я есть - мои родные, друзья, они узнают...

Я смотрел на него, не зная, что сказать. Несколько часов назад мне казалось, что стоит мне спасти его от моего дяди, и все будет хорошо. Стоило убить чудовище, и я мог стать его принцем. Для меня он был прекрасен... но другие, возможно...

- Ты всегда был добр ко мне, - проговорил он умоляюще. - Если ты все еще хочешь что-то для меня сделать - у твоего дяди есть лекарства. Просто один укол - и все будет кончено, я буду свободен. Никто не узнает. Эти лекарства - нельзя будет определить, когда сделан укол. Ты скажешь, что это сделал твой дядя - и что ты убил его, защищая себя. Ведь ты знаешь, кого твой дядя хотел сделать своей новой игрушкой?

Знаю? Я покачал головой - но потом понял, что действительно знаю. Об этом нетрудно было догадаться - недаром он так часто говорил мне, что я напоминаю ему моего отца.

- Пожалуйста, Дэнни, - тихо сказал Виктор.

Я закусил губы, чтобы не плакать. Да, я мог это сделать, я нашел бы лекарства - и я видел столько раз, как мой дядя делает уколы. Вот только...

- Ведь даже это я не могу сделать сам, - добавил Виктор.

Я сделаю это. Я убью его. Но мысль о том, что Виктора больше не будет, что я больше не смогу прижать его к себе, больше не встречу его взгляд, не услышу его голос... это было невыносимо. Это было хуже смерти.

Что ж - я мог убить его. Но я не смог бы жить после этого дальше.

Слезы брызнули у меня из глаз. Я затряс головой, пытаясь не плакать. Не нужно было... нужно было просто сделать то, что он просил меня. Для этого мне нужны были все силы, которые у меня были, я не мог тратить их на слезы. Но я не мог прекратить.

- Дэнни? - я услышал встревоженный голос Виктора. - Что с тобой, Дэнни?

Я не хотел ему отвечать - что я мог сказать. А потом слова вдруг вырвались, безумной скороговоркой:

- Если-ты-умрешь-я-умру-тоже-мне-незачем-жить-без-тебя-у-меня-никого-нет-только-ты-я-люблю-тебя...

Я упал головой ему на грудь, всхлипывая, ослепнув и оглохнув от слез - и только голос Виктора наконец достиг меня.

- Не надо, Дэнни, - сказал он, - не надо