Знакомство с родителями

В нас еще до рождения наделали дыр,

И где тот портной, что сможет их залатать?

Виктор Цой, «Мы хотим танцевать»

К концу третьего дня Трансформации наша группа, состоящая из менеджеров, специалистов, бизнесменов, студентов, домохозяек и прочего разношерстного народа, превратилась в толпу жизнерадостных людей, хохочущих как дети в детском саду. Суровые мужики стали беззаботными мальчишками. Женщины говорили, что в них взорвалась чувственность и сексуальность. Действительно, их глаза светились желанием трахать до изнеможения, а потом любить изможденных. Между тем почти все открыли о себе что-то важное и очень личное.

В дни после тренинга я заметил, что реагирую на людей и происходящее не так как обычно. Исчез автоматизм реагирования. То, что раньше меня раздражало, злило или пугало, перестало вызывать какие-либо реакции, кроме интереса или удивления. Первые несколько дней я словно ребенок радовался жизни во всех ее проявлениях, включая шелест листьев на ветру, запах хлопка, из которого сделана наволочка моей подушки, и вкус воды. Восхищался красотой людей, да и всего вокруг. И был гиперчувствительным к любым воздействиям — замечал в окружающих людях скованность, возбуждение, радость, любовь, страх, защитную агрессию, скрытое за улыбкой отчаяние и прочее, прочее — даже тогда, когда они сами их не замечали. Они носят маски, а я вижу, что за ними. Потрясающе.

Я стал разговаривать с детьми и даже играл с ними во дворе, удивляя их мам и пап, которые, сами себе не веря, присоединялись и бесились вместе с нами. Обострились ощущения — секс, вкус еды, запахи и звуки. Плакал от привычной музыки — так сильно цепляло. Раньше музыка была плоским фоном, теперь — приобрела объем. Бросил пить и курить (увы, пока лишь на время), стал меньше есть, потому что стал чувствовать, что моему организму не нужно столько и такой еды, в результате сбросил пять килограммов за неделю. В общем, жизнь начала стремительно меняться. В отзыве, написанном мной для тренинговой компании, был такой фрагмент. «Посмотрите, как живут кошки. У них суть жизни сосредоточена в моменте „здесь и сейчас“. У них все естественно. Они не курят, не бухают, не кидают понты друг перед другом, не ищут смысл жизни, а только спят, кушают, какают, играют и трахаются. Вот также и я теперь».

В понедельник, сразу после тренинга, приехала Вера. Такая же строгая, правильная и ужасно умная. Мне совсем не хотелось изображать жесткого мужика, как обычно. Я начал чувствовать себя, скорее, маленьким мальчиком, которому перестали запрещать беситься. Когда она пришла, из меня выпрыгивали эмоции, такая нежность к ней, как у любящего папы к маленькой дочке. Я что-то ей говорил, обнимал, а она смотрела на меня, хлопала глазами и не понимала, что происходит. Сексом мы с ней занимались так весело, как никогда раньше.

— Она, значит, лежит передо мной на спине, а я сижу перед ней вот так, и вот уже собираюсь ей задвинуть, — рассказывал я в следующую среду на посттренинге, когда все участники собрались, чтобы поделиться результатами.

— А она сдвигает коленки, смотрит на меня и хихикает. Я говорю: «Дорогая, ты что, охренела?» С трудом раздвигаю ее ноги, а она раньше, между прочим, каратэ занималась, ноги сильные… И вот снова хочу задвинуть, а она так — раз! — отодвигается на попе назад. Я ей говорю: «Вера, еще одно такое движение и я буду жестоким!» А она отвечает: «Ты не будешь жестоким». Я говорю: «Почему?» Она: «У тебя глаза смеются». У меня член сразу сдулся, я лег рядом с ней и мы еще полчаса толкались, кусались и хихикали.

Мой рассказ время от времени прерывался смехом, переходящим в безудержное гоготание с аплодисментами.

— Вот так странно теперь получается, — сказал я напоследок.

— Ну а че, нормально, — прокомментировал тренер. — Если хочется, можно поиграть в жесткого мужика. А глаза пусть смеются.

Я поделился с группой еще одним наблюдением: после тренинга во мне словно выбило клапан, закрывающий память, и начали вылезать эпизоды из раннего детства, которые я давно забыл.

— Один раз я убил котенка, — сказал я, и сразу потерял контроль над собой, начал плакать. Мой голос стал жалобным и тонким, как у того мальчика, каким я было тогда. Я продолжил сквозь слезы: — Я был маленький, лет шесть. Мы с мамой собирались пойти куда-то, и я уже был в резиновых сапогах. Залез на кухонный стол, чтобы с него достать конфеты из шкафчика. Достал, и спрыгиваю назад, не глядя. Приземляюсь на котенка. Он, глупенький, что-то делал на кухне. Смотрю… Он так странно дергается, лежа на полу, судорожно двигает лапками, и получается, что он, лежа на боку, ползет по кругу. Он умирает в судорогах, а я на него смотрю…

Слушатели мгновенно прониклись. Кто-то плакал вместе со мной.

— Его голова свернута на бок. По шерсти стекает алая кровь, рядом уже накопилась лужица, которую он размазывает по полу. Я кричу: «Мама, посмотри, что котенок делает!» Она подошла, увидела и сразу увела меня к соседке. Потом мы пошли куда собирались, и я спросил, что с котенком. «Ничего страшного, — отвечает, — я его оставила дома, пусть отдыхает». Когда мы вернулись, котенка не было. Я спросил, где он. Мама посоветовала посмотреть под ванной, мол, вдруг он там спрятался. Его там не было. «Наверное, убежал, — сказала мама, — ну ладно, значит, заведем другого». Во мне была ужасная догадка, что котенок убит, и убил его я. Не догадка даже, а знание. Чего уж там, догадка, я все понял сразу в тот момент, когда увидел его предсмертные судороги. Но мне так не хотелось верить в это. Лучше самому умереть, чем убить. Я убил — это так чудовищно. Я хотел верить во что угодно, только не в это, и мама мне помогла, деликатно обманув. Но обмануть себя невозможно. Я просто забыл и не помнил об этом случае. Намертво забетонировал его в памяти. Хотя где-то в глубине всегда об этом помнил, всю жизнь носил с собой. И вот сегодня утром вдруг вспомнил. Я плакал полтора часа, постоянно курил и не мог остановиться, пока все не кончилось само собой… Миша, я вот подумал, что делать, когда вылезают такие переживания из прошлого?

— Можно просто проплакать, — ответил тренер. — Сегодня ты сделал то, что мог бы сделать тогда. Ты себя в тот раз обманул, с помощью мамы. А если бы ты освободился тогда, тебе бы не пришлось носить в себе этот груз столько лет. Ты просто признал сегодня правду, которую знал всегда и всегда от себя скрывал.

— А вот еще что я только что вспомнил, — сказал я тут же, уже улыбаясь. Так у маленьких детей противоположные эмоции сменяют друг друга мгновенно, как только исчерпываются. — Однажды мы в садике целовали девочек. У меня был друг, такой чернявый мальчик, наверное, ребенок выходцев из Кавказа. Может быть, он грузин или азербайджанец, я не знаю, в том возрасте для нас не существовало национальных различий. Мы с ним всегда вместе хулиганили, и нас двоих воспитательница наказывала. После тихого часа сажала на штрафную скамейку и не давала играть с игрушками до самого вечера. И вот мы целовали девочек. Вот заходит девочка в ракету, это на игровой площадке железная горка в форме ракеты, а я там стою. Я ее обнимаю и начинаю целовать. А она убегает и ябедничает воспитательнице. Вечером та жалуется моему папе. Дома папа с мамой делают строгие лица и дают мне выговор. Я не понимаю, почему они говорят, что целовать девочек плохо. Мне нравится, да и девочки, хотя и жаловались, не выглядели такими уж обиженными, а значит все хорошо. Но родители говорили со мной об этом так, будто я совершил преступление. Я стою, слушаю их, сделав виноватое лицо, потому что я уже знал, что когда они меня ругают, я должен делать виноватое лицо, иначе вызову еще больший гнев. Слушаю и не могу понять, что плохого, но понимаю, что если я не буду слушаться, то они меня не будут любить. И вдруг мама говорит: «А если у нее там какая-нибудь инфекция?»

Зал взорвался хохотом, в котором преобладали женские голоса.

— По-моему, она сказала эту глупость, чтобы произвести впечатление на папу. Мол, такая умная, смотрит на вещи по-медицински, по-научному… А я не знал, что такое инфекция… Слово «инфекция» похоже на слово «милиция»…

Зал снова погрузился в судороги смеха. Они так ржали, будто я — кривляющийся на сцене юморист Петросян, а они — петросяновские фанаты-пенсионеры. Когда ржание стихло, я продолжил:

— Я знал, что такое милиция, потому что видел милиционеров. Это такие дяденьки в синей форме и фуражках. А что такое инфекция? Но я понял маму, не понимая ее слов, — по интонации и выражению лица. По внутреннему состоянию. И еще я сейчас подумал, что они уже тогда меня обманывали. Выдавали свое одобрение, свою личную оценку за бесспорную истину в последней инстанции…

После тренинга я с удивлением наблюдал за переменами в себе. И никак не мог понять, что это такое. Какое-то причудливое временное отклонение от привычной мне жизни, которую я всегда считал нормальной? Или возвращение к нормальной жизни из истерично-депрессивного сна, который продолжался три десятка лет?

Многое, что раньше казалось очень важным, совершенно перестало волновать. Глядя на беспокоящихся по разным поводам людей — родителей, друзей, подруг и коллег, я недоумевал: зачем люди парятся? Решать задачи и париться — отнюдь не одно и то же. Суета и волнение мешают, а не помогают. Нервозность не дает радоваться жизни. Так зачем же они парятся?

Я также подумал, что если бы пошел на мужской тренинг после Трансформации, результат был бы совсем другим. Между тем пикап стал совершенно безразличен. Мое отношение к женщинам изменилось радикально. Все упростилось донельзя. Увидел ту, которая нравится, подошел как мальчик к девочке, и сообщил все, что думаю и чувствую. Типа — давай играть вместе. Если да, то прекрасно, если нет, то все равно прекрасно. Это не технологично, не учитывает страхи и предрассудки женщины, которая, может быть, и рада поиграть, но притворяется «хорошей девочкой», которая «не такая», поэтому эффективность такого моего обращения к женщинам не была так уж высока. Но меня это и не волновало. Мне было и так хорошо.

Полностью исчез страх быть уволенным с работы. Раньше я его не осознавал, только чувствовал непонятное беспокойство при общении с начальством. Вроде бы все нормально, мной довольны, но — я на всякий случай беспокоюсь. После тренинга меня посетила мысль, что я слишком сильно ассоциирую себя со своей работой. Но моя работа

— это не я… Но это еще не все. Еще примерно через две недели я осознал, что страх потерять эту работу был только потому, что я… хотел ее покинуть. Я хотел что-то изменить в своей жизни, для этого надо было потерять эту выгодную и наскучившую работу, но я боялся неизвестности, ведь непонятно, что получу взамен. Призрачное будущее казалось пугающим.

Через пару дней после этого осознания я пришел в кабинет начальника по какому-то вопросу. Он сразу сделал замечание насчет моего опоздания. Я пал перед ним ниц, встал на колени, схватил его за ботинки и карикатурным умоляющим голосом закричал:

— Не вели казнить, начальник! Вели меня высечь, если хочешь, только не вели казнить!

— Ни хрена себе, — сказал он, ошеломленно глядя на меня с высоты своего роста. — Да, тренинг повлиял на твой артистизм. Посмотрим, что станет с твоей трудовой дисциплиной.

Дисциплина не изменилась. Я словно искал возможности, чтобы меня уволили. Но меня не увольняли…

Через несколько дней на презентации какого-то нового проекта я встретил Сергея Минаева. Мы пили виски с колой, стоя чуть в стороне, и говорили. Раньше мы общались от случая к случаю, когда пересекались в офисе, но совсем недавно он сделался литературной звездой, после выхода книги «Духless», и теперь мне было интересно, какие изменения произошли в этом человеке с приходом публичной известности. Оказалось, он почти не изменился, только, пожалуй, стал чуть спокойнее относиться к мнению окружающих. Литературным критикам, кажется, не приходило в голову, что хотя его стиль изложения далек от эталонного (если таковой вообще существует), у него есть то, чего нету них — целеустремленность, трудолюбие и уникальный материал. На него брюзжали со всех сторон люди, расстроенные тем фактом, что он пишет не так, как надо, и популярен, а они, конечно же, знают, как надо писать, но остаются никому неизвестными неудачниками. Я спросил его об этом.

— Я уже привык и не замечаю критику, — ответил Сергей. — Ате, кто кидается говном, это люди, которым просто нечем больше кидаться, потому что у них нет ничего другого. Выражают себя как могут. Я давно решил: буду делать только то, что хочу, а кому не нравится, пусть идет на…

Его перебила громкая музыка, но я понял мысль. Наклонившись ближе к его уху, я сказал:

— Слушай, у меня в жизни намечаются крутые перемены. Я не знаю точно, чем хочу заниматься, но, похоже, род деятельности сильно изменится. Проблема в том, что я не привык принимать важные решения самостоятельно. Я привык искать поддержки.

— Ну да, так проще. Только если эти решения принимаешь не ты, их за тебя принимает кто-то другой. Другие не могут знать, чего хочешь ты. Ты хочешь делать то, что хочешь, — ну и делай, не оглядываясь на других…

Проработав еще несколько недель, я сообщил руководителю холдинга, Дмитрию, что не понимаю, что мне делать на этой работе.

— Вы с Костей не даете мне новых возможностей. А я сам ничего предложить не могу, потому что не вовлечен в создание проектов. Я делаю задания по инерции. Я не расту. По-моему, я достиг пределов роста здесь. Я чувствую себя тупеющим бездельником. Давайте меня уволим.

— Ну да, — задумчиво ответил босс, — ты стал какой-то… ебанутый что ли. Непонятно о чем думаешь.

Незадолго до нового 2008 года я уволился. Потеря меня, такого, как мне казалось, особенного и незаменимого, отнюдь не нанесла урон компании. Потеря работы, которая, как мне казалось, образует стержень моей жизни, тоже никак на моей жизни не сказалась…

Примерно через месяц послетренинговая эйфория улеглась, оставив после себя новое состояние ума. Я стал просто спокойным, расслабленным и более осознанным. За словами и поступками себя и других начал довольно четко видеть реальные мотивы. Кто как врет, кто чего боится. Вот, например, человек, на которого я обратил внимание. Его жесты, интонация, невербальные сигналы, что-то еще. Смотрю и понимаю… Нет, не так. Понимаю потом, через несколько секунд, а сначала чувствую и знаю — мгновенно. Я начал лучше чувствовать других людей только потому, что стал лучше чувствовать самого себя. На всех своих эмоциях, мыслях и поступках словно вижу бирки с надписью «это сделано с такой-то целью». Я в основном понимаю, чем продиктованы мои действия, и могу «отключать» у себя ложные мотивы. Я перестал быть таким неосознанным, как прежде. Перестал быть роботом. Как будто открыл глаза. Проснулся. Хорошо…

Когда Вера попросила меня рассказать о тренинге, я просто дал ей ссылку на свой отзыв на сайте тренинговой компании. Вечером она перезвонила:

— Ты там все написал про себя?

— Конечно. А что?

— Там написано, что у тебя комплекс неполноценности, и что ты боялся знакомиться и развивать отношения с женщинами. Ты это серьезно?

— Ну разумеется.

— Что-то не верится. Такого наглого мужика я еще не встречала.

Она говорила со мной как врач. Таким внимательным и серьезным тоном, как на приеме. Впрочем, она и есть врач, просто пока не научилась переключаться. Я засмеялся.

— Знаешь, человек это одно, а его внешний образ — совсем другое, — ответил я. — В самом начале с тобой я притворялся. Строил из себя крутого мужика. Мне казалось, что раз ты такая надменная, строишь из себя недоступную принцессу, то и мне тоже надо выебываться, и даже немного заранее и чуточку больше. Ну, чтобы если ты скажешь «фи», то пусть я останусь в позиции «не очень-то и хотелось». Впрочем, такое было только в начале. После того, как мы с тобой сделали секс, все изменилось. Ты же знаешь, секс сближает. Вспомни тот момент, когда я стал в твоем присутствии вести себя, не заботясь о своей репутации в твоих глазах. Стебать тебя, изъяснять свои глубокие мысли грязным матом и лапать тебя за попу прямо на улице.

— Бесстыжий мерзавец, да.

— Вот где-то тогда я и перестал тебя бояться.

— Но ты и раньше был наглый и развязный. Помнишь, как со мной познакомился.

— Внутри-то я был напряжен. Боялся допустить ошибку, облажаться и все такое…

— Невероятно.

— Да брось ты. Все люди такие. Мы постоянно пытаемся кого-то впечатлить, потому что боимся выглядеть слабыми. Хотя на самом деле сила приходит в тот момент, когда мы разрешаем себе быть и слабыми тоже. Когда перестаем сопротивляться тому, что есть.

— Значит, теперь ты не боишься знакомиться с женщинами?

— Не знаю. Надо еще раз проверить. Приезжай сегодня вечером — будем знакомиться еще раз. Ты сделаешь вид, что не знаешь меня, а я спрошу, как тебя зовут.

Вечером она приехала. Познакомились быстро. Одеваясь, она сказала, что тоже пойдет на этот тренинг…

Самым главным из открытий, сделанных на первом тренинге, было осознавание себя. Я своим страхом удерживаю себя от осознавания важных вещей о себе. Я боюсь что-то узнать, однако когда узнаю, оказывается, что, во-первых, там нет ничего страшного, во-вторых, после этого сами собой решаются многие из проблем. Большие проблемы уменьшаются до приемлемых масштабов, а меньшие вовсе исчезают. Я решил усилить эффект тренинга и записался на его вторую ступень, где более основательно проводились «Процессы правды». С 14 по 16 декабря я в составе небольшой группы выехал в подмосковный дом отдыха, приспособленный для тренинга в малых группах. Нас было, кажется, двенадцать человек, не считая тренера.

В конце дня, после интенсивного взаимодействия, мы начали новый «Процесс правды». Легли на пол, тренер дал инструкции, выключил свет и включил объемную музыку. Мне не пришлось долго ждать. Сначала я полетел по огромному ледяному коридору сиреневого цвета в пропасть. Потом оказался в той же картинке, где уже был во время первой Трансформации — меня распеленывала мамина сестра с подругой. На этот раз сильно, кричаще и безразмерно велико было доминирующее чувство: страх и обида в адрес мамы, которая меня оставила одного. Существует только она, она важнее всего, но ее нет, потому что она меня оставила. У меня с ней происходит диалог, выраженный в ощущениях, без слов… Через некоторое время содержание картинки исчерпалось и я провалился в другой, более старый эпизод прошлого. Мое тело начало странным образом искривляться. (Позже я вспомню выражение «поза эмбриона»). Я ощутил, что нахожусь… в животе своей мамы. Меня хотят убить. Мама меня хочет, а человек, которого она любит, и благодаря которому я в ней появился, меня не хочет. Между мной и каждым из них происходит не передаваемый словами диалог.

По окончании процесса я обнаружил себя лежащим на полу. Сухое, сорванное горло. Охрипший голос. Изможденное тело. И удивительная ясность сознания. Все, что много лет в моих отношениях с отцом и матерью было таким запутанным, непонятным и болезненным, стало ясно, как никогда раньше…

На второй день мы продолжили эмоциональное взаимодействие. Вечером снова Процесс правды. Снова буря осознаваний и вторичных инсайтов.

Третий день — завершающий. Вечером сели в машины и поехали в Москву. По пути домой я осмысливал новые знания о себе…

Папа и мама. Мой папа был слабый, неуверенный человек, неготовый брать на себя ответственность за маму и за меня. Мое появление стало для него очередной трудностью в жизни. Еще не родив меня, маме уже было чудовищно трудно сделать выбор между мной и им. Когда женщины любят, они ведь часто становятся дурами. В итоге она меня все же родила, но начала подчинять ему меня. Как уже подчинила ему себя. Когда я был очень маленький, она оставила меня у бабушки, а сама уехала к нему. Видимо, тот факт, что она сначала сомневалась, стоит ли меня рожать, рискуя потерять его, а потом оставила меня в очень нежном возрасте, отразился на моем отношении к женщинам в жизни. Только после последнего «Процесса правды» я осознал, что всю жизнь боялся быть брошенным женщиной, и потому боялся сближаться с женщинами. Только секс, никакой близости, никакой любви, тонких чувств как можно меньше.

Моему папе было трудно нести груз жизни, потому что сам он был слабым и неуверенным, вместе с тем утонченным и чувственным, пережил много боли в детстве и очень нуждался в защите. Только строил из себя сильного мужика. Категоричность, истерики, склонность к спорам, неумение прощать, ожидание опасности от других людей, самоизоляция (потому-то друзей было так мало) и т. д. и т. п. Думаю, он был такой слабенький, потому что сам страдал от нехватки любви в далеком детстве. Он вообще родился во время войны, во время оккупации, и провел первые годы жизни в партизанском лесу. Он никогда не рассказывал подробностей своего детства. Наверное, ничего хорошего… Естественно, боль, неуверенность, чувство одиночества и целый вагон деструктивных убеждений и верований от него передались мне.

По жизни он избегал близости и боялся обязательств

— до тех пор, пока не встанет на ноги. Одним из аспектов «вставания на ноги» было желание заработать много денег — вот тогда-то, мол, можно будет расслабиться. Он думал, что деньги — источник Силы. Хотя, как я теперь понимаю, деньги — это не Сила, а энергия, которая приходит к источнику Силы, который, в свою очередь, должен находиться внутри самого человека. Папа много лет посвятил зарабатыванию денег на Севере, накопил немалую сумму, но так и не обрел уверенности в себе и, кстати, потерял сбережения в начале экономических реформ.

Однако дело, конечно, не в деньгах. Никакие деньги не в силах залатать дырку в груди. Нереализованная боль в душе отнимает способность быть счастливым и любить. Мой папа всегда подавлял в себе чувства. Боялся. Его шаги по жизни были продиктованы страхом. Ну конечно, как же ему меня любить, если он сам себя не любит и всего боится?

После тренинга у меня возникло такое классное чувство

— я перестал зависеть от его любви. Мне не требуется его любовь, чтобы… чтобы любить себя. Никакой обиды, никаких претензий не осталось — потому что стала понятна его природа. Он до сих пор такой маленький. Я буду его любить и защищать. Ничего взамен не надо…

И вот я еду домой, думаю о том, как жил до тренинга и понимаю: теперь все будет по-другому.

Приехав, начал прибираться в квартире — скоро приедет симпатичная женщина по имени Катя. Мы полчаса назад договорились о встрече. Вспомнил, что я всегда старался быть «хорошим» с женщинами, а ведь намного лучше — и для меня, и для женщин — когда я «плохой». И тут меня накрыл инсайт: «плохой» и «хороший» — две стороны одной и той же монеты. Отныне я не хороший и не плохой. Я — это просто я. Настоящий. От этой мысли я начал рычать, кричать, а через несколько секунд меня скрутило. Упал на пол. Ощущение, будто изнутри меня через горло с хрипением выходил горячий поток, намного больший, чем объем воздуха в легких. Это продолжалось несколько секунд. Поднялся на ноги. Ощущение, как будто потерял вес — стал легче. На душе радостно.

Катя приехала.

— Ты прикинь, — сказал я, пока она раздевалась в прихожей, — я теперь не хороший и не плохой. Я теперь настоящий.

— Знаю, знаю, — ответила она, протягивая пакет с вином и упаковкой маленьких свечей. — Ты, настоящий, пожалуйста, выключи свет и зажги свечи. Больно смотреть на твой беспорядок.

Секс получился медленный, тягучий, долгий. Ощущения намного ярче обычного. Энергетически мощные тренинги каким-то причудливым образом обостряют восприятие секса…

Утром я позвонил родителям. Трубку поднял отец. Набирая номер, я думал, что хочу обсудить несколько текущих вопросов. Но, даже не успев заикнуться о делах, произнес:

— Папа, привет. Я тебя люблю.

Он в недоумении. Что-то промычал.

— Ты представляешь, — говорю, — я только что подумал, что сильно-сильно тебя люблю, но почти никогда этого не говорил. А ведь это самое главное. Ты самый главный человек в моей жизни, и почти все, что я когда-либо делал, было для того, чтобы я тебе нравился и чтобы ты мной гордился.

На том конце провода что-то произошло. Изменился его голос и он произнес слова, которых я от него никогда в жизни не слышал:

— Я тоже тебя люблю.

Сразу за этим он добавил много болтовни о жизни в целом. По своему обыкновению, которое раньше раздражало меня, но сейчас умиляло, он снова начал говорить правильные слова. То есть избегать тех, которые обозначают «не мужские» чувства. Говорил что-то подобающее умному, рассудительному, весомому, серьезному, короче — важному мужику. Я слушал и думал: «Ой, папуля, какой ты у меня маленький мальчик!» По-моему, он нуждается в утверждении, поддержке и любви больше, чем я. Теперь я сильнее. Значит, я буду его поддерживать и хвалить. Радостно. Удивительные чувства…

Через неделю я приехал повидать родителей. Конечно, решил поделиться с мамой об открытиях на тренинге. Рассказал о своих переживаниях, относящихся к моменту, когда я уже существовал в ее организме, но еще не родился. У меня отличное состояние, готовность принимать все как есть без оценки и осуждения. Полное спокойствие и позитив. Несмотря на это, она испугалась, и чтобы защититься, начала пугать и обвинять меня:

— Тебе на твоем тренинге черт знает что внушили! Это секта! Я про это видела по телевизору! Тебя настроили против родителей! Ты ничего не понимаешь! Такие вещи невозможно помнить!

— Мама, там ничего не внушают, — сказал я, обнимая ее. — Такие подробности невозможно внушить. К тому же настраивать против родителей нет смысла, в этом для тренинговой компании нет никакой выгоды. И вообще я говорю не о том, кто прав, кто виноват. Я просто делюсь с тобой тем, что вспомнил. Хочу сравнить то, что я знаю, с тем, что знаешь ты. Меня ведь родила ты. Поэтому сейчас я хочу узнать только одно — была ли у тебя мысль о том, чтобы сделать аборт?

Ее взгляд ушел в пространство впереди, как бывает, когда человек задумывается или вспоминает. Она закурила сигарету и сказала:

— Я бы тебя все равно родила. Независимо оттого, ушел бы он или остался со мной. Мне врач сказала, что если я сделаю аборт, то потом не смогу рожать.