Граф Сегеди. В списке Зарандиа, как я уже говорил, на одном из первых мест стояло имя Хаджи-Сеида

В списке Зарандиа, как я уже говорил, на одном из первых мест стояло имя Хаджи-Сеида. Зарандиа уверял, что казначеем панисламистов является именно Хаджи-Сеид, но вещественного доказательства у него не было, как и вообще не было каких-либо убедительных доказательств. Зарандиа начал с того, что решил приглядеться к Искандеру-эфенди Юнус-оглы. Скажу, что и мне, и моим помощникам именно Искандер-эфенди казался лицом наиболее подозрительным. И именно его решил использовать Зарандиа, чтобы проникнуть в тайну деятельности Хаджи-Сеида. Предстояло сблизиться с Искандером-эфенди и завербовать его. Зарандиа долго следил за ним, получил нужные сведения и в один прекрасный день подсел за его столик в чайной.

– День добрый, Искандер-эфенди! Не припоминаете меня?

Сидевший внимательно оглядел подсевшего.

– Кажется, вы изволите служить провизором в аптеке Оттена… Да, да, в аптеке Оттена на Сололакской улице… Я не ошибаюсь, простите? Где-то я вас встречал, но чем вы занимаетесь, уверенно не припомню, пет…

Зарандиа проткнул свою визитную карточку.

– Здесь, правда, не сказано, что я еще и руководитель политической разведки.

Тонкая улыбка блуждала по лицу отуреченного грузина, пока он разглядывал визитную карточку.

Зарандиа попросил слушать его внимательно и сразу же объяснил, зачем пришел и что ему нужно от секретаря и кассира Хаджи-Сеида. Он не преминул сообщить также, что высшие чины тайной полиции убеждены, что Искандер-эфенди Юнус-оглы является резидентом турок, однако он, Зарандиа, считает это ошибкой, которую хочет опровергнуть, но сделать это может лишь с помощью Искандера-эфенди.

– Я полагаю, Искандер-эфенди, – сказал Зарандиа, – что вашим призванием и долгом является служба, а не верность. Вы вовсе не обязаны сохранять верность ни Хаджи-Сеиду, ни своим многочисленным бывшим и будущим патронам. Вы обязаны быть верны нам, потому что вашего нынешнего патрона мы все равно уличим в преступлении, и тогда вы неминуемо разделите его участь. Мы не потребуем ничего особенного – лишь небольшой помощи, однако медлить с ответом мы вам позволить не можем. Вот… – И он вынул из кармана и положил перед Искандером-эфенди заранее составленное обязательство и даже протянул ему химический карандаш. – Или вы подписываете это и действительно оказываете нам упоминаемую в расписке услугу, или отправляетесь отсюда в тюрьму, а мы обойдемся без вас, вам же останется уповать на аллаха!

– «Дулкернаин снова отправился в путь…» – произнес Искандер-эфенди, дочитав расписку.

– Что вы изволили сказать?

– Это из восемнадцатой суры Корана… Бейрут, Дамаск… Афины тоже прекрасный город, и я там не бывал, но все же Дамаск, говорят, лучше… Эй, Абдурахман, подай господину… – Зарандиа быстро скосил глаза, и имя собеседника застряло в горле Искандера-эфенди. – Подай господину чаю покрепче, Абдурахман!..

Зарандиа кивнул.

Принесли чай. Зарандиа отхлебнул и после долгого молчания спросил с искренним любопытством в голосе:

– Дамаск, говорите… А в Риме не приходилось вам бывать? Прекрасный город. И прелестные девочки, должен вам сказать. И что забавно, в Италии до сих пор нет закона против садизма. А там как раз нам человек нужен. Язык вы знаете хорошо. Ведь с сеньором Массари вы изъясняетесь на итальянском совершенно свободно… Как удачно все складывается!

– «Род уходит и род приходит, а земля пребывает вовеки. Восходит солнце, и заходит солнце, и на место свое поспешает, чтобы там опять взойти», – прочитал Искандер-эфенди, словно для себя одного.

– Что вы изволили сказать?

– Это из Библии. Экклезиаст. Не помню, господин Зарандиа, чтобы мое пребывание и служба в любом городе заканчивались как-нибудь иначе. – И Искандер-эфенди ткнул пальцем в расписку. – Хотел бы я знать, почему вы являетесь именно ко мне, и непременно – всюду. Я понимаю, если б я провинился в чем-то. Но ведь совсем ни в чем. Ни в чем совершенно! И никогда.

– В наше время это больше всего и вызывает подозрение.

– То именно, что я ни в чем и никогда не провинился?

– Да.

– Дамаск…

– Об этом, Искандер-эфенди, мы поговорим позже! – Зарандиа тоже коснулся пальцем расписки.

– Разумеется… Но расписки я ни в одном городе не давал. Чем еще могу служить?

– В каких городах и банках за пределами России есть текущие счета у Хаджи-Сеида?

– Только в Стамбуле. Банк Стиннеса, счет номер № 1014, – Искандер-эфенди ответил немедля, и с этого момента и здесь, в чайной, и позже говорил только правду.

Многим, вероятно, покажется, что смелый шаг Зарандиа есть оскорбление профессионализма и авантюризм. С точки зрения теоретической такая оценка вполне справедлива, однако практика подтверждает, что большинство вербовок во все времена и во всех государствах происходило именно так – нахрапом и откровенно. Вопреки взглядам некоторых профессионалов, большинство вербуемых остерегается осложнить отношения с тайной полицией и законом, и стоит вербующему достаточно твердо сказать о возможных осложнениях, как сомнения у вербуемого отпадают сами собой. В беседе Зарандиа с Искандером-эфенди Юнус-оглы не было ничего неожиданного, кроме тут же состряпанной версии о садизме. Таких сведений об Искандере-эфенди у Зарандиа не было, и ничего похожего мы не могли бы доказать, но Искандер-эфенди сообразил, что если он откажет Зарандиа, то тайной полиции ничего не будет стоить представить парочку проституток, которые подтвердят, что он садист. Он предпочел согласиться сам, чем быть втянутым другими, – случай самый обычный в аналогичных ситуациях.

Благодаря Искандеру-эфенди удалось установить, что стамбульский антиквар Чекурсо-бей четырежды в год вносит в банк Стиннеса на текущий счет Хаджи-Сеида суммы в турецких лирах. Каждый взнос равнялся двум тысячам русских рублей. По существующим правилам, банк посылал своему клиенту уведомление о поступивших суммах, и таким путем Хаджи-Сеид узнавал, что деньги пришли. Искандер-эфенди не мог сказать нам, кому Хаджи-Сеид рассылал эти деньги, но назвал имя Кара-Исмаила, скупщика серебряной посуды в Дагестане от фирмы Хаджи-Сеида, который раз в три месяца получал из кассы двести червонцев золотом сверх той суммы, которая выдавалась ему для закупки товара. Кара-Исмаил жил в Темирханшуре. Идя по его следам, мы могли обнаружить резидентов, рассеянных в Дагестане.

Однажды, выступая перед высшими чинами полиции закавказских губерний, Зарандиа развернул следующую мысль. Во все времена и во всех государствах полиция или администрация, взявшая на себя ее функции, представляла всегда и по сию пору представляет собой структуру, предназначенную для того, чтобы правящие круги располагали возможно более полными сведениями об образе жизни, способе существования и взглядах каждого гражданина. Существует целая иерархия от министра внутренних дел до квартального, без которой невозможно было бы исполнять законы, и нет государства, которое могло бы без этой службы обойтись. Когда мы видим, что определенная государственная система твердо стоит на ногах и падение ей не угрожает, это означает, что большинство граждан довольно существующим порядком вещей, что оно на стороне дебетующих законов, а стало быть, и своей полиции, и тогда можно быть уверенным, что необходимые сведения существуют в головах людей потенциально – надо только уметь их взять. Это положение звучит парадоксально, но в парадоксальности его сила: мыслящего человека парадокс толкает на анализ, а анализ приведет его к выводу, что перед ним вовсе не парадокс, а истина.

Деятельность Мушни Зарандиа протекала на моих глазах, и я могу свидетельствовать, что он неизменно руководствовался этим принципом. И в Дагестане он не искал других путей. Приехал и велел тамошней полиции собрать сведения, куда и к кому ходил Кара-Исмаил и кто из людей, оказавших ему гостеприимство, вызывает подозрение. Сведения эти лежали готовыми – надо было лишь взглянуть на них с определенной точки зрения. Зарандиа изучил доставленные ему сведения, поставил точки против шести фамилий, сказал, что четверо из них резиденты, прикинул, как действовать дальше, и, набросав план дальнейшей операции, отбыл в Тифлис.

Чтобы достичь успеха, Мушни Зарандиа сообразовался еще с одним обстоятельством. Известно, что турки накопили тысячелетний опыт в государственных и разведывательных делах. И одновременно они весьма бережливы. Если турок посылает деньги, он обязательно потребует подтверждения, что деньги дошли, и дошли полностью. Но искусство тайной войны никогда не позволит им расширять число лиц, приобщенных к тайне, ибо это увеличивает риск ее разглашения. Поэтому, чтобы получить подтверждение о получении денег, они не стали бы вмешивать новых лиц. Путь возможно короткий и возможно надежный оставался лишь один: Кара-Исмаил – Хаджи-Сеид – Чекурсо-бей – турецкая разведка. Здесь Искандер-эфенди был бесполезен. К этому узлу он не был прнчастен, и Зарандиа нимало об этом не сокрушался. Он был уверен, что подтверждения резидентов о получении денег будут обнаружены в кармане Кара-Исмаила.

Спустя некоторое время Кара-Исмаил появился в Тифлисе, и по распоряжению Хаджи-Сеида Искандер-эфенди выдал ему двести червонцев золотом. Не прошло и часа, как мы уже знали об этом.

Однако само по себе получение денег Кара-Исмаилом ни о чем еще не свидетельствовало. Да, получил. Ну и что из того, что получил? Я уже говорил, что нам попадались курьеры с денежными суммами на руках и это ни к чему не приводило. Важно было доказать получателям денег, что получили они от турок и на дела, подрывающие интересы государства. Иначе установленный факт оставался фактом для внутреннего пользования, возможности действовать он не давал. Нужно было добыть документ, доказывающий вину адресата. Нужны были признания и показания. Как их взять? Вот с этой точки мы и не могли сдвинуться уже много лет. А Зарандиа сдвинулся с этой мертвой точки, но как это ему удалось, никто, кроме меня, не знал, до тех пор, пока желанный плод не попал нам в руки. Тогда сам результат объяснил способ его достижения. Сейчас скажу лишь, что все червонцы, полученные Кара-Исмаилом от секретаря-кассира Хаджи-Сеида, были фальшивыми.

Зарандиа окружил Кара-Исмаила своими людьми и, разумеется, уведомил Дагестанскую тайную полицию о том, что открывает действия. В Дагестане делать ему сейчас было нечего, и он остался в Тифлисе, с головой уйдя в дело об австрийском шпионаже.

– По какой схеме, предполагаете вы, пойдут сейчас события? – спросил я его однажды.

– По самой элементарной, ваше сиятельство.

– Почему вы так думаете?

– Когда шпион на протяжении многих лет работает, не ощущая внимания тайной полиции, будь он трижды осторожен, он теряет осмотрительность, где-то распускает себя и начинает нарушать даже простейшие правила конспирации. Мы столкнемся именно с этим явлением.

– Дай бог, но все же я бы хотел знать предполагаемую схему событий.

– Сведения военного характера, я полагаю, госпожа де Ламье получает от поручика Старина-Ковальского. Этот молодой человек постоянно вращается в обществе офицерских жен, ловит сплетни, комментирует их со свойственным ему остроумием и цинизмом. Выходя из его рук, сплетня становится еще пикантней и соблазнительней для дальнейшего распространения, он на ходу стряпает слухи, их вырывают у него из рук еще тепленькими. Он талантливый болтун. Подробности жизни, особенности характера, привычки и увлечения того несчастного, что попадает ему на язык, взлетают в воздух, как шарики и палочки в руках жонглера. Лицу заинтересованному достаточно послушать его, задать два-три вопроса, внешне совсем незначительных, и представление о человеке готово. Пользуясь благосклонностью и кошельком мадемуазель де Ламье, Старин-Ковальский поначалу чистосердечно полагал, что получает гонорар за услуги плотские и духовные. Таким путем в руки австрийцев попали послужные списки наших офицеров, и однажды мадемуазель де Ламье помогла Старину-Ковальскому обнаружить, что он не кто иной, как государственный изменник. Этот крючок она заставила его проглотить, а все последующее уже не нуждается в объяснении. Необходимо выяснить, какую роль в просачивании сведений о нашем артиллерийском вооружении играл полковник Глебич. Здесь возможны два варианта: либо полковник потерял осторожность, либо Старин-Ковальский подобрал ключи к его сейфу. Глебич – военная косточка и человек долга. Сознательная измена здесь исключена. То же самое и в случае с Кулагиным, Кулагин фанатично предан интересам империи и считает, что без его внутриполитических докладов, которые он отправляет наверх дважды в год, рухнут алтарь и престол. Прибавим еще доклады, которые Кулагин поставляет по долгу службы, и мы увидим письменный стол, усыпанный документами, весьма ценными для иностранкой разведки. Его супруга вечная клиентка мадемуазель де Ламье. Остается выяснить, продавала она документы мужа за деньги, обменивала их на дамское белье или мадемуазель де Ламье упражнялась в фотографии непосредственно в кабинете Кулагина.

Что же до Хаджи-Сеида, то это фигура сложная, ведущая двойную, а то и тройную игру. Обратите внимание, граф, что его закупщики мотаются по всему Кавказу и могут добыть любые сведения. С другой стороны, его постоянно посещают европейские посредники, переправляющие товар на запад. Ничего не стоит через одного из них переправлять агентурные сведения и получать инструкции. Это удобно в равной мере и для Хаджи-Сеида, и для мадемуазель де Ламье. Все это можно считать фактом почти доказанным. Не исключено также, что Хаджи-Сеид и де Ламье торгуют между собой добытыми сведениями. Подобная купля-продажа, как известно, весьма распространенная форма коммерческих отношений между шпионами различных держав. Наконец, обнаружена новая небезынтересная подробность относительно мадемуазель Жаннет де Ламье. В течение трех-четырех лет она была владелицей небольшого отеля в Афинах. Правда, тогда ее звали Зизи Жермен.

– Как это выяснилось?

– Куплено нашим агентом в Стамбуле за двадцать лир у одного спившегося грека. Такова схема предстоящих событий, которых я ожидаю. Уверен, скоро обнаружатся новые детали и обстоятельства.

– О господи, будьте вы все прокляты и оставьте меня в покое! – едва не выкрикнул я.

Зарандиа удалился, чтобы продолжать свои многочисленные дела и ждать приглашения в Дагестан.

Это приглашение, как предполагал он, должно было последовать после того, как будут произведены обыски у резидентов и на дому у них обнаружатся фальшивые червонцы, Зарандиа должны были известить о том (так он предполагал), что резиденты арестованы и распределены по разным тюрьмам – друг о друге, таким образом, они ничего не знают, и семьям их тоже ничего о них не известно. Кара-Исмаил перехвачен после очередного своего вояжа в получасе езды до Темирханшуры, тщательно обыскан и взят так, что об этом не знает никто, кроме него самого и тех, кто его брал.

Вот так Мушни Зарандиа сидел и ждал, как вдруг в один прекрасный день что-то на него нашло, и он, столь невозмутимый при всех обстоятельствах и переделках, утратил выдержку и покой, а после того, как пришло известие, что в ближайшее время в Тифлис прибудет полковник Сахнов, и вовсе потерял голову. К этим двум причинам беспокойства, его охватившего, прибавилась вскоре еще одна, и, не выдержав душевной смуты, столь ему непривычной, он через неделю предстал передо мной.

– Ваше сиятельство, не откажите в добром совете, что мне делать: я должен быть у отца в деревне, ибо Дата Туташхиа согласился свидеться со мной, но в то же время никто не знает, когда прибудет полковник Сахнов, и мне в это время необходимо быть в Тифлисе. А в Дагестан мне нужно непременно, ведь это, в конце концов, важнее всего…

– Вы получили что-нибудь из Дагестана?

– Нет.

– Так зачем же вам ехать?

– Сам не знаю!.. – улыбнулся Зарандиа.

В ту минуту я понял (и думаю так и по сей день), что его порыв не был капризом, а был властным толчком, пришедшим из глубины души, и не был этот порыв навеян минутным состоянием, а был следствием долго созревавшей внутренней уверенности, что ему непременно надо быть в Дагестане.

– Вы рассчитываете уговорить Дату Туташхиа?

– Это дело почти безнадежное, граф, но говорят, риск – это половина удачи, и тем, кто рискует, сопутствует ветер судьбы.

– Но форма… Под каким соусом вы собираетесь преподнести ему наше предложение?

– Правда и откровенность, только они. Его не проведешь, Да и не пристала нам с ним ложь. К чему она?

Я покачал головой, ибо не верил во всю эту затею.

– А ведь и мне необходимо ехать… инспектировать наши губернии, – сказал я.

– Я помню об этом.

– Ничего не поделаешь, поезжайте вы…

Мне хотелось сказать ему, что в последнее время он заметно взволнован и что это может привести к спешке, а стало быть, и к оплошности, но я сдержал себя. По отношению к Мушни Зарандиа подобные предостережения были излишни.

Но он прочитал мои мысли и сказал:

– Не беспокойтесь, граф, я сделаю все, что нужно и возможно.

На другой день я отправился в Баку, а еще через два дня Зарандиа отбыл в Мегрелию. На обратном пути он из Мцхета повернул на север и, не заезжая в Тифлис, пройдя Крестовый перевал, очутился в Дагестане.

Мне предстояло двухнедельное путешествие. Я боялся, что и этого времени мне не достанет, ибо предстояли совещания в трех городах, однако обернулось так, что я завершил дела раньше положенного срока и уже на десятый день вернулся в Тифлис. Зарандиа еще не было.