Главная страница Случайная страница
Разделы сайта
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
|
Глава 27. Конец квартиры N 50
Когда Маргарита дошла до последних слов главы "...Так встретил рассветпятнадцатого нисана пятый прокуратор Иудеи Понтий Пилат", -- наступило утро. Слышно было, как во дворике в ветвях ветлы и липы вели веселый, возбужденный утренний разговор воробьи. Маргарита поднялась с кресла, потянулась и только теперь ощутила, какизломано ее тело и как хочет она спать. Интересно отметить, что душаМаргариты находилась в полном порядке. Мысли ее не были в разброде, еесовершенно не потрясало то, что она провела ночь сверхъестественно. Ее неволновали воспоминания о том, что она была на балу у сатаны, что каким-точудом мастер был возвращен к ней, что из пепла возник роман, что опять всеоказалось на своем месте в подвале в переулке, откуда был изгнан ябедникАлоизий Могарыч. Словом, знакомство с Воландом не принесло ей никакогопсихического ущерба. Все было так, как будто так и должно быть. Она пошла всоседнюю комнату, убедилась в том, что мастер спит крепким и спокойным сном, погасила ненужную настольную лампу и сама протянулась под противоположнойстеной на диванчике, покрытом старой разорванной простыней. Через минуту онаспала, и никаких снов в то утро она не видела. Молчали комнаты в подвале, молчал весь маленький домишко застройщика, и тихо было в глухом переулке. Но в это время, то есть на рассвете субботы, не спал целый этаж в одномиз московских учреждений, и окна в нем, выходящие на залитую асфальтомбольшую площадь, которую специальные машины, медленно разъезжая с гудением, чистили щетками, светились полным светом, прорезавшим свет восходящегосолнца. Весь этаж был занят следствием по делу Воланда, и лампы всю ночь горелив десяти кабинетах. Собственно говоря, дело стало ясно уже со вчерашнего дня, пятницы, когда пришлось закрыть Варьете вследствие исчезновения его администрации ивсяких безобразий, происшедших накануне во время знаменитого сеанса черноймагии. Но дело в том, что все время и непрерывно поступал в бессонный этажвсе новый и новый материал. Теперь следствию по этому странному делу, отдающему совершенноявственной чертовщиной, да еще с примесью каких-то гипнотических фокусов исовершенно отчетливой уголовщины, надлежало все разносторонние и путанныесобытия, происшедшие в разных местах Москвы, слепить в единый ком. Первый, кому пришлось побывать в светящемся электричеством бессонномэтаже, был Аркадий Аполлонович Семплеяров, председатель акустическойкомиссии. После обеда в пятницу в квартире его, помещающейся в доме у каменногомоста, раздался звонок, и мужской голос попросил к телефону АркадияАполлоновича. Подошедшая к телефону супруга Аркадия Аполлоновича ответиламрачно, что Аркадий Аполлонович нездоров, лег почивать, и подойти к аппаратуне может. Однако Аркадию Аполлоновичу подойти к аппарату все-таки пришлось.На вопрос о том, откуда спрашивают Аркадия Аполлоновича, голос в телефонеочень коротко ответил откуда. -- Сию секунду... сейчас... сию минуту... -- пролепетала обычно оченьнадменная супруга председателя акустической комиссии и как стрела полетела вспальню подымать Аркадия Аполлоновича с ложа, на котором тот лежал, испытывая адские терзания при воспоминании о вчерашнем сеансе и ночномскандале, сопровождавшем изгнание из квартиры саратовской его племянницы. Правда, не через секунду, но даже и не через минуту, а через четвертьминуты Аркадий Аполлонович в одной туфле на левой ноге, в одном белье, ужебыл у аппарата, лепеча в него: -- Да, это я... Слушаю, слушаю... Супруга его, на эти мгновения забывшая все омерзительные преступленияпротив верности, в которых несчастный Аркадий Аполлонович был уличен, сиспуганным лицом высовывалась в дверь коридора, тыкала туфлей в воздух ишептала: -- Туфлю надень, туфлю... Ноги простудишь, -- на что АркадийАполлонович, отмахиваясь от жены босой ногой и делая ей зверские глаза, бормотал в телефон: -- Да, да, да, как же, я понимаю... Сейчас выезжаю. Весь вечер Аркадий Аполлонович провел в том самом этаже, где велосьследствие. Разговор был тягостный, неприятнейший был разговор, ибо пришлосьс совершеннейшей откровенностью рассказывать не только об этом паскудномсеансе и драке в ложе, но попутно, что было действительно необходимо, и проМилицу Андреевну Покобатько с Елоховской улицы, и про саратовскуюплемянницу, и про многое еще, о чем рассказы приносили Аркадию Аполлоновичуневыразимые муки. Само собой разумеется, что показания Аркадия Аполлоновича, интеллигентного и культурного человека, бывшего свидетелем безобразногосеанса, свидетеля толкового и квалифицированного, который прекрасно описал исамого таинственного мага в маске, и двух его негодяев-помощников, которыйпрекрасно запомнил, что фамилия мага именно Воланд, -- значительно подвинулиследствие вперед. Сопоставление же показаний Аркадия Аполлоновича споказаниями других, в числе которых были некоторые дамы, пострадавшие послесеанса (та, в фиолетовом белье, поразившая Римского, и, увы, многие другие), и курьер Карпов, который был посылаем в квартиру N 50 на Садовую улицу, --собственно, сразу установило то место, где надлежит искать виновника всехэтих приключений. В квартире N 50 побывали, и не раз, и не только осматривали еечрезвычайно тщательно, но и выстукивали стены в ней, осматривали каминныедымоходы, искали тайников. Однако все эти мероприятия никакого результата недали, и ни в один из приездов в квартиру в ней никого обнаружить не удалось, хотя и совершенно понятно было, что в квартире кто-то есть, несмотря на то, что все лица, которым так или иначе надлежало ведать вопросами о прибывающихв Москву иностранных артистах, решительно и категорически утверждали, чтоникакого черного мага Воланда в Москве нет и быть не может. Решительно нигде он не зарегистрировался при приезде, никому непредъявлял своего паспорта или иных каких-либо бумаг, контрактов идоговоров, и никто о нем ничего не слыхал! Заведующий программным отделениемзрелищной комиссии Китайцев клялся и божился, что никакой программыпредставления никакого Воланда пропавший Степа Лиходеев ему на утверждениене присылал и ничего о приезде такого Воланда Китайцеву не телефонировал.Так что ему, Китайцеву, совершенно непонятно и неизвестно, каким образом вВарьете Степа мог допустить подобный сеанс. Когда же говорили, что АркадийАполлонович своими глазами видел этого мага на сеансе, Китайцев толькоразводил руками и поднимал глаза к небу. И уж по глазам Китайцева можно быловидеть и смело сказать, что он чист, как хрусталь. Тот самый Прохор Петрович, председатель главной зрелищной комиссии... Кстати: он вернулся в свой костюм немедленно после того, как милициявошла в его кабинет, к исступленной радости Анны Ричардовны и к великомунедоумению зря потревоженной милиции. Еще кстати: вернувшись на свое место, в свой серый полосатый костюм, Прохор Петрович совершенно одобрил всерезолюции, которые костюм наложил во время его кратковременного отсутствия....так вот, тот самый Прохор Петрович решительнейшим образом ничего незнал ни о каком Воланде. Выходило что-то, воля ваша, несусветное: тысячи зрителей, весь составВарьете, наконец, Семплеяров Аркадий Аполлонович, наиобразованнейшийчеловек, видели этого мага, равно как и треклятых его ассистентов, а междутем нигде его найти никакой возможности нету. Что же, позвольте васспросить: он провалился, что ли, сквозь землю тотчас после своегоотвратительного сеанса или же, как утверждают некоторые, вовсе не приезжал вМоскву? Но если допустить первое, то несомненно, что, проваливаясь, онприхватил с собой всю головку администрации Варьете, а если второе, то невыходит ли, что сама администрация злосчастного театра, учинивпредварительно какую-то пакость (вспомните только разбитое окно в кабинете иповедение Тузабубен!), бесследно скрылась из Москвы. Надо отдать справедливость тому, кто возглавлял следствие. ПропавшегоРимского разыскали с изумляющей быстротой. Стоило только сопоставитьповедение Тузабубен у таксомоторной стоянки возле кинематографа с некоторымидатами времени, вроде того, когда кончился сеанс и когда именно могисчезнуть Римский, чтобы немедленно дать телеграмму в Ленинград. Через часпришел ответ (к вечеру пятницы), что Римский обнаружен в номере четырестадвенадцатом гостиницы " Астория", в четвертом этаже, рядом с номером, гдеостановился заведующий репертуаром одного из московских театров, гастролировавших в то время в Ленинграде, в том самом номере, где, какизвестно, серо-голубая мебель с золотом и прекрасное ванное отделение. Обнаруженный прячущимся в платяном шкафу четыреста двенадцатого номера" Астории" Римский был немедленно арестован и допрошен в Ленинграде же. Послечего в Москву пришла телеграмма, извещающая о том, что финдиректор Варьетеоказался в состоянии невменяемости, что на вопросы он путных ответов не даетили не желает давать и просит только об одном, чтобы его спрятали вбронированную камеру и приставили к нему вооруженную охрану. Из Москвытелеграммой было приказано Римского под охраной доставить в Москву, вследствие чего Римский в пятницу вечером и выехал под такой охраной свечерним поездом. К вечеру же пятницы нашли и след Лиходеева. Во все города былиразосланы телеграммы с запросами о Лиходееве, и из Ялты был получен ответ, что Лиходеев был в Ялте, но вылетел на аэроплане в Москву. Единственно, чей след не удалось поймать, это след Варенухи. Известныйвсей решительно Москве знаменитый театральный администратор канул как вводу. Тем временем пришлось возиться с происшествиями и в других местахМосквы, вне театра Варьете. Пришлось разъяснять необыкновенный случай споющими " Славное море" служащими (кстати: профессору Стравинскому удалось ихпривести в порядок в течение двух часов времени путем каких-то впрыскиванийпод кожу), с лицами, предъявлявшими другим лицам или учреждениям под видомденег черт знает что, а также с лицами, пострадавшими от таких предъявлений. Как само собой понятно, самым скандальным и неразрешимым из всех этихслучаев был случай похищения головы покойного литератора Берлиоза прямо изгроба в Грибоедовском зале, произведенного среди бела дня. Двенадцать человек осуществляли следствие, собирая, как на спицу, окаянные петли этого сложного дела, разбросавшиеся по всей Москве. Один из следователей прибыл в клинику профессора Стравинского и первымдолгом попросил предъявить ему список тех лиц, которые поступили в клинику втечение последних трех дней. Таким образом, были обнаружены Никанор ИвановичБосой и несчастный конферансье, которому отрывали голову. Ими, впрочем, занимались мало. Теперь уж легко было установить, что эти двое сталижертвами одной и той же шайки, возглавляемой этим таинственным магом. Но вотИван Николаевич Бездомный следователя заинтересовал чрезвычайно. Дверь Иванушкиной комнаты N 117 отворилась под вечер пятницы, и вкомнату вошел молодой, круглолицый, спокойный и мягкий в обращении человек, совсем непохожий на следователя, и тем не менее один из лучших следователейМосквы. Он увидел лежащего на кровати, побледневшего и осунувшегося молодогочеловека, с глазами, в которых читалось отсутствие интереса к происходящемувокруг, с глазами, то обращающимися куда-то вдаль, поверх окружающего, товнутрь самого молодого человека. Следователь ласково представился и сказал, что зашел к ИвануНиколаевичу потолковать о позавчерашних происшествиях на Патриарших прудах. О, как торжествовал бы Иван, если бы следователь явился к немупораньше, хотя бы, скажем, в ночь на четверг, когда Иван буйно и страстнодобивался того, чтобы выслушали его рассказ о Патриарших прудах. Теперьсбылось его мечтание помочь поймать консультанта, ему не нужно было ни закем уже бегать, к нему самому пришли именно затем, чтобы выслушать егоповесть о том, что произошло в среду вечером. Но, увы, Иванушка совершенно изменился за то время, что прошло смомента гибели Берлиоза. Он был готов охотно и вежливо отвечать на всевопросы следователя, но равнодушие чувствовалось и во взгляде Ивана, и в егоинтонациях. Поэта больше не трогала судьба Берлиоза. Перед приходом следователя Иванушка дремал лежа, и перед ним проходилинекоторые видения. Так, он видел город странный, непонятный, несуществующий, с глыбами мрамора, источенными колоннадами, со сверкающими на солнцекрышами, с черной мрачной и безжалостной башней Антония, со дворцом назападном холме, погруженным до крыш почти в тропическую зелень сада, сбронзовыми, горящими в закате статуями над этой зеленью, он видел идущие подстенами древнего города римские, закованные в броню, кентурии. В дремоте перед Иваном являлся неподвижный в кресле человек, бритый, сиздерганным желтым лицом, человек в белой мантии с красной подбивкой, ненавистно глядящий в пышный и чужой сад. Видел Иван и безлесый желтый холмс опустевшими столбами с перекладинами. А происшедшее на Патриарших прудах поэта Ивана Бездомного более неинтересовало. -- Скажите, Иван Николаевич, а вы-то сами как далеко были от турникета, когда Берлиоз свалился под трамвай? Чуть заметная равнодушная усмешка почему-то тронула губы Ивана, и онответил: -- Я был далеко. -- А этот клетчатый был возле самого турникета? -- Нет, он сидел на скамеечке невдалеке. -- Вы хорошо помните, что он не подходил к турникету в тот момент, когда Берлиоз упал? -- Помню. Не подходил. Он развалившись сидел. Эти вопросы были последними вопросами следователя. После них он встал, протянул руку Иванушке, пожелал скорее поправиться и выразил надежду, чтовскорости вновь будет читать его стихи. -- Нет, -- тихо ответил Иван, -- я больше стихов писать не буду. Следователь вежливо усмехнулся, позволил себе выразить уверенность втом, что поэт сейчас в состоянии некоторой депрессии, но что скоро этопройдет. -- Нет, -- отозвался Иван, глядя не на следователя, а вдаль, нагаснущий небосклон, -- это у меня никогда не пройдет. Стихи, которые яписал, -- плохие стихи, и я теперь это понял. Следователь ушел от Иванушки, получив весьма важный материал. Идя понитке событий с конца к началу, наконец удалось добраться до того истока, откоторого пошли все события. Следователь не сомневался в том, что эти событияначались с убийства на Патриарших. Конечно, ни Иванушка, ни этот клетчатыйне толкали под трамвай несчастного председателя МАССОЛИТа, физически, таксказать, его падению под колеса не способствовал никто. Но следователь былуверен в том, что Берлиоз бросился под трамвай (или свалился под него), будучи загипнотизированным. Да, материалу было уже много, и было известно уже, кого и где ловить.Да дело-то в том, что поймать-то никаким образом нельзя было. В триждыпроклятой квартире N 50, несомненно, надо повторить, кто-то был. По временамэта квартира отвечала то трескучим, то гнусавым голосом на телефонныезвонки, иногда в квартире открывали окно, более того, из нее слышались звукипатефона. А между тем всякий раз, как в нее направлялись, решительно никогов ней не оказывалось. А были там уже не раз, и в разное время суток. И малоэтого, по квартире проходили с сетью, проверяя все углы. Квартира была давноуже под подозрением. Охраняли не только тот путь, что вел во двор черезподворотню, но и черный ход; мало этого, на крыше у дымовых труб былапоставлена охрана. Да, квартира N 50 пошаливала, а поделать с этим ничегонельзя было. Так дело тянулось до полуночи с пятницы на субботу, когда баронМайгель, одетый в вечернее платье и лакированные туфли, торжественнопроследовал в квартиру N 50 в качестве гостя. Слышно было, как баронавпустили в квартиру, ровно через десять минут после этого, без всякихзвонков, квартиру посетили, но не только хозяев в ней не нашли, а, что былоуж совсем диковинно, не обнаружили в ней и признаков барона Майгеля. Так вот, как и было сказано, дело тянулось таким образом до субботнегорассвета. Тут прибавились новые и очень интересные данные. На московскомаэродроме совершил посадку шестиместный пассажирский самолет, прилетевший изКрыма. Среди других пассажиров из него высадился один очень странныйпассажир. Это был молодой гражданин, дико заросший щетиною, дня три немывшийся, с воспаленными и испуганными глазами, без багажа и одетыйнесколько причудливо. Гражданин был в папахе, в бурке поверх ночной сорочкии синих ночных кожаных новеньких, только что купленных туфлях. Лишь толькоон отделился от лесенки, по которой спускались из кабины самолета, к немуподошли. Этого гражданина уже ждали, и через некоторое время незабвенныйдиректор Варьете, Степан Богданович Лиходеев, предстал перед следствием. Онподсыпал новых данных. Теперь стало ясно, что Воланд проник в Варьете подвидом артиста, загипнотизировав Степу Лиходеева, а затем ухитрился выброситьэтого же Степу вон из Москвы за бог знает какое количество километров.Материалу, таким образом, прибавилось, но легче от этого не стало, а, пожалуй, стало даже чуть-чуть потяжелее, ибо очевидным становилось, чтоовладеть такой личностью, которая проделывает штуки вроде той, жертвойкоторой стал Степан Богданович, будет не так-то легко. Между прочим, Лиходеев, по собственной его просьбе, был заключен в надежную камеру, иперед следствием предстал Варенуха, только что арестованный на своейквартире, в которую он вернулся после безвестного отсутствия в течение почтидвух суток. Несмотря на данное Азазелло обещание больше не лгать, администраторначал именно со лжи. Хотя, впрочем, за это очень строго его судить нельзя.Ведь Азазелло запретил ему лгать и хамить по телефону, а в данном случаеадминистратор разговаривал без содействия этого аппарата. Блуждая глазами, Иван Савельевич заявлял, что днем в четверг он у себя в кабинете в Варьете водиночку напился пьяным, после чего куда-то пошел, а куда -- не помнит, где-то еще пил старку, а где -- не помнит, где-то валялся под забором, а где-- не помнит опять-таки. Лишь после того, как администратору сказали, что онсвоим поведением, глупым и безрассудным, мешает следствию по важному делу иза это, конечно, будет отвечать, Варенуха разрыдался и зашептал дрожащимголосом и озираясь, что он врет исключительно из страха, опасаясь местиВоландовской шайки, в руках которой он уже побывал, и что он просит, молит, жаждет быть запертым в бронированную камеру. -- Тьфу ты черт! Вот далась им эта бронированная камера, -- проворчалодин из ведущих следствие. -- Их сильно напугали эти негодяи, -- сказал тот следователь, чтопобывал у Иванушки. Варенуху успокоили, как умели, сказали, что охранят его и без всякойкамеры, и тут же выяснилось, что никакой старки он под забором не пил, а чтобили его двое, один клыкастый и рыжий, а другой толстяк... -- Ах, похожий на кота? -- Да, да, да, -- шептал, замирая от страху и ежесекундно оглядываясь, администратор и выкладывал дальнейшие подробности того, как онпросуществовал около двух дней в квартире N 50 в качестве вампира-наводчика, едва не ставшего причиною гибели финдиректора Римского... В это время вводили Римского, привезенного в Ленинградском поезде.Однако этот трясущийся от страху, психически расстроенный седой старик, вкотором очень трудно было узнать прежнего финдиректора, ни за что не хотелговорить правду и оказался в этом смысле очень упорен. Римский утверждал, что никакой Геллы в окне у себя в кабинете ночью он не видел, равно как иВаренухи, а просто ему сделалось дурно и в беспамятстве он уехал вЛенинград. Нечего и говорить, что свои показания больной финдиректорзакончил просьбой о заключении его в бронированную камеру. Аннушка была арестована в то время, когда производила попытку вручитькассирше в универмаге на Арбате десятидолларовую бумажку. Рассказ Аннушки овылетающих из окна дома на Садовой людях и о подковке, которую Аннушка, поее словам, подняла для того, чтобы предъявить в милицию, был выслушанвнимательно. -- Подковка действительно была золотая с бриллиантами? -- спрашивалиАннушку. -- Мне ли бриллиантов не знать, -- отвечала Аннушка. -- Но дал-то он вам червонцы, как вы говорите? -- Мне ли червонцев не знать, -- отвечала Аннушка. -- Ну, а когда же они в доллары-то превратились? -- Ничего не знаю, какие такие доллары, и не видела я никаких долларов, -- визгливо отвечала Аннушка, -- мы в своем праве! Нам дали награду, мы нанее ситец покупаем... -- и тут понесла околесину о том, что она не отвечаетза домоуправление, которое завело на пятом этаже нечистую силу, от которойжитья нету. Тут следователь замахал на Аннушку пером, потому что она порядком всемнадоела, и написал ей пропуск вон на зеленой бумажке, после чего, к общемуудовольствию, Аннушка исчезла из здания. Потом вереницей пошел целый ряд людей, и в числе их -- НиколайИванович, только что арестованный исключительно по глупости своей ревнивойсупруги, давшей знать в милицию под утро о том, что ее муж пропал. НиколайИванович не очень удивил следствие, выложив на стол шутовское удостоверениео том, что он провел время на балу у сатаны. В своих рассказах, как он возилпо воздуху на себе голую домработницу Маргариты Николаевны куда-то ко всемчертям на реку купаться и о предшествующем этому появлении в окне обнаженнойМаргариты Николаевны, Николай Иванович несколько отступил от истины. Так, например, он не счел нужным упомянуть о том, что он явился в спальню свыброшенной сорочкой в руках и что называл Наташу Венерой. По его словамвыходило, что Наташа вылетела из окна, оседлала его и повлекла вон изМосквы... -- Повинуясь насилию, вынужден был подчиниться, -- рассказывал НиколайИванович и закончил свои россказни просьбой ни словом не сообщать об этомего супруге. Что и было ему обещано. Показание Николая Ивановича дало возможность установить, что МаргаритаНиколаевна, а равно также и ее домработница Наташа исчезли без всякогоследа. Были приняты меры к тому, чтобы их разыскать. Так не прекращающимся ни на секунду следствием и ознаменовалось утросубботнего дня. В городе в это время возникали и расплывались совершенноневозможные слухи, в которых крошечная доля правды была изукрашена пышнейшимвраньем. Говорили о том, что был сеанс в Варьете, после коего все две тысячизрителей выскочили на улицу в чем мать родила, что накрыли типографиюфальшивых бумажек волшебного типа на Садовой улице, что какая-то шайкаукрала пятерых заведующих в секторе развлечений, но что милиция их сейчас жевсех нашла, и многое еще, чего даже повторять не хочется. Между тем время приближалось к обеду, и тогда там, где велосьследствие, раздался телефонный звонок. С Садовой сообщали, что проклятаяквартира опять подала признаки жизни в ней. Было сказано, что в нейоткрывали окна изнутри, что доносились из нее звуки пианино и пения и что вокне видели сидящего на подоконнике и греющегося на солнце черного кота. Около четырех часов жаркого дня большая компания мужчин, одетых вштатское, высадилась из трех машин, несколько не доезжая до дома N 302-биспо Садовой улице. Тут приехавшая большая группа разделилась на двемаленьких, причем одна прошла через подворотню дома и двор прямо в шестоепарадное, а другая открыла обычно заколоченную маленькую дверку, ведущую начерный ход, и обе стали подниматься по разным лестницам к квартире N 50. В это время Коровьев и Азазелло, причем Коровьев в обычном своемнаряде, а вовсе не во фрачном праздничном, сидели в столовой квартиры, доканчивая завтрак. Воланд, по своему обыкновению, находился в спальне, агде был кот -- неизвестно. Но судя по грохоту кастрюль, доносившемуся изкухни, можно было допустить, что Бегемот находится именно там, валяя дурака, по своему обыкновению. -- А что это за шаги такие на лестнице? -- спросил Коровьев, поигрываяложечкой в чашке с черным кофе. -- А это нас арестовывать идут, -- ответил Азазелло и выпил стопочкуконьяку. -- А, ну-ну, -- ответил на это Коровьев. Подымающиеся по парадной лестнице тем временем уже были на площадкетретьего этажа. Там двое каких-то водопроводчиков возились с гармоникойпарового отопления. Шедшие обменялись с водопроводчиками выразительнымвзглядом. -- Все дома, -- шепнул один из водопроводчиков, постукивая молотком потрубе. Тогда шедший впереди откровенно вынул из-под пальто черный маузер, адругой, рядом с ним, -- отмычки. Вообще, шедшие в квартиру N 50 былиснаряжены как следует. У двух из них в карманах были тонкие, легкоразворачивающиеся шелковые сети. Еще у одного -- аркан, еще у одного --марлевые маски и ампулы с хлороформом. В одну секунду была открыта парадная дверь в квартиру N 50, и всешедшие оказались в передней, а хлопнувшая в это время в кухне дверьпоказала, что вторая группа с черного хода подошла также своевременно. На этот раз, если и не полная, то все же какая-то удача была налицо. Повсем комнатам мгновенно рассыпались люди и нигде никого не нашли, но зато встоловой обнаружили остатки только что, по-видимому, покинутого завтрака, ав гостиной на каминной полке, рядом с хрустальным кувшином, сидел громадныйчерный кот. Он держал в своих лапах примус. В полном молчании вошедшие в гостиную созерцали этого кота в течениедовольно долгого времени. -- М-да... действительно здорово, -- шепнул один из пришедших. -- Не шалю, никого не трогаю, починяю примус, -- недружелюбнонасупившись, проговорил кот, -- и еще считаю долгом предупредить, что котдревнее и неприкосновенное животное. -- Исключительно чистая работа, -- шепнул один из вошедших, а другойсказал громко и отчетливо: -- Ну-с, неприкосновенный чревовещательский кот, пожалуйте сюда. Развернулась и взвилась шелковая сеть, но бросавший ее, к полномуудивлению всех, промахнулся и захватил ею только кувшин, который со звономтут же и разбился. -- Ремиз, -- заорал кот, -- ура! -- и тут он, отставив в сторонупримус, выхватил из-за спины браунинг. Он мигом навел его на ближайшего кнему стоящего, но у того раньше, чем кот успел выстрелить, в руке полыхнулоогнем, и вместе с выстрелом из маузера кот шлепнулся вниз головой с каминнойполки на пол, уронив браунинг и бросив примус. -- Все кончено, -- слабым голосом сказал кот и томно раскинулся вкровавой луже, -- отойдите от меня на секунду, дайте мне попрощаться сземлей. О мой друг Азазелло! -- простонал кот, истекая кровью, -- где ты? --кот завел угасающие глаза по направлению к двери в столовую, -- ты не пришелко мне на помощь в момент неравного боя. Ты покинул бедного Бегемота, променяв его на стакан -- правда, очень хорошего -- коньяку! Ну что же, пусть моя смерть ляжет на твою совесть, а я завещаю тебе мой браунинг... -- Сеть, сеть, сеть, -- беспокойно зашептали вокруг кота. Но сеть, чертзнает почему, зацепилась у кого-то в кармане и не полезла наружу. -- Единственно, что может спасти смертельно раненного кота, --проговорил кот, -- это глоток бензина... -- И, воспользовавшисьзамешательством, он приложился к круглому отверстию в примусе и напилсябензину. Тотчас кровь из-под верхней левой лапы перестала струиться. Котвскочил живой и бодрый, ухватив примус под мышку, сиганул с ним обратно накамин, а оттуда, раздирая обои, полез по стене и через секунды две оказалсявысоко над вошедшими, сидящим на металлическом карнизе. Вмиг руки вцепились в гардину и сорвали ее вместе с карнизом, отчегосолнце хлынуло в затененную комнату. Но ни жульнически выздоровевший кот, нипримус не упали вниз. Кот, не расставаясь с примусом, ухитрился махнуть повоздуху и вскочить на люстру, висящую в центре комнаты. -- Стремянку! -- крикнули снизу. -- Вызываю на дуэль! -- проорал кот, пролетая над головами накачающейся люстре, и тут опять в лапах у него оказался браунинг, а примус онпристроил между ветвями люстры. Кот прицелился и, летая, как маятник, надголовами пришедших, открыл по ним стрельбу. Грохот потряс квартиру. На полпосыпались хрустальные осколки из люстры, треснуло звездами зеркало накамине, полетела штукатурная пыль, запрыгали по полу отработанные гильзы, полопались стекла в окнах, из простреленного примуса начало брызгатьбензином. Теперь уж не могло идти речи о том, чтобы взять кота живым, ипришедшие метко и бешено стреляли ему в ответ из маузеров в голову, в живот, в грудь и в спину. Стрельба вызвала панику на асфальте во дворе. Но длилась эта стрельба очень недолго и сама собою стала затихать. Делов том, что ни коту, ни пришедшим она не причинила никакого вреда. Никто неоказался не только убит, но даже ранен; все, в том числе и кот, осталисьсовершенно невредимыми. Кто-то из пришедших, чтобы это окончательнопроверить, выпустил штук пять в голову окаянному животному, и кот бойкоответил целой обоймой. И то же самое -- никакого впечатления ни на кого этоне произвело. Кот покачивался в люстре, размахи которой все уменьшались, дуязачем-то в дуло браунинга и плюя себе на лапу. У стоящих внизу в молчании налицах появилось выражение полного недоумения. Это был единственный, или одиниз единственных, случай, когда стрельба оказалась совершеннонедействительной. Можно было, конечно, допустить, что браунинг кота --какой-нибудь игрушечный, но о маузерах пришедших этого уж никак нельзя былосказать. Первая же рана кота, в чем уж, ясно, не было ни малейшего сомнения, была не чем иным, как фокусом и свинским притворством, равно как и питьебензина. Сделали еще одну попытку добыть кота. Был брошен аркан, он зацепился заодну из свечей, люстра сорвалась. Удар ее потряс, казалось, весь корпусдома, но толку от этого не получилось. Присутствующих окатило осколками, акот перелетел по воздуху и уселся высоко под потолком на верхней частизолоченой рамы каминного зеркала. Он никуда не собирался удирать и даже, наоборот, сидя в сравнительной безопасности, завел еще одну речь. -- Я совершенно не понимаю, -- говорил он сверху, -- причин такогорезкого обращения со мной... И тут эту речь в самом начале перебил неизвестно откуда послышавшийсятяжелый низкий голос: -- Что происходит в квартире? Мне мешают заниматься. Другой, неприятный и, гнусавый голос отозвался: -- Ну, конечно, Бегемот, черт его возьми! Третий, дребезжащий, голос сказал: -- Мессир! Суббота. Солнце склоняется. Нам пора. -- Извините, не могу больше беседовать, -- сказал кот с зеркала, -- нампора. -- Он швырнул свой браунинг и выбил оба стекла в окне. Затем онплеснул вниз бензином, и этот бензин сам собою вспыхнул, выбросив волнупламени до самого потолка. Загорелось как-то необыкновенно, быстро и сильно, как не бывает дажепри бензине. Сейчас же задымились обои, загорелась сорванная гардина на полуи начали тлеть рамы в разбитых окнах. Кот спружинился, мяукнул, перемахнул сзеркала на подоконник и скрылся за ним вместе со своим примусом. Снаружираздались выстрелы. Человек, сидящий на железной противопожарной лестнице науровне ювелиршиных окон, обстрелял кота, когда тот перелетал с подоконникана подоконник, направляясь к угловой водосточной трубе дома, построенного, как было сказано, покоем. По этой трубе кот взобрался на крышу. Там его, к сожалению, также безрезультатно обстреляла охрана, стерегущая дымовые трубы, и кот смылся в заходящем солнце, заливавшем город. В квартире в это время вспыхнул паркет под ногами пришедших, и в огне, на том месте, где валялся с притворной раной кот, показался, все болеегустея, труп бывшего барона Майгеля с задранным кверху подбородком, состеклянными глазами. Вытащить его уже не было возможности. Прыгая по горящимшашкам паркета, хлопая ладонями по дымящимся плечам и груди, бывшие вгостиной отступали в кабинет и переднюю. Те, что были в столовой и спальне, выбежали через коридор. Прибежали и те, что были в кухне, бросились впереднюю. Гостиная уже была полна огнем и дымом. Кто-то на ходу успелнабрать телефонный номер пожарной части, коротко крикнуть в трубку: -- Садовая, триста два-бис! Больше задерживаться было нельзя. Пламя выхлестнуло в переднюю. Дышатьстало трудно. Лишь только из разбитых окон заколдованной квартиры выбило первыеструйки дыма, во дворе послышались отчаянные человеческие крики: -- Пожар, пожар, горим! В разных квартирах дома люди стали кричать в телефоны: -- Садовая! Садовая, триста два-бис! В то время, как на Садовой послышались пугающие сердце колокольныеудары на быстро несущихся со всех частей города красных длинных машинах, мечущиеся во дворе люди видели, как вместе с дымом из окна пятого этажавылетели три темных, как показалось, мужских силуэта и один силуэтобнаженной женщины.
Данная страница нарушает авторские права?