Джей Дот 2 страница. Ты вспоминаешь, что забыла позвонить дерматологу

Ты вспоминаешь, что забыла позвонить дерматологу. Интересно, пришлют ли тебе счет

за неявку на осмотр? Мобильный лежит в сумочке, еще не поздно перезвонить, но даже мысль о том, что его надо оттуда извлечь, а затем найти в нем нужный номер, и все это за рулем, не отрывая глаз от дороги, кажется тебе невыносимой. И что, собственно, ты скажешь в свое оправдание? «Мой сын попал в худшую передрягу в своей жизни»?

Ты ведешь машину на северо-запад. Тебе кажется, что ты не к сыну едешь, а просто убегаешь от чего-то. Ты будешь долго ехать, а потом остановишься. В мотеле. В незнакомом городе. Полная анонимность. Свобода. За много лет эта мечта успела стать привычной. Она преследует тебя с тех пор, как тебе исполнилось семнадцать лет. Ты ни разу не поддалась соблазну, ни разу не села в машину и не пустилась куда глаза глядят, останавливаясь там, где хочется и когда хочется, без определенной цели и временных ограничений. В твоей жизни были моменты, когда ты могла позволить себе подобное, но ты на это так ни разу и не отважилась.

Ты ведешь машину и вспоминаешь, что в бумажнике у тебя всего тридцать долларов, а значит, тебе придется остановиться у банкомата. Ты не знаешь, много ли банкоматов в Западном Вермонте. Ты не знаешь, плачет ли сейчас твой сын, плакал ли он вчера. Ты думаешь о том, как драила свое тело мочалкой, собираясь к дерматологу. Ты вспоминаешь о маленькой родинке, недавно появившейся у тебя на животе. Теперь ты не сможешь показать ее своему врачу, и, учитывая твое везение, она обязательно окажется злокачественной. У тебя болит правое колено, и ты пытаешься пошевелить им, не снимая ногу с педали газа. Ты думаешь о том, что тебе придется найти комнату на ночь, ведь разговор с директором наверняка окажется долгим, и после этого нечего и думать об обратной дороге. Следующая мысль: отдадут ли тебе на ночь сына, ведь его, возможно, уже исключили из школы. Это слово взрывает твой мозг — исключить, исключен, исключение, — и что-то болезненно лопается у тебя в груди.

Если Роба исключили из школы, придется звонить в Браун. Ты вспоминаешь тот день в начале рождественских каникул, когда вместе с грудой макулатуры вам доставили толстый пакет. Ты позвала Роба, который в это время был у себя наверху. Ты вручила ему конверт прямо на лестнице, и он сел на ступеньки, как будто ноги внезапно отказались его держать. Ты еще никогда не видела такой гордости, смешанной с облегчением, на лице сына. Ты схватила фотоаппарат, лежавший на полке в кухне, и сделала снимок. Уже тогда ты знала, что до конца жизни будешь дорожить этой фотографией — Роб держит в руках разорванный конверт и смеется, запрокинув голову.

Съехав с автомагистрали, ты поворачиваешь на шоссе 30. До тебя вдруг доходит, что ты превышаешь скорость. Эта школа была твоей идеей, и Артур не преминет тебе об этом напомнить. Ты прослышала, что пьянство в государственных школах обрело характер эпидемии, и тебя это напугало. Ты вспоминаешь обеду Джули. Разговор. Подруга подруги наклоняется к твоему уху и шепчет: «А вы об этом не думали? Хотя бы на два последних года?» Идея пустила корни, проросла и расцвела. Артур отнесся к ней недоверчиво. Роб заинтересовался. Ты сказала себе, что хочешь спасти сына.

Ты отпросилась с работы и съездила в рекомендованную тебе школу в Западном Вермонте. Ландшафт оказался потрясающим, школа — очаровательной. Ты представила себя в роли студентки и поняла, что убедить сына будет нетрудно. Ты начала рисовать ему привлекательные картины: элитное образование, открывающее дорогу в лучшие колледжи страны, удобное расположение, дающее возможность проводить выходные дома, горнолыжные трассы. Ты пристально следила за тем, на что обращает внимание сын.

Огромный плакат, возвещающий о скором визите известного писателя. Длинноногая симпатичная девчонка, сидящая на невысокой, сложенной из серых камней стене. Спортивный зал с двумя баскетбольными площадками. Общежития, напоминающие университетские. Все это произвело впечатление даже на Артура, хотя он не мог понять, чем объясняется твое стремление избавиться от сына.

Ты объяснила ему, что хочешь убрать с дороги Роба опасные соблазны. Вот и все. Даже если это будет означать расставание с ним.

Ты уверена, что это все? Или перед тобой замаячили бесконечные споры, необходимость быть постоянно начеку, страх, что сын отдалится от тебя? Может быть, ты представляла себе, как однажды вечером он вернется домой навеселе и начнет лгать и выкручиваться? Или совершит роковую ошибку, решив, что машиной можно управлять и в пьяном виде? Ты видела в своем сыне то, чего он сам о себе не знал: склонность к риску. Опасности не пугали, а манили его.

Мили складываются в часы. Тебе необходимо заглянуть в туалет, поэтому ты останавливаешься у какой-то гостиницы. Тебе хочется есть, но времени на это нет. Быстрыми шагами ты возвращаешься к машине.

Дорога взбирается на гору и спускается с противоположного склона. Ты вспоминаешь, как в прошлом году арендовала домик в горах и как Роб приезжал туда с друзьями. Ты помнишь, где они спали, как вы все вместе садились за стол. Ты представляла, как вы с Артуром будете по-прежнему арендовать этот домик после того, как ваш сын поступит в колледж. Ты думала, что Роб будет привозить туда своих новых друзей из Брауна.

Когда ты видишь указатель «Авери», тревога сжимает твое сердце. Ты проезжаешь по главной улице поселка, мимо магазина, церкви и здания суда. Ты въезжаешь в открытые ворота, минуешь игровые поля, в это время года размокшие и заброшенные, а затем спортивный зал. Ты вспоминаешь все баскетбольные матчи, которые вы с Артуром посетили. Что, если вы уже видели последнюю игру своего сына?

Припарковав машину на площадке перед административным корпусом, ты понимаешь, что твои руки трясутся так сильно, что тебе с трудом удается положить ключи в карман пальто. Ты направляешься к гранитному зданию, в котором находится кабинет директора школы. Инстинктивно находишь глазами его окно и спрашиваешь себя, не стоит ли сейчас у этого окна твой сын, высматривая тебя, как в детстве, когда ты заезжала за ним к няне.

Ты входишь в уютный вестибюль, скорее напоминающий гостиную жилого дома, чем административный центр школы. Кабинет директора в дальнем правом углу. Ты подходишь к секретарше, которая тебя уже хорошо знает. Не успеваешь ты раскрыть рот, как она указывает на одну из дверей: «Ваш сын в конференц-зале. Он вас ждет».

Ты идешь, неслышно ступая по персидскому ковру, с усилием подавляя желание броситься бежать. Ты обращаешь внимание на деревянную обшивку стен, на портреты директоров прошлых лет, изящные окна, из которых открывается вид на горы. В других комнатах есть люди. В вестибюле царит неестественная тишина.

Ты замираешь в дверях. На стуле в углу сидит мальчик. Он поднимает голову и смотрит на тебя. Он тебе незнаком. Так бывает каждый раз. Он всегда старше, чем ты ожидаешь. Но сегодня все иначе.

Он сидит, упершись локтями в колени и опустив голову. Он смотрит на тебя, но встает не сразу. В этот раз он не подойдет к тебе быстрыми шагами, не обнимет, не улыбнется. Его рубашка «поло» не заправлена в брюки. Его лицо — бугристый ландшафт из прыщей и

пучков растительности. Неужели у него и в самом деле такие густые брови? Его глаза покраснели и кажутся усталыми. Он плакал?

Ты окликаешь его. Ты произносишь его имя.

Оуэн

Оуэн продавал ферму. Ему страшно не хотелось продавать землю школе, поэтому он выжидал. Он мечтал, чтобы ее купила какая-нибудь молодая пара, напоминающая их с Анной в былые годы, но никто не хотел брать на себя такую обузу. Всем было известно, что фермерством нынче на жизнь не заработаешь.

Когда-то у них с Анной было сорок овец престижной породы ромни. Первоклассный племенной скот. И шерсть они давали высшего качества. Из этой шерсти сучили пряжу, которую Анна затем собственноручно красила. Мотки первосортной пряжи они сбывали на фермерском рынке.

Каждую весну они резали одного-единственного ягненка. Обязательно барашка. Остальных ягнят продавали. Племенные ягнята и поросята являлись источником дохода для Оуэна и Анны. На ферме все имело свои цель и назначение. Даже собаки.

И жили они в изумительно красивой местности. Но теперь ферма выглядела совершенно иначе.

Это Анна захотела отдать Сайласа в частную школу. Оуэн тогда еще подумал… А впрочем, какое это сейчас имеет значение, что он тогда подумал? Он считал, что государственная школа ничуть не хуже. Но затем сократили программу художественного и музыкального образования. Теперь его невозможно было получить даже за деньги. Просто не было учителей. Зато оставался спорт, но Оуэн и вспоминать не хотел о баскетболе.

Когда-то ферма была прекрасна. Зеленые горы[5]с одной стороны, Адирондакские[6]с другой. Красивее мест Оуэн и представить себе не мог. Сайлас тоже их когда-то любил. Три поколения семьи Оуэна владели этой землей. Семья Д нны переехала сюда с севера, из Бурлингтона.

Оуэн во всем винил себя. Если бы тогда, когда Анна задумалась о школе, он сказал… Но об этом он тоже не хотел вспоминать.

Оуэну и Анне придется покинуть Авери, но ему трудно решиться на это. Авери задержался в 1950-х годах, а может, даже и в более ранней эпохе. Когда Оуэн проезжал через деревню или по любой из прилегающих к ней дорог, ему казалось, что время здесь остановилось. Кое-где можно было заметить спутниковую тарелку или новенький пикап, но они словно бы принадлежали пришельцам с другой планеты и не имели никакого отношения к этому крошечному городку. В поселке были еще бакалейная лавка Пита, библиотека, суд, церковь, а также бензозаправка, с которой соседствовала кафешка «Квик Стоп», где его сестра Салли жарила лучшие в Западном Вермонте пончики. Тут не было ни банка, ни банкоматов, ни даже аптекарского магазина. За всем этим местные жители ездили в соседний штат Нью-Йорк, да и то лишь в случае крайней необходимости.

Иногда заезжие туристы интересовались местным кленовым сиропом, плетеными салфетками или спрашивали в магазине куртки «Кархарт». Но больше всего их интересовали цены на недвижимость. Когда они видели, что десятикомнатный дом на двадцати акрах земли стоит столько же, сколько их тесная комнатушка на Манхэттене, в их головах начинали зарождаться разные идеи, о которых они забывали, не успев пересечь границу штата. Впрочем, изредка иной молодой паре не удавалось устоять перед соблазном, и они покупали какую-нибудь развалюху среди холмов. Они приводили дом в порядок, но когда их

дети достигали школьного возраста, становилось ясно, что второй дом, дорога до которого занимает десять часов, — это не совсем то, что им нужно. На протяжении последующих нескольких лет фотография домика, теперь выглядящего значительно наряднее, чем всего пять лет назад, регулярно появлялась в местной газете объявлений, принося доход Гризону, единственному агенту по продаже недвижимости в городе.

В церкви служил священник, живший в небольшом домике по соседству. Вдоль некоторых улиц тянулись длинные дома, так называемые таунхаусы. Во многих из них жили учителя и обслуживающий персонал из Академии Авери. Эти дома достались Авери в наследство от тех времен, когда он был фабричным городком и производил стулья из древесины, поставляемой лесами, некогда со всех сторон подступавшими к городским улицам. Это были женские кресла-качалки. Их так и называли — «стулья Авери». Теперь они считались раритетом.

Контора Гризона располагалась в небольшом одноэтажном домике, одновременно служившем ему жилищем. Бобби Пит жил в квартирке над собственным магазином. Аарон Дэвидсон, клерк суда, жил с Джерри Бертон, стенографисткой, работавшей там же. Они обитали на окраине города в старом викторианском доме. У Вики Торнтон было трое малышей. Она убирала школьные коридоры. Натали Бек работала в школьной столовой. Эрик Хант жил в квартире в одном из длинных таунхаусов и отвечал за всю растительность на территории школы. Спроси любого из них, и они тебе ответят, что Сайласа Квинни воспитывали правильно.

Оуэн возненавидел школу, но большинство жителей Двери не могли ее ненавидеть. Она появилась очень своевременно, как раз тогда, когда мебельная фабрика переехала на юг. В противном случае Авери просто прекратил бы свое существование.

Впрочем, для Оуэна и Анны слово «Авери» означало вовсе не поселок, а изумительный по красоте ландшафт. Где еще открывался вид не на одну, а сразу на две горные цепи, в долине между которыми течет река? К тому же почва здесь не каменистая, как в Нью- Хэмпшире, а леса — не такие темные и непроходимые, как в Мэне. В окрестностях Авери растут желтые и красные клены. Летом среди них всегда светло, а осенью они окрашиваются в розовые и золотые тона. Бобби Пит как-то признался, что половина его годовой выручки приходится на первые две недели октября, когда город наводняют любители осенних кленов. Оуэну тоже нравилось гулять в лесу. Он взбирался на гору по тропинке, берущей начало сразу от его дома. Он любовался лесом, залитым ослепительными лучами заходящего солнца. Пробиваясь сквозь ветви кленов, они веером рассыпались по усеянной листьями земле. Он вдыхал свежий бодрящий воздух, который, казалось, наполнял его легкие здоровьем и в котором всегда чувствовался слабый запах дыма с примесью аромата прелой листвы и чего-то еще, воска, что ли, или, быть может, тыквы.

Сайлас был настоящим тружеником. Однажды, когда Анна и Оуэн уехали в Канаду выбирать очередную племенную овцу, ему пришлось без чьей-либо помощи принимать роды у свиноматки. Четырнадцать поросят! Анна и Оуэн не ожидали, что это произойдет так скоро, иначе они ни за что не оставили бы Сайласа одного. Было очень холодно, шел снег с дождем; Сайлас позвонил Оуэну и спросил: «Что я должен делать?» Оуэн сказал ему:

«Принимай поросят и следи за тем, чтобы свинья их не раздавила». Оуэн в этот момент представил себе Сайласа, стоящего на коленях возле свиньи. Он ловит этих скользких крошечных поросят, а свинья пытается его укусить… Ему тогда было всего шестнадцать. И без того злобная свинья во время родов превратилась в форменную фурию. Сайласу удалось

спасти двенадцать из четырнадцати поросят, что было отличным уловом. Когда Оуэнс Анной вернулись домой, они обнаружили Сайласа в хлеву, перепачканного навозом и кровью и с улыбкой от уха до уха. Оуэну было знакомо чувство, которое испытывал тогда его сын.

Сайлас унаследовал черты Оуэна, только на лице Сайласа они выглядели как-то иначе.

Оуэн и Анна воспитали его хорошо. Спросите кого угодно в городе, они подтвердят.

Оуэн точно не знал, как все произошло, но у него было на этот счет свое мнение. Он не был уверен, что следует во всем винить девушку, но иногда ему очень хотелось поступить именно так.

Все это Оуэн сообщил юной аспирантке из Вермонтского университета. Стройная рыжеволосая женщина вела себя очень деликатно и в душу к нему не лезла. Она просто слушала. Он и сам не знает, почему согласился с ней встретиться. Наверное, ему хотелось выговориться, а Анна, его жена, больше ничего не хотела слушать.

Сиенна

Я такая… Ну, если, скажем, кто-нибудь меня только тронет, то я и убить могу. У меня совсем не осталось денег. Ты не одолжишь мне доллар? Мне нужно… Нет, здесь ничего нет. Только куча мелочи. Я сменила имя. Сама его придумала. Раньше у меня было другое имя, но «Сиенна» мне нравится больше. Я получила психологическую травму. Мне пришлось ходить к психотерапевту. Думала, это никогда не закончится. Но я смогла оставить все позади и начать новую жизнь. Я не вспоминаю о том, что случилось в Вермонте, в том смысле, что… Ну, я не знаю. В том инциденте я была жертвой. Когда-нибудь я напишу об этом книгу. Мне было четырнадцать, почти пятнадцать. У тебя есть карандаш? Мне нужно доделать математику, а то у меня скоро урок. Ты хочешь встретиться в городе? Знаю одно местечко. Я пропустила целый год. Ненавижу эту блузку! Ненавижу фиолетовый цвет! Просто… Ну, я не знаю. У меня сейчас, типа, все нормально. Мама говорит: «Забудь об этом, как будто ничего не было». Ты хочешь знать почему? Это вопрос не ко мне. Это ты у них спроси, почему. Ты любишь «Старбакс»? Мы могли бы там посидеть. Мне здесь реально не по себе. Если моя соседка тебя здесь застанет, она мне плешь проест. Мне кажется, я не обязана отвечать на твои вопросы, как ты считаешь? Эту школу называют школой повторного шанса. Тут многие пытаются забыть о своей прошлой жизни. Ну, там, типа, о наркотиках, и все такое. Слушай, я и правда с утра ничего не ела. Утром в меня просто ничего не лезет, и если я пропускаю Ленч или съедаю один йогурт, то потом на обед могу есть все, что захочу. Я так рада, что уехала из Вермонта! Когда мы впервые подлетали к Хьюстону, [7] я увидела холмы. Они были волнистыми и напоминали складки зеленого бархата. Я смотрела на улицы, спортивные площадки, бейсбольные поля, и над всем этим плыли белые облака. Еще там, внизу, были мутно-зеленые ручьи. И я сказала себе: «Тут я начну новую жизнь. Я стану, скажем, Сиенной. И я буду тем, кем захочу». Я смотрела на эти большущие дома, к которым вели белые подъездные дорожки; они извивались, как змеи, и возле всех домов были бассейны. Я пыталась рассмотреть оттуда школу. Наверное, у меня это получилось, потому что я увидела что-то вроде церкви, и вокруг все было зеленым, а не коричневым. Тут почти вся земля коричневая. И все такие религиозные. В Авери мы ходили в часовню раз в неделю, во вторник утром, на общешкольное собрание. Здесь в церковь ходят каждое утро, молятся и поют гимны, и это не комплимент. Я пять недель не была в школе, а потом пошла, но всего на пару дней. Все на меня пялились, а кое-кто еще и угрожал… Они угрожали мне? Как будто это я была во всем виновата. Мне кажется, эта школа должна быть самой дорогой частной школой во всей стране. За школу второго шанса нужно заставлять платить больше. Общественные работы у нас проходят на старом ранчо. Там будет лагерь для детей из неимущих семей. В Хьюстоне много преступных шаек. Мои родители по- прежнему вместе. Эта история их объединила. Даже забавно. У моей соседки в голове полный отстой. Она считает себя такой… Ее будильник начинает пищать на целый час раньше — бип, бип, бип… бип, бип, бип… бип, бип, бип… Это чтобы она успела помолиться. Ты никогда не пыталась спать в комнате, в которой кто-то громко молится?

Здесь все помешаны на футболе. Мне хочется… Когда я выберусь отсюда… Мне хочется жить в одном из таких домов, как те, над которыми я пролетала, с белыми цементами дорожками и бассейном за домом. Или я стану певицей, вроде Джей Ло. Я просто подумала,

что я могла бы прославиться как Сиенна, а фамилия ни к чему.

Майк

Скандал, разразившийся в январе 2006 года, сломал не одну жизнь, в том числе и жизнь Майка, если только жизнь можно сломать вот так, в один момент. Сам Майк считал распад личности процессом длительным, постепенным. Некая аспирантка из университета штата Вермонт прислала ему письмо. Она хотела побеседовать с Майком об этом скандале в рамках исследовательского проекта на тему «Алкоголь и поведение мальчиков-подростков в старших классах средней школы». Майк намеревался проигнорировать ее просьбу, но она пробудила в нем желание доверить все случившееся бумаге. Он и сам толком не знал, зачем ему это нужно. Возможно, он хотел рассказать эту историю без искажений и преувеличений, повсеместно допущенных прессой. Но основной побудительный мотив он и сам не очень хорошо осознавал, хотя временами его посещали удивительно яркие вспышки-озарения. В эти моменты он отдавал себе отчет в том, что и сам еще далек от понимания событий, которые он собрался описывать, и надеялся, что подобные озарения помогут ему разобраться, почему каждый из участников действовал так, а не иначе, и в особенности — понять причины своих собственных поступков.

Майк вернулся в Вермонт после добровольной двадцати — двухмесячной ссылки. Разумеется, не в тот городишко, где по-прежнему находилась школа, а в деревушку, расположенную на сорок миль южнее, довольно милую, но совершенно безликую. Эта Мекка для туристов и отпускников могла похвастать прекрасными гостиницами, отличными ресторанами и процветающим книжным магазином, а несколь к о в стороне от оживленного центра располагался целый квартал элитного жилья, сдаваемого в аренду. Все здесь подразумевало определенную степень анонимности, а это состояние Майк теперь ценил превыше всего на свете. Если бы он выбрал деревушку поинтереснее, он тут же привлек бы всеобщее внимание. С таким же успехом он мог бы разгуливать по улицам с надписью

«чужак» на спине. Но в этом туристическом городке он мог быть кем угодно. Никому не было дела до того, кто он, откуда и зачем явился. Он вполне мог приехать из Балтимора, Провиденса или Нью-Йорка. В этот городишко съезжались не только ценители красивых ландшафтов и пенсионеры. Скидки в местных магазинах привлекали любителей дешевой одежды от известных европейских дизайнеров. Здесь Майк мог прогуливаться по успевшим прославиться мраморным тротуарам (в зимнее время густо посыпанным солью), иногда останавливаясь, чтобы полюбоваться домами, построенными еще в девятнадцатом веке, в твердой уверенности, что никто не обращает на него ни малейшего внимания. Всегда существовала возможность, что его кто-нибудь узнает, поскольку сразу после скандала его несколько раз приглашали на телевидение. Правда, в его невысокой фигуре не было ничего выдающегося, а его некогда белокурые волосы были теперь выкрашены в светло-каштановый цвет. Но была у него и запоминающаяся черта — глубоко посаженные синие глаза. Его можно было принять либо за риэлтора, знававшего лучшие времена, либо за директора частной школы, кем он и был на протяжении почти двенадцати лет.

Он снял комнату в самой крупной гостинице поселка, трехэтажном образчике

«федерального стиля».[8]Она была покрыта белой краской, снабжена зелеными ставнями и вполне могла сойти за любую из построек Дартмута.[9]На верхнем этаже располагались две мансарды с большими окнами, выходящими на все четыре стороны света. Казалось, что

комнаты, напоминающие огромные стеклянные коробки, лишь чудом удерживаются под покрытой шифером крышей. Майку повезло — он приехал в понедельник, когда в гостинице было мало людей, поэтому ему удалось заполучить это орлиное гнездо в свое распоряжение. Он и не подозревал, что начать писать будет так тяжело. Труднее всего ему далось первое предложение. За время, предшествовавшее его написанию, он успел понять, что первое предложение не только задает тон всему повествованию, но и определяет всю его структуру. Несколько неудачных попыток вселили в него неуверенность в собственных силах. Наконец, он решил просто изложить все имеющиеся у него факты, что подразумевало рассказ о том, что происходило до и после центрального события. Чтобы ускорить процесс, он остановился на этом решении как на окончательном.

Майк познакомился с Сайласом Квинни и его семьей за четыре года до скандала. Произошло это при весьма необычных обстоятельствах. Майк ездил в колледж Мидлбери на конференцию директоров средних школ. Задним числом он понял, что после окончания конференции ему следовало поспешить домой, поскольку прогноз погоды на вечер обещал дождь со снегом и гололед. Но, покончив с делами, он не смог заставить себя сесть за руль своего красно-коричневого «вольво» и двинуться на юг. От колледжа до города было совсем недалеко, и он отправился блуждать по узким улочкам этого маленького городка, славящегося своими кафе, барами и отличными ресторанами. Будучи директором частной школы, он был вынужден жить у всех на виду, и ему редко удавалось испытать то чувство полной свободы, которое посетило его в тот вечер. В обычной жизни он не только вел два курса по истории («Французское Сопротивление во время Второй мировой войны» и

«История движения за гражданские права»), но также открывал и закрывал все собрания и встречи, присутствовал на всех (на всех!) домашних играх школьных команд, независимо от их достижений или отсутствия оных, поскольку все школьники нуждались в поощрении, и время от времени вместе со студентами обедал в школьном кафетерии. Более того, он жил в доме, расположенном практически в самом центре кампуса, и это означало, что все его перемещения становились достоянием общественности. Майк обнаружил, что в Новой Англии существует моральный кодекс, согласно которому шторы задергивать не принято, особенно на первом этаже, поэтому с наступлением темноты, когда им с Мэг приходилось зажигать свет, вся их жизнь оказывалась на виду у проходящих мимо их жилища студентов и преподавателей. Майк не мог с уверенностью сказать, откуда взялся этот обычай, хотя он, несомненно, являлся пережитком кальвинистских представлений о добродетели, сложившихся еще в XVII веке. В Новой Англии, в отличие от того же Нью-Йорка, о сохранился повсеместно и в первозданном виде. Обратной стороной медали было то, что во время вечерних прогулок он и сам мог беспрепятственно заглядывать в жизни других людей, чем, собственно, и занимался всякий раз, бродя по улицам Авери. Глядя в ярко освещенные окна, он пытался угадать, кто эти люди и чем они занимаются. И в очередной раз убеждался, что с улицы дома кажутся намного более уютными и привлекательными, чем изнутри. Он часто ловил себя на том, что ему хочется, чтобы обитатели одного из этих старинных особняков пригласили его на бокал вина у камина.

В тот вечер, когда он познакомился с семьей Квинни, Майк прогулялся по улицам, пообедал (запив обед стаканом местного пива) и сел в машину, чтобы вернуться в Авери, расположенный в часе езды к югу от Мидлбери. Вопреки прогнозу, дорога показалась ему вполне сносной. Временами срывался снег, но поскольку снежинки таяли, не успев

опуститься на асфальт, этот налетающий волнами снег не создавал ему никаких проблем. Разумеется, нельзя было забывать о существовании природного явления под названием

«черный лед», хорошо известного жителям северной части Новой Англии. Уже одно это словосочетание вызывало учащенное сердцебиение у всех, кому пришлось с ним столкнуться, пешком или за рулем. Лед назывался «черным» потому, что именно так он и выглядел. Говоря точнее, он вообще никак не выглядел. Покрытая им дорога казалась просто черной, не позволяя даже заподозрить присутствие на ней ледяной корки, и только нажав на педаль тормоза или попытавшись вписаться в крутой поворот, водитель осознавал, каким предательски скользким является невинное на вид дорожное полотно. Слух об этом феномене был способен в считанные минуты очистить от гостей любой дом. Если же предупреждение поступало заблаговременно, родители мчались в школу за детьми, спеша забрать их с занятий на час раньше, лишь бы избежать встречи с «черным льдом».

Однажды, когда Майк и Мэг решили покататься на лыжах и арендовали на выходные дом в горах, Майк стал свидетелем того, как его жена, сев за руль «вольво», сдала назад, чтобы выехать на дорогу, но вместо этого машина боком сползла к подножию холма, на котором стоял дом. Ей пришлось оставить автомобиль внизу и подняться наверх пешком по той части холма, которая была покрыта снегом, не позволявшим ногам скользить. К сожалению, это был противоположный склон, и путь ей опять преградила дорога, встав на которую она могла оказаться там, откуда пришла, на этот раз уже без машины. Она попыталась переползти ее, но дело кончилось тем, что она, вращаясь, медленно покатилась вниз. Майк побежал в дом, надеясь разыскать там веревку, с помощью которой он мог бы выручить жену, однако за это время она успела спуститься, найти участок дороги, свободный ото льда, и взобраться наверх уже со стороны дома. Лишь через сутки спасатели вызволили их автомобиль из ледяной ловушки.

Приближаясь к Авери, Майк увидел неожиданно остановившуюся впереди машину и на скорости сорок пять миль в час нажал на тормоз. Дело было на вершине очередного холма, и

«вольво» заскользил на «черном льду», пересек дорогу, встал на нос, перевернулся и поехал дальше на крыше, с повисшим на ремне безопасности Майком. Вот так он и встретился впервые с Анной и Оуэном Квинни.

Сам Майк мало что помнил о первых мгновениях этой встречи. Он ненадолго потерял сознание, а когда пришел в себя, то увидел лежащую на животе женщину с очень добрым лицом. Она держала его за руку и говорила, что спасатели скоро будут на месте. Майк дрожал всем телом. Он понимал, что ему не удастся расстегнуть ремень безопасности, пока он не ослабит его натяжение, однако этот маневр оказался ему не под силу. У Майка был

«вольво» старой модели, не снабженный воздушными подушками, но защитные дуги и ремень безопасности спасли ему жизнь. Подоспела помощь в лице двух очень молодых парней-спасателей. Им удалось расстегнуть ремень, вынуть Майка из машины и уложить его на носилки. Его отвезли в региональную больницу Западного Вермонта, куда примчалась и Мэг. Врачи внимательно осмотрели все его ушибы и синяки, а рентгеновские снимки засвидетельствовали тот удивительный факт, что Майку удалось избежать более серьезных травм. Еще удивительнее было то, что, когда его машину перевернули крышей вверх, выяснилось, что она также отделалась лишь вмятинами и царапинами и даже не нуждается в буксировании. Ее своим ходом доставили в ближайший гараж для косметического ремонта.

Когда Майк оправился от скованности, не позволявшей ему нормально двигаться на протяжении нескольких дней после аварии, он взял машину Мэг и поехал к месту