Глава 21. Две женщины пристально разглядывали друг друга

Две женщины пристально разглядывали друг друга. Одна, одетая в длинную кожаную рубашку, украшенную рядами нашитых золотых монет, смотрела цепко и остро. Вторая, в помятой и пыльной военной форме, поглядывала хмуро. Но даже такая, не обихоженная и грязная после длительного путешествия, она производила впечатление.

«Красивая! – подумала верховная жрица. – Похоже, Говард был прав. Ее можно полюбить». Она скользнула взглядом по фигуре пленницы, насторожилась и подошла ближе. Втянула ноздрями воздух. От ромы пахло немытым телом и пылью, но к этому тяжкому духу примешивался едва уловимый, характерный запах.

— Ты беременна? – не столько спрашивая, сколько утверждая, произнесла Мада.

Пленница не ответила.

— Садись! – велела жрица. – Раздели со мной трапезу.

Рома поколебалась, но подчинилась. Мада, позвенев своим нарядом, устроилась на ковре и сделала знак служанке. Та поднесла бронзовый таз с водой. Жрица ополоснула руки и улыбнулась, заметив удивленный взгляд пленницы. «Им настолько хочется считать нас дикарями, что они убедили себя в этом!» – подумала жрица.

Рома тоже омыла руки и вытерла их предложенным полотенцем. Сарма с тазом убежала, а две другие внесли блюда с вареной бараниной, фигами, изюмом и свежеиспеченным хлебом. Над бараниной поднимался пар – ее только что достали из котла. Мада сделала приглашающий жест и первой преломила хлеб. Рома не заставила себя упрашивать, видать, проголодалась. Ела она жадно, но аккуратно, запивая горячую баранину ледяной водой из чаши. От кумыса пленница отказалась, а Мада не стала настаивать. Ромы в своем невежестве не понимают, какую силу и здоровье дает этот дарованный Великой Матерью напиток. Пусть! Когда скрутит живот, поймет…

Пленница насытилась быстро. Ополоснув руки в поднесенном служанкой тазу, она выпрямилась и уставилась на Маду. Жрица бросила на блюдо обглоданную кость, рыгнула и обтерла жирные руки о волосы служанки. Та подхватила остатки трапезы и унесла.

— Ты везла пришлых из Северного Бурга? – спросила Мада.

Пленница кивнула и напряглась.

— Я не собираюсь мстить за смерть моих воинов! – усмехнулась жрица. – У меня их тысячи. А эти, вдобавок, не были лучшими.

«К тому же Торгатао позволяла себе своевольничать и не подчиняться моим приказам, – подумала она. – Эта наглая самка видела себя во главе племен. Уничтожив ее вместе с ордой, рома оказали мне услугу».

— Мне интересно другое, – сказала Мада. – Это правда, что один из пришлых оказался умелым воином и убил многих сарм?

Пленница кивнула. Довольная улыбка мелькнула на ее лице.

«Эта рома явно гордится своим мушем!» – поняла жрица и спросила:

— Из тех мужчин, что ты везла, другие тоже владели мечами?

— Нет, – покачала головой пленница. – Этот единственный умел.

— Его готовили к переселению в наш мир?

— Как и другие, он не знал о Паксе.

— Зачем же он научился мечу? В его мире это не нужно. Там воюют железными палками, изрыгающими огонь.

Лицо пленницы выразило удвиление.

— Мне говорил об этом вождь пришлых, которых вы называете «фармацевта», – усмехнулась жрица. – Его люди показывали, как убивают палки.

Пленница помедлила.

— В мире людей принято вспоминать прошлое, обучаясь навыкам, которые не пригодятся в жизни, – сказала неохотно. – Там шьют одежды, которые носили их предки, изготавливают старинное оружие и учатся воевать им.

— Зачем?

— Для развлечения. Они собираются вместе, разыгрывают битвы, которые были прежде, но не всерьез, а как представление. Затем они пьют вино, едят и радуются, что хорошо провели время. Так говорил Игрр.

«Пришлого зовут Игрр, – подумала жрица. – Стоить запомнить».

— Этот муш хорошо владеет мечом?

— Не хуже меня. А, может, и лучше.

— Таких, как он, за проходом много?

— Нет. Игрр попал в Пакс случайно.

— Он красив?

Пленница не ответила, но лицо ее просияло, и жрица не стала повторять вопрос – и без того понятно.

— Ты была его самкой?

— Женой! – обиделась рома.

— Пришлые берут нол в жены? – удивилась Мада.

— Меня взяли! – гордо ответила пленница.

«Говард не обманул! – довольно заключила жрица. – С ним можно иметь дело!»

— Этот Игрр любит тебя?

— Что ты знаешь о любви?! – хмыкнула пленница.

Мада втянула ноздрями воздух. Рома, похоже, не понимает, с кем разговаривает. Кликнуть сарм, чтоб отхлестали ее плетьми? Рано. Рома запрется и не скажет, что нужно. Пытка не поможет: когда боль заставляет тебя кричать, признаешься в чем угодно.

— Посмотри на меня! – сказала строго. – Если я надену сенаторскую тогу, кто-нибудь в Роме опознает во мне сарму?

Пленница промолчала, но в ее глазах Мада прочитала ответ.

— Во мне человеческой крови не меньше, чем у вас. Тебя не удивляет, что мы с тобой говорим на латыни? А я не только свободно разговариваю на вашем языке, но и умею писать. Как думаешь, почему?

Дожидаться ответа Мада не стала.

— Моей матерью была жрица, с тремя четвертями человеческой крови в жилах. Вы называете таких «треспартами». Отца выбрали из полона, захваченного в одном из городов людей, в ту пору, когда они еще жили в Паксе. Отец был молод и красив, и его оставили в храме, чтобы не тратить драгоценную кровь на простых сарм. Только жрицы получили право возлечь с ним. Но когда мне исполнилось десять лет, отец отказался их брать, потому что захотел меня.

Мада гордо расправила плечи.

— С тех пор ни одна сарма не побывала в его ложе. Отец давал им свое семя, но не ласкал. Жрицы пытались его заставить, но он пригрозил, что убьет себя, и они отступились. Луций, так его звали, любил меня. Он научил меня читать и писать, рассказывал, как устроен ваш мир, о том, как сюда пришел легион, и что он принес в Пакс. Говорил о резне, которой нолы «отблагодарили» людей за все, что они для вас сделали. Луций ненавидел вас, и радовался, что ему не пришлось служить в храме, одаряя семенем потомков убийц. Он помогал нам создавать оружие. К сожалению, знал он мало: в плен его взяли совсем молодым.

Мада помолчала.

— Я принесла ему троих сыновей. Троих! – голос ее зазвенел торжеством. – Даже появление одного считается милостью богини, поскольку от мужчин–людей у сарм рождаются только дочери. Поэтому, когда умерла прежняя Великая Мать, никто не сомневался, кто будет следующей. И я ею стала – в семнадцать лет!

Пленница усмехнулась. Мада насупила брови.

— Знаю, о чем подумала. Вы считаете нас дикарями, недостойными даже говорить с рома. Но на самом деле вы гораздо хуже нас. Ты думала над тем, как оказалась в наших руках?

Рома насторожилась.

— Тебя предали, – усмехнулась Мада. – Свои. Вот! Она достала из рукава и бросила пленнице свернутый в трубочку кусок пергамента. – Здесь написано, каким путем должна идти твоя турма. Мне дал это вождь «фармацевта». А ему пергамент вручила верховная жрица рома. Она пожелала тебя убить. Ты, верно, перешла ей дорогу. Вы настолько развращены, что не брезгуете уничтожать друг друга чужими руками. Сармы нередко воюют между собой, но не было случая, чтобы они предали кого-то рома. Мы знаем, что такое честь и доблесть.

Пленница развернула пергамент и впилась в него глазами.

— Можешь оставить его себе, – пожала плечами Мада. – Мне он больше не нужен.

Рома свернула пергамент и спрятала в рукав туники.

— Где твои сыновья? – спросила внезапно.

— Они родились слабыми и не прожили долго. Это не имеет значения! – нахмурилась жрица. – Всем известно, что здорового мужчину может родить только человеческая женщина. А меня богиня избрала, чтобы управлять сармами, и ясно дала это понять. Я не подвела ее. За несколько лет все орды признали власть Балгаса, за исключением нескольких диких, которые кочуют по окраинам наших земель, – Мада презрительно усмехнулась. – Но и они в день весеннего солнцеворота приезжают в храм, чтобы принести жертвы Великой Матери. Мне не нужны эти дикарки. Мне помог подчинить орды Луций, он учил и поддерживал меня. Когда он состарился и умер, рыдала вся степь, а кто не захотел плакать, того заставили, – лицо Мады стало жестким. – С тех пор прошло десять лет, но ни один муш не коснулся моего лона, хотя я не стара, и еще могу родить. И ты собираешься учить меня, что значит любовь? Не заблуждайся! Твой Игрр давно утешился.

— Нет! – воскликнула пленница. – Он не такой!

— Ты уверена?

— Да!

— Думаешь, он согласился бы приехать в Балгас, пообещай я тебя отдать?

— Не сомневаюсь!

— Вот и славно!

Мада встала. Рома мгновение смотрела недоуменно, затем вскочила и сжала кулаки.

— Ты!.. Только посмей! Я тебя убью!

Жрица сделала знак страже. Та подскочила и завернула пленнице руки за спину.

— Отстегайте ее плетьми! – велела Мада. – Она говорила дерзко с Великой Матерью. Но не перестарайтесь. Я пообещала, что она будет жить, и мое слово нерушимо. После наказания отведите ее к кожевникам, и пусть она скребет там шкуры. Свою миску похлебки и кость с мясом надо заслужить. Я не держу в Балгасе бездельников!

* * *

— Славное вино! – сказал Марцелла, ставя чашу. – Оно благоухает во рту и наполняет нутро теплом. Тело размягчается и тяжелеет, а на сердце становится радостно. Благодарю!

— Выпей еще! – предложила Октавия, берясь за кувшин.

— Нет! – покачала головой сенатор. – Еще одна чаша, и мне захочется спать. Ты ведь позвала меня не за этим?

Взгляд гостьи стал жестким, и верховный понтифик поразилась перемене, произошедшей с еще мгновение назад казавшейся благодушной гостьей. «С ней нельзя хитрить, – поняла жрица. – Будет только хуже».

— У меня к тебе разговор, достопочтенная.

— О чем?

— О будущем Ромы.

— С каких пор тебя это интересует? – усмехнулась Марцелла. – К чему тебе волноваться о будущем? Ты верховный понтифик, самая богатая женщина в Паксе. У тебя подвалы, полные золота, и сотни слуг, готовых выполнить любое твое желание. Чего тебе не хватает?

— Власти.

— Для чего? – насторожилась сенатор.

— Чтобы спасти наш мир. Мы вымираем. Год от года «фармацевта» привозят все меньше пришлых. Демидий и треспарт рождается недостаточно. И так будет, пока Рома правит нынешний принцепс.

— Почему?

— Флавия и ее хромая наставница желают, чтобы в Пакс ввозили только светлокожих мужчин. Но таких в мире людей найти трудно. В то время как есть тысячи других – смуглых и даже чернокожих. Однако они сильны и здоровы.

— Нолы не захотят их, – покачала головой Марцелла.

— Можно заставить! – раздула ноздри Октавия. – Подумай сама! Разве имеет значение цвет кожи воинов? Или это мешает им держать в руках меч? Получив этих мужчин, мы вырастим тысячи воинов, и сармы забудут дорогу к Рому. Мы раздавим их и втопчем в грязь.

— Не хочу иметь дочь с черной кожей! – фыркнула гостья.

— И не нужно, почтенная! – улыбнулась Октавия. – Лучшие люди Рома, к которым ты, несомненно, принадлежишь, будут по–прежнему выбирать. Для вас найдутся голубоглазые и светлокожие. Через пятнадцать–двадцать лет даже не придется заглядывать в записи храма, чтобы определить высокий род. Будет видно издалека.

— Хм! – сказала Марцелла. – Неплохо придумано. Чего ждешь от меня?

— Ты самая влиятельная в сенате, к тебе прислушиваются. Поговори с сенаторами.

— А дальше?

— Сместите Флавию.

Сенатор бросила на понтифика цепкий взгляд.

— Хочешь занять ее место?

— Да! – кивнула Октавия. – Понимаю, что ты, да и многие другие не отказались бы от этого кресла. Но главный над «фармацевта» будет разговаривать только со мной. Он сам там сказал. Поэтому просто сместив принцепса, вы ничего не добьетесь – все останется, как прежде.

— А что выиграю я? – сощурилась Марцелла. – Чем это мне выгодно? У меня есть земли и нолы, обрабатывающие их. Мои сундуки полны золота, а слуг в доме столько, что я не в состоянии запомнить их имена. Что ты можешь мне предложить?

— Мужчину, молодого, красивого и сильного. Или двух, если пожелаешь.

— Я в состоянии заплатить лупе! – пожала плечами Марцелла.

— Ты брала их?

Гостья кивнула.

— Осталась довольной?

Марцелла покачала головой.

— Не удивительно, – усмехнулась Октавия. – Лупы, принимая женщин, думают лишь о деньгах. Своей обязанностью они считают дать семя, остальное их не заботит. Было ли с ними приятно, или же нет, не их печаль. В то время как ласки мужчины способны вознести женщину на вершину блаженства.

— Это не более чем миф! – хмыкнула гостья.

Октавия хлопнула в ладоши. Дверь отворилась и в комнату вошла Касиния. Ее сопровождали двое молодых мужчин. По знаку понтифика они подошли ближе и сбросили с себя одежды.

— Посмотри на них! – сказала Октавия. – Как они молоды и красивы! Их фаллосы крепки, как железо, и они неутомимы в ласках. Хочешь испытать? Выбирай любого! Или сразу обоих.

— А как с этим? – гостья указала на бронзовый браслет ближнего мужчины.

— Они будут молчать. Я – тоже. Кто смеет бросить обвинение достопочтенной сенатору?

— Хорошо! – согласилась Марцелла.

— Позволь, госпожа!

Один из мужчин приблизился к гостье, и ловко стащил с нее паллу, а затем – и тунику. Склонившись, он стал лизать соски полных грудей. Другой тем временем, раздвинув сенатору ноги, и запустил руку в промежность. Марцелла прерывисто задышала и стала постанывать.

— Я оставлю вас, – сказала Октавия и вышла. Вслед за ней из комнаты выскочила Касиния.

— Не подведут? – спросила жрица, когда они оказались за дверью.

— Не сомневайся, Великая! – склонилась та. – В своем мире, с их слов, они снимались в «порно». Так у них называется представление, в котором мужчина публично ласкает женщину. Они сказали, что могут довести до любовного экстаза любую.

— Это всего лишь слова! – отмахнулась Октавия.

— Я проверила! – ощерилась помощница. – Они не врут.

Жрица бросила на нее пристальный взгляд. «Если им удалось это с Касинией…» – подумала она, как тут из-за дверей донесся страстный вопль. Он повторился, затем еще и еще… Не приходилось сомневаться: так может кричать только обезумевшая от страсти женщина.

— Я же говорила! – ухмыльнулась помощница.

— Что они попросили? – спросила Октавия.

— По два золотых.

— Всего-то? – удивилась жрица.

— И еще позволения время от времени совокупляться со жрицами – по их выбору. Они сказали, что им этого очень хочется.

— Пусть! – согласилась Октавия. – Но только так, чтобы другие мужчины не знали.

Касиния склонила голову. Тем временем вопль за дверью стал непрерывным и внезапно оборвался. Жрица с помощницей замерли. Отворилась дверь, и в коридор, на ходу поправляя туники, выскользнули мужчины. Поравнявшись с Октавией, они поклонились.

— Проводи! – велела жрица Касинии и отправилась в комнату. Гостью она застала уже одетой, правда, небрежно. Марцелла возлежала на лектусе и потягивала из чаши вино. Октавия молча устроилась напротив.

— Ты не солгала, – хрипло сказала сенатор, ставя на стол чашу. – Ты отдашь мне этих двоих, если стаешь принцепсом?

— Не сомневайся! – кивнула жрица.

— Я могу обещать подобное другим сенаторам?

— Безусловно. Если станут сомневаться, пришли их ко мне.

— Хорошо, – сказала Марцелла. – Я принимаю твое предложение. Но с одним условием, – она подняла указательный палец. – От Флавии ты избавишься сама.

— Как? – не поняла Октавия.

Марцелла провела ребром ладони по горлу. Жрица нахмурилась.

— По иному не выйдет, – вздохнула Марцелла. – Эта щенок, вернее, старая пьяница Лаура, которая за ней стоит, держат сенат в железных руках. Они не позволят поставить на голосование закон о принцепсе. А вот если девчонка умрет… Ты поняла?

Октавия кивнула.

— Благодарю за угощение!

Гостья встала и, чуть покачиваясь, пошла к дверям. У порога она повернулась.

— Пришли завтра ко мне этих двоих!

Прежде чем жрица успела что-либо ответить, Марцелла скрылась за дверью. Октавия сморщилась и плюнула.

Глава 22

Пугио, декан. Встревоженная

Черед нашего контуберния охранять покои принцепса наступал не скоро, и Недотрогу это почему-то огорчало. Ему хотелось скорее попасть в Палатин. Я объяснила, что график этих дежурств составляется на год вперед, и замены возможны лишь в случае болезни кого-то из преторианцев, а такого практически не случается. Выслушав меня, он вздохнул.

— Что тебе во дворце? – спросила я. – Там ничего интересного – стоишь у дверей и скучаешь.

— Хочу видеть Флавию, – признался он, помявшись.

— Зачем? – насторожилась я.

— Чтобы поговорить.

— Принцепс не станет разговаривать с простым преторианцем, даже мужчиной.

— Надеюсь, меня она вспомнит.

— Вы знакомы? – удивилась я.

— Приходила ко мне на массаж – вместе с Лаурой. После чего пожелала остаться на ужин. Ей он понравился.

«Дело не в ужине, – подумала я. – То-то Флавия тебя в амфитеатре спасала! Влюбилась…» Вслух, конечно, этого я не сказала.

— Посмотрим! – пожала плечами. – Но я бы на твоем месте не слишком рассчитывала.

Зачем Недотроге нужна принцепс, объяснять не требовалось: хочет просить за жену. Я рассказала об этом девочкам, и мы высказались единодушны: принцепс не станет посылать войско, чтобы вызволить Виталию. Кому, кроме Игрра, она нужна? Говорить этого Недотроге, однако, не стали – зачем расстраивать? Еще обидится и уйдет. Нам это надо?

С появлением Игрра в контубернии жизнь изменилась. До него девочки не слишком не ладили. В когорту приходят по разным причинам. Кому-то требуется ценз, а кто-то мечтает подняться из бедности. Бычок, к примеру, из богатой семьи, зато Воробышек – дочь пекаря. С детства таскала мешки с мукой, потому такая сильная. Ее когорту поэтому и взяли. Бычок рассчитывает стать магистратом, а Воробышек – выбиться в центурионы. Рядовому преторианцу платят два аурея в месяц, декану – три, а вот центуриону – десять. Для Воробышка – предел мечтаний. За пятнадцать лет в должности центуриона можно скопить достаточно, чтобы купить в провинции дом и несколько югеров земли, нанять нол, после чего остаток жизни провести в сытости и довольстве.

До появления Недотроги девочки постоянно ссорились, и это нередко переходило во вражду. Теперь как кинжалом отрезало. Сдружились, водой не разлить. Объединил нас Игрр. Наш Недотрога не только воин, но и медикус, причем, умелый. Когда Бычок, бросая пилум, вывихнула плечо (говорила я ей, что нельзя так размахиваться!), Игрр вправил ей вывих прямо в поле. Когда Череп подвернула ногу и захромала, Игрр наложил ей на сустав повязку, а затем нес на руках в преторий попеременно с Воробышком. Коня, понятное дело нам не дали: о раненых легионеры должны заботиться сами. Череп, оказавшись на руках Игрра, обняла его за шею и положила ему голову на плечо (любой на ее месте воспользовался бы!) и так млела до претория. Ей все жутко завидовали.

После того случая Недотрога стал медикусом. Вывихи, ушибы, а то и раны на занятиях – дело обычное, а наша медикус сидит в лагере, поскольку старая и подслеповатая. Центурионы перестали за ней посылать, переложив заботу о легионерах на Игрра. Тот отнесся к поручению ревностно. Первым делом потребовал поголовного осмотра преторианок. Это привело к ряду последствий. Во–первых, троих уволили по состоянию здоровья. У одной Игрр нашел хернию, у двоих – фтизис в начальной стадии. Среди тех, у кого обнаружился фтизис, оказалась и Помело. Как радовалась этому когорта! Уволенные тоже не огорчились. Они из знатных семей, в преторий пришли за цензом. Минимальный срок службы для желающих стать магистратами – три года, но отставка по ранению или из-за болезни на цензе не сказывается – засчитывают, сколько нужно. Та же Помело на выборах теперь может козырять, что подорвала здоровье на службе Отечеству. Игрр, как говорили, каждой из больных рассказал, как им следует лечиться и беречь себя. В том числе и Помело. Зря! Я бы этой сучке посоветовала…

Нужно ли говорить, с какой охотой девочки шли на прием к Игрру! По себе знаю: нас он осмотрел в первую очередь. Каждую ощупал, простучал пальцами. Прикладывая ухо к спине и между грудей, заставлял дышать, затем показывать язык и зубы… Приятно. Наша старушка–медикус сначала встревожилась, подозревая пришлого в стремлении занять ее должность, но Недотрога успокоил ее, сказав, что не претендует. Это он зря. Медикус в когорте получает жалованье куда больше легионерского, а Игрр мало того, что взвалил на себя чужие заботы, так еще продолжил ходить с нами в поле. Спрашивается, зачем? Я не выдержала и сказала ему, но он только плечами пожал:

— В моем мире, когда служил в армии, тоже так было. Первые два месяца ходил строем, а после лечил солдат. Жил с ними в одной казарме, ел за одним столом.

— А чем занимался ваш медикус?

— Вино пил! – засмеялся он.

Странный у них мир, все-таки…

После осмотра нас стали регулярно мыть: раз в декаду обязательно, а в случае надобности и чаще. Еще по совету Игрра наладили регулярную стирку одежды. Прежде этим занимались сами. Понятно, что дочкам богатеньких не слишком хотелось портить ручки, поэтому ходили замызганные. Игрр нерях пристыдил (говорили, что они выскакивали от него пунцовые), а затем посоветовал трибуну поручить стирку прачкам. Сказал, что в его мире так делают. Мать согласилась. После случая с неудавшимся бунтом, она к Игрру прислушивается…

Я ведь главного не рассказала! Нас теперь замечательно кормят. Игрр поговорил со всем известной Помпонией, и та мигом организовала кухню. На месте лавок, где закупали провизию, поставили печи. Теперь утром и вечером оттуда доносятся вкусные запахи. Нанятые Помпонией нолы пекут хлеб, варят похлебки и каши. Получается вкусно и сытно. Еда разнообразная. Утром похлебка или каша, может быть фасоль, горох или чечевица. А еще горячий хлеб и теплая поска. Обед привозят в поле. Недотрога называет его странным словом «сухпай». Это хлеб, сыр, фиги, вяленые абрикосы, изюм и та же поска, только холодная. Через день дают соленое сало. Это вообще объедение! Прежде мне не приходилось такое пробовать, в Паксе сало коптят, но Игрр показал нолам, как его солить. Оказывается, это просто. Свиная грудинка помещается в густой рассол (такой, чтобы свежее яйцо не тонуло) и выдерживается в зависимости от толщины два или три дня. После чего продукт достают и натирают диким чесноком. Сало готово! В обед к нему выдают по луковице, и Игрр показал нам, как это есть. На кусочек хлеба кладешь ломтик сала, а сверху – лепесток мелко нарезанной луковицы. После чего – сразу в рот! Как только вспомню, слюна во рту… И ведь что интересно? Сала каждой достается с ладонь, кажется, что на один укус, а проглотишь – и сыт до вечера. Свиная грудинка – самое дешевое мясо в Паксе. Она и копченая стоит недорого, а сырую и вовсе отдают по квадранту за фунт. Соли в Паксе много: неподалеку от Ромы есть пересохшее озеро, где ее черпают лопатами, вода имеется в каждом фонтане… Все просто, а до Игрр никто не додумался.

А какие у нас теперь ужины! Каждый вечер мясо: или в похлебке или в каше. Раз в несколько дней дают рыбу – жареную, а не вареную, как в Роме принято. Вареная рыба – гадость, я ее с детства не люблю, а вот жареная – м–мм! У Воробышка даже косточек не остается – все перемалывает. Еще к ужину полагается вино. Дешевое, конечно, но и его достаточно, чтобы ощутить блаженство. Поешь, завалишься на матрас и чувствуешь, как хороша жизнь. Рядом девочки сопят довольные. Один Недотрога, как поужинает, сразу убегает. У него постоянно дела. То больную посмотреть, то с поварами меню обсудить, то что-то еще… Полежал бы, поговорил бы с нами о своем мире – девочки любят это слушать, но нет – бежит. Возвращается, когда все уже спят, а поднимается раньше всех: в другой раз проснешься, а его уже нет. Зачем это ему? Я как-то спросила.

— Когда много дел, меньше дум, – ответил он.

Я сразу не поняла, и только после сообразила: это он о Виталии. Чем она его так покорила? Руфина говорит: красивая, но ведь и мы не уроды. Как? никак, все треспарты, некоторые в пятом–шестом поколениях, а треспарты некрасивыми не бывают. Помело – исключение, и надо еще разобраться, от кого ее родили. Редкая преторианка в когорте не мечтает о Недотроге. Некоторые из богатеньких, как мне доложили, к нему подкатывались. Предлагали выйти в отставку и зажить вместе. Большие деньги сулили. Недотрога после таких разговоров страшно злился, потому я велела Воробышку с пронырами побеседовать. Та согласилась – и уговаривать не пришлось. Не знаю, чего она сучкам пообещала, но те притихли. А то раскатали губу! Это Игрр так говорит, у него много странных выражений, и нам они нравятся.

Игрра мы никому не отдадим! Когда выяснится, что он вдовец, а в этом можно не сомневаться, сделаем ему предложение. Мы с девочками все уже обсудили и пришли к согласию. Не сразу, конечно. И спор был, и крики, но в итоге ударили по рукам. Итак. Выходим в отставку и создаем большую, как у простых нол, семью. У тех тоже один мужчина на несколько женщин. Покупаем большой дом (с деньгами родители помогут), и живем вместе. Каждая при своем деле. Воробышек печет хлеб и варит еду – у нее это хорошо получается, Пестик с Лошадкой содержат дом: они аккуратные и чистоплотные, Бычок с Вороном будут торговать – у них матери богатые, и они это умеют. Череп с Занозой займутся детьми, а я буду всем этим руководить. Без начальника нельзя – народу много! Одних детей сколько ожидается! Если каждая родит по дочке – уже восемь. А если по двое–трое? Так и центурия может набраться. За всеми нужно присмотреть, правильно организовать… Игрра будем любить по очереди, мы ее составим и утвердим. Сам он займется массажом. Если правда, что зарабатывал десять ауреев в день, то на такие деньги когорту прокормим. Но если хочет, может и не работать, настаивать не будем. Только он, конечно, усидит – не таков. Лишь бы согласился…

Это в нашем замысле выглядело самым сложным. Но мы надеялись: уговорим. Игрр к нам относится лучше, чем к остальным преторианкам, это заметно. Улыбается, говорит ласково, в бане нас моет. Я, кстати, заметила, что спину мне он трет дольше, чем остальным, а после поглядывает украдкой. Я, конечно, рада, и специально встаю так, чтобы он лучше рассмотрел. Бычок как-то пыталась между нами влезть, повиливая тощим задком, но я пригрозила, что, если это повторится, из будущей семьи исключу. Проняло…

Матери о наших замыслах я не говорю: не одобрит. Она хочет, чтобы я стала трибуном. Я, конечно, не против, но если выбирать между Игрром и должностью… Мать потратила полжизни, чтобы надеть тогу с багряной полосой, меня родила почти в тридцать, если пойду по ее стопам, внучки она не дождется. А ей так хочется потискать маленькую, сама обмолвилась. Да я ей через два–три года полсотни внучек приведу, пусть выбирает. Хочет – своих тискает, хочет – чужих. Хотя какие они чужие, если сестры?

Так что Игрр пусть не рассчитывает на встречу с Флавией. Я все сделаю, чтобы этого не произошло. С девчонки станется Недотрогу увести. Она комплета и, к тому же принцепс… Только Игрра Флавия не получит, пусть даже не старается. Он наш! Ясно?..

Игрр, преторианец. Задумчивый

Первый пост мне определили в саду с задней стороны дворца.

— Будешь ходить вдоль стены, – объяснила Пугио. – Если кто перелезет через ограду, задержи! Станет сопротивляться – коли!

— Почему здесь? – обиделся я.

— А ты хотел у ворот? – сощурилась Пугио. – Полгорода сбежится на мужчину–преторианца смотреть. Нам подкрепление вызывать? Руфина велела, чтоб подальше от глаз.

Вот незадача! А я не подумал… Пугио ушла, а я приступил к несению службы. То есть бросил пилум, как ружье, на плечо и стал прогуливаться по мощеной дорожке. Подошвы калиг звонко постукивали по каменным плитам. В Палатин мы прибыли в полном вооружении за исключением скутумов. Со щитами хорошо в поле, во дворце они зачем? Лорики, шлема, меча с кинжалом и пилума более чем достаточно. Насчет злоумышленников можно не париться: к дворцу не подобраться. Окружающие улицы патрулируют вигилы, вдоль ограды стоят преторианцы. Я это хорошо запомнил, когда пытался пробиться к Флавии после пленения Виты. К воротам меня пустили, а вот преторианки разговаривать не стали. Завернули, да еще древками пилумов по спине добавили – с нескрываемым удовольствием. За лупу приняли…

Ну, и как мне теперь пробиться к Флавии? Оставить пост и сунуться во дворец? Свои же остановят – у них приказ. Мало зачем преторианец к принцепсу щемится! Вдруг недоброе задумал? Остается надеяться, что Флавия знает, что я здесь, или в окно увидит. В саду, как раз неплохое местечко, чтобы поговорить: пустынно, никто не помешает. Только вот захочет ли? Флавия наверняка знает, что у меня произошло, разведка у них поставлена: сразу прибежала, как Вита контракт мой выкупила, а я массаж наладил, и Лауру с собой притащила… Возможно, та ей про заговор и наплела. Обе убедились, что мы не при делах. Когда Флавия уходила, мне показалось, что она не против увидеться вновь. Виталия после сказала, что я девчонке понравился. Тогда почему за прошедшие два месяца она не дала о себе знать? Перестал представлять интерес? Если так, то здесь не обломится. Если и увидит, то не позовет. Я для нее рядовой преторианец, не более. Диковинка, но не настолько, чтобы предстать пред светлы очи. Может, Помпония права, и я на самом деле дурак, погнавшийся за несбыточным? Не стоило мне идти в преторий. А куда? К Эмилии, зная, что рано или поздно Кора заберется к тебе в постель? Или же принять покровительство Помпонии? Получить защиту, замутить массажный салон и улыбаться клиенткам, гладя им спины, в то время как Виту сармы мордуют? Есть, конечно, третий путь. Вскочить на лихого коня и поскакать отбивать любимую. Только глупо. Я это сразу, как дом отобрали, разузнал. Вспомнил про одну из клиенток, бывшего трибуна конных ал, и отправился к ней. В отличие от Флавии, Ирида (так ее зовут), меня приняла. Накормила, выслушала и сходу оставила от моего плана руины.

— Не доедешь! – сказала, покачав головой. – К границе, может, и доберешься, но дальше – кочевья. На какое-нибудь непременно наткнешься. Повезет, случится отряд из Балгаса, тогда тебя к жрице отвезут. Но, скорее всего, повстречаешься с дикими сармами – их в приграничье полно. Великой Матери они не подчиняются, на ее повеления им плевать. Возьмут в рабство и заставят вонючек плодить. В Балгас можно добраться только с проводником, причем, из сарм.

— Где такую найти?

— Только не в Роме! – разочаровала меня Ирида. – Сармы здесь не бывают. Можно поспрашивать купцов, торгующих с ордами, но не думаю, что они согласятся помочь. Ты для них чужак. Все знают, что наши купцы торгуют с сармами. Каждый третий барашек на нашем столе – из Степи, половина нол носит обувь из кожи, поставленной из сармами, но официально связи с ними запрещены. Закон сурово наказывает виновных, а купцам это не нужно. С тобой даже не станут разговаривать.

— Что делать?

— Ждать! – посоветовала Ирида. – Если сармы взяли Виталию, чтобы мстить, то она мертва, и выручать поздно. Если задумали другое, дадут знать. Не сразу: им нужно найти способ переправить сообщение. Гонца-то не отправишь… Обратятся к какому-нибудь купцу, а той нужно подумать, как поднести, чтобы не обвинили в пособничестве. Дела с пленными нередко затягиваются.

— Были примеры? – насторожился я.

— Выкупали захваченных с караванами купцов. Переговоры шли долго. Сармы требуют оружие, а сенат запрещает его передавать. Как-то все же выкрутились… Твой случай странный. Старший декурион не представляет ценности для сарм, к тому же Виталия не из богатых. Однако со слов «кошек», хотели взять именно ее. Все выяснится, когда получим весть. Тебе очень дорога эта девочка? Любишь ее?

Я кивнул.

— Ты не похож на других пришлых, – сказала Ирида. – Поэтому я помогу. Узнаешь новость, загляни посоветоваться. Я, конечно, не при должности, но связи остались.

Я поблагодарил и откланялся. После чего забрался в дальний конец города, где и попался на глаза Касинии… Ириде я соврал: мое отношение к Вите нельзя назвать любовью. В Роме нам было хорошо, но везти ее к нам… Опустим вопрос с документами, это решаемо. Но что делать Вите в моем мире? А стоит кому-то увидеть ее хвостик… Он, конечно, симпатичный, но в представлении землян отнюдь не украшение. На нас станут показывать пальцами. Виту окрестят «обезьяной», а меня – «зоофилом». Что? что, а отравить жизнь у нас умеют…

Я снова вру, только в этот раз – самому себе. Пытаюсь себя уговорить. Вита мне совсем не чужая, и я даже знаю, с какого дня. С вечера, когда она принесла пергамент с отказом от контракта. Я устал и хотел спать. Мы легли, и я стал проваливаться, как вдруг Вита обняла меня и запела. Я не понимал слов, но вдруг почувствовал себя совсем маленьким. Я лежал на коленях матери, и она пела мне колыбельную. Я не различал ее лица, потому что не помнил его. Мать умерла, когда мне не было и двух лет, и меня растила тетка, младшая сестра матери, которого из-за этого так и не вышла замуж. В голосе матери было столько любви, что я не удержался и заплакал. И тогда она лизнула мне щеку и зашептала что-то ласковое. Я не понимал ее слов, но в них было столько нежности…

Наутро мы не обмолвились о вчерашнем, но я понял: наши отношения изменились. Появился человек, который полюбил меня так, как может любить только мать: бескорыстно и преданно. Я гнал от себя эту мысль, потому что она обязывала, я хорохорился и пытался рассуждать цинично. Но лишь после того как Вита пропала, понял, что она значила для меня…

Гуляя вдоль стены, я поглядывал на окна дворца, но никого не разглядел. Стояла поздняя осень, но теплая – как у нас в сентябре. Листья на деревьях слегка тронуло желтизной. Прозрачный воздух, голубое небо… На земле я любил такие дни.

В обед нас сытно накормили, после чего меня поставили у калитки, приказав никого не впускать и не выпускать. Хороший замок на дверях справился бы с этим лучше. Я проторчал здесь до вечера, так никого и не увидав. После ужина нас повели во дворец. Я воспрянул духом: вот шанс! Надежду мне обломили. Руфина, расставив преторианок у входов и выходов, отвела в меня в кухню. Оттуда мы поднялись по лестнице без перил на второй этаж и встали перед низкой, деревянной дверь.

— Черный ход, – пояснила центурион, – через него носят еду в покои принцепса. Но сейчас все спят, и никто не придет.

— Тогда зачем охранять? – удивился я.

— Положено! – пожала плечами Руфина и застучала калигами по ступенькам лестницы.

После ее ухода я осмотрелся. М–да… Площадка перед дверью была примерно полтора на полтора метра. Низкий сводчатый потолок, подслеповатый масляный светильник на стене. Пилум здесь бесполезен – не развернуться. Да и с мечом не особо… Хотя кому сюда лезь? Вход в кухню сторожат. Разве что бесплотный дух проникнет.

Я подумал и прислонил пилум к стене. Хотел снять надоевшую лорику, но вовремя спохватился. Если Руфина вздумает проверить посты, надеть не успею, а за такое нарушение легионеров секут. Ну, его! Я подумал и присел на ступеньку. Полночи куковать. Права Пугио…

Сколько времени протекло, я не знал. От долго сидения тело оцепенело. Я встал и, стараясь не цепляться за стены, принялся приседать. Затем, приняв упор на ступеньку, отжался сто раз. Кровь побежала по жилам, спина под туникой вспотела, и я прекратил разминку. Сколько еще торчать? Хорошо, что не страдаю клаустрофобией. Это не пост, а каменный гроб какой-то!

Скрип засова в дверях заставил меня вздрогнуть. Я насторожился и схватил пилум. Черт! Это кто? Служанка задержалась в покоях принцепса? Могли бы предупредить! Я отступил, чтобы меня не зашибло – дверь открывалась наружу. Створка поползла в сторону, в открывшем проеме показалась горящая свеча. Ее держала обнаженная девичья рука. От движения воздуха язычок пламени отклонился и высветил лицо… Флавия? Не может быть!

Разглядев меня, Флавия прижала палец к губам, после чего сделала приглашающий жест. Я склонил голову и протиснулся мимо. Флавия за моей спиной заскрипела засовом, после чего пошла впереди. Я топал следом, стараясь не греметь калигами, и все не мог придти в себя. Что это означает? Флавия заметила меня днем? Тогда почему не позвала? К черному ходу меня определили случайно или таков был ее приказ?

В комнатах, через которые мы шли, светильники не горели, и я только догадывался, что они огромные. Мы обогнули мраморный стол – это был наверняка триклиний, и скользнули в высокую дверь. В этой комнате свет горел. Свечи в массивном подсвечнике рассеивали тьму, вырывая из нее высокую кровать и массивный табурет перед ней – такие здесь называют «селла». Флавия сунула свечку в свободное гнездо подсвечника и по специальным ступенькам взобралась на кровать. Там живо юркнула под одеяло. Еще бы! Пока шли, я успел заметить, что девочке всего лишь короткая туника без рукавов, причем, тонкая, а сама она босая. Если мне в лорике и калигах не жарко, то каково ей? Безбашенная! Простудится!

Устроившись, Флавия указала мне селлу. Я осторожно присел.

— Можешь говорить! – сказала она. – Здесь не услышат.