Джонатан 3 страница

— Нет, за вас, — покачала головой Анна. Они чокнулись.

Майк пригубил вино. Оно было таким хорошим, что совершенно не вязалось со скромной обстановкой кухни Квинни. Однако Майк давно уже считал эту кухню лишь декорацией к выходу Анны, и ему без труда удалось убедить себя, что на самом деле они

сидят за столиком возле маленького кафе на юге Франции. Сентябрь едва начался, вечереет, они пьют отличное красное вино и любуются Деревьями, освещенными мягкими лучами солнца. Эту картинку его воображению помог создать вид, открывающийся из окна кухни.

— Оуэн убил бы меня на месте, — произнесла она.

— За то, что вы пьете вино в четыре часа дня?

— Ну да.

— Он и сам любитель выпить, — возразил Майк, припомнив, сколько пива супруг Анны употребил только в его Присутствии.

— Но это ему бы не понравилось, — ответила Анна.

Слово «это» прозвучало очень многозначительно, и Майк удивился тому, как смело Анна его употребила. Он не мог припомнить, какие у него были планы на вторую половину дня, но посиделки за бокалом вина с Анной Квинни в них точно не входили.

— Вы так много сделали для Сайласа, — заговорила Анна. — Ему очень хорошо в школе. О чем еще может мечтать любая женщина для своего сына? Все желают только самого лучшего для своих детей, верно?

Она мгновенно осознала свою ошибку и поставила бокал на стол.

— Вы когда-нибудь хотели иметь детей? — спросила она.

— Сначала хотел, — ответил Майк. — А потом — нет. Иногда мне кажется, что из-за своей работы я разочаровался в детях вообще и в подростках в частности. Это, конечно, не относится к Сайласу.

— А ваша жена?

— Мэг.

— Для меня она всегда будет только миссис Бордвин. В первый год Сайласа в школе она вела у него математику. — Анна улыбнулась. — Родители образцовых учеников бывают невыносимы, верно?

— Верно, — согласился с ней Майк.

— Сплошное самодовольство.

— Не то слово.

— К детям нельзя так относиться. Опасности подстерегают их на каждом шагу.

— Насчет Сайласа можно не беспокоиться.

— Давайте сменим тему, — произнесла она. — Я боюсь его сглазить.

Майк налил им еще вина. Он решил, что они слишком быстро выпили первый бокал. На этот раз он пообещал себе пить медленно, наслаждаясь каждым глотком.

— Мне, наверное, хватит, — покачала головой Анна. — Я захмелею.

Это старомодное выражение вызвало у Майка улыбку. — Вы станете душой собрания, — пообещал он.

— Я подготовила повестку дня.

— Вы будете бесподобны, — заверил он. И тут у него вырвалось нечто, похожее на слово «это», произнесенное ранее Анной. — Вы и сейчас бесподобны, — сказал он.

Анна покраснела, а Майк уставился на ее профиль.

Майк давно заметил, что эту женщину очень легко смутить. Он не знал, свидетельствует это о ее хрупкости или о ее силе. Когда Анна опять обернулась к нему, она попыталась улыбнуться, но Майк видел, каких усилий ей это стоит. Он был убежден, что если бы он исчез в этот самый момент, она убежала бы в свою спальню и разрыдалась.

Но он не понимал почему.

Майк не воспользовался шансом сделать очередной шаг к сближению. Вместо этого он занялся очередным пирожным, давая ей возможность взять себя в руки. Однако ее глаза покраснели, и он знал, что первый же взгляд в зеркало очень ее огорчит.

— Оуэн уехал выбирать овец? — спросил он, пытаясь вернуть разговор на твердую почву.

— Оуэн… — произнесла она и поджала губы.

Майк знал, что Анна не позволит себе оскорбительных выражений в адрес мужа. Другая женщина на ее месте непременно бы пожаловалась на недостаток внимания, отсутствие взаимопонимания и желания обсуждать разногласия, а то и полную неспособность замечать чувства жены. Но только не Анна.

— Он скоро вернется, — ответила она, и Майк понял, что она его предостерегает.

Майк кивнул. Он сел ровнее и поспешно отпил из своего бокала, всем своим видом демонстрируя намерение уйти.

— Мне пора, — произнес он.

Движение было таким быстрым, что Майк его почти не заметил. Она накрыла его руку своей ладонью.

Это первое прикосновение Майк воспринял не как удар тока, а как теплую волну, мгновенно распространившуюся по его телу.

Он посмотрел на их руки, встретившиеся в центре стола. Он знал, что это не приглашение, а констатация факта. Только вот какого?

Он почувствовал, как она сжала его пальцы, а затем отдернула руку.

— Вы так добры к нам, — произнесла она, прячась за эту фразу.

Он встал, и Анна поставила бокалы в раковину. Майк заметил, как тщательно она их моет. Он знал, что не успеет он переступить порог, как она так же тщательно вытрет их и поставит на место в шкаф, но понятия не имел, как она поступит с откупоренной бутылкой вина.

— Удачного вам вечера, — пожелал он, надевая пиджак.

— Спасибо.

— Я как-нибудь еще заскочу.

Анна отвернулась, якобы для того, чтобы сквозь открытую дверь еще раз рассмотреть ломящийся от закусок обеденный стол. Когда она опять обернулась к Майку, по ее лицу было заметно, что она приняла какое-то важное решение.

— Да, — кивнула она. — Надеюсь, что заскочите.

Эллен

Ты встречаешься с сыном взглядом. От того, что ты успеваешь заметить в его глазах, у тебя по спине пробегает холодок.

— Роб, что случилось? — спрашиваешь ты.

Он закрывает глаза. Он не хочет отвечать на твой вопрос. Позади тебя в приемную входит директор школы.

— Миссис Лейхт, — произносит он, и ты оборачиваешься.

Увидев твое лицо, он слегка вздрагивает. Ты не знаешь, что он там увидел.

Ты много раз встречалась с директором школы. И вы всегда говорили о Робе. Ты принимала комплименты. Вы болтали о баскетболе или учебе. Один и тот же разговор, повторявшийся каждые несколько месяцев.

— Роб, я хотел бы побеседовать с твоей мамой наедине, — заявляет директор. — Можешь посидеть здесь. Мы пройдем в мой кабинет.

Твой сын рад, что тебя с ним не будет. Он не хочет находиться с тобой в одной комнате.

Ты кожей это чувствуешь.

— Вслед за директором школы ты входишь в его кабинет. Он садится за стол, и ты понимаешь, что тебе следует сесть на стул, стоящий напротив. Ты впервые обращаешь внимание на то, какие синие глаза у этого человека. Он невысок и худощав, и это тоже кажется странным. Ты всегда думала, что он выше ростом. Он носит очки, и ты видишь, что их пора протереть. Ты не понимаешь, почему вдруг начала обращать внимание на все эти детали именно сейчас, когда все твои мысли заняты совсем другим.

— Спасибо, что сразу приехали, — говорит директор

Ты повторяешь вопрос, который только что задала сыну.

— Что случилось?

Директор спрашивает, не хочешь ли ты воды, и ты отвечаешь: да. Он протягивает руку назад и снимает с полки бутылку «Поланд Спрингс». У тебя трясутся руки, и ты понимаешь, что он это видит. Нервным жестом ты заправляешь волосы за уши и замечаешь, что в одном ухе нет серьги. Ты проверяешь второе ухо. Серьга на месте. Ты думаешь (очень быстро, потому что ты вообще не можешь позволить себе об этом думать), что серьга, должно быть, в машине.

— Мы с Робом обсудили случившееся, — говорит человек напротив. Ты резко втягиваешь ртом воздух.

— По телефону вы мне сказали, что Роб обвиняется в грубом нарушении правил школы, и что это нарушение носит… сексуальный характер. Его исключили из школы?

— Исключат, — говорит человек напротив.

Ты резко вскидываешь голову, как будто не расслышав. Директор кивает.

Исключат. Это слово пулей впивается в твой мозг, нанося ему серьезные повреждения.

— Что он сделал? — спрашиваешь ты.

— Это очень непросто, миссис Лейхт.

— Эллен.

Директор несколько мгновений молча изучает тебя. Он ерзает на стуле. Ты замечаешь,

что сидишь на самом краешке сиденья.

— Ваш сын причастен к действиям сексуального характера с несовершеннолетней девушкой, — наконец произносит он.

Ты реагируешь с секундным опозданием.

— Что? — переспрашиваешь ты. Директор молчит.

— Я не понимаю, — говоришь ты. И ты и в самом деле ие понимаешь. Ты не в состоянии представить себе, о чем он говорит.

— Он занимался… сексом… с четырнадцатилетней девочкой. Если я не ошибаюсь, Робу уже исполнилось восемнадцать?

Ты медленно киваешь, пытаясь воспринять услышанное.

— Это основание для исключения? — спрашиваешь ты.

— Боюсь, что да, — отвечает директор. Похоже, он неприятно удивлен. Он хочет что-то добавить. Ты ждешь, но он молчит.

— О боже! — говоришь ты.

Директор берет ручку и начинает постукивать по стопке бумаги.

— Вы уверены, что это был Роб? — спрашиваешь ты.

— Да, — говорит он.

— Откуда вы знаете, что эта девочка — я так понимаю, у нее есть имя — эта четырнадцатилетняя девочка и мой сын… занимались… этим?

— Это было снято на видеокамеру, — неохотно сообщает директор. — Кассета с видеозаписью попала мне в руки. Вот как я об этом узнал.

Ты прижимаешь кулак к груди.

— Кассета? — спрашиваешь ты.

— Да.

— Мой сын и эта девочка… Вы посмотрели запись?

— Да, посмотрел.

— Она?.. — Ты хочешь задать вопрос, но не знаешь, как его сформулировать.

— Там все очень наглядно, — кивает он.

Ты прижимаешь пальцы к губам, как будто это твои недостойные действия сняли на кассету и показали все окружающим.

Директор ожидает. У него на лбу выступила испарина «Ему тоже трудно, — думаешь ты. — И даже очень».

— Сколько людей видели кассету? — спрашиваешь ты

Он опять ерзает на стуле, как будто ему не хочется даже думать над этим вопросом.

— Трудно сказать, — осторожно отвечает он. — Четверо сотрудников. Мы еще не знаем, какое распространение кассета получила среди студентов, но у нас есть основания полагать, что кое-кто ее видел.

Ты молчишь.

— В этом инциденте участвовало несколько человек, — нарушает молчание директор, нанося тебе новый удар. — А точнее, пятеро.

— Пятеро?

— Трое парней, в их числе ваш сын, и девушка. И еще был человек с камерой. Его личность еще не установлена.

Ты не веришь своим ушам.

— Так это… это была… оргия? — спрашиваешь ты. На слове оргия твой голос предательски дрожит.

Директор трет пальцем под носом, как будто собирается чихнуть.

— Что-то в этом роде, — признает он. — Я предпочел бы не вдаваться в подробности. Мне кажется, вам они ни к чему. Не думаю, что это чем-то поможет вам или вашему сыну. Однако я могу вам сообщить — как бы мне это сформулировать? — что ваш сын не вступал в полноценный контакт с девушкой.

Неприятные образы наводняют твой мозг. Ты пытаешься от них избавиться. Тебя возмущает нежелание директора сообщить тебе абсолютно все о событии, в котором участвовал твой сын. Кто он такой, что смеет утаивать от тебя факты? Но ты понимаешь, что он прав. Ты не хочешь смотреть эту кассету.

— Откуда вы знаете, что Роб был там?

— Он там был, — говорит директор.

— Вы уверены?

— Да. Кроме меня его опознали двое других сотрудников.

— О боже! — опять восклицаешь ты. Еще один путь к спасению отрезан. Еще одна тяжелая дверь с грохотом захлопывается перед тобой.

При мысли о том, что другие люди смотрели, как твой сын занимается сексом с четырнадцатилетней девушкой (с какой бы то ни было девушкой), у тебя что-то больно сжимается в груди.

Директор пододвигает к тебе бутылку с водой. Ты тянешься к ней и делаешь большой глоток.

— Я должна позвонить своему адвокату? — спрашиваешь ты. Директор смотрит в сторону.

— На вашем месте я сделал бы это только в том случае, если бы намеревался оспорить исключение, — объясняет он. — Но я также вынужден отметить, что это означало бы разглашение инцидента.

— Вы не собираетесь его разглашать? — спрашиваешь ты.

— Пока нет. Другие студенты узнают, что Роба и других Ребят исключили из школы. Разумеется, это породит массу слухов. Но до сих пор информация о случившемся не просочилась за пределы школы. Я не вижу необходимости в ее обнародовании.

Ты отбрасываешь волосы с лица. Свет из окна бьет тебе в глаза, и у тебя начинает болеть голова. На столе директора стоит фото в рамке. На снимке он сам, только несколько моложе, чем сейчас, и высокая темноволосая женщина. Это жена директора. Ты с ней встречалась раз или два, но сейчас тебе не удается вспомнить как ее зовут.

— Что конкретно означает слово «исключение»? спрашиваешь ты.

— Оно означает, что Робу придется покинуть школу до конца учебного года. Весной он сможет вновь подать документы. Должен сказать, что его шансы на повторный прием очень высоки. Миссис Лейхт… Эллен, ваш сын отличный студент, выдающийся спортсмен, и, если не брать в расчет это происшествие, он славный мальчишка.

Слова «славный мальчишка» разрывают тебе сердце. Ты опять вспоминаешь бойскаутов, гордого малыша на роликовой доске, влажного после ванны младенца.

— То, что все это всплыло, очень и очень грустно, — говорит директор. — Поверьте, я опечален не меньше вас.

Ты в этом сомневаешься.

— Его же досрочно зачислили в Браун, — слышишь ты собственные, совершенно неуместные в данных обстоятельствах причитания. Изнасилована девочка. Твоего сына могут обвинить в изнасиловании.

Директор морщится.

— Университет придется уведомить об исключении, — мягко говорит он. Ты откидываешься на спинку стула.

— Кто бы мог подумать… — говоришь ты.

Ты вспоминаешь долгие часы занятий, множество тестов, табеля с отличными оценками. И все ради чего? Р а ди этого?

— Моего сына могут обвинить в изнасиловании? спрашиваешь ты.

— Технически говоря — нет, — отвечает директор. В Вермонте секс с несовершеннолетней классифицируется как «посягательство сексуального характера». Поспешу добавить, что пока еще ваш сын не обвиняется в совершении данного преступления. Но факт вины заверен.

— Факт вины? — повторяешь ты. — Я не понимаю.

— Роб подписал письменное признание, — поясняет директор. — Оно будет предъявлено в пятницу на заседании Дисциплинарного комитета в качестве документа, устраняющего необходимость смотреть кассету.

— Роб подписал признание?

Ты осознаешь, что, как попугай, повторяешь все, что говорит директор, но твой мозг, похоже, совершенно не в состоянии исполнять привычные функции и обрабатывать поступающие в него факты.

— Это очень простой документ, — тихо говорит директор, как будто предчувствуя надвигающуюся бурю.

— Можно мне на него взглянуть? — спрашиваешь ты. Директор колеблется.

— Пока нет, — наконец говорит он. — В нем много подробностей, о которых вам лучше не знать.

Что-то внутри тебя сопротивляется тому, что от тебя утаивают документ, который написал твой собственный сын. Но ты опять понимаешь: директор прав. В данный момент ты не готова читать подробности того, что вполне могло быть настоящей оргией. Ты чувствуешь, как силы покидают тебя.

Директор встает из-за стола и выходит из комнаты. Он возвращается с коробкой салфеток.

Ты шмыгаешь носом. Потом тебя пробирает дрожь.

— Эта девушка, — опять начинаешь ты, — ее участие показалось вам добровольным?

— Да, — кивает директор, — даже очень.

Ты с облегчением вздыхаешь, и это не ускользает от Внимания директора.

— К несчастью, это не снимает с вашего сына ответственности за произошедшее, — быстро говорит он.

Что-то в тебе напрягается. Ты впервые осознаешь, что у тебя и сидящего напротив человека вскоре могут появиться очень весомые основания для личной вражды.

— Эта девушка… Я не знаю… Она соблазнила мальчишек

— Вашему сыну восемнадцать лет, — говорит директор, и в его голосе впервые появляются гневные нотки.

Колм

Я, как обычно, засиделся на работе допоздна. В тот день была моя очередь просматривать местные газеты маленьких новоанглийских городков. Они служат источником тридцати процентов всех наших новостей. Я делаю это в Интернете, потому что там можно быстро собрать все сводки. Итак, я просматриваю все эти феноменально нудные истории в «Рутланд Геральд»: «Вандалы от пейнтбола напали на кладбище», «Школа закрывается из-за пожара, охватившего здание в результате поджога»… Наконец я дохожу до полицейской сводки по Авери. Эта сводка — самая читаемая часть любой газеты. Она даже популярнее некрологов. И вот я вижу эти заголовки: «Восемнадцатилетний студент обвиняется в посягательстве сексуального характера. Девятнадцатилетний студент обвиняется в посягательстве сексуального характера. Восемнадцатилетний студент разыскивается в связи с обвинением в посягательстве сексуального характера». Меня заинтриговало слово «студент». Во-первых, это довольно необычно — указывать в подобной сводке род занятий участников событий, а во-вторых, слово «студент» в сочетании со словом

«Авери» неизбежно порождает в мозгу словосочетание «студент из Авери», то есть из Академии Авери. И вот что я думаю: «Если речь и в самом деле идет об Академии Авери если там и в самом деле имело место посягательство сексуального характера, — а ведь нетрудно предположить, что жертва тоже является студенткой этой школы, — из этого можно сделать весьма неплохую историю». В «Рутланд Геральд» У меня работает знакомый парень, но я не хочу ему звонить и обращать его внимание на эту новость. Вдруг он не заметил слово «студент»? Поэтому я звоню в полицейский участок Авери. Даже в этих крошечных городках там всегда есть дежурный, хотя иной раз приходится выдергивать его из дома, где он мирно спал в своей постели.

На звонок отвечает офицер Квинни, он же начальник местной полиции. Я представляюсь и спрашиваю у него, арестовала ли полиция Авери двух подозреваемых в совершении посягательства сексуального характера. Ему не хочется общаться со мной. Похоже, он чем-то расстроен. Впрочем, он подтверждает факт ареста, совершенного этим же вечером. Я спрашиваю у него, кто эти люди, и он отвечает: «Без комментариев». Я спрашиваю у него, нашли ли уже третьего студента, и он говорит, что не знает, хотя это полный бред. Как может начальник полиции быть не в курсе, выполнено его распоряжение или нет? Но это ничего, потому что данную информацию я могу получить и по другим каналам. Я спрашиваю его, как зовут жертву, и он опять отвечает: «Без комментариев». Он уже на взводе, ведь мне следовало бы знать, что он не имеет права сообщать мне имя жертвы. Разумеется, я это отлично знаю. Но, видите ли, не все вопросы задаются с целью получить ответы. По большей части они задаются, чтобы заставить человека разговориться, сболтнуть что-то лишнее, что позволит тебе докопаться до истины, или высечь искру, которая осветит твой дальнейший путь.

Я спрашиваю его, из какого учебного заведения студенты, о которых идет речь. Не из Академии ли Авери? Он отвечает: «Да», и это уже настоящая информация. Я в шоке от того что он мне это сообщил, но делаю вид, что не услышал ничего интересного, и, как ни в чем не бывало, продолжаю допытываться. Я спрашиваю, как он узнал об этом происшествии, и он говорит, что ему позвонили родители жертвы. Я спрашиваю, как их зовут, и он опять

злится на меня. Но ведь никогда не знаешь, как на человека подействует тот или иной вопрос. Он мог упомянуть, из какого они города, или сказать, что они из Авери, или что- нибудь еще. Но он говорит, что больше не располагает никакой информацией, и кладет трубку.

Итак, я исписываю пометками листок бумаги и начинаю поиск в «Гугле». Я выясняю имя директора школы, которого, как нам всем теперь известно, звали Майкл Бордвин, и звоню ему на домашний номер. Он отвечает на мой звонок. Совершенно ясно, что я его разбудил, но он мгновенно просыпается. Еще я понимаю, что у него за плечами очень тяжелый день. «Кто это?» — спрашивает он. Я представляюсь, и он говорит, что у него нет никаких комментариев. «Комментариев о чем?» — спрашиваю я. Он молчит, а я сообщаю ему, что, по моим сведениям, двое студентов Академии Авери арестованы по обвинению в посягательстве сексуального характера. Он молчит, тем самым подтверждая мою информацию. Я спрашиваю, есть ли у него какие-либо комментарии. Я загружаю ему свою стандартную тему: было бы неплохо, если бы он сделал комментарий, потому что эта история в любом случае выплывет наружу, и у него есть возможность подать ее под своим углом. Я думаю, он положит трубку, но вместо этого он говорит: «Сегодняшний день был очень трудным для нашей школы». А я спрашиваю у него: «Почему арестованы только двое парней? Где третий?» Видимо, именно в этот момент он осознает, что я практически ничего не знаю, и кладет трубку.

Но это не беда, потому что я уже выскакиваю за дверь и бегу к машине. Я еще до рассвета буду в Авери, заявлюсь прямиком в полицейский участок и потребую ответов на свои вопросы. Но слюнки у меня текут совсем по другой причине — я уверен, что меня ждет самый лучший источник информации, о котором только может мечтать репортер. Это студенты.

Гейл

Я сразу хочу внести ясность и заявить, что комментирую этот случай вовсе не в своем профессиональном качестве профессора юриспруденции Вермонтского университета. Меня всего лишь попросили рассмотреть эту ситуацию как человека, знакомого с законами штата Вермонт.

Я посмотрела упомянутую видеозапись. На первый взгляд создается впечатление, что четырнадцатилетняя девочка демонстрирует определенную степень готовности к действиям сексуального характера. Также очевидно, что ее напоили алкогольными напитками, хотя, разумеется, она вполне могла употребить их самостоятельно. На протяжении всего события она в сознании и в коматозное состояние также не погружается. Более того, она, похоже, отлично знает дело, которым занимается.

Но существуют другие, более важные факторы, которые и должны определять степень юридической ответственности участников событий того вечера. Например, тот факт, что в деле участвовало трое парней и лишь одна девушка. Кроме того, все трое минимум на четыре года старше этой девушки. Эта ситуация сама по себе подразумевает принуждение с их стороны. Утверждения правонарушителей о том, что девушка их соблазнила, пошла с ними добровольно или даже спровоцировала весь упомянутый эпизод, отношения к делу не имеют. В тот момент, когда юноши позволили ей их соблазнить, вне зависимости от компетентности девушки в вопросах сексуального характера или степени ее опьянения, согласно законам штата Вермонт, они совершили преступление. Принуждение доказать совсем нетрудно. Положения закона не допускают здесь низких разночтений. Ситуация с участием трех парней, каждому из которых уже исполнилось восемнадцать лет и даже больше, и одной четырнадцатилетней девочки однозначно толкуется как случай принуждения. Просматривая эту кассету, очень легко сказать: «Да она сама на это напросилась!» По закону это не имеет никакого значения. Парни были достаточно взрослыми, чтобы сказать ей твердое «нет» и, собственно, обязаны были это сделать. Поскольку они этого не сделали, то жаловаться им не на что. Их совершенно обоснованно арестовали и предъявили им обвинение в посягательстве сексуального характера.

Этот случай интересен и с другой точки зрения. Просмотрев упомянутую кассету, директор школы вызвал двоих из троих участников инцидента к себе в кабинет и заставил их написать признания с тем, чтобы представить их вниманию Дисциплинарного комитета, заседание которого было намечено на конец недели. При этом он не предложил им позвонить родителям или адвокатам. Это также является случаем принуждения, причем самого вопиющего свойства. Зная, что очень немногие восемнадцатилетние подростки в подобном случае добровольно позвонят родителям или адвокатам, хотя бы из страха, что родителям покажут унижающую их достоинство запись, директор рассчитывал получить от парней признания. И он их получил. Здесь мы, несомненно, имеем дело с попыткой администрации Академии скрыть произошедшее от внимания широкой общественности и закона. Как я поняла, в этот же день родители жертвы позвонили в школу и потребовали принятия Мер. Еще до созыва Дисциплинарного комитета заявления ребят, которые следует приравнивать к официальному признанию в совершении посягательства сексуального

характера, были переданы полиции. Ко времени ареста ни один из студентов не успел получить доступ к юридической помощи.

Один из них, девятнадцатилетний Джеймс Роублс, подал на школу в суд на основании того, что директор школы Майкл Бордвин обошелся с ним несправедливо и противозаконно. В своем заявлении он утверждает, что школа разорвала контракт с ним в тот момент, когда вынудила его признаться в совершении преступления, не предоставив ему возможность воспользоваться помощью родителей или адвоката. В отсутствие юридического представительства школа не имела права принимать его признание, а напротив, была обязана порекомендовать ему ничего не говорить и не предпринимать без профессионального совета юриста. В иске утверждалось, что школа этого не сделала, поскольку интересы школы вступили в противоречие с интересами отдельно взятых студентов. Парни, которые в тот момент являлись студентами школы, могли не осознавать необходимость вмешательства родителей и адвокатов, но зато директор школы, будучи старше и значительно образованнее, все прекрасно понимал. Истец утверждает, что парней вынудили сознаться в совершении преступления. Вполне возможно, что, проигнорировав интересы студентов ради сохранения собственного имиджа, согласно законам штата Вермонт, школа совершила преступление.

Майк

Майку было внове это чувство возбуждения, ощущение электрических импульсов, пронзающих его мозг и тело. Неужели он точно так же чувствовал себя в тот судьбоносный день, когда увидел напротив себя Мэг? Тогда он был почти на двадцать лет моложе. Возможно, он уподобился стареющему бейсболисту, тело которого с годами все хуже справляется со стрессом, а эмоции все чаще выходят из-под контроля. Если он не вспоминал, как Анна стояла у стойки, сложив под грудью руки, перед его глазами всплывал ее профиль, когда она отвернулась, смущенная какой-то совершенно незначительной, с его точки зрения, фразой. Или момент, когда она неожиданно накрыла его руку своей. Оказавшись в своей кухне, он налил себе красного вина, пытаясь продлить эту призрачную связь между ними. Хорошо, что Мэг ушла на собрание и вернется не раньше девяти, потому что сейчас он был не в состоянии поддерживать связный разговор. Хотя за последний год их общение становилось все более натянутым. Иногда Майку думалось, что у Мэг кто-то появился. Ему это казалось вполне возможным. Тем более что раздражительность Мэг приобрела невыносимые масштабы. Теперь ее выводил из себя уже один его вид. Он не понимал, чем он ей так досаждает. Быть может, она надеялась, что ее брак будет более счастливым? Что, если он не удовлетворяет ее в постели? Или ею овладела тяга к перемене мест, становящаяся все более настойчивой по мере того, как перспектива зависнуть в Авери надолго (возможно, даже до пенсии, что пугало Майка не меньше, чем ее) становилась все более отчетливой? Майка часто подмывало поинтересоваться у жены, что ее так беспокоит. Однако в тех редких случаях, когда он решался на этот вопрос, она называла причину, о существовании которой он и не подозревал, а если подозревал, то не придавал значения: например, унылые перспективы ее волейбольной команды. А порой этот вопрос, к его немалому огорчению, порождал новую волну возмущения, такую сильную, что она ничего и сказать не могла, а только вздыхала или, того хуже, выходила из комнаты.

Он открыл холодильник и был разочарован его содержимым. Впрочем, есть ему не хотелось. Он присел за кухонный стол, но тут же вскочил и принялся мерить кухню шагами. Он думал об Анне, жалея, что ничем не выдал своих ответных чувств, даже не прикоснулся к ней. Возможно, сейчас она уже сожалеет о своем прикосновении? Испытывает неловкость? Ему хотелось позвонить ей и все рассказать.

Рассказать что? Что он влюбился? Что он тоже был тронут и смущен? Что ему пришлось собрать всю свою волю, чтобы не позвонить ей и не спросить, как прошло собрание?

Шагая из гостиной в кухню, а из кухни на крыльцо, он решил, что ведет себя как подросток. Он женат. Она замужем. Он привлек семью Квинни в Академию Авери Внебрачная связь угрожает его положению в обществе. У нее есть сын. Но, к удивлению Майка, все эти здравые рассуждения выглядели совершенно невесомыми в сравнении с парадоксальными надеждами на тепло и волнение, уют и риск. Вечер казался ему бесконечным, время замедлило свой ход, а потом и вовсе остановилось, предоставив восхитительную возможность сполна насладиться пережитыми днем волнующими моментами, и сегодняшний визит к Квинни засиял ослепительно ярким светом, затмевающим сомнения и брачные обязательства.

Майк еще никогда не изменял жене. Да у него и соблазнов особых не было. Он уже

давно пришел к выводу, что с мужчиной, постоянно окруженным юными привлекательными девушками, обязательно начинают происходить какие-то своеобразные процессы. У него вырабатываются механизмы, позволяющие ему быстро отключить ту часть мозга, которая обычно реагирует на красивую женскую плоть. То, что сквозь эту защитную оболочку удалось пробиться не восемнадцатилетней студентке или двадцатитрехлетней коллеге, свидетельствовало, как ему казалось, об остатках здравомыслия.

Но был Оуэн. И был Сайлас. И была Мэг. Они существовали, и этот факт игнорировать он не мог.

Майк вернулся на кухню и налил себе еще один бокал вина, с удивлением обнаружив, что почти допил бутылку.