Глава 11. – Уэллс? – Кто‑то дергал его за руку

Уэллс

– Уэллс? – Кто‑ то дергал его за руку. – Эй, Уэллс!

Уэллс резко открыл глаза, и последние ошметки сна улетучились. Там, во сне, он плыл по каналу Венеции. Или нет, погодите, ему снился бой, и он скакал на лошади бок о бок с Наполеоном.

Над ним стояла Кендалл, но Уэллс, поднимаясь на ноги, не обратил на нее ни малейшего внимания. Наземница – Саша – была там же, где он ее оставил, она никуда не делась за ночь. Впрочем, со связанными ногами особенно не разбежишься. Она по‑ прежнему сидела, прислонившись к дереву, а лицо ее было непроницаемо, словно девушка специально тренировалась, чтобы мимика не выдавала мысли.

Все что ему в конце концов осталось – это вместе с пленницей провести ночь под открытым небом. В три хижины набилось почти сто человек, которые после второго нападения надеялись там укрыться. Места едва хватило, чтобы все могли усесться, так что о сне речи не шло.

Уэллс и Беллами отнесли в лазарет рыдающую, но пребывающую в сознании Тамсин. Кларк опередила их, она разогнала народ и освободила место для новой пациентки. К счастью, рана оказалась не опасна для жизни. Кларк даже в окружении дюжины перепуганных парней и девушек смогла наложить швы и перевязать ногу Тамсин.

Но когда в хижину, волоча за собой Сашу, вошли Эрик и Грэхем, там сразу стало шумно от злобных выкриков.

– А я говорю, что мы ее сейчас пришьем, – ревел Грэхем, и кое‑ кто радостно его поддерживал.

– Однозначно – нет, – зарычал Беллами. – Не раньше, чем она расскажет, как найти мою сестру.

Губы Грэхема искривились в ухмылке.

– Неприятно тебе это говорить, но, возможно, Октавию уже убили. Так что справедливо будет отнести отрезанную голову этой маленькой сучки в лес, к ее дружкам.

Шансов на то, что дело решится мирно, не было – только не сейчас, когда все наполовину сошли с ума от страха и адреналина. Поэтому Уэллс вызвался провести ночь на поляне – охранять пленницу от остальных, пока те не решат, что с ней делать.

Кое‑ кто поначалу возражал против этого плана, заявив, что Уэллсу опасно находиться под открытым небом, но, когда стало ясно, что в противном случае Сашу придется держать среди них, в хижине, возражения иссякли, и повисло молчание.

Уэллс знал, что после случившегося с Ашером и Тамсин ему было чего бояться, но, когда он сел возле дерева в нескольких метрах от Саши, страх удивительным образом почти сразу рассеялся. Он не мог поверить, что смотрит на человека, родившегося на Земле, на человека, который способен ответить на все вопросы, которые еще с детских лет не давали ему спать по ночам. Как выглядит снег? Видела ли она когда‑ нибудь медведя? Стоят ли еще города? Что осталось от Нью‑ Йорка? А от Чикаго? Но, должно быть, он сам себя убаюкал этими вопросами, и они плавно перешли в сновидения.

– Ау, Уэллс, – снова сказала Кендалл, – с тобой все в порядке?

Уэллс повернулся к ней и протер глаза.

– Да, все хорошо. Что случилось?

– Я говорю, пришла спросить тебя про завтрак. Что сегодня будем есть?

Уэллс вздохнул:

– Боюсь, что ничего.

Кролики Беллами и енот Грэхема давным‑ давно были съедены, а протеиновые брикеты нужно было жестко экономить, выдавая не больше одного в одни руки на день.

– Какая жалость! – сказала Кендалл. – А я с раннего утра вырезала на надгробии Ашера его имя. Красиво получилось. Хочешь посмотреть?

– Может, попозже, – сказал Уэллс. – И… гм… спасибо тебе.

Когда стало ясно, что от Кендалл так легко не отделаться, он попросил девушку помочь ему сообщить всем дурные вести относительно завтрака. Та казалась разочарованной, потому что Уэллс не пошел смотреть на результат ее трудов, но все равно удалилась с улыбкой, довольная тем, что может быть ему полезна.

После того как Кендалл удалилась обратно в хижину сообщить всем по‑ настоящему плохие новости, Уэллс извлек из кармана растерзанный протеиновый брикет, который завалялся там еще со вчерашнего дня, и посмотрел на Сашу. Ее кожа стала бледнее, чем день назад, когда ее взяли в плен, хотя Уэллс не знал, что именно тому виной – голод или стресс. Как бы то ни было, нельзя допустить, чтобы она голодала. Саша не сделала ничего дурного, и обращаться с ней как с военнопленной было бы жестоко.

– Эй, – опасливо сказал он, держа брикет в руках, – хочешь немного? Ты, наверное, здорово проголодалась.

Саша посмотрела на брикет и перевела взгляд на Уэллса.

– Что это? – хрипло спросила она.

– Протеиновая паста. Ты раньше никогда ее не видела? – Девушка покачала головой. – Попробуй, – настойчиво предложил Уэллс. – Давай сюда руку. – Он сунул остатки брикета Саше в протянутую ладонь и улыбнулся, глядя, как она подцепила немного пасты пальцем и, морща нос, отправила ее в рот.

– На вкус лучше, чем на вид, – признала девушка, подцепив еще немного. Покончив с едой, она отряхнула ладошки. – Но я знаю, где можно раздобыть пищи. Настоящей пищи.

Уэллс удивленно уставился на нее.

– Правда?

Саша кивнула.

– Я отведу тебя туда, если ты разрешишь мне выйти из лагеря.

Уэллс помедлил. Стратегически им следовало бы не отпускать пленницу, пока они не вернут Октавию. Даже если Саша сказала правду о двух группах наземников, все равно ее можно использовать в переговорах, как козырь. Нельзя было рисковать ею, да и ловушку тоже исключать не следует.

– А что помешает тебе сбежать? – спросил Уэллс.

– Можешь снова связать мне руки, если тебе так будет легче, – сказала Саша. – Слушай, я же просто хочу помочь. И поесть, – добавила она. Ее живот громко забурчал в знак согласия.

– О’кей, – медленно проговорил Уэллс, вглядываясь в ее лицо, отыскивая хотя бы малейший намек на подвох. – Сейчас только позову кое‑ кого с нами.

– Нет! – Она уставилась на Уэллса. – Это не то, чтобы каждый набрал столько, сколько ему хочется. Тебе я доверяю, ты возьмешь столько, сколько тебе надо, и только один раз. Заметано?

Уэллс колебался. Остальные придут в ярость, если узнают, что он разрешил Саше уйти из лагеря, пусть даже это поможет им найти еду. Но ведь быть лидером – значит поступать так, как считаешь правильным, даже если это не одобрит большинство. Отец преподал ему этот урок и никогда не позволял его забывать.

* * *

– С днем рождения! – пропела мама Уэллса, выходя из кухни с чем‑ то, подозрительно похожим на именинный пирог.

– Как ты его сделала? – с нескрываемым удивлением спросил Уэллс, наблюдая, как она ставит на стол белую роскошь под слоем глазури.

Роскошь венчали свечи, двенадцать штук, пусть и незажженные. Раздобыть свечи было еще сложнее, чем сахар и яичный порошок. Даже если мама их зажжет, гореть они будут очень недолго.

– Наколдовала, – с улыбкой ответила мать. – Не волнуйся, я ничего незаконного не сделала. Твоему отцу не о чем волноваться.

Не в пример прочим членам Совета, отец Уэллса был невероятно привержен букве Доктрины Геи, свода законов Колонии, возникшего еще в первые месяцы полета. Всего несколько минут назад Уэллс, возвращаясь с занятий, набрел на палубе А на члена Совета Брисбана, который нес две бутылки вина, явно приобретенные на черном рынке.

Уэллс нетерпеливо уставился на пирог. Может, останется кусочек, который удастся отнести Гласс?

– Ты уверена, что папа не будет против?

Он не знал, против чего отец может возражать сильнее: против расхода ресурсов на такую сомнительную вещь, как торт, или против празднования дня рождения. Эта древняя традиция чересчур преувеличивала значимость отдельно взятой персоны, поднимая вокруг нее слишком много шума. На самом же деле важно лишь выживание человечества как вида. Конечно, появление новой жизни – всегда радость, но, по мнению Канцлера, незачем ежегодно в определенный день внушать человеку ложное чувство собственной значимости.

– Конечно, нет. – Мама опустилась на стул рядом с ним. – И потом это вовсе не обязательно именинный пирог. Может, это приз лучшему ученику года. И не только этого, но и двух предыдущих. Или награда тому, кто – ура! наконец‑ то прибрался у себя в комнате.

Уэллс улыбнулся:

– А папа скоро придет?

Обычно Канцлер работал допоздна и возвращался, когда сын был уже в постели. Они не виделись всю неделю, и Уэллс предвкушал, что, может быть, сегодня они проведут вечер все втроем.

– Да, должен. – Мама наклонилась и поцеловала его в лоб. – Я сказала, что сегодня у нас особенный ужин в честь его особенного сына.

Раскладывая по тарелкам салат, она спросила Уэллса о школе, и он рассказал смешную историю об однокласснике, который спросил, сколько динозавров погибло во время Катаклизма.

– Почему бы тебе не начать есть? – спросила мама, потому что в животе у Уэллса громко заурчало.

Огни суточного ритма за окном начали тускнеть. Мама ничего не говорила, но ее улыбка стала слегка натянутой, а смех – несколько принужденным. В конце концов она потянулась и взяла руку Уэллса:

– Думаю, папе пришлось задержаться. Давай разрежем пирог, ладно?

– Конечно, – сказал Уэллс, изо всех сил стараясь, чтоб голос звучал весело, и избегая маминого взгляда.

Пирог оказался пышный и сладкий, но Уэллс так сосредоточился на том, чтобы не выдать своего разочарования, что едва ли это почувствовал. Мальчик знал, что отец не виноват, ведь он – Канцлер, и отвечает за благополучие и безопасность колонистов. Он отвечает за будущее человечества. Его первейшая обязанность – обеспечить уверенность в том, что род людской доживет до того момента, когда сможет вернуться на Землю. Ради этого приходится задерживаться на работе в день рождения сына.

Уэллс почувствовал себя виноватым, когда представил, как отец с утомленным лицом сидит один‑ одинешенек у себя в кабинете, просматривая очередную кипу тревожных отчетов, и не может даже в должной мере насладиться бесценными реликвиями, которые делают это помещение самым любимым местом Уэллса на корабле. Ему не остановиться, чтобы посмотреть на чучело орла, он не может улучить минутку и полюбоваться портретом темноволосой женщины с загадочной улыбкой. Единственная реликвия, которая может попасть в поле его зрения, – это подставка для ручки, на которой начертана крылатая фраза древнеримского писателя по имени Цицерон: Non Nobis Solum Nati Sumus. Это значит «Мы родились не только для себя».

Дверь открылась, и вошел отец. Хотя он явно вымотался, его спина была прямой, а походка – решительной.

Он перевел взгляд с мамы Уэллса на полусъеденный пирог и вздохнул:

– Прошу прощения. Заседание Совета закончилось позже, чем предполагалось. Не мог убедить Брисбана согласиться ввести на Уолдене дополнительные меры безопасности.

– Все в порядке. – Уэллс так быстро поднялся на ноги, что задел стол, и блюдца на нем задрожали. – Мы оставили тебе пирога.

– Мне нужно еще поработать. – Отец поцеловал маму в щеку и коротко кивнул Уэллсу: – С днем рождения.

– Спасибо, – ответил Уэллс, спрашивая себя, не почудился ли ему намек на грусть в отцовском взгляде.

Канцлер исчез в своем кабинете прежде, чем в мозгу Уэллса родился непрошеный вопрос: если отец был занят спором с Брисбаном, как Уэллс мог видеть того всего несколько часов назад на палубе А?

Внутренности Уэллса скрутило, когда он осознал непривычную, скверную вещь: отец солгал.

* * *

– Ладно, – сказал Уэллс, кивая Саше. – Но, раз мы будем только вдвоем, мне придется привязать тебя к себе, чтобы ты не удрала, пока мы будем бродить по лесам.

– Хорошо. – Она встала и протянула руки.

Уэллс поморщился, увидев на ее запястьях, там, где веревка натерла кожу, красные полосы.

– На этот раз возьмем металлические наручники. От них раздражение меньше.

Уэллс принес из палатки‑ склада наручники, а заодно и бинт, которым обмотал Сашино правое запястье, прежде чем защелкнуть на нем металлический «браслет». Сделав секундную паузу, он защелкнул второй «браслет» на собственном левом запястье, старательно засунул ключ от наручников поглубже в карман и спросил:

– Готова?

Девушка кивнула, Уэллс осмотрелся по сторонам, чтобы убедиться, что никто их не видит, и потянул ее к краю поляны. В руку врезался металл, оповещая, что он идет слишком быстро, и Уэллс замедлил шаг.

Когда они вошли в лес, идти вдвоем стало еще труднее. Когда Уэллс снижал темп, чтобы перешагнуть через выступающие из‑ под земли корни или замшелые валуны, Саша, наоборот, шла быстрее, легко преодолевая эти препятствия. Уэллс не мог сделать ни шага, чтобы не нашуметь, а Саша двигалась грациозно и беззвучно, как олень. Ясно было, что этот путь хорошо ей знаком. Интересно, подумал Уэллс, каково это – знать какой‑ то участок леса так же хорошо, как, например, другого человека, и поднимать ногу, чтобы перешагнуть через упавший ствол, так же естественно, как брать кого‑ то за руку.

Вскоре Саша привела Уэллса к холму, которого тот никогда прежде не видел. Деревья тут росли реже, а трава была выше и почти доставала им до колен. Длинная коса девушки расплелась, и темные волосы рассыпались по спине.

– Как ты думаешь, за тебя беспокоятся? – спросил наконец Уэллс.

Сперва он усомнился, что Саша его услышала, потому что она не обернулась и не замедлила шага. Однако связывающая их цепь слегка дрогнула.

– Беспокоятся… и злятся, – сказала Саша. – Нам было приказано держаться от вас подальше, но я должна была увидеть все своими глазами.

Уэллс сбавил скорость, и теперь они впервые за весь путь шли рядом.

– Я всю жизнь пыталась представить себе, какой он, космос, и какие вы. Я же совсем не знала тех, кто прилетел первыми, я даже почти с ними не разговаривала. Поэтому, когда появились вы, я не могла упустить такого случая.

Уэллс засмеялся, а потом поморщился, потому что цепь натянулась. Саша остановилась и исподлобья смотрела на него:

– Что в этом смешного? – спросила она.

– Ничего. Просто так бредово получается: ты пыталась вообразить себе нас, а я всю жизнь старался представить себе Землю.

Саша странно посмотрела на него, но снова пошла вперед.

– Правда? И что же тебе хотелось узнать?

У юноши екнуло сердце.

– Сколько людей выжило в Катаклизме? Существуют ли до сих пор города? Какие тут водятся звери? Видела ли ты океан? Что произошло, когда… – Он умолк, потому что увидел, как широко ухмыляется Саша. – Что?

– Почему бы тебе не задавать вопросы по одному?

– О’кей, – с улыбкой сказал Уэллс. – Тогда первый вопрос: кто выжил? Что произошло после того, как взорвались бомбы?

– Мы точно не знаем, – призналась Саша. – Наши предки выстроили очень глубокие подземные бомбоубежища, защищенные от радиации благодаря известняку. Они вышли наружу всего лет пятьдесят назад и не нашли никаких признаков других людей. Насколько нам известно, других выживших, кроме нас, нет. Но как знать? Может, в других местах живет кто‑ то еще.

– А где именно мы находимся? – спросил Уэллс.

– Серьезно? – Саша нахмурила брови, словно не понимая, не шутит ли он. – Мы в Северной Америке. Эти места раньше назывались Виргинией. Неужели вам не сказали, куда вас отправляют? Почему такая секретность?

Уэллс заколебался, не зная, что ей рассказывать, а что – нет. Наверное, признаться в том, что все они – несовершеннолетние преступники, которые должны были умереть вдень восемнадцатилетия, нелучший способ внушить к себе доверие.

– У челноков не очень совершенная система навигации. Мы не знали точно, куда должны в конце концов попасть.

Казалось, Саша скептически отнеслась к его заявлению:

– Но вы же приземлились всего в десяти милях от первого челнока. Наверно, вас не без причины сюда послали. Вы должны были найти нас, так?

От этих слов Уэллса бросило в дрожь. Никто в Колонии не мог знать о существовании Саши и ее соплеменников… или мог?

– Если это Виргиния, значит, мы недалеко от Вашингтона? – спросил он, чтобы сменить тему. – Там сохранились какие‑ то здания?

Его сердце взволнованно забилось, когда он подумал о том, чтобы исследовать руины Белого дома. Или, еще лучше, музея, он помнил, что в Вашингтоне был знаменитый музей. Когда Саша отрицательно покачала головой, Уэллс почувствовал разочарование.

– Нет, город разрушен. Осталось только несколько зданий, да и те почти разрушены. Тут побереги голову, – предупредила девушка, ныряя под низкую ветку.

Они пересекли неширокий ручей и вошли в перелесок. Деревья росли тут так тесно, что их ветви почти сплетались над головой, образуя сплошной полог. Уэллс вдруг почувствовал себя полным дураком. Как он позволил завести себя в такие места, где никто из сотни не бывал прежде? А вдруг это ловушка?

Его шеи вдруг коснулось что‑ то мягкое, липкое, он вскрикнул и стал отряхиваться. Под его пальцами распались какие‑ то тонюсенькие волокна.

– Что это? – спросил Уэллс, пытаясь от них избавиться.

– Расслабься, – засмеялась Саша, и Уэллс тоже не смог сдержать улыбки, когда представил себе, как, наверное, по‑ идиотски он сейчас выглядит. – Это просто паутина. Видишь?

Посмотрев, куда указывала девушка, Уэллс увидел, что одно дерево окутано тонкими поблескивающими нитями. Они тянулись между ветвей, создавая что‑ то вроде сетки.

Саша двинулась было дальше, но Уэллс не мог отвести от паутины глаз. Совершенно неожиданно она приковала его взгляд геометрической правильностью своих линий, казавшихся странно красивыми на фоне беспорядочного сплетения ветвей и листьев.

– Я думал, пауки крошечные.

– Некоторые. Те, что живут в лесах, крупнее. – Саша подняла руку. – Их лапки могут быть вот такой длины.

Уэллс подавил дрожь и вместе с Сашей поспешил дальше. Они в тишине шли по перелеску, опавшие листья заглушали звук их шагов. Вокруг царил полумрак, и Уэллсу почему‑ то совсем не хотелось нарушать эту тишину. Так дома, на корабле, люди начинали говорить тише, когда попадали в Эдем‑ Холл, место общего сбора жителей Феникса, где росло дерево – последнее, как они полагали, дерево во Вселенной, принесенное с охваченной огнем Земли. А потом Уэллс поджег и его тоже, чтобы его арестовали и вместе с Кларк отправили на Землю.

Еще минут через десять лес вновь стал редеть, и Саша повела Уэллса вверх по крутому склону. Добравшись до гребня холма, девушка остановилась и протянула руку.

– Мы пришли, – сказала она, показывая на несколько деревьев впереди.

Вначале Уэллс не заметил ничего примечательного, но потом присмотрелся и разглядел в кроне что‑ то непонятное. Саша подвела его к ближайшему дереву, и оказалось, что ветви клонятся к земле под тяжестью десятков длинных зеленых початков. Девушка поднялась на цыпочки и потянулась к ним, но едва задела пальцами самый нижний.

– Давай я. – Уэллс тоже поднял руку, схватил тот самый початок, к которому тянулась Саша, сорвал и сунул ей, удивляясь тому, какой он бугристый.

Саша опытным движением ободрала верхний слой, обнажив ярко‑ розовые семечки.

– Что это? – спросил Уэллс.

– У вас в космосе не было кукурузы?

– Мы выращиваем кое‑ какие овощи на солярных плантациях, но такого у нас нет. – Он помолчал. – А разве кукуруза растет не из земли?

Саша пожала плечами.

– Может, раньше и росла, а теперь она растет на деревьях. Поищи там синенькие, они самые пикантные. – Она показала закованное в наручники запястье. – Если их снять, можно будет забраться на дерево и набрать столько, сколько мы сможем унести.

Уэллс помедлил. Он хотел бы доверять Саше и каким‑ то образом чувствовал, что доверять ей можно, но рисковать по‑ глупому не хотелось. В конце концов, он полез в карман и вытащил ключ.

– Ладно, я сниму наручники, но если ты сбежишь, то знай, что мы все пойдем по твоему следу.

Саша молча подняла скованную руку, и Уэллс так же молча расстегнул наручники. Девушка сжала и разжала кулак, а потом тряхнула головой и улыбнулась:

– Спасибо.

Она в мгновение ока вскарабкалась по стволу к ветвям. Казалось, это совсем просто, но, когда Уэллс попробовал последовать за ней, выяснилось, что впечатление обманчиво. Ствол был шероховатым, но порос скользким мхом, поэтому юноше пришлось сделать несколько попыток, прежде чем он сумел оторваться от земли.

Уэллс совсем запыхался, добравшись до третьей снизу ветки, где кукуруза росла особенно густо. Саша сидела верхом почти на самом ее конце, обеими руками срывала початки и бросала их на землю, которая сверху казалась неожиданно далекой. Уэллс вздохнул поглубже и заставил себя оглядеться.

Вид был захватывающим. На корабле Уэллс видел бесчисленное количество фотографий живописных земных пейзажей, но ни один из них не мог равняться красотой с раскинувшимся перед ним фруктовым садом. Ниже, за деревьями, начинался луг, создававший потрясающий контраст с туманными фиолетовыми очертаниями далеких гор. Уэллс почувствовал, как по коже побежали мурашки, когда взгляд остановился на зазубренных белых вершинах. Снег.

– Обязательно покажу это отцу, когда он прилетит, – сказал Уэллс, не успев как следует обдумать свои слова.

Саша повернула к нему голову:

– Твой отец? Что, вы ждете кого‑ то еще?

Уэллс не понимал, почему ее обвиняющий голос действительно заставил его почувствовать себя виноватым. Колонисты провели последние три сотни лет, пытаясь понять, как вернуть человечество домой. У них не меньше прав жить на этой планете, чем у наземников.

– Конечно, – сказал он, – корабли же не вечные. Со временем все наши прилетят сюда.

«А время это настанет через пару‑ тройку недель, – подумал Уэллс. – И все благодаря мне». После того как арестовали Кларк, он узнал, что ее, возможно, отправят на Землю, вместо того чтобы казнить. Он знал, что Совет намеревается послать на родную планету экспедицию, состоящую из несовершеннолетних правонарушителей, и что нужно, чтобы это произошло раньше, чем Кларк исполнится восемнадцать, поэтому вынужден был совершить кое‑ что радикальное и очень опасное. Он привел в негодность и без того аварийный люк шлюзовой камеры. Теперь техническое состояние кораблей вынуждало жителей Колонии ускорить возвращение на Землю, потому что космос стал для них смертельно опасен. Уэллсу до сих пор становилось дурно, когда он вспоминал о своем поступке, но он должен был спасти жизнь Кларк.

– А твой отец не захотел лететь вместе с тобой?

Грудь стеснило: Уэллс вспомнил об обстоятельствах, при которых он видел отца в последний раз. Люк челнока задраивался, а на униформе Канцлера тем временем проступало кровавое пятно. Последние несколько недель Уэллс провел, стараясь убедить себя, что рана отца наверняка поверхностная и что он поправится к тому времени, когда придет время отправлять на Землю следующую партию колонистов. Однако возможности узнать, что происходит на самом деле, у Уэллса не было. Он даже не знал, жив ли еще его отец.

– У него много обязанностей на корабле, – сказал Уэллс. – Он – Канцлер.

Саша широко раскрыла глаза.

– Так что, он самый главный? И поэтому ты – командир вашей группы?

– Я не командир, – запротестовал Уэллс.

– Но они же все к тебе прислушиваются.

– Может быть, – вздохнул Уэллс. – Но у меня все время такое чувство, что из‑ за меня постоянно случается что‑ то плохое, что бы я ни делал.

Саша кивнула.

– Я знаю. Мой отец… ну на самом деле он тут тоже самый главный.

Уэллс удивленно уставился на нее:

– Правда? Твой отец – канцлер?

– У нас это так не называется, но, похоже, мы говорим об одном и том же.

– Ну тогда ты знаешь, каково это… – Он нахмурился и замолчал. Так странно было пытаться передать словами те чувства, которые он пытался спрятать от самого себя последние шестнадцать лет.

– Что? Следовать более высоким стандартам, чем все остальные? И при этом считается, что ты знаешь все ответы, а ты понятия не имеешь даже о том, какие вопросы тебе могут задать?

Уэллс улыбнулся:

– Нуда, как‑ то так.

Саша бросила на землю очередной початок и прикусила губу.

– Я сочувствую отцу, но, честно говоря, тоже от этого устала. Все, что я делаю, превращают в какое‑ то подобие политической декларации.

– А что ты такого сделала?

Саша озорно рассмеялась:

– Кое‑ что, что не должна делать. Сюда вот пришла, например. – Она встретилась взглядом с глазами Уэллса, и дурашливое выражение исчезло с ее лица. – А как насчет тебя? Твой отец, должно быть, по‑ настоящему тебе доверяет, раз отправил в самостоятельную экспедицию на Землю.

Уэллс заколебался. Лучше бы Саша продолжала в это верить. Она будет относиться к членам сотни с большей осторожностью, считая их специально подготовленной для земной экспедиции командой, а не кучкой бесполезных преступников, которых послали в неизвестность, а может, даже на смерть. На дерево налетел порыв ветра, бросив на лицо Саши прядь ее черных волос.

– Вряд ли, – сказал Уэллс, задаваясь вопросом, почему взгляд ярко‑ зеленых Сашиных глаз заставил его пойти на безрассудство. – Ты не поверишь, если я расскажу тебе правду.

Саша подняла бровь.

– А ты попробуй.

– Несколько недель назад меня арестовали. За то, что я поджег единственное в Колонии дерево.

Саша долгое мгновение смотрела на Уэллса, а потом, к его удивлению, засмеялась и перекинула ногу через ветку.

– Думаю, лучше поспешить, пока ты и это дерево не возненавидел. – И девушка повисла на руках, а потом разжала пальцы и легко приземлилась на траву. – Давай, – сказала она, – нам уже хватит кукурузы. Или ты боишься?

Уэллс покачал головой. И неважно, что он понятие не имел, как вообще слезать с этого чертова дерева. Впервые с тех пор, как они приземлились, он чувствовал, что не боится ничего.