Марта. Пасхальное воскресенье. 4 часа утра

Минувшей ночью я почти не сомкнул глаз. Свет в ее окне погас только в два часа, но даже потом я не осмелился двинуться к ее дому, опасаясь, что она все еще бодрствует в темноте. Чтобы не проспать, я завел будильник и два часа продремал, сидя в кресле. Волновался я, конечно, зря. Мой сон был короткий, пронизанный мимолетными видениями, которые я едва помнил по пробуждении, хотя вскакивал от них, как ужаленный. Кажется, мне снилась Арманда – молодая Арманда, какой я ее никогда не знал; в красном платье, она бегала по полям за Мародом, и ее черные распущенные волосы развевались по ветру. А может, это была Вианн, и я просто перепутал их. Потом я видел пожар в Мароде, сгоревших цыган – потаскушку с ее алкашом, видел ядовито-красные берега Танна и тебя, pere, с моей матерью в канцелярии… Вся горечь того лета просочилась в мои тревожные сны, и я, словно свинья, таскающая из-под земли трюфели, барахтался, купался в гнилых деликатесах и обжирался, обжирался.

В четыре я поднялся с кресла. Спал я в одежде, сбросив только сутану и воротничок. Церковь к этому делу не имеет никакого отношения. Я приготовил себе кофе, очень крепкий, но без сахара, хотя формально свою епитимью я уже исполнил. Подчеркиваю: формально. В душе я знаю, что Пасха еще не наступила. Он еще не воскрес. Вот если достигну своей цели, тогда Он воскреснет.

Я замечаю, что меня бьет дрожь. Чтобы собраться с духом, ем сухой хлеб. Кофе горячий и горький. Когда выполню свое задание, устрою для себя настоящий пир: с яйцами, ветчиной, сдобными булочками из пекарни Пуату. При этой мысли у меня потекли слюнки. Я включил радио, настроил на станцию классической музыки. Пусть овцы спокойно пасутся. Мои губы искривились в холодной презрительной усмешке. Сейчас не время для пасторалей. Это час свиньи. Хитрой свиньи. С музыкой покончено.

Без пяти минут пять. Выглядывая в окно, я вижу на горизонте первые проблески рассвета. У меня уйма времени. Викарий придет сюда в шесть звонить Пасху. Для выполнения моей тайной миссии времени больше чем достаточно. Я надеваю специально приготовленную маску и не узнаю свое отражение в зеркале. На меня смотрит бандит. Это сравнение вновь вызвало у меня улыбку. Моя усмешка под маской кажется жестокой и циничной. Вот бы она увидела меня.

5.10

Дверь не заперта. Я едва верю своему счастью. Потрясающе самонадеянная женщина. Убеждена, что никто не посмеет противостоять ей. Я отбросил тяжелую отвертку, которой намеревался взломать дверь, и обеими руками взял увесистую доску – кусок притолоки, pere, обвалившейся во время войны. Дверь отворилась в тишину. Над входом болтается одно из ее красных саше. Я сорвал его и презрительно швырнул на пол. В первую минуту никак не соображу, где нахожусь. Бывшая пекарня сильно изменилась, да я и не очень-то знаком с дальними помещениями. Напольная плитка слабо отражает свет, и я рад, что додумался прихватить с собой фонарь. Я включаю его и на мгновение почти ослеплен белизной эмалированных поверхностей. Выскобленные столы, раковины и старые печи сверкают в желтоватом сиянии узкого фонарного луча. Шоколада нигде нет. Ну конечно. Это же кухня, здесь только готовят. И сам не понимаю, почему чистота в ее доме так поразила меня. Я воображал ее неряхой, оставляющей в раковинах горы немытой посуды и сыплющей свои длинные черные волосы в тесто, а она безукоризненно аккуратна. На полках – стройные ряды кастрюль, выставленных по размеру и по качеству: медные с медными, эмалированные с эмалированными. На беленых стенах висят большие ложки и ковши. Фарфоровые миски на любой вкус. На старом изрезанном столе несколько каменных форм для выпечки хлеба, в центре – ваза с пушистыми желтыми георгинами, отбрасывающими мохнатую тень. Почему-то цветы взбесили меня. Какое право она имеет ставить цветы, когда Арманда Вуазен лежит в морге? Свинья внутри меня с ухмылкой ломает цветы и бросает их на стол. Я ей не запрещаю. Мне необходима ее свирепость для достижения поставленной цели.

5.20

Шоколад, должно быть, в самом магазине. Я тихо прошагал через кухню и открыл массивную сосновую дверь, ведущую в переднюю часть здания. Слева от меня лестница наверх, в жилые помещения. Справа – прилавок, полки, витрины, коробочки… Запах шоколада, хоть и ожидаемый, ошеломил меня. Темнота словно усиливает его, так что на мгновенье кажется, будто этот запах и есть темнота. Она обволакивает меня, как густая коричневая патока, душит разум. Луч фонаря выхватывает гроздья чего-то яркого, фольгу, ленты, искрящиеся целлофановые рюшки. Я в пещере сокровищ. Меня пробирает нервная дрожь. Незаметно, под покровом темноты, вторгнуться в дом ведьмы, тайком трогать ее вещи, пока она спит… Меня неодолимо влечет к витрине, так и подмывает содрать бумагу, чтобы первым увидеть… Абсурд. Ведь я намерен устроить погром. Но я не в силах устоять перед соблазном. Неслышно – туфли у меня на резиновой подошве – подбираюсь к витрине; тяжелая дубина свободно болтается в руке. У меня уйма времени. Вполне успею удовлетворить свое любопытство, если мне так хочется. Да и как не насладиться сполна столь драгоценными минутами?

5.30

Я осторожно снимаю пленку, укрывающую витрину. Она отрывается с тихим треском. Я убираю ее в сторону и, напрягая слух, пытаюсь уловить признаки движения наверху. Тишина. Фонарь освещает витрину, и на мгновение я почти забываю, где нахожусь. Моему взору открываются горы изумительных сокровищ – глазированные фрукты, марципановые цветы, россыпи шоколада всех форм и расцветок. Кролики, утки, курочки, цыплята, барашки глазеют на меня радостно-серьезными шоколадными глазами, словно терракотовые армии Древнего Китая. И над всем этим изобилием возвышается статуя женщины со струящимися волосами; в ее грациозных коричневых руках сноп шоколадной пшеницы. Каждая деталь в ее облике тщательно продумана: волосы отлиты из более темного шоколада, на глазах белый налет. Запах шоколада дурманит, густой чувственный аромат проникает в горло, насыщая его восхитительной душистостью. Женщина со снопом пшеницы загадочно улыбается, – будто созерцает таинства.

Попробуй меня. Отведай. Вкуси.

Здесь, в самом рассаднике соблазнов, зазывный клич шоколада звучит особенно громко. Я могу протянуть руку в любом направлении, схватить один из запретных плодов и впиться зубами в его непостижимо сладостную мякоть. Эта мысль пронизывает меня со всех сторон.

Попробуй меня. Отведай. Вкуси.

И никто ничего не узнает.

Попробуй меня. Отведай. Вкуси…

Почему бы нет?

5.40

Я возьму первое, на что наткнутся мои пальцы. Только нельзя поддаваться безумию. Одна шоколадка – не украденная, а спасенная – одна-единственная из всей братии переживет погром. Моя ладонь невольно задерживается, зависая, как дракон, над скоплением лакомств. Они лежат на плексигласовом подносе под защитой прозрачной крышки, на которой красивым почерком с наклоном выведено название каждого изделия. Названия завораживающие: Сухое апельсиновое печенье. Марципановый абрикосовый рулет. Сушеная вишня по-русски. Белые трюфели с ромом. Белый «Манон». «Соски Венеры». Я чувствую, что мое лицо под маской краснеет. Как можно покупать конфеты с таким названием? Однако смотрятся они восхитительно – пухлые, белые в свете моего фонаря, сверху обсыпаны темной шоколадной пудрой. Я беру одну конфетку с подноса, подношу ее к носу. Запах сливок и ванили. Никто не узнает. Я вдруг сознаю, что последний раз ел шоколад в детстве, уж и не помню, сколько лет назад, да и то это были дешевые плитки – всего пятнадцать процентов какао, а в черном – двадцать, с вязким привкусом жира и сахара. Раз или два я покупал в супермаркете «Сюшар», но он стоил в пять раз дороже тех плиток, что для меня непозволительная роскошь. А эти конфеты ни с чем не сравнить: обманчиво твердая шоколадная скорлупка, внутри мягкий трюфель… Пикантные привкусы наслаиваются один на другой, как букет тонкого вина – легкая горечь, терпкий дух молотого кофе. От тепла моего дыхания аромат оживает, забивается мне в ноздри, пьянит, как дьявольское зелье, срывая с моих губ стоны.

5: 45

Я пробую еще одну, убеждая себя, что теперь это неважно. И опять читаю названия. Черная смородина со сливками. Три орешка. На подносе с пометкой «Восточное путешествие» лежат темные нугаты. Я беру один. Кондированный имбирь в твердой сахарной оболочке раскалывается во рту, выливая на язык ликер, по вкусу – настоящий экстракт пряностей, освежающий настой из ароматов сандалового дерева, корицы и лайма, перебиваемых запахами кедра и гвоздики… Я беру еще одно лакомство – с подноса с надписью «Медовые персики». Кусочек персика, пропитанный медом и коньяком, шоколадный колпачок, увенчанный персиковым цукатом. Я смотрю на часы. Время еще есть.

Я понимаю, что уже пора серьезно приниматься за выполнение своей праведной миссии. Витрина, безусловно, впечатляющая, но это не товар на сотни заказов, которые она получила. Должно быть, есть другое место, где она хранит свои подарочные коробочки и крупные партии готовой продукции. Здесь только образцы. Я хватаю миндаль в шоколаде и сую в рот, чтобы лучше думалось. Потом туда же отправляю помадку. Следом белый «Манон», начиненный свежими сливками с миндалем. Времени остается так мало, а я еще столько всего не испробовал… Со своей миссией я справлюсь за пять минут, может, и быстрее. Если знать, где искать. Съем еще одну конфетку, на удачу, и отправлюсь на поиски. Еще только одну.

5.55

Претворился в реальность один из моих снов. Я катаюсь в шоколаде. Воображаю себя на шоколадном поле, на шоколадном пляже. Нежусь в шоколаде, утопаю в шоколаде, объедаюсь шоколадом. Я уже не читаю названия – на это нет времени. Просто запихиваю в рот все, что попадается под руку. Хитрая свинья во мне утратила сообразительность перед лицом столь восхитительного изобилия и опять превратилась в обычную свинью, и, хотя некий голос в сознании требует, чтобы я остановился, я ничего не могу с собой поделать. Стоило только начать… С голодом это никак не связано. Я набиваю шоколадом рот и руки. На мгновение с ужасом представляю Арманду, восставшую из гроба, чтобы помучить меня, возможно, наслать на меня проклятие, которое было ее собственным бичом, обречь на смерть от обжорства. Поедая шоколад, я издаю стоны, чмокаю, хрюкаю от восторга и безысходности, словно свинья во мне наконец-то обрела голос.

6.00

Он воскрес! Звон колоколов вывел меня из транса. Я увидел, что сижу на полу посреди разбросанных конфет, словно и впрямь, как и воображал, катался в шоколаде. Забытая дубинка лежит рядом. Маску, мешавшую мне есть, я снял. В оголенную витрину на меня безучастно таращится брезжущий рассвет.

Он воскрес! Словно пьяный, я неуклюже поднимаюсь на ноги. Через пять минут на богослужение начнут стекаться первые прихожане. Меня уже, наверно, ищут. Липкими пальцами, измазанными в растаявшем шоколаде, я хватаю свою дубинку. И на меня нисходит озарение. Я знаю, где она хранит свой товар. В старом подвале, сухом и прохладном, где некогда стояли мешки с мукой. Туда я смогу пробраться. Непременно смогу.

Он воскрес!

С дубинкой в руках я поворачиваюсь. Мне бы хоть чуточку времени…

Она ждет меня, наблюдает, прячась за занавеской из бус. Давно ли, не знаю. На ее губах играет едва заметная улыбка. Она бережно вынимает из моей руки дубинку. В пальцах у нее зажато что-то вроде обгорелого куска цветной бумаги. Возможно, это карта.

…Вот таким они меня и увидели, pere. На карачках в развалинах ее витрины, лицо вымазано в шоколаде, взгляд затравленный. Откуда ни возьмись на помощь к ней бегут люди. Дюплесси со своим щенком охраняет главный вход. Сама Роше с моей дубинкой под мышкой стоит у задней двери в дом. Пуату, проснувшийся, как всегда, рано, чтобы испечь свежий хлеб, созывает любопытных на другой стороне улицы. Клэрмоны пялятся на меня, выпучив глаза, словно выброшенные из воды карпы. Нарсисс потрясает кулаком. И смех. Боже! Смех. А на площади Св. Иеронима продолжают звонить колокола. Он воскрес!