Студопедия

Главная страница Случайная страница

Разделы сайта

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Картина мира






 

…Существует лишь непрерывно меняющийся настоящий момент. А прошлое — это лишь память и отношение к ней. Отношение к тому, что уже не существует. Но что оставило некий осадок, через который мы смотрим на настоящее… Когда с нами происходит что-то, чего мы, как нам кажется, недостойны, то мы злимся, раздражаемся. Мы говорим себе, что мы достойны лучшего обращения, лучших условий существования и т. д. То есть, в действительности мы просто жалеем себя… Страдание — это основной признак эгоизма…

Сергей Николаев, «Путь к свободе. Начало. Понимание».

 

…Был теплый московский день, какие бывают в начале лета, когда солнце уже привычно, а не успевшая начаться жара потому-то и кажется прекрасной, что еще не пришла. Денис сидел напротив меня в кресле в моей квартире. Я сидел на диване. Мы курили гашиш и пили джин с апельсиновым соком. Этот парень лет на десять младше меня, но я его уважал по двум причинам. Во-первых, он умный. Во-вторых, и это особенно ценно, откровенный. С таким другом легко быть открытым. А именно это я начал ценить с некоторых пор, когда мне надоело притворяться.

Конечно, мы много говорили о женщинах. Нас обоих волновала эта тема. Мы и познакомились-то на одном из мужских семинаров.

Я сказал, что мне интересно, каким я выгляжу со стороны. Ведь у меня есть какие-то мнения о себе, но в реальности я сам себя не знаю.

— Дай мне обратную связь, Дэнчик, — сказал я, и жестом попросил сигарету, которой он слишком давно затягивался. — Просто скажи, каким ты меня видишь. Не надо мне льстить. Подкалывать тоже не надо. Просто говори все, что приходит в голову.

Он протянул сигарету и переспросил:

— Что ты имеешь в виду?

— Мой образ. Что можно подумать, увидев меня впервые? Лицо, мимику, одежду, жесты. Услышав, что и как говорю. Кто я — если смотреть со стороны?

— Как сказать… Пообщавшись с тобой, я узнал, что ты совершенно не такой, каким показался на первый взгляд.

— А каким я тебе показался на первый взгляд?

— Можно было подумать, что… Ты — браток… Хотя и не злой. Или охранник в каком-то дорогом бутике. Грубоватый, но вежливый. Как хороший таксист.

— Ты что, охуел что ли?! — воскликнул я, представив себя за рулем такси, и начал хохотать. — Я что, похож на таксиста?!

— Ну не таксист, просто так… Не знаю, как сказать. В целом — такой мужичара, здоровенный, уверенный и развязный, хотя и не агрессивный. Такой улыбается, но если что, без лишних слов даст кулаком в ебало… А потом, когда тебя узнаешь, выясняется твоя склонность к размышлениям, всяким «высоким материям», желание общаться и слушать. Саморефлексия. Лояльность к окружающим. Болезненная самооценка. Самокопание всякое.

Мне его описанное в целом понравилось. Не то чтобы звучало круто. Но оно, по крайней мере, было для меня более привлекательным, чем то, что я привык о себе думать. Я был уверен, что я тормоз, трус, растяпа, который безуспешно пытается выглядеть крутым парнем. А тут браток, таксист и высокие материи. Неплохо для разнообразия.

Я вспомнил, что нечто подобное мне совсем недавно говорил ведущий мужского семинара по имени Денис, где мы с Дэнчиком и познакомились. Тренер сравнил меня со своим знакомым лидером криминальной группы и спросил, характерно ли для меня такое брутальное поведение. Я ответил, что мне не нравится бить, унижать людей и т. п., но жестковатое мужланское поведение у меня было всегда. В прошлом, когда я учился в школе и после нее, я часто был лидером среди ребят. Развязный и грубоватый. Впрочем, это всегда сочеталось с относительной деликатностью и неконфликтностью.

Возвращая Дэнчику сигарету с травой, я сказал, что женщины, наверное, тоже сначала видят меня одним, а потом открывают, что я несколько другой. И этот другой, мне казалось, намного менее интересен. Размышляя об этом, я подумал, что мои внешние черты характера формировались отдельно от убеждений относительно женщин.

Я рос в пацанских компаниях. Занимался спортом — дзюдо, каратэ, таэквондо, качалка. В школе я был в компании мальчиков самым грубым, пошлым, любил хулиганить. В учебе был отличником. Правда, я был отличником не из-за безудержной любви к учебе, а совсем по другим причинам. Во-первых, мне хотелось заслужить одобрение, уважение и любовь родителей. Единственный доступный мне на тот момент способ — учеба. Я старался быть лучшим — ради них. Тщетно. Что бы я ни делал, этого было недостаточно, чтобы меня признали достаточно хорошим. Наоборот, меня били за «четверки». Это вторая причина, толкавшая меня на прилежную учебу, по крайней мере, в начальных классах. Родители требовали, чтобы я учился только на «пятерки». Со временем я понял, что им было наплевать на мою учебу как таковую, просто хотелось сделать себе приятное. Хвастать сыном-отличником перед друзьями куда приятнее, чем сетовать насчет троечника. Позже моя догадка подтверждалась много раз. Например, когда я блестяще учился в техникуме на факультете «бухгалтерский учет и аудит», одновременно работая в бандитском банке и даже консультируя своих тогдашних преподавателей о новом налогообложении предприятий, мои успехи родителей абсолютно не интересовали.

Я оставался для них недостойным, отвратительным и безнадежным, но уже по каким-то другим соображениям.

Чтобы быть хорошим мальчиком, кроме отличной учебы нужно еще и хорошее поведение. Чтобы классный руководитель не жаловался. Я старался не делать ничего «плохого», не курил, не матерился, не конфликтовал с учителями, не дрался с товарищами. Впрочем… Я не дрался не столько для того, чтобы быть «хорошим», сколько потому что всегда боялся насилия. Не знаю почему, меня приводила в ужас мысль о драке, причем возможность кого-то травмировать пугала не меньше, чем перспектива быть избитым. Может быть, меня слишком много били и ругали в раннем детстве, когда я давал по морде какому-нибудь обидчику во дворе — дома меня делали виноватым и наказывали, не вдаваясь в подробности. Показательный факт: я всерьез подрался лишь однажды, да и то лишь в рамках проверочной процедуры, которая неизбежно возникает в стае, состоящей из большого количества самцов. Кстати, это был отличный опыт.

На строительный факультет техникума, где учились одни парни, я пришел новичком, из другого города, и мне пришлось подраться с самым главным. Он сам наехал, демонстративно, на глазах у всех. Я не мог избежать столкновения, потому что там, как в армии или тюрьме, новичка заставляют пройти тест на выживание, не спрашивая согласия. Незатейливая драка показала, что я не слабее этого «альфа-самца». Не имея возможности сбежать от насилия, я просто ударил первым и бил его ровно до того момента, пока ему не надоело надеяться на победу… Открытия, сделанные в том столкновении, меня потрясли. Этот самый крутой парень не умел драться. Я даже опешил, увидев его манеру ведения боя. Несколько лет в юности я занимался каратэ и таэквондо, а также видел уличные драки. Ни спортсмены, ни обычные драчуны-самоучки никогда не допускают фатальной ошибки, которую сразу же сделал мой соперник. Никогда, ни при каких обстоятельствах нельзя опускать голову — чтобы противник не потерялся из вида. «Альфа-самец» бил меня вслепую, низко пригнув голову. Когда я пару раз врезал ему снизу вверх, прямо в склоненную ко мне голову, она взлетала маятником вверх, открывая его испуганное лицо с кровью вокруг рта. Он вообще не умел драться, да и физически был развит не очень. А ведь лидер, сумевший подчинить себе остальных… После финала нашей драки лица всех ребят были очень задумчивые. Я много раз потом думал об удивительном факте: все они терпели унижения с его стороны совершенно добровольно. Каждый из них сам сделал выбор (хотя и продиктованный страхом) — подчиниться. Никто не сопротивлялся. Вся его власть в рамках этого мужского коллектива держалась только на его наглости и их трусости.

В общем, вышло так, что мы вроде бы подрались, но никто не остался лежать в луже крови, с моей стороны не прозвучало оскорблений, и мы оба «сохранили лицо». После этого меня все автоматически стали уважать, никто никогда не задевал, но я все равно не в полной мере вписался в группу. В соответствии с негласными правилами те, кто выше в иерархии, задирали тех, кто ниже. Меня после успешного прохождения теста, естественно, никто не трогал — но и я никого не задевал. И вовсе не в силу благородства, гуманизма и чего-то еще в таком роде, а просто потому, что по-прежнему боялся грубого физического насилия, в каком бы контексте оно ни возникало. Никого из тех, кто «ниже», я ни разу не ударил и не унизил.

Оглядываясь на те события, сегодня я понимаю, как легко могут совмещаться в одном человеке понятия «сильный» и «трус», «хулиган» и «хороший мальчик»…

Когда в юности работал на стройке, вокруг была травмировавшая меня своей грубостью среда обитания. Мат-перемат. Изнурительная, отупляющая физическая работа. Лизание начальственных задниц. Стремление свалить более трудную работу на других. Колкие грубые шутки, ложь, мелкие интриги. А еще старшие мужики, как выпьют, начинали хвастать своими подвигами с женщинами так, что мне казалось, что вокруг сплошь сексуальные герои, и только один я — Чебурашка. Там я тоже принял внешне грубые очертания.

Работая в маленьком частном банке, который принимал депозиты под 250 % и выдавал кредиты под 380 % годовых, я много общался с бандитами. Они были в банке почти кадровыми сотрудниками, потому что многие заемщики имели странное свойство брать кредиты, не возвращать в срок, а потом надеяться, что это сойдет с рук, ведь «меня с семьей из квартиры выкинуть не посмеют, а так что с меня возьмешь». Будучи мальчиком в галстуке и экономистом по должности, я узнал очень много о том, что такое понты, стволы и перья, разборки, терки и стрелки, и какое все это имеет отношение к недобросовестному заемщику, который только потому и не возвращает кредит, что совсем не разбирается в жизни. Наверное, у этих братков я и смоделировал стихийно элементы их поведения… Где-то в те годы, работая в рекламном агентстве, инвестиционной компании и двух банках, я развил в себе вежливость, корректность, учтивое внимание к собеседнику, которые странным образом переплелись с внешними элементами среднерусского бандита.

С другой стороны, воспитание насчеттого, как обращаться с женщинами, в моей жизни отсутствовало. Кино, книжки и прочий никчемный мусор из масс-медиа, конечно, поступали мне в голову. Но главного — влияния отца — не было. Я должен был видеть его пример, слышать его правильные суждения, иметь возможность обратиться к нему за советом, но ничего этого не было. Он не обсуждал со мной мои личные, интимные дела. И вообще мужские темы. Избегал. Будто такое общение могло ему как-то навредить. Унизить, может быть, или поставить в затруднительное положение… Ханжество — такая подлая штука: человек избегает думать и говорить о деликатных вещах, которые очень важны, потому что боится или не знает, что сказать. Или искренне думает, что это «плохо» и «не нужно». В результате отец не может сформировать у своего сына здоровое отношение к разным сферам жизни, в частности, к женщинам и собственной сексуальности.

От детских лет до без малого тридцати мне думалось, натурально, что придет время и у меня в личной жизни все построится само собой. Как — я не знал. По ходу делал удивительные наблюдения. Например, бывает, какой-то мужик буквально топчет свою женщину, бьет и унижает ее, не работает, пропивает ее деньги, а она его — ах, любит. Пожалуй, это крайний, слишком брутальный пример. Но есть множество банальных из той же серии. Они никак не вязались с моей логикой справедливости в отношениях и откуда-то взявшимися во мне стереотипами о джентльменском поведении.

В моменты депрессии, связанной с одиночеством, я думал: а может быть, я пидорас? Ну, есть ведь люди, которым природа дала тело мужчины и сознание женщины — у таких с женщинами ничего получаться не может априори. Но мой член не проявлял признаков жизни в связи с какими угодно мужчинами в каких бы то ни было обстоятельствах. Ни в кино, ни в общественной бане, ни при общении с харизматичными парнями из моего круга общения. Глядя на целующихся мужчин (в центре Москвы такое не редкость), я испытывал только недоумение или легкое отвращение. Женщины, наоборот, всегда привлекали и отвлекали от остальных вещей, и вызывали сильное сердцебиение. Ну что ж, значит, я не пидорас, хорошо… Но быть мужчиной — не только значит иметь мужские половые органы и интересоваться женскими. Нужно иметь еще кое-что внутри себя. Стержень. У меня его не было. Наверное, потому что его не было и у моего папы…

В какой-то момент я осознал, что в отношениях с женщинами я пассивен. Я сам как женщина. Я как будто чего-то жду. Так женщины ждут инициативы от мужчины, от других людей, от обстоятельств внешнего мира. Не я выбираю — меня выбирают. Я не причина, а эффект. Я не управляю своей жизнью, живу в каком-то генераторе случайных событий.

Психологи говорят, у нас самую сильную негативную реакцию вызывают люди, обладающие свойствами, которые есть у нас самих и которые мы в себе ненавидим и тщательно от себя скрываем. Меня почему-то всегда приводил в состояние бешенства актер по имени Николас Кейдж. Воплощение немужественности. Тихое, чистоплотное, безопасное животное с жалобными глазами. Наверное, я его ненавидел, потому что в его облике узнавал себя. Я знал, что я сильный мужчина, потому что в соответствующих обстоятельствах я проявлял себя сильным. Я был сильным даже когда меня избивали. А вот в части менталитета, связанной с женщинами, я был не я, а какой-то Николас Кейдж. В целом по жизни у меня получалась странная смесь: мое поведение зачастую было по форме мужским, а по содержанию женским. Пассивное.

К лету 2007 года я чувствовал себя на порядок лучше. По крайней мере, появилось понимание той пропасти, в которой я оказался…

…Как-то раз я встретил мысль о том, что многие из моих проблем существуют вовсе не потому, что я чего-то не умею или не знаю, а потому, что не умею правильно думать. После просмотра фильма «Секрет» (The Secret) я задумался об этом всерьез. В «Секрете» была описана концепция, согласно которой Вселенная реагирует на человеческие мысли так, что к человеку притягивается то, о чем он постоянно думает. То, о чем мечтаешь, притягивается. То, о чем думаешь со страхом, тоже притягивается. Что занимает твои мысли, неважно, «хорошее» это или «плохое», то и доминирует в твоей жизни. Разумеется, это всего лишь концепция — умственная конструкция, которую невозможно проверить инструментально. Однако я поверил, что мой образ мышления как-то влияет на мою жизнь. В один из дней я приблизился к пониманию этих вещей так, как никогда раньше.

Тимофей — второй из двух ведущих мужского семинара, на котором мы с Дэнчиком были несколько дней назад. Семинар меня не впечатлил, это, скорее, была групповая психотерапия с переходом на анекдоты, но ведущие — отличные ребята, общение с которыми меня перетряхнуло. Тимофей согласился немного прочистить мне мозги на личной встрече у меня дома. Он попросил рассказать, что у меня происходило с женщинами раньше и сейчас. Я начал говорить. Он слушал некоторое время. В какой-то момент мягко перебил:

— У тебя все прекрасно. Тебе не нужен никакой пикап. Никакие фокусы. Ты нравишься бабам и у тебя все получается. Ты только думаешь неправильно.

По его словам, моя проблема заключалась в том, что я, по сути, программирую свое подсознание на плохое развитие событий в будущем. Ожидаю от окружающих, в том числе и женщин, чего-то плохого. Программирую себя на трудности, неудачи и потери, а также на бесконечное преодоление всех этих тягот. Вместо того чтобы просто наслаждаться комфортным общением с приятными людьми. По его словам, именно поэтому у меня в жизни снова и снова вылезают трудности, в борьбе с которыми я и увязаю. Я слишком привык бояться трудностей, так что подсознание их отыскивает в любой, казалось бы, стопроцентно позитивной ситуации.

Мы пили пиво с чипсами. Я сидел в кресле, а Тимофей стоял спиной к окну, опираясь на подоконник. Я что-то снова говорил в ответ на его вопрос. Время от времени он, не в силах вынести мой жалобный бред, перебивал. Еще он в шутку, в которой была лишь доля шутки, часто вспоминал методику китайской терапии просветления — когда учитель бьет воспитанника палкой по голове, и так до полного просветления. Сокрушался, что мы не китайцы, а то хорошо бы ему немного просветлить меня по-китайски.

— Вот смотри, — сказал он. — Ты же, когда пригласил меня к себе, не парился насчет того, что я откажусь или скажу какую-нибудь хрень в ответ.

— Конечно нет, — ответил я. — Мне трудно представить, чтобы ты сказал с напрягом в голосе, «ой, а что мы там будем делать» или «мы недостаточно знакомы». Или еще какую-то чушь, которая заставит меня чувствовать себя преступником. А от женщин я слышал нечто подобное и, естественно, ожидаю услышать снова. Поэтому и парюсь.

— Вот оттого что ожидаешь и паришься, оттого бабы и говорят тебе всякую чушь, которая заставляет тебя чувствовать себя преступником. Точнее говоря, они так говорят потому, что ты заранее чувствуешь себя преступником. Они выполняют «заказ» твоего подсознания. Ты ждешь этого — это и получаешь.

Напоследок он дал несколько советов насчет того, как настраивать себя на правильный лад. Как думать правильно и как избегать думать плохо. Я проводил его до остановки. Пожимая мою руку на прощанье, он сказал:

— Научись думать правильно и все будетхорошо. Правда, это может быть не так-то легко. Перестроить свое мышление. Особенно поначалу. Но оно того стоит. Станешь другим человеком. Таким, каким ты хочешь быть.

Я вернулся и еще долго обдумывал услышанное. Увидев, что за окном светает, лег спать.

Утром меня осенило. Я понял, что ожидание трудностей от жизни давно стало моей привычкой. В голове пронеслось полдюжины ярких сцен из детства. Лежали где-то в пыльных ящиках памяти, забытые, казалось бы, и вдруг выпрыгнули наружу.

Мой папа, сколько себя помню, не только вбивал мне в голову, что я плохой, никчемный, ограниченный, убогий и т. д. Отец сумел внушить мне, что жизнь это очень тяжелая штука. Каторга, борьба, война. Кругом препятствия, их надо постоянно преодолевать. Жизнь — это изнурительное преодоление препятствий.

Хуже всего то, что он действительно искренне верил в то, что говорил. Он не лицемерил в части своих убеждений. Это была его картина мира. Он в ней жил и она, естественно, себя постоянно оправдывала. Ему всегда было трудно жить.

Итак, немного бредовой теории. В жизни нет ничего легкого и простого. Ко всему нужна длительная и трудная подготовка. Все не так просто, как кажется. Жизнь полна препятствий, причем те, что заметны, лишь верхушка айсберга. Готовься к изнурительной борьбе за выживание. Сегодня тяжело, а завтра будет еще тяжелее… Я вспомнил фразу, которую он часто говорил, выпив бокальчик вина, с глубокомысленным философским видом. Мол, уж кто-кто, а он жизнь точно знает, натерпелся. Цитирую: «Ни один человек, если бы имел выбор, не захотел бы родиться, заранее зная, какие мучения ему предстоит пройти в жизни».

Психологи говорят, что ребенок в раннем детстве не имеет фильтров восприятия для информации, поступающей от родителей. Вбирает в себя все, что видит, слышит и чувствует, абсолютно без критического анализа. Я думаю, так оно и есть. Во всяком случае, оглядываясь в прошлое, я не удивляюсь тому, что пропитался жизненной философией своего отца. Перенял его отношение к жизни.

Помню, в детстве он ругал меня за то, что я не замечаю трудностей. «Мы с матерью вкалываем, крутимся, решаем кучу проблем, а у тебя сплошная развлекательная программа!» И правда. Мне было, ну, скажем, лет десять. Третий класс. И я, страшно представить, постоянно хотел играть. Развлекаться с друзьями. Ходить в кино. Хотел гонять в футбол во дворе, играть в войну, рисовать, прыгать, орать и, в общем, дурачиться. А идти с ним в его любимый и ненавидимый мной гараж — не хотел. Копаться в карбюраторе — тоже. Интереса к электротехнике, всяким там схемам, транзисторам и резисторам — не проявлял. Папа был фанатом всякой электронной дребедени, а я — смотрите-ка, еще совсем маленький щенок, а уже тварь бездушная! — был к радио равнодушен. И главное, он хотел, чтобы я страдал и мучился от жизненных тягот вместе с ними. Чтобы вникал и сопереживал. А я что? Мультфильмы, морской бой и поиграть в прятки. Покушать еще люблю. Действительно, одна развлекательная программа. Как не стыдно быть таким уродом?

Готовя очередную запись в интернет-блог, я сравнивал услышанное от тренера Тимофея с тем, что всю жизнь слышал от своего отца. Воспоминания из детства шли потоком и я явственно ощутил, что, будучи маленьким, я нравился отцу в виде… Как бы это объяснить… В виде живой игрушки, разделяющей мысли и чувства своего хозяина. Так сказочный папа Карло из деревянного обрубка смастерил Буратино. Только папа Карло не был озабочен воспитанием сына, не предъявлял к нему пожеланий и претензий. Просто позволил ему быть. Мой папа создал меня примерно так же (хотя и по другой, более приятной и романтичной технологии, совместно с мамой), но не позволил мне просто быть. Он захотел, чтобы я был его живой игрушкой. Удобной и послушной. Чтобы не причинял неудобств и создавал комфорт, компенсируя собой недостаточность внутреннего мира родителя. Буратино имел передо мной два преимущества. Во-первых, у него был отец, который, быть может, и не любил его, но вроде бы и не ненавидел. Во-вторых, Буратино был деревянный. Он не мог чувствовать боль и унижение.

Конечно же, мой папа не со зла обращался со мной так. Он сам рос без отца. Тот умер после войны года через четыре после его рождения. В белорусской деревне. Его воспитывали изможденные тяготами жизни мать и бабка. Его тоже, наверное, трахали в мозг за то, что вот война кончилась, разруха полная, жрать нечего, обуви и одежды не хватает, нет никакой надежды в завтрашнем дне, а ты мало того, что родился не вовремя, так еще и не страдаешь с нами, тебе бы только в салки поиграть. Как-то так, наверное.

Моего отца более всего приводило в бешенство не то, что я чего-то не умею или что-то не то делаю. Он буквально сходил с ума оттого, что в его реальности надо было страдать и мучиться, а мне было хорошо, потому что я не видел проблем, которыми он жил. Дело не только в том, что я в силу возраста не знал сложностей взрослой жизни. Просто в его жизни все было пропитано страхом, злостью, обидой, разочарованием и угрозой, которые в моей реальности отсутствовали по той простой причине, что все это — вовсе не черты реальности, а конструкции ума, от которых я на тот момент был свободен. Это не реальность, а спазмы мозга, привыкшего интерпретировать мир в импульсах страха. Спазмы, от которых не избавит даже порция самого сильного наркотика, потому что их причина находится за пределами нервной системы.

Вот, к примеру, в компьютере есть операционная система. Компьютер с искусственным интеллектом может анализировать входящую информацию и синтезировать решения в рамках своих компетенций, но ему не приходит в голову сомневаться в своей операционной системе, потому что он не может осознавать сам себя. Галлюцинации, которые операционной системой ему предписано видеть, для него являются единственной и исчерпывающей реальностью. Наши с отцом «операционные системы» с момента моего появления на свет отличались столь разительно, что он не мог не начать меня ломать, потому что его ум воспринимал мою слишком свободную картину мира как несовместимую с условиями его существования.

Он никогда не мог принимать реальность такой, какая она есть. Он обижался и злился на эту реальность. Проклинал и ненавидел ее за то, что она к нему так жестока и несправедлива. Надеялся на перемены к лучшему и не верил в них. Однако не мог изменить реальность, просто выражая свое недовольство ею. Его ненависть к реальности в лице несправедливого начальства или плохой погоды вовсе не стимулировала начальство и погоду меняться к лучшему. Его отвращение в адрес хреновых, неискренних друзей отнюдь не делало их лучше. Они оставались теми же понторезами и неудачниками, с которыми можно меряться письками, ссориться, драться и обижаться, но не более того. Доверительно общаться с ними и делиться лучшим было проблематично, потому что они его не понимали, презирали и боялись точно так же, как он их.

Было лишь два субъекта реальности, которые были ему подконтрольны. Которыми он мог манипулировать обидой, злостью и насилием, будучи уверенным, что ему не смогут не подчиняться. Моя мама и я. Маму он подавил быстро и надежно. Мне кажется, он выбрал ее в спутницы жизни именно потому, что она достаточно слабый человек с низкой самооценкой. Такая не уйдет, хлопнув дверью, просто решив найти себе мужика получше. Такая будет проглатывать моральное насилие со стороны такого мужа, слабака и тирана, который «всегда прав», потому что ей страшно уходить от него в полную неизвестность. Что касается меня, то поскольку страх, неуверенность и желание подчиняться чужой воле были мне в начале жизни несвойственны, он приложил невероятно много сил, чтобы меня сломать.

Страданий, мучений, горечи, безнадежности оттого, что все тяжело и плохо и весь мир против нас, на моем лице — не было. Видимо, он воспринимал это как жестокую насмешку, делающую его и без того трудную жизнь невыносимой. И он насильно научил меня изображать это мимикой, голосом, жестами. Как известно, изображать что-либо легче всего, вживаясь в соответствующую роль. Специалисты по нейро-лингвистическому программированию называют это моделированием. Моделируя поведение другого человека, ты приобретаешь его свойства. Если долго и непрерывно моделировать, то образ перестанет быть накладной маской и станет частью тебя самого. Частью твоего «я». Например, если долго изображать неудачника, то проникнешься мыслями, духом и образом жизни неудачника, и сам в итоге станешь неудачником. Моделирование лучше всего получается у детей. Они спонтанно перенимают привычки и прочие человеческие проявления. В первую очередь от родителей.

Для того чтобы снизить уровень насилия над собой я стал притворяться, что разделяю страхи, ценности и убеждения своего отца. Через какое-то время я привык жить в этой роли. Результат: я продолжаю играть по жизни роль запуганного и надломленного человека, вечно преодолевающего трудности, хотя папа меня уже давно не бьет тяжелой ладонью по маленькой голове. Он уже старенький и слабый, нуждается в моей поддержке и внимании и даже чуточку заискивает передо мной (умудряясь оставаться в смешном образе самого важного, умного и сурового мужика в мире), а я все еще живу галлюцинациями, которые он мне навязал.

Главное в системе мировосприятия, перенятой мной у него, — не мечта, не удовольствие, не секс, не творчество, не деньги и не работа для души или ради амбиций. Главное — преодолевать трудности. Нет трудностей — найди. Преодолел — проверь, может, еще есть над чем помучиться. Если все хорошо и проблемы отсутствуют, тогда можно, по меньшей мере, испугать себя мыслью о том, что это не надолго, что скоро будет хуже, и — вуаля — проблема появилась. И снова можно страдать. На ровном месте. Без причин. Главная и единственная причина страданий — образ мышления вечной жертвы обстоятельств.

Размышляя об этом, я стал сравнивать себя с отцом и сразу обратил внимание на некоторые из своих характерных привычек. Например, на работе я склонен очень долго подготавливаться к делу. Очень основательно. Перед тем, как написать текст, трачу массу времени на тщательный сбор и анализ информации. Больше половины времени трачу на анализ второстепенных деталей. Между тем, я неоднократно замечал, что когда передо мной стоит задача написать важный текст быстро и безотлагательно, мне требуется усилий и времени раза в два-три меньше, но текст получается ничуть не хуже.

Я задумался, почему же каждый раз я так долго и обстоятельно готовлюсь к достижению результата, если можно сделать проще и быстрее? Найденный ответ меня шокировал. Дело в том, что я постоянно подменяю результат процессом. Я занимаюсь преодолением препятствий, которые сам себе нахожу из воздуха. На это уходят силы и время. А ведь нечто подобное в остальных сферах жизни со мной происходит постоянно.

Я решил, что мне нужно научиться, во-первых, «отключать» режим преодоления препятствий и начать просто жить, во-вторых, видеть в людях и обстоятельствах хорошее. Это не так легко — видеть в людях хорошее, натренировавшись за тридцать с лишним лет видеть плохое так, что оно само бросается в глаза. Тем не менее, я решил попробовать. Я решил замечать и фокусировать внимание на том, что мне нравится в людях, и думать только об этом.

На следующее утро я, как обычно, вышел из дома и отправился на работу. Рассматривая неподвижные физиономии окружающих, я мысленно говорил: «В сущности, это хорошие люди, только уставшие, и, скорее всего, они ко мне относятся хорошо». Глядя на некоторые лица женщин, я думал: «Вот эта, наверное, очень приятная женщина, с такими глазами, она мне нравится». И всматривался в них, чтобы найти прелестные черточки.

Все время, проведенное в тот день на улице и в метро, я чувствовал себя очень странно. Потому что на меня часто доброжелательно смотрели мужчины и постоянно смотрели улыбающиеся женщины. Улыбались мне совершенно без повода. Через два-три часа я не выдержал. Набрал номер Тимофея и сказал:

— Тиман, происходит что-то странное. Бабы мне улыбаются без повода.

— А так и должно быть, — ответил он. — Все получается правильно, если ты думаешь правильно. Привыкай.

Я зашел в свой офис. Смотрю: маленькая девичья разборка на тему у кого длиннее и толще статус должности. Леночка наезжала на Наташу, подчиненную. Говорила начальственным тоном, с назидательными нотками:

— Наташа, я тебе что сказала?! Я тебе сказала, сначала сделай Киркорова, а потом Каспарова! Аты что? Вот как я сказала, так и сделай!

Оказавшись рядом с ними, я шутливо сказал в тон Леночке, как бы продолжая ее фразу в адрес Наташи:

— А то смотри у меня — получишь в зуб!

Лена изобразила еще более строгое лицо и, напустив на себя экстремально суровый вид, попросила меня выйти с ней в коридор.

— Знаешь что, Игорь, — начала она, так мило сдвинув брови, и принялась грузить теорией про деловую этику. То есть, о том, как должны себя вести на работе воспитанные люди.

Я стоял, слушал, любовался ее женственными чертами, голосом, одеждой, телодвижениями, все время улыбался и немножко кривлялся. Выслушав нравоучения до точки, я начал что-то говорить, любовно ее передразнивая, однако она меня перебила. После чего я резко повысил голос, правда, оставаясь в уважительном формате, и сказал:

— А давай ты меня не будешь перебивать. Я же тебя уважаю — не перебивал.

— И ты меня не перебивай! И не надо меня подкалывать на глазах у коллег.

— Конечно, Лена, я больше не буду.

Неожиданно для себя я обнял ее со словами:

— Лена, ты такая приятная девушка.

— Да и ты тоже классный, — сказала она, сдержанно улыбаясь.

— Ты мне нравишься. С тобой очень приятно общаться.

— Ой, и мне с тобой.

Она уже не могла сдерживать ослепительную улыбку. И вдруг добавила:

— Жаль что мы с тобой коллеги по работе, не общаемся по-другому.

Я крепко взял ее за попу и сказал:

— Ой, Лена, что ты такое говоришь. Я не такой! Я не так воспитан!

Она захохотала и начала вырываться.

Мы вернулись в рабочий зал, и я ей тихо сказал:

— Ну все, теперь нас видят твои подчиненные. Давай, дорогуша, снова сделай строгое лицо!

Она снова рассмеялась. Хотя она женщина совсем не моего типа, в тот момент она мне виделась намного более привлекательной, чем обычно. Когда женщина улыбается, это прекрасно.

 






© 2023 :: MyLektsii.ru :: Мои Лекции
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
Копирование текстов разрешено только с указанием индексируемой ссылки на источник.