Димитрий Кодашвили

Совсем еще молодым человеком святейшим и праведнейшим синодом я был определен служить в высокогорное село, приютившееся в скалах Кавказского хребта. В селе жили мегрельские гуртовщики-скотоводы, и называлось оно Луци.

Тамошние жители в вере не тверды, и по наущению дьявола в первый же год моего служения свершился в Луци страшный грех: в одну ночь вырезали семью Тодуа – мать и четырех сыновей. Уцелел только отец семьи Доротэ Тодуа, который пас в горах гурт. Пристав сказал мне, что это преступление совершил вероотступник, враг престола, разбойник и убийца Дата Туташхиа. Перед всем приходом я проклял грешника и предал его анафеме.

Выше Луци, в горах, находятся летние пастбища и хижины пастухов. В этих хижинах нередко укрывались абраги, и каждое лето Дата Туташхиа поднимался туда. По пути он заходил в Луци. Когда пришла весть, что семью Тодуа вырезал Дата Туташхиа, в приходе началось смятение, толки и пересуды. Ясон Карчава, уважаемейший в селе гуртовщик, при всем народе сказал разбойнику, что дорога через деревню ему отныне заказана и чтобы в гости он ни к кому не приходил. Туташхиа, спокойно выслушав эту отповедь, предерзко заявил, что он не убивал, и отправился своей дорогой. Больше он в селе не гостил, но ходить через село не перестал и как ни в чем не бывало здоровался с каждым встречным, кроме меня. Были люди, которые годами не отвечали на его приветствие – он был отвергнут, и власти об этом знали.

Но хотя все от него отвернулись, некоторых посещало сомнение, а правду ли сказал пристав и не берем ли мы от излишней доверчивости грех на душу. За глаза многие прихожане осуждали меня. Туташхиа знал, что я его проклял, и я боялся его мести.

Доротэ Тодуа был крепкий старик, но горе и слезы сломили его. Он быстро дряхлел, и ему все труднее было управляться с гуртом. Каждую осень он говорил, что отгонит гурт вниз, в долины, и продаст.

Была у меня дойная коза, она бродила без присмотра, и однажды вечером не вернулась домой. Не пришла она и утром. Я прождал ее до полудня и пошел искать.

Я шел по узкой тропинке, бегущей по краю пропасти, и на другой стороне увидел трех путников. В одном из них я тотчас узнал Доротэ Тодуа. Он шагал не торопясь с кожаной сумой на спине. В эту пору ранней весны стада гонят из долин в горы, между тем Доротэ шел один.

Я подумал, что наконец-то он продал гурт, и стал вглядываться в его спутников. Один был в черной чохе и при оружии. Впереди путников шел саврасый, через седло его была перекинута бурка. Я узнал Дату Туташхиа и подивился лишь тому, что он идет вместе с Доротэ Тодуа, а что он был нагл и ничего не боялся, я знал и так. Второй был не знаком мне. Встречаться с Туташхиа было мне ни к чему.

Тропинка свернула вправо. Я надеялся найти козу в овраге и тоже свернул вправо. Склон оврага был крут, и подниматься было трудно. Я шел долго и, пока одолел подъем, очень устал, А козы все не было видно. Наверху оврага рос огромный, в три обхвата, граб, густо обвитый плющом. Если взобраться на дерево, подумал я, можно будет разглядеть все склоны. Они поросли густым кустарником, и белую козу в этой зелени легко заметить.

Я взобрался на граб, оглядел склоны, ничего не увидел и расположился отдохнуть, не сводя между тем глаз с кустарников.

Послышалось цоканье лошадиных копыт.

В десяти шагах справа был очень глубокий, узкий, как щель, овраг, дно которого пересохло. Тропинка, идущая снизу, обрывалась по ту сторону оврага. Для путников через овраг было перекинуто бревно, а по эту сторону снова начиналась тропинка и, извиваясь, вела через лес в Луци.

«Эге-е! – подумал я. – Видно, они останавливались на отдых, не то, пока я лазил по оврагам, должны были бы уйти далеко за Луци».

Я стал спускаться с граба и хотел спрыгнуть, чтобы не попадаться им на глаза, но не успел и укрылся в плюще.

Сперва показался саврасый Даты Туташхиа. Он встал у бревна, перекинутого через пропасть, и обернулся к хозяину. Туташхиа шел опустив голову, за ним, стуча посохом, – Доротэ Тодуа, а последним – невысокий толстяк лет двадцати пяти.

Не получив от хозяина ответа, лошадь, осторожно переступая, прошла по бревну и остановилась по эту сторону, пощипывая траву в тени граба.

Дата Туташхиа, подойдя к бревну, остановился, поджидая спутников. Доротэ Тодуа снял со спины суму и отдал ее Туташхиа. Приняв ее, абраг перешел по бревну и опустил суму на землю. Вынув кисет, он набил трубку, и, пока высекал огонь, Доротэ ступил на бревно, но вдруг остановился, не решаясь идти дальше. Обойдя старика, незнакомец стал на бревно и протянул ему руку, приглашая идти за ним. Старик протянул ему не руку, а посох, и они двинулись. Незнакомец шел медленно, ведя за посох старика, и когда ступил на землю – старик в это время был на середине бревна, – вырвал у него посох и ткнул им старика в грудь.

Доротэ Тодуа полетел вниз, и оттуда донесся звук упавшего на дно тела.

Туташхиа обернулся.

Стоя на коленях, незнакомец вглядывался в глубину оврага. Туташхиа подошел к краю обрыва и тоже глянул в пропасть.

Незнакомец пошарил глазами по сторонам и бросился к суме Доротэ Тодуа. Он быстро развязал ее, вывалил на землю все, что в ней было, схватил кисет из козлиного пузыря, зубами развязал стянутый в тугой узел шнур и вытащил деньги. Много денег.

Увидев деньги, Туташхиа издал звук, я не разобрал – удивления или радости.

– Сколько их здесь! Гляди! Гляди! – Незнакомец трясся, перебирая деньги, пробуя их на вес, он мял их, разглаживал, складывал… и вдруг встретился глазами с Туташхиа.

Он замер, стоя на коленях, челюсть у него отвисла, и он глядел на абрага как моська. Абраг молча разглядывал его и, пыхнув трубкой, пустил дым.

Незнакомец отвел глаза и принялся делить деньги. Он не умел считать и раскладывал их на две кучки: направо – налево, направо – налево.

– Половина тебе, половина мне… Здесь вон сколько! – Он подобострастно поглядел на Туташхиа, опять снизу вверх, встретился с ним взглядом и окаменел. – Пополам… – Незнакомец был совершенно потерян. – Ты ведь Дата?.. Дата Туташхиа. А я Звамба… Звамба я!

После долгого молчания абраг спросил, откуда известно, что он – Туташхиа.

Звамба как язык проглотил.

Абраг ждал.

Звамба ткнул пальцем в ущелье.

– От него. Ты шел по дороге, и он сказал: вот Дата Туташхиа… А потом говорит: несчастный. Это про тебя.

И опять молчание.

– Положи деньги в кисет и не притрагивайся к ним, – приказал абраг негромко.

Звамба не мог шевельнуться от страха. Абраг повторил.

– Мои! – завопил Звамба. – Все мои. Я даю тебе половину, потому что ты Дата Туташхиа. Получил бы у меня кто другой… Что тебе еще надо? Все хочешь забрать? Все?..

Абраг и бровью не повел. Звамбу как подсекли. Он собрал деньги, затиснул их в кисет, затянул шнур и опять будто застыл.

Я не понял, что еще сказал Туташхиа, – очень тихим и низким голосом он говорил, но Звамба положил кисет, опять заглянул абрагу в глаза и быстро-быстро стал засовывать вещи Доротэ Тодуа обратно в суму.

– Пусть все достанется вам, Дата-батоно, – сказал он, сложив вещи и завязав суму. – Но знаете, сколько дней я охотился за ним?.. Есть тут и моя доля?..

Туташхиа опять выпустил дым и велел принести тело Доротэ Тодуа.

Не сказав ни слова, Звамба пошел по краю обрыва, разыскивая место, с которого можно было бы начать спускаться вниз. Он не сделал и десяти шагов, как абраг, вытащив оружие, отправился за ним.

Саврасый взглянул вслед хозяину и опять принялся за траву.

Только оставшись один, я смог собраться с мыслями и прийти в себя. За холмом дети пасли индеек. Я сполз с дерева, добежал до них и рассказал сынишке Кокочиа, что Звамба столкнул в пропасть Доротэ, вытащил из его сумы кисет с деньгами, а Дата Туташхиа отнял у Звамбы эти деньги. Что понял мальчик, а что нет, я сам уже не понимал.

Я вернулся на прежнее место и притаился в кустах.

Дата Туташхиа все еще стоял у края обрыва, не спуская глаз с разбойника. Гремели срывающиеся камни. Раза два до меня донеслась брань Звамбы.

Наконец появился он сам с изуродованным телом Доротэ Тодуа на спине. Он задыхался и все так же искательно смотрел в глаза Даты Туташхиа.

По знаку абрага Звамба опустил тело Доротэ Тодуа на землю и сразу схватился за сердце. Он едва держался на ногах.

– Принеси сюда суму и кисет, – приказал Туташхиа.

Звамба затрусил, спотыкаясь.

– Кисет возьми в зубы, а суму повесь на шею, – сказал Туташхиа, когда Звамба вернулся.

Звамба помедлил, но дожидаться повторения приказа не стал, а сделал все, как велел Туташхиа. Только суму он забросил за спину.

– Я сказал – на шею, – напомнил абраг.

Звамба немного удивился, но сделал и это. И опять взглянул на абрага: что еще?

– На спину! – сказал Туташхиа, глазами показав на труп.

Звамба оцепенел на мгновение.

– Не возьму… убей – не возьму! Мертвец!.. Мертвецов боюсь… – Голос его срывался, дыхание, казалось, вот-вот совсем оборвется. – Я его снизу тащил? Тащил… сердце у меня… Не видишь? Сердце!

Одна за другой просвистели две пули: одна – возле моего уха, другая – у ног, пыль засыпала мне глаза. Я хотел бежать – ноги не слушались меня. Туташхиа сунул оружие в кобуру, а я вознес молитву господу за то, что спас меня от верной гибели.

С белым лицом, весь дрожа, Звамба ошупал продырявленный под мышкой архалук, потом – разодранные в паху штаны. Оглядел руки – крови не было, и он засмеялся как безумный.

– Как прикажешь, Дата-батоно!.. Как велишь… – Звамба взвалил на себя тело Доротэ Тодуа и двинулся по тропинке.

Туташхиа долго глядел ему в спину и, негромко свистнув, позвал лошадь.

Согнутый в три погибели, Звамба тяжело переставлял ноги. Кисет, зажатый в зубах, не давал дышать. Ноги Доротэ Тодуа, ничком лежавшего на спине Звамбы, волочились по земле, руки свисали как плети. Сзади, шагах в десяти, шел Дата Туташхиа, а за ним глухо постукивал копытами по каменистой тропе саврасый.

Поравнявшись со мной, Звамба обернулся к Туташхиа:

– Чего тебе надо, Дата-батоно? Долго еще тащить мне его?

– Пока дух свой поганый не испустишь! – ответил Туташхиа и тоже прошел мимо меня.

Не проронив ни слова, Звамба поплелся дальше, кряхтя и спотыкаясь. Тропинка огибала холм, и они скрылись за поворотом.

А я, несчастный, остался лежать в колючем кустарнике, и мысли одна страшнее другой проносились в моей голове: наваждение ли это? божий гнев? шабаш сатаны? Да еще мальчонку я в деревню послал… Что будет, когда рассвирепевшие гуртовщики выйдут навстречу Туташхиа и Звамбе? Какая нечисть возьмет верх?

Подобрав рясу, я бросился бежать вверх по склону. Когда выбрался на дорогу, ряса висела на мне клочьями, штаны были в колючках, ноги по щиколотку изодраны в кровь. Я снова бросился в кусты: и потому, что обессилел, бегая по кручам, и потому, что дорога в Луци шла через это ущелье, и разбойники неминуемо должны были опять пройти мимо меня.

Отдышавшись, взглянул на дорогу, – никто пока не поднимался по ней, но – чудны дела твои, господи! – впереди, совсем близко от себя, я увидел четырех гуртовщиков, которые залегли в засаде, выставив на дорогу ружья.

Я окликнул их, и ружья повернулись в мою сторону. Со мной чуть не сделалось дурно.

Захлебываясь словами, я рассказал им, что здесь произошло. Они начали расспрашивать меня, но больше я не мог вымолвить ни слова. Я сам не понимал того, что увидел, и не мог ничего путем объяснить. И тут на подъеме показался Звамба со взваленным на спину телом Доротэ Тодуа. Он уже не плелся, как прежде, а бежал, не переводя духа. За ним верхом, наступая ему на пятки и погоняя, следовал Дата Туташхиа. Видно, Звамба и вовсе обессилел – он сбавил бег. «Не прикидывайся!» – крикнул Туташхиа и огрел его кнутом.

И опять побежал несчастный убийца, волоча на себе убитого.

Они были уже почти рядом, а мы глядели друг на друга, и господь не посылал нам разумения – что делать, как поступить?

Вдруг раздался выстрел с нашей стороны. Звамба схватился за сердце и рухнул ничком на утоптанную землю. Ясон Карчава ударил прикладом по голове духанщика Джонджолиа, а Туташхиа, сидя в седле, выстрелил на пороховой дым. Пуля просвистела в листве над нашими головами. Соскочив с лошади и укрывшись за ней, Дата Туташхиа прицелился, уже видя, кто перед ним. Оба брата Чочиа исчезли, как видение, будто и не было их здесь. Я попросил у господа отпущения грехов и стал ждать своего часа.

– Не стреляй, Дата! – закричал Ясон Карчава, вскочив на ноги. – Это Джонджолиа стрелял, вон он валяется, сукин сын!

Я поднял голову и поглядел вниз. Туташхиа стоял на дороге. Левая рука его была в крови. В правой, собираясь перевязать рану, он держал платок.

– Выходите на дорогу! – громко сказал Туташхиа, зажимая платком рану. – Эй, вы там!.. Джонджолиа, и ты выходи!

Джонджолиа и не думал подниматься, пока Ясон Карчава не пнул его.

Мы вышли из кустов.

Дата Туташхна разглядывал лежащего ничком Звамбу и труп Доротэ Тодуа рядом с ним.

– Почему ты стрелял в меня, Джонджолиа? Правду говори! Только правду, если хочешь, чтобы я простил тебе эту кровь!

Духанщик опустил голову.

Звамба был недвижим. Я вспомнил, как он жаловался Туташхиа на сердце и как схватился за сердце перед тем, как упасть.

Я нагнулся к нему, пощупал пульс, приложил ухо к груди. Он был мертв. От него поднималась легкая испарина, а в зубах был зажат кисет Доротэ Тодуа. Я прочитал молитву и отошел от покойника.

– Я тебя спрашиваю, что тебе от меня было нужно, – Туташхиа не думал отступаться от Джонджолиа. – Говори сейчас же, зачем стрелял?

– Прости, Дата-батоно! Дурь нашла!.. Жадность обуяла! – запричитал он. – Не оставь детей сиротами! Правду говорю – жадность…

Лицо Туташхиа покрылось бледностью.

– Те пять тысяч, которые назначены были за мою голову, правительство отменило, – промолвил он к отошел в сторону.

Он размышлял долго, переводя взгляд с лавочника на тело Звамба, опять на лавочника, пока наконец взор его не остановился на мне. Он сверлил меня глазами и молчал, ожидая – мне было ясно, – чтобы я заговорил.

А что мог я сказать?

– Отдал богу душу грешник, – выдавил я из себя… – Видно, сердце не выдержало. – Я говорил о Звамбе.

Абраг вынул оружие и навел его на Джонджолиа. Я бросился между ними и вознес молитву господу нашему Христу:

– Господи, умиротвори душу вознамерившегося убить человека, и погаси гнев души его, и сдержи гнев сердца его, ибо останутся после смерти одного Джонджолиа пятеро Джонджолиа, сирот нищих, беззащитных, и, гонимые недоброй судьбой, станут все пятеро на путь неправедный, греховный, исполненный ненависти и зла.

– А если сам Джонджолиа будет растить своих пятерых, думаешь, отец Димитрий, хоть один из них станет лучше отца? Раз у тебя душа болит за судьбу его детей, просить надо, чтобы убил я этого скота!

Я бросился абрагу в ноги и опять вознес молитву:

– Господи, открой око разума и отвори врата истины рабу твоему Туташхиа Дате, дабы не взял он греха на душу. Вразуми его: искоренять зло злом – неразумно и неправедно, ибо зло, совершенное даже во имя добра, породит много нового зла, и не будет этому конца, и гибельно это…

Внял господь моей молитве, внушил абрагу отречься от своего помысла. Спрятал Туташхиа оружие.

– Джонджолиа, – сказал он, – Звамба не сделал ничего хуже того, что вознамерился делать ты. Знай это! Плачет по тебе пуля, но нельзя, чтоб послала ее моя рука. Скажут, Туташхиа убил Джонджолиа, потому что Джонджолиа в него стрелял. А кончать с тобой надо не за это, а за то, что деньги могут заставить тебя убить человека. Оттого и стоишь ты смерти, запомни мои слова. Подлость твоя и вероломство доконают тебя – и очень скоро!

Туташхиа вскочил в седло и стал подниматься в гору.

Доротэ Тодуа лежал на спине. В открытых глазах его стояли гнев и ярость. Крепко сжатые кулаки были воздеты к вечернему небу.

В одной руке был зажат камень.