Без гарантийного письма

Первое, что я сделал, вернувшись в Москву, — позвонил красивой женщине, с которой познакомился во время интенсива. Я тогда возвращался на базу после полевого задания. Никаких упражнений выполнять не требовалось, поэтому я был спокоен и замечал только женщин, которые мне нравились. Зашел в вагон метро и увидел ее. Она мне сразу понравилась. Темные волосы, пухлые губки, выразительные глаза. Читала книгу. Я сразу подошел:

— Про любовь?

Она подняла глаза, отрицательно покачала головой и ответила:

— Нет.

Назвала имя какого-то автора, кажется, французского.

Я уже знал, что она мне нравится, и сразу относился к ней так, как будто мы давно знакомы, только почему-то до сих пор не только не подружились организмами, но даже не знаем телефоны друг друга. Я сказал:

— Я на следующей станции выхожу. Аты?

— А я нет.

— Я на «Тверской».

— А я на «Третьяковской».

— Тебя как зовут?

— Вера.

— А меня Игорь.

— Очень приятно.

— Очень взаимно.

И еще какие-то слова.

Поезд остановился, двери разъехались. Я протянул ей свой мобильник:

— Набери свой номер. Я тебе потом позвоню. Поскорее, а то сейчас двери закроются.

Она взяла и стала набирать цифры. Двери начали схлопываться. Я заблокировал дверь ногой. Поезд стоит. Весь вагон смотрит на нас. Наконец, она закончила набор и вернула мне телефон.

— Ну пока!

— Пока.

Я быстро выскочил, двери гулко ударились друг о друга.

Через пару дней, еще во время тренинга, мы созвонились. Гуляли в сквере за Московским дворцом молодежи на «Фрунзенской». На ней были необычные украшения из серебра (сама заказывала у мастеров в Турции), какие-то невероятные длинные бусы с цветными камнями. Болтали о чем-то, сидя на скамейке. Она строила из себя очень умную девушку, что меня безумно веселило. Когда она в очередной раз что-то говорила с серьезным видом, я взял ее за подбородок. Во время долгого поцелуя она держала глаза закрытыми. Когда я от нее оторвался, она открыла глаза и вернулась в роль умной девочки — начала, как ни в чем ни бывало, говорить с того места, на котором я ее прервал. Я развеселился и подумал: «Интересно, а в постели она тоже умная девочка?»

К сожалению, я угадал. Но это выяснилось намного позже. А в этот раз мы немного пообщались, она дала понять, что оч-ч-чень непростая девушка, мы попрощались и разбежались.

С тех пор прошло дней десять. И вот я вернулся в Москву. Позвонил ей. Она сказала, что ей, видите ли, не вполне ясно, зачем нам встречаться.

— Да ладно, че ты, — сказал я, — просто приятно пообщаемся. Ты мне понравилась, я хочу тебя увидеть.

Встретились, как в классических книжках, которых я никогда не читал, но слышал, что они существуют, возле памятника Пушкину. Пошли гулять по Страстному бульвару. Приятно болтали ни о чем. Я обратил внимание на то, что тщательно фильтрую свою речь, выбираю выражения, слежу за ее реакциями. Автоматически включилась привычка напрягаться, выработанная на пикап-тренинге. Я не до конца настоящий, не спонтанный, и мне это не нравится.

За кинотеатром проходила выставка фотокартин на больших стендах. Какие-то тигры. Я показал пальцем на тигрицу и сказал:

— Смотри, Вера. Это ты. По-моему, она красивая самка.

— Ага, — ответила она, глядя на тигра рядом, — а это, наверное, ты. Глаза такие же наглые.

— Как ты думаешь, когда они занимаются сексом, она кусается или нет?

— Я думаю, очень сильно кусается…

В конце бульвара, возле самого перекрестка, когда мы говорили о чем-то еще, я пригласил ее к себе.

— Зачем?

— Как зачем? Ты что, не знаешь, зачем люди ходят в гости? Чтобы не сидеть на улице. Просто побыть вместе, приятно, никто не отвлекает. Нам будет хорошо.

И тут она сказала фразу, которая меня слегка выбила из себя:

— Я знаю, что мужчины вот так говорят, побыть вместе, а сами думают: «Как хорошо в твоих красивых губках смотрелся бы мой член»!

Я на секунду потерялся. О своем члене в связи с ее губками я еще не думал. То есть, конечно, она мне понравилась в первую очередь именно как женщина, красивая самка, а уже потом всякий там ее богатый внутренний мир, глубокий ум и прочие занавески с цветочками. Но именно про свой член в ее губках — такое мне в голову не приходило.

— Да, — я пристально посмотрел на ее губы и глаза и улыбнулся, — действительно, будет смотреться хорошо.

Она начала своим вечно сдержанным голосом нести какую-то ахинею насчет того, что нам нет смысла ехать ко мне и вообще нет смысла встречаться.

Хорошо, что она так сказала. Помогла мне взорваться.

— Вера, еб твою мать, ты что, охуела?! — сказал я повышенным тоном. — Ты сама подумай, что говоришь! Ты вечно ищешь какие-то рациональные вещи! Какой-то смысл! Ты внимательно посмотри на меня! Я с тобой уже целый час болтаю ни о чем, вместо того, чтобы важными делами заниматься! В этом нет ничего рационального! Какой на хуй смысл?!

Я говорил быстро, жестикулировал, меня будто разрывало изнутри. И хотя я почти кричал, да еще обильно матерился (что крайне не желательно делать с женщиной до первого секса), я был в отличнейшем состоянии. Прилив энергии, радость. И она это чувствовала — не испугалась, наоборот, погрузилась в меня глазами.

— Вера, как ты думаешь, на хуя я сюда, блядь, приехал?! Попробуй угадать, а?! Я сюда приехал потому, что ты мне нравишься, и это очень нерационально! В этом нет никакого смысла!

— Не матерись!

— Не матерись? Охуительное предложение!

— Ты можешь не материться?!

— Я могу что угодно, но сейчас правила приличия меня не волнуют! Я уже, блядь, не могу не материться, потому что заебался притворяться хорошим и правильным мальчиком! Вот скажи, что мне думать и как себя с тобой вести? Я, значит, встречаю бабу, которая мне нравится, а она мне говорит, что, видите ли, нам нет смысла встречаться, потому что это, по ее мнению, как-то не вполне перспективно. Может быть, мне выписать тебе гарантийное письмо? Ты не стесняйся, скажи, я прямо сейчас напишу! Так и напишу: гарантийное письмо — выдано Вере Игорем в том, что ей можно расслабиться и перестать ебать Игорю мозги, потому что у Веры с Игорем все очень перспективно и все будет хорошо. И поставлю круглую печать синего цвета! Может быть, так и сделаем?

Я замолчал и пристально посмотрел ей в лицо. Мне понравилось его преображение. На нем привычные рефлексы — например, механически отрицательная реакция на мат. (Только плохие девочки позволяют мужикам материться в своем присутствии, хорошие девочки должны лицемерно оскорбляться). В то же время лицо оживилось, глаза заблестели. Короче, начала размораживаться. Начало разморозки подтвердилось следующей же фразой:

— У тебя нет синей печати.

Ее глаза уже улыбались.

— Да, действительно. Значит пиздец, жизнь не удалась. Впрочем, я могу ее нарисовать синей ручкой.

— У меня есть печать.

Оказалось, она врач. У каждого врача есть личная печать.

— Отлично! Жизнь начинает налаживаться! Охуеть, как нам с тобой повезло!

— Ты можешь хоть иногда не материться?

— Ради тебя я могу пойти на любые подвиги. Даже готов временно не говорить слово «хуй».

Потом мы съехали на какие-то другие темы и договорились вскоре поехать ко мне домой. Не сейчас, потому что у нее вечером встреча с пациентом, который хорошо платит. Послезавтра.

Конечно, наш разговор на Страстном бульваре я не помню дословно. Было намного больше междометий и непередаваемых словами невербальных сообщений. Я взорвался, почти кричал и тряс ее за плечи. Она меня одергивала, наезжала на меня за то, что я себя «неприлично веду», и, как ни странно, зачарованно наблюдала за неприличным поведением. Мы препирались, спорили и задирали друг друга. Очень комично, эмоционально, в общем, почти как в латиноамериканских сериалах. Прикольно…

Через несколько дней я встретил ее у выхода из метро «Полежаевская». Зашли в троллейбус. Она в шоке. Хлопает глазами, озираясь по сторонам. Мы попали в час пик, люди в мокрых от предосеннего дождя куртках толкают друг друга и нас. Я прижал ее к стенке в резиновом стыке двух половинок троллейбуса, так чтобы она не чувствовала давления толпы. Она сказала, что сто лет не ездила в троллейбусе. Ездит до метро и обратно на маршрутке. А еще тонко, но выпукло подчеркнула, что вообще ее возят на машинах мужики, которые ее хотят, которым она позволяет оказывать ей внимание и делать услуги, но ничего больше. Я ответил:

— Вот видишь, как тебе сегодня повезло! Наконец-то ты имеешь дело с мужчиной, который не собирается тебя покупать. К тому же троллейбус — это круто. Здесь кипит жизнь. Welcome to the real world! Наслаждайся!

Она что-то фыркнула по инерции, с очень серьезным видом. Мол, какой ужас. Я слегка улыбался, молчал и внимательно смотрел не нее. «Если она сейчас строит из себя принцессу, то пусть, я посмотрю на шоу, — подумал.

— Пофыркает и перестанет. А если перейдет к наездам о том, как „должен“ заботиться о женщине „настоящий мужчина“, то пошлю на хуй. Наконец, если она и вправду настолько непривычна к общественному транспорту, ничего страшного, пусть привыкает. Если хочет, пусть приезжает ко мне на такси».

В дальнейшем так и сложилось — она приезжала на такси.

Кстати, начиная с этого эпизода в троллейбусе, я ее постоянно простебывал. На тему ее хронической правильности и вечной серьезности. Например. Приехала, позвонила в дверь. Я бросил сигарету с балкона, иду открывать. Стоит с серьезным лицом и смотрит на меня с таким видом, будто возникла больша-а-ая проблема. Вместо «привет» говорит:

— Почемуты так долго не открывал?

— Прости, я дрочил, — отвечаю с таким же серьезным, как у нее, видом. — Подумал о тебе, у меня встал, и я не удержался. А тут ты звонишь в дверь. Мне понадобилось пойти в ванную и полить его холодной водой. А то прикинь, что будет. Я тебе открываю, а у меня член стоит. Это же неприлично! Так у культурных людей не принято! Я не смогу после этого считать себя джентльменом! Не посмею смотреть тебе в глаза! Вот, пришлось держать тебя за дверью, пока я охлаждался.

Как правило, она не сразу выходила из образа серьезной женщины, и пыталась продолжать говорить в прежнем духе.

— Зачем ты говоришь глупости?

— А зачем ты спрашиваешь глупости?

— Я просто спросила, почему долго не открывал.

— У тебя такое лицо серьезное, что я не посмел врать — сказал все как есть. Теперь он у меня холодный. Пойми, я не мог иначе. Нужно было охладить, а то слишком выпирал. Страшно подумать, что ты, такая серьезная дама, потом сказала бы про меня своим подругам. «Он мне открывает, а у него стоит! В Африке голодают дети, в космос летают космонавты, люди берут ипотечные кредиты и удваивают ВВП, короче, все занимаются серьезными делами, а у него в это время стоит! А ведь с виду воспитанный человек с высшим образованием!»

Рано или поздно она начинала улыбаться.

Она часто упоминала при мне каких-то мужчин. Как бы в контексте разговора, но слишком выпукло — очевидно, давая понять, что очень востребованная женщина. Дескать, ты не думай, что я к тебе приехала потому, что мне с тобой хорошо; ты один из многих, и это всего лишь моя прихоть, не более. Но я никак не реагировал, только улыбался и молчал. Не получая ожидаемой реакции, она каждый раз провоцировала меня все более и более примитивно. Наконец, однажды спросила:

— Тебя не смущает, что вокруг меня так много мужчин?

— Мне похуй на твоих мужчин, моя сладенькая. Ведь ты сейчас со мной, а не с ними.

Сказав это, я обнял ее, поцеловал, а про себя подумал: «Да, сестричка, похоже, с мужиками у тебя реальная напряженка». В ответ она не нашлась, что сказать. Только смотрит такими глазами, как будто обнаружила во мне нечто новое, к чему не знает, как относиться.

Иногда она задавала откровенно провокационные вопросы. Те, что на пикаперском языке называются проверками. Например:

— Почему каждый раз, когда я прихожу, ты открываешь новую пачку презервативов? В старой еще оставались.

— Ничего особенного. Просто мне нравится открывать новые пачки.

Немая сцена. Молча смотрит и хлопает ресницами. Такая милая мордочка.

Секс с ней был тусклым почти всегда. Слишком хорошая девочка. А хорошие девочки, как известно, не ебутся. Не делают глупостей. Придерживаются моральных принципов и общечеловеческих ценностей. И, кстати говоря, в предельном исполнении они не какают. Хорошей девочке это не должно быть свойственно — если, конечно, она действительно хорошая, а не притворяется. Она должна радовать строгую (но такую справедливую) маменьку своим совершенством и отвечать ее пожеланиям еще до того, как они озвучены. Правда, как-то так у хорошей девочки получается, что всегда находится повод осознать, что она не так уж хороша. Точнее, даже отвратительна. Быть несовершенной

— что может быть хуже? Это основная характеристика хорошей девочки — чувство, что ты никогда не сможешь быть достаточно хороша, хоть умри. Проблема исчезает сама собой, когда разрешаешь себе быть такой, какой получается. Просто быть. Но хорошая девочка не вправе что-то там себе разрешать, не получив одобрения мамочки.

Вера мне сама рассказывала, что неосознанно старается угодить своей маме даже тогда, когда мама находится в сотне километров от дочери. Когда-то в детстве Вера была плохой дочерью. Когда вышла замуж, стала еще плохой женой и плохой хозяйкой. С момента, когда родила дочь, вдобавок ко всему стала, естественно, плохой матерью. Мама постоянно внушала ей это. Вера постоянно живет в напряжении.

В постели она была, кажется, постоянно напряжена на темы «все ли я делаю так?» и «правильно ли я сейчас выгляжу?» Превратиться на время в бесстыжую блядь и получить удовольствие от секса она не могла, потому что даже с моим членом во рту старалась оставаться хорошей и правильной девочкой. Мне лишь иногда удавалось раскачать ее эмоции настолько, что она начинала дурачиться, пищать и хихикать, после этого секс наконец-то становился похожим на секс.

Что характерно, она всякий раз, как приходит, пыталась говорить со мной строго и нравоучительно, а уходила что-то напевая, пританцовывая или просто с блеском в глазах… Я подумал, что мне, пожалуй, именно это всегда нравилось с ней, да и с другими женщинами. Разжигать и наблюдать, как она оживает и расцветает.

Время от времени я был с ней очень резок. Я не оскорблял ее, но очень резко разбивал глупости, которые она говорила. Когда в ее словах что-то меня сильно цепляло и я не мог не обратить внимание на абсурд, в который она сама верила. То, что я ей говорил, удивляло меня самого, потому что я никогда раньше ничего подобного ни о ком не думал и не говорил, но в такие моменты вдруг приходило кристально-ясное понимание происходящего. Например, когда она в очередной раз сказала о том, как ей нужно срочно ехать домой, а также быть завтра и послезавтра со своей дочерью-третьеклассницей, которая снова простудилась и нуждается в ухаживании мамочки, я ее резко оборвал:

— Дорогая, хватит пиздеть. Ей вовсе не нужно, чтобы ты сидела рядом с ней во время болезни. Тебе выгодно думать, что ты ей якобы нужна. Тебе хочется быть востребованной, нужной и важной, вот ты и говоришь: «Ой, я так ей нужна, она без меня не может, ой-ой-ой». На самом деле твоя дочь только затем и болеет, чтобы привлечь твое внимание. Потому что когда она здорова, ты занята собой, своей работой и прочей суетой, которая тебе кажется важной. Если бы ты с ней близко общалась каждый день хотя бы по десять минут — но только близко общалась, а не просто присутствовала в квартире — ей бы не было нужно болеть. Ты ей уделяешь очень мало внимания. Единственный человек, который получает от тебя меньше внимания, чем твоя дочь, это я. Но я-то ладно, мы с тобой просто друзья и иногда трахаемся. А дочь твоя — родная и любимая. А ты с ней обходишься так же, как твоя мамочка поступала с тобой: сливаешь на нее усталость и раздражение, а что происходит у нее в душе, тебя не колышет.

Я сделал паузу. Она молча смотрела, на лице ни намека на сопротивление. Только впилась в меня взглядом. Я продолжил:

— Вы с ней играете в игру. Начиная болеть, она позволяет тебе ощутить чувство своей важности и взамен получает твое внимание. Она понимает — а если не понимает, то чувствует, — что тебе очень хочется быть нужной хоть кому-то, хоть по какому-то поводу. Вы обе манипулируете друг другом. Она научилась у тебя. Две эгоистки. Единственное и лучшее, что ты можешь сделать для нее — любить. Быть с ней время от времени и с любовью и вниманием общаться с ней. Вот и все. Так что не говори мне, что ты должна срочно ехать домой сразу после секса, потому что ты, видите ли, так охренительно нужна ей в болезни. Не обманывай себя и меня.

В такие моменты я говорил очень энергично, даже не задумываясь о точности слов. Я даже не думал, что говорить. Содержимое моего сознания (или подсознания?) рвалось наружу, а я ему просто позволял проявляться совершенно без обработки, напрямую. Если в первые секунды она хотела возразить, защититься, заявить о своей правоте, но не могла перебить мой поток, то потом проникалась и слушала, не говоря ни слова, как под гипнозом.

Когда я выразил себя полностью, она тихо сказала, задумчиво глядя на меня:

— Знаешь, ты прав. Все так и есть. Мне нужно быть нужной. Ей нужно быть любимой. Но я все-таки сейчас поеду к ней, ладно?

Вера была очень милой, приятной и интересной дамочкой. Но не только это делает ее особенной в моей истории. Она была второй в моей жизни, после моей бывшей, с кем я не только занимался сексом, но и вкладывал часть себя. А еще через несколько дней после первого секса с ней я прошел удивительный тренинг, давший мне точку опоры. Она стала свидетелем перемен, произошедших со мной после Трансформации.