Микрайон хориджи

…Очнувшись от своих размышлений, я увидел картинку на экране телевизора в автобусе. Очередной индийский фильм с субтитрами на фарси. Сюжет незатейливый: мускулистый красавчик сначала испепеляет взглядом своих соперников, а потом доблестно их бьет и унижает. В финале получает приз — ту самую женщину, из-за которой, как обычно, все и началось. Но кто-то из них в финале в самый неподходящий момент умирает, отравленный ядом какого-то негодяя, и всем становится обидно до слез. По-моему, однообразие сюжетов индийских фильмов способствует крепкому сну. У афганцев другое отношение — смотрят на экран, не отрываясь.

Перед перевалом Саланг мы остановились на обед. Огромный плов с куском мяса и чай — сто афгани (два доллара). Я уже привык к вниманию окружающих и меня совсем не напрягало то, как пристально пять взрослых мужчин напротив наблюдали за движением моих лицевых мышц, пока я ел плов, пил чай и курил сигарету.

Поднялись на Саланг. Высота три с чем-то тысячи метров. Автобус остановился и все пассажиры вышли. Стали хватать снег охапками, радовались, как первоклассники, и кушали его, как пирожное, в полном восторге…

…В Кабуле меня встретил молодой человек по имени Араш, друг друга Нурулло, который меня и передал ему.

Араш работает на «Би-би-си Ньюз». Ему двадцать два. Его радиорепортажи — на двух из трех афганских языков — пушту и дари. Он жил в Лондоне, учился в Штатах и где-то еще. Носит афганскую одежду только дома (удобно), на улице он в джинсах и футболке. Отлично говорит по-английски, и в компании с ним кажется, что он не из этих мест, а, скажем, родился в Нидерландах в семье иммигрантов из Ирана, и мы с ним где-нибудь в Амстердаме. Сидим, общаемся за ужином у него дома.

Этому дому на юго-востоке афганской столицы уже полсотни лет. Совсем недавно он был разрушен. Талибы ни при чем. До них полевые командиры муджахеддинов раздирали страну на части. Была гражданская война и бои шли внутри Кабула. Люди Раббани, люди Хекматиара, люди Дустума и кто-то еще воровал-стрелял по мелочи. Картина, достойная экранизации: громадное количество людей покинули город, нет еды и света, стреляют отовсюду и во всех. И так каждый день в течение двух лет. Линия фронта не смещается в какую-то сторону, потому что фронт есть, а линии нет. Всеобщее мочилово. Его дом был удобным местом для стрельбы, потому что построен на куске скалы. Муджахеддинам здесь было комфортно. Допустим, здесь укрепились парни Раббани, а напротив, за речкой по имени Кабул, в нескольких сотнях метров, парни Хекматиара. Эти стреляют в тех из «Калашниковых». Хекматиаровцы тоже не дураки — давай стрелять по дому ракетами. Ни потолков, ни окон не осталось. Потом, когда пришли талибы, для которых что Раббани, что Хекматиар, все равно враги, все эти ребята убежали в Пакистан и все имущество, которое оставалось в доме, окончательно украли. Повезло, что хоть стены остались — потому-то дом и отстроен снова.

В условиях, когда каждый каждого мочит в сортире, а сортир вырос до размеров всей страны, как раз и появились талибы. Крутая идеология — ислам в жесточайшей интерпретации — мало кому нравилась. Араш говорит, что талибы были очень жестоки, и особенно недолюбливали кабульцев. Мол, слишком образованные и слишком много думают о себе. Зажрались как москвичи, в общем, пора поставить их на место. Но люди так устали от гражданской войны, что жуткие талибы на фоне отморозков-бандитов предстали освободителями. До посещения Афганистана я недоумевал: как же так получилось, что никому не известные талибы смогли к 2001 году захватить 90 % территории страны? Очень просто — они принесли хоть какой-то порядок. Своеобразный.

На центральном стадионе, где Араш с пацанами играл в футбол, талибы проводили показательные казни. Ворам и взяточникам отрубали пальцы и кисти. Убийц расстреливали. Кровь лилась рекой. Все школы превратили в медресе. Изменили школьную программу: побольше ислама, поменьше либеральных штучек вроде музыки, истории и иностранных языков. Женщин разогнали по домам. Тех мужиков, у кого борода слишком короткая — в тюрьму, пока не отрастет. Короче, было прикольно.

Впрочем, сейчас тоже прикольно, только по-другому. Однажды мы с Арашем поехали на кладбище. Он хотел сделать радиорепортаж с одним мужиком, который зарабатывает копанием ям для могил. Так вот, по его словам, его доход в среднем — пятьдесят афгани в день (один доллар), а хлеб стоит десять афгани за лепешку. То есть, не получается толком накормить семью. А ведь еще надо платить за жилье и прочее. Потому-то Кабул — самый опасный город страны, из-за всеобщей нищеты.

Двоюродный брат Араша работает в полиции двадцать два года. Он какой-то советник какого-то генерала, юрист. В четыре часа работа заканчивается, он кладет свою форму в офисный сейф и надеваеттрадиционную одежду. Светиться на улице в полицейской форме — опасно. После основной работы советник генерала подрабатывает таксистом. Я обратил внимание, что когда мы едем домой, мы всегда делаем две пересадки на такси, так, чтобы никто из случайных людей не узнал, откуда мы и куда.

Когда Араш об этом рассказал, я почувствовал себя очень дискомфортно. Еще он сказал, что никто из соседей не знает, что он работает в «Би-би-си». Узнают, что работает на врагов-британцев — могут быть проблемы. Я подумал, что мое присутствие тоже несет для семьи Араша какой-то риск. И, конечно, для меня самого. В данном отрезке путешествия я испытывал больше напряжения, чем удовольствия. Не хотелось напрягаться и шифроваться. Впрочем, завтра утром я еду обратно в Таджикистан. По сравнению с Афганистаном там — цивилизация. Почти Европа…

Как-то раз мы с Арашем пошли гулять по городу. Пришли в район, построенный русскими. Четырехэтажные дома-хрущевки. Афганцы его так и называют — «микрорайон», только произносят короче — «микрайон». Смотрю на панельные дома — такое классное ощущение, что сейчас войду во двор и увижу русские лица. Входим. Из земли торчит башня советского бронетранспортера, на ней афганские дети играют. Стены домов испещрены дырами от пуль и снарядов — после ухода русских здесь муджахеддины воевали.

Еще Араш с дядей часто сравнивали советскую оккупацию с американской.

— Когда здесь был СССР, коммунисты накормили все провинции страны, а военные проблемы с душманами были лишь местами. Сейчас здесь больше тридцати стран под руководством американцев, но кругом нищета, голод, и власти с военными ничего толком не контролируют.

Кстати, слово «душман» в переводе с пуштунского означает «враг». Афганцы говорят, «душман Амрика».

За три дня до моего прибытия в Кабуле проходил парад в честь Дня Независимости. Прямо во время парада произошло покушение на президента Хамида Карзая. Неопознанные люди, спрятавшись в здании неподалеку, начали обстрел, когда по площади шагали ветераны войны против русских. В президента стреляли из пулеметов, автоматов и — сюрприз! — из ручных ракетных установок. Обстрел позже был показан по телевидению. Влиятельные люди — полевые командиры в ранге министров — упали ниц на землю. Выработанный за годы войн рефлекс. Охранники навалились на президента, спешно вывели его в безопасную зону. Меня удивило то, как насмешливо, с издевкой, почти с радостью обсуждалось афганцами, с которыми я общался в Мазари-Шарифе и Кабуле, это покушение:

— Карзай бежал пригнувшись! Обосрался от страха, наверное! Даже потерял шапку! — и много жизнерадостного смеха.

У меня сложилось впечатление, что афганцы презирают своего президента, не верят в него и не принимают его всерьез. Но это еще не все. Дело не в том, что он чем-то так уж плох. А в том, на мой взгляд, что афганцы, откровенно говоря, вообще никого не принимают всерьез, ни во что не верят и не особо включают голову на этот счет. Они очень ситуативны, эмоциональны и эгоистичны. Они с большой теплотой говорят о временах советского присутствия в стране и хотят, чтобы русские пришли снова, но я уверен, что произойди это, они начнут снова ненавидеть русских, как сейчас ненавидят американцев и их ставленника Карзая. Они мгновенно найдут повод, чтобы быть недовольными и чувствовать себя «в очередной раз обманутыми», что бы ни происходило в их стране. Мне трудно объяснить свое впечатление, но оно после общения с разными людьми сложилось именно такое, и очень стойкое.

Кстати, после парадного покушения на президента депутаты афганского парламента вызывали «на ковер» силовых министров. Кричали, возмущались и ругались. Дескать, как такое стало возможным в центре столицы?! Министры отвечали примерно в таком духе: «Как, как, а вот так! Трудности, терроризм и вообще! К тому же денег нам даете мало». Депутаты еще немного поорали на них для порядка и говорят, мол, ну ладно, пока не будем вас увольнять. Еще бы. Их попробуй уволь — они сами же и устроят следующее покушение.

Сам День Независимости — дата, когда советские войска ушли из Афганистана. Празднуется с пафосом, но у жителей насчет этого праздника мнение неоднозначное. Ничего праздничного. Многие здесь говорят, мол, пусть русские возвращаются. Так и говорят — Россия, русские, коммунисты это хорошо. Хорошее время было. Низкие цены, много новых зданий, дорог, мостов, электричество. И еще было человеческое общение между нашими и афганцами. С натовскими военными не так. К ним нельзя приближаться ближе, чем на тридцать метров — имеют право стрелять. Это сильно раздражает местных. Как и то, что натовцы слишком часто по неосторожности убивают мирных жителей во время авианалетов. Потом американские военные по ТВ говорят, мол, ошибочка получилась, разбомбили мирную деревню нечаянно. Среди местных даже ходит молва, что их мочат нарочно, потому что «американцы не любят афганцев». Поводов много. Когда случается партизанское нападение бандитов или талибов, американские солдаты просто стреляют во всех людей, кто оказался в зоне видимости, на всякий случай…

В Кабуле я провел около недели. Вернувшись из Афганистана в Таджикистан, ощутил себя в западной цивилизации. Как будто после экскурсии на другую планету.

В Таджикистане и Узбекистане снова были приключения, но редактор этой книги посоветовал, во-первых, ее сократить, во-вторых, убрать все самое неприличное. Поэтому будем считать, что после Афганистана я оказался сразу в Китае…