Что я сказал прессе

Добрый вечер. Позвольте начать со слов, что вы ничего не можете скрыть от моего всевидящего взгляда. Да, даже вы, сэр, с вашей дурацкой жилеткой. Или вы, с вашей жаждой убийства. Посмотрите, как каждый ублюдок в зале коробится в огне малодушия. Что я посоветую? Постель из мяса и цветок со лба курицы - используйте их, и вы окажетесь на красной дороге к дурдому.
Но если у вас не получилось их достать, создайте гигантскую лаву в буфете - проветриваемом буфете, скажем, - и пускай она свисает, как пузыремешок, дышит, пучится и потеет, словно набитая долго подавляемым бешенством, и растягивается, чтобы в конце взорваться в воздаянии и костедробильной бойне. Этот блестящий слизью орган иногда будет дрожать, но вы не переживайте на этот счёт, это просто сто способ выразить свою любовь. Увезите его подальше и бросьте в костёр, когда он вырастет больше вас. Это совсем несложно - а дым будет жёлтым.
Но я знаю, вы все пенитесь желанием услышать про Мэра и его безумие.

Могу сказать, что успехи кампании финансировал картель и его полубог с кожистыми крыльями, который развернулся из кабинета во время заседания директоров и заткнул рот тем, кто сухо говорил о статистике. Перчатки и капюшоны, верёвки в портфеле, такие дела. Гомоэротические ритуалы и принудительный суицид, если обнаружишь, насколько всё это скучно. Но Кожекрыл жил и личной жизнью, когда не председательствовал над этим суровым исполнительным мраком - такой жизнью, которая отделяет лицо от его выражения. Время от времени он устраивался в коттедже с розовыми стенами, чтобы рисовать салазки, и дураков с удочками, и пойманную рыбу, и яблоки, и плетёные корзины в одностороннем солнечном свете с отблеском на яблоке, и так далее. Монашки, и бродяги, и странный лодочник в галошах стояли в очереди, чтобы оставить свои копии на холсте, с костями, торчащими во всех направлениях- таинственным образом он так ничего и не продал, но все были уверены, что продаст. Когда их головы прояснялись, они запалили его, пока он спал - он воспарил, как сокол, и некоторых так покусал, что они вопили, уподобившись поеденному печенью.
Чёрный от копоти, Кожекрыл признал всё, включая то, как он планировал замучить бакалейщика до смерти. За это я его уважаю. Единственный раз, когда мне выпал шанс завалить бакалейщика, это когда я увидел, как он идёт перед машиной, и подбил водителя полихачить. Такова мера моих способностей в этой области.
Кусать врагов допустимо в удивительно узком кругу обстоятельств, по крайней мере, так крикнул мне однажды ниндзя. Так что, очевидно, у Кожана были свои недостатки. Жаворонки тоже из этой серии - прекрасные крылья и полное отсутствие слуха. Я знал одного парня, он расстреливал их, как только увидит.
- Тигры, - называл он их и стрелял навскидку, причём всё время вопил. В конце концов, свалился в большое ущелье рядом с горой. Его кости и лицо нашли обгрызенными добела в кусте падуба, но вытащить так и не смогли. Кто будет оставлять обрывки своего тела, пытаясь достать коллегу из мясорубки его безрассудства. Потому что именно это и имело место быть - совершенное кровожадное безрассудство с его стороны. В завещании даже отписал мне мешок навоза.
Что напомнило мне о докторе отца, когда он захлопнул дверь в палату, и моя матушка неистово бросилась к нему.
- Как он, доктор?
- Мёртв, как дверной гвоздь.
- Совсем мёртв?
- Как дронт - лучше похороните его поскорее.
- Он сильно страдал?
- Он заставил страдать меня - этого достаточно.
Самыми омерзительными бытовыми приколами. Бросал лекарства - и всё в таком ключе.
- Наверно, он потерял рассудок.
- И рядом не лежало, под конец он сбрендил, как мартовский заяц. Тыкал пальцем в Цезаря.
А я прополз туда и обнаружил, что отец лежит с монетками на глазах - и, приглядевшись, я понял, что они сделаны из шоколада в фольге. Естественно, я их украл и съел. Сверхъестественная вина? Ну что ж, расскажите мне о ней.
Будучи старше, вспомнив эту сцену, я естественно тут же побежал в бар, согнулся над стойкой и попросил чего-нибудь, о чём поплакать. Мне ответили, что всё будет, и вскоре Эдди начал утверждать, что он бурный малый. Он хватал яблоки и катил их по полу, со словами, мол, вот вам доказательство, как со мной трудно. Его последней дойной коровой была идея “стальных трусов для медведей”. Вдумайтесь. Медведи. Трусы. Сталь. Я спросил, как он её рекламирует, и он ответил, что “сотворил” плакат, на котором сам натягивает стальные трусы на гризли. Сказал, что реклама привлечёт обоюдное внимание и к нему, и к медведю во время процедуры. И что это всё она написала.
- Эдди, - мягко сказал я ему, - ты медленный, как черепаха в каске.
Почему этот ублюдок почувствовал необходимость встать и заявить, что зло прекрасно, а прекрасное - зло? Тишина опустилась на бар, и стало слышно, что я в углу рассказываю, как удавил барсука. Мои попытки убежать спровоцировали весёлый ад со столами и стульями, людьми и бутылками, которые так настырно появлялись у меня на пути. Я хотел бы притвориться, что теперь могу смеяться над этой историей, но если честно, тогда я смеялся больше, чем сегодня.
Так что пришлось вешать им лапшу на уши.
- Куры кричат, когда несут яйца, - заявил я им, не заметно смещаясь к двери, - но нужны хорошо настроенные уши, чтобы услышать этот тембр в их шуме - на самом деле куры кричат непрерывно, если мы только позаботимся о том, чтобы перевести их речь. - И я по
прощался с ними исключительно при помощи ног.
Но не всё здесь высокая драма. Древние опасности не стали менее опасны. Элемент неожиданности есть у тех, кто либо внезапно появляется, либо всегда был здесь. Отсюда шок на лице бабки, когда падает древний булыжник. Происшествие подняло волну разговоров аж на пять минут, а потом песен ещё на десять. Мы суетились, словно обаяние и энергичный вид сами по себе могут сдержать наши страхи - и на минуту так и стало.
Потом настал момент, когда на Эдди набросились праведники. Во время процедуры эти праведники не могли прекратить смеяться, и это лучше всего ему запомнились во всём происшествии.
- Почему они не могли остановиться? - спрашивал он снова и снова, хмурясь на воспоминания. - Я им что, комик?
- За тебя это никто не может решить, Эдди.
- Ну и что я?
- Упорство.
Это должно показать основной уровень непостоянства, с которым мы работаем. Хруст лезвия, входящего в жбан, ближе всего к расправленным плечам или кивку головы из того, что можно здесь найти. Мода и газонокосилки выезжают, сверкая, и все стискивают кулаки. Заняться было нечем, кроме как уничтожать животных, растущих в кустах, чувствуя, что это их право - появляться на пути. Нечем - это совсем нечем. Не было даже тира с силуэтами королей. Однажды дал в газету объявление: “Тебя напрягают друзья? Визжащий туман носится по комнате? Чего ты ждёшь? ” Никто не ответил.
Возьмите Боба - вот человек, который знает, с какой стороны света намазан маслом его бутерброд, и кричит об этом на улицах. Придумал волшебную хитрость, когда он зовёт тебя сзади, ты поворачиваешься и продолжаешь поворачиваться, крутишься, как ублюдок, пока изнеможение и безумие не иссушат твою голову и структуру. Мне нравится человек, который может обозначить своё присутствие. Вид крови ничему не учит детей - но назовите её соусом и увидите, как они завопят.
Когда я был ребёнком, праведные повторяли рефрен зависимости, а злодеи носили маски, чтобы скрыться от взглядов нашей зависти. Рождённый в грохот наставлений и воплей при неповиновении, я имел жестокую возможность не знать половины из них. Братья и сестры были повсюду, настырнее, чем пауки, пыль или кожа. Помню, как тётя растила в саду головы, спрятанные посреди каменных горок - но вечно без окончательного развития. Их можно было растоптать и всё равно не почувствовать себя слишком виновным.
У меня лучше всего росли гидровы головы обиды, каждый божий день я их кормил и пел им песни. В те времена мои способности оценили только тролли, чьё мнение я в итоге решил уважать. Мне казалось, что хуже уже не будет - вот насколько я был молод.
Честолюбие никогда не было моей сильной стороной, и когда я стал взрослым, я забросил нормальные каналы исследования, которые вели остальных к решению, какое утешение они хотели бы потребовать от ошибки этого тоскливого мира. Со своей стороны, меня вполне бы устроило выращивать крошечные головки, как моя тётя, варить их до посинения и продавать, как синие трупные головы. Я долгие годы пытался продать эту идею синих трупных голов бизнесменам в стеклянных офисных небоскрёбах, но когда в разговоре доходил до критической точки, выражение их лиц полностью менялось. Безымянные мужчины выносили меня на улицу и продолжали держать, как будто боялись, что я уплыву прочь. И потом, поднимая взгляд, я видел руководителя, смотрящего с двадцатого этажа вниз на меня, и с его лица стекает концентрированное недоверие.
Потом были говорящие обезьяны, я растил их в подвале дома Эдди - они рассказали мне всё, что надо знать об обезьянах, песке, машинах, смерти, дешёвых отелях, папоротнике, ненависти, страхе, граде, пылкой любви и спорящих тётках. Как оказалось, источником их знаний было досье, лежащее в шкафу, - вот зачем они просили меня выйти на минутку, если я задавал вопрос, а когда я возвращался, они всё знали и отвечали чётко и ясно.
Как оказалось, раздражающе чётко - я не мог выносить как их самих, так и их самодовольное ублюдочное поведение. Так вышло, что я не мог выносить и кормить их, и они сходили с ума, вырывались из глубин и наносили мне ранения до того, как я успевал должным образом проснуться. Если покопаться в прошлом, я носился туда-сюда в поисках ужаса, достойного моего внимания. С этой целью нарушал закон. Осторожнее с пожеланиями братьям - они могут не визжа появиться из кровавой ночи, презрительно скривив губы, с отличными зубами, объясняя, что вы сделали, чтобы заслужить наказание.
- Сроду ничего не случалось в этом подвале, - объявил Эдди.
- А что ты скажешь про раны, про этих агрессивных шимпанзе? Ты заплываешь в порт моей жизни и говоришь мне, что этого недостаточно?
Но Эдди закрыл глаза в манере, предполагающей, что он не желает видеть другие возможности.
Слиться с Эдди в печном деле оказалось худшей ошибкой в моей жизни. Он описал всё как дерзкую теорию, так почему бы мне считать это безумие чем-то иным? Он описал собственные дурацкие брюки как дерзкую теорию. Его способность к самообману бесит меня.
Призраки были вовлечены в наше предприятие только потому, что они могут выпускать дух из-за дверцы духовки, изображая дым жарки, при этом мы в процессе выпечки не тратим ни энергии, ни пищи. По сути, это была чека всего дела. Как я умудрился оказаться таким глупцом?
Так что моя работа заключалась в изготовлении венков. Но я делал их из ушей, и меня арестовали всего через четыре дня. За это время я продал девятьсот венков с прибылью в $560. Конечно, мне не позволили оставить деньги себе, их классифицировали как “незаконные доходы”.
Это была моя последняя работа перед тем, как я влип в дерьмо урагана всяких там дискуссий с Мэром. На прошлой неделе пошёл на интервью, потому как даже жалким содомитам стало ясно, что корабль тонет, и парень спросил меня, почему у меня несколько лет не было нормальной работы. А я врубил старый фонтан и сказал, что когда в прошлый раз обдумывал идею, у меня в голове разверзся ад.
- Я вполне публично опозорился, - сказал я. - Изучал то, что уже знаю, и потратил несколько лет на этот процесс. В последний раз у меня на пути встала собака - ничего более, но я использовал её как предлог остановиться. Ну, на самом деле, даже собаки не было - вот насколько необязательным оказался я. Но говорил я, что собака была. Не могу должным образом раскаяться.
- У вас в CV нет ничего про хобби, - сказал он.
- Ну, я требую отвращения и так пытаюсь заклясть дьявола в свободные минуты. С разной степенью успеха, конечно.
- Прошу прощения?
- Дьявол. Я его заклинаю. Вызываю его, если проще.
Наверняка вы об этом слышали.
- Слышал. Да, было дело.
- Значит, вы в курсе. И я в своих попытках получил определённое количество дурной славы.
- Верю. Да, конечно.
- Ну вот. Хорошо, вы что-нибудь ещё хотите знать? Скажите - что, я проясню свою позицию, ладно? Это лабиринт болезни и ошибок, как мне теперь кажется, но я уже знаю, с чего начать.