Студопедия

Главная страница Случайная страница

Разделы сайта

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Глава 26. Погребение




Может быть, эти сумерки и были причиною того, что внешность прокураторарезко изменилась. Он как будто на глазах постарел, сгорбился и, кроме того, стал тревожен. Один раз он оглянулся и почему-то вздрогнул, бросив взгляд напустое кресло, на спинке которого лежал плащ. Приближалась праздничная ночь, вечерние тени играли свою игру, и, вероятно, усталому прокураторупомерещилось, что кто-то сидит в пустом кресле. Допустив малодушие --пошевелив плащ, прокуратор оставил его и забегал по балкону, то потираяруки, то подбегая к столу и хватаясь за чашу, то останавливаясь и начинаябессмысленно глядеть на мозаику пола, как будто пытаясь прочесть в нейкакие-то письмена. За сегодняшний день уже второй раз на него пала тоска. Потирая висок, вкотором от адской утренней боли осталось только тупое, немного ноющеевоспоминание, прокуратор все силился понять, в чем причина его душевныхмучений. И быстро он понял это, но постарался обмануть себя. Ему ясно было, что сегодня днем он что-то безвозвратно упустил, и теперь он упущенное хочетисправить какими-то мелкими и ничтожными, а главное, запоздавшимидействиями. Обман же самого себя заключался в том, что прокуратор старалсявнушить себе, что действия эти, теперешние, вечерние, не менее важны, чемутренний приговор. Но это очень плохо удавалось прокуратору. На одном из поворотов он круто остановился и свистнул. В ответ на этотсвист в сумерках загремел низкий лай, и из сада выскочил на балконгигантский остроухий пес серой шерсти, в ошейнике с золочеными бляшками. -- Банга, Банга, -- слабо крикнул прокуратор. Пес поднялся на задние лапы, а передние опустил на плечи своемухозяину, так что едва не повалил на пол, и лизнул его в щеку. Прокуратор селв кресло, Банга, высунув язык и часто дыша, улегся у ног хозяина, причемрадость в глазах пса означала, что кончилась гроза, единственное в мире, чего боялся бесстрашный пес, а также то, что он опять тут, рядом с темчеловеком, которого любил, уважал и считал самым могучим в мире, повелителемвсех людей, благодаря которому и самого себя пес считал существомпривилегированным, высшим и особенным. Но, улегшись у ног и даже не глядя насвоего хозяина, а глядя в вечереющий сад, пес сразу понял, что хозяина егопостигла беда. Поэтому он переменил позу, поднялся, зашел сбоку и передниелапы и голову положил на колени прокуратору, вымазав полы плаща мокрымпеском. Вероятно, действия Банги должны были означать, что он утешает своегохозяина и несчастье готов встретить вместе с ним. Это он пытался выразить ив глазах, скашиваемых к хозяину, и в насторожившихся навостренных ушах. Такоба они, и пес и человек, любящие друг друга, встретили праздничную ночь набалконе. В это время гость прокуратора находился в больших хлопотах. Покинувверхнюю площадку сада перед балконом, он по лестнице спустился на следующуютеррасу сада, повернул направо и вышел к казармам, расположенным натерритории дворца. В этих казармах и были расквартированы те две кентурии, которые пришли вместе с прокуратором на праздники в Ершалаим, а также тайнаястража прокуратора, командовал которой этот самый гость. Гость провел вказармах немного времени, не более десяти минут, но по прошествии этихдесяти минут со двора казарм выехали три повозки, нагруженные шанцевыминструментом и бочкой с водою. Повозки сопровождали пятнадцать человек всерых плащах, верховые. В сопровождении их повозки выехали с территориидворца через задние ворота, взяли на запад, вышли из ворот в городской стенеи пошли по тропинке сперва на вифлеемскую дорогу, а потом по ней на север, дошли до перекрестка у Хевронских ворот и тогда двинулись по Яффской дороге, по которой днем проходила процессия с осужденными на казнь. В это время былоуже темно и на горизонте показалась луна. Вскорости после того как уехали повозки с сопровождающей их командой, отбыл с территории дворца верхом и гость прокуратора, переодевшийся в темныйпоношенный хитон. Гость направился не за город, а в город. Через некотороевремя его можно было видеть подъезжающим к крепости Антония, расположеннойна севере и в непосредственной близости от великого храма. В крепости гостьпробыл тоже очень недолго, а затем след его обнаружился в Нижнем Городе, вкривых его и путаных улицах. Сюда гость приехал уже верхом на муле. Хорошо знавший город гость легко разыскал ту улицу, которая ему быланужна. Она носила название Греческой, так как на ней помещалось несколькогреческих лавок, в том числе одна, в которой торговали коврами. Именно уэтой лавки гость остановил своего мула, слез и привязал его к кольцу уворот. Лавка была уже заперта. Гость вошел в калитку, находившуюся рядом совходом в лавку, и попал в квадратный небольшой дворик, покоем обставленныйсараями. Повернув во дворе за угол, гость оказался у каменной террасы жилогодома, увитой плющом, и осмотрелся. И в домике и в сараях было темно, еще незажигали огня. Гость негромко позвал: -- Низа! На зов этот заскрипела дверь, и в вечернем полумраке на терраскепоявилась молодая женщина без покрывала. Она склонилась над периламитерраски, тревожно всматриваясь, желая узнать, кто пришел. Узнав пришельца, она приветливо заулыбалась ему, закивала головой, махнула рукой. -- Ты одна? -- негромко по-гречески спросил Афраний. -- Одна, -- шепнула женщина на терраске. -- Муж утром уехал в Кесарию, -- тут женщина оглянулась на дверь и шепотом добавила: -- Но служанка дома.-- Тут она сделала жест, означающий -- " входите". Афраний оглянулся ивступил на каменные ступени. После этого и женщина и он скрылись внутридомика. У этой женщины Афраний пробыл совсем уже недолго -- никак не болееминут пяти. После этого он покинул дом и террасу, пониже опустил капюшон наглаза и вышел на улицу. В домах в это время уже зажигали светильники, предпраздничная толчея была все еще очень велика, и Афраний на своем мулепотерялся в потоке прохожих и всадников. Дальнейший путь его никому неизвестен. Женщина же, которую Афраний назвал Низа, оставшись одна, началапереодеваться, причем очень спешила. Но как ни трудно ей было разыскиватьнужные ей вещи в темной комнате, светильника она не зажигала и служанку невызывала. Лишь после того как она была уже готова и на голове у нее былотемное покрывало, в домике послышался ее голос: -- Если меня кто-нибудь спросит, скажи, что я ушла в гости к Энанте. Послышалось ворчание старой служанки в темноте: -- К Энанте? Ох уж эта Энанта! Ведь запретил же муж ходить к ней! Сводница она, твоя Энанта! Вот скажу мужу... -- Ну, ну, ну, замолчи, -- отозвалась Низа и, как тень, выскользнула издомика. Сандалии низы простучали по каменным плитам дворика. Служанка сворчанием закрыла дверь на террасу. Низа покинула свой дом. В это самое время из другого переулка в Нижнем Городе, переулкаизломанного, уступами сбегавшего к одному из городских прудов, из калиткинеприглядного дома, слепой своей стороной выходящего в переулок, а окнами водвор, вышел молодой, с аккуратно подстриженной бородой человек в беломчистом кефи, ниспадавшем на плечи, в новом праздничном голубом таллифе скисточками внизу и в новеньких скрипящих сандалиях. Горбоносый красавец, принарядившийся для великого праздника, шел бодро, обгоняя прохожих, спешащих домой к праздничной трапезе, смотрел, как загоралось одно окно задругим. Молодой человек направлялся по дороге, ведущей мимо базара ко дворцупервосвященника Каифы, расположенному у подножия храмового холма. Через некоторое время его можно было видеть входящим в ворота двораКаифы. А через некоторое время еще -- покидающим этот двор. После посещения дворца, в котором уже пылали светильники и факелы, вкотором шла праздничная суета, молодой человек пошел еще бодрее, ещерадостнее и заспешил обратно в Нижний Город. На том самом углу, где улицавливалась в базарную площадь, в кипении и толчее его обогнала как бытанцующей походкой идущая легкая женщина в черном покрывале, накинутом насамые глаза. Обгоняя молодого красавца, эта женщина на мгновение откинулапокрывало повыше, метнула в сторону молодого человека взгляд, но не тольконе замедлила шага, а ускорила его, как будто бы пытаясь скрыться от того, кого она обогнала. Молодой человек не только заметил эту женщину, нет, он узнал ее, аузнав, вздрогнул, остановился, в недоумении глядя ей в спину, и тотчас жепустился ее догонять. Едва не сбив с ног какого-то прохожего с кувшином вруках, молодой человек догнал женщину и, тяжело дыша от волнения, окликнулее: -- Низа! Женщина повернулась, прищурилась, причем на лице ее выразилась холоднаядосада, и сухо ответила по-гречески: -- Ах, это ты, Иуда? А я тебя не узнала сразу. Впрочем, это хорошо. Унас есть примета, что тот, кого не узнают, станет богатым... Волнуясь до того, что сердце стало прыгать, как птица под чернымпокрывалом, Иуда спросил прерывающимся шепотом, опасаясь, чтобы не услышалипрохожие: -- Куда же ты идешь, Низа? -- А зачем тебе это знать? -- ответила Низа, замедляя шаг и надменноглядя на Иуду. Тогда в голосе Иуды послышались какие-то детские интонации, он зашепталрастерянно: -- Но как же?.. Ведь мы же условились. Я хотел зайти к тебе. Тысказала, что весь вечер будешь дома... -- Ах нет, нет, -- ответила Низа и капризно выставила вперед нижнююгубу, отчего Иуде показалось, что ее лицо, самое красивое лицо, какое онкогда-либо видел в жизни, стало еще красивее, -- мне стало скучно. У васпраздник, а что же прикажешь делать мне? Сидеть и слушать, как ты вздыхаешьна террасе? И бояться к тому же, что служанка расскажет об этом мужу? Нет, нет, и я решила уйти за город слушать соловьев. -- Как за город? -- спросил растерявшийся Иуда, -- одна? -- Конечно, одна, -- ответила Низа. -- Позволь мне сопровождать тебя, -- задыхаясь, попросил Иуда. Мыслиего помутились, он забыл про все на свете и смотрел молящими глазами вголубые, а теперь казавшиеся черными глаза Низы. Низа ничего не ответила и прибавила шагу. -- Что же ты молчишь, Низа? -- жалобно спросил Иуда, ровняя по ней свойшаг. -- А мне не будет скучно с тобой? -- вдруг спросила Низа иостановилась. Тут мысли Иуды совсем смешались. -- Ну, хорошо, -- смягчилась наконец Низа, -- пойдем. -- А куда, куда? -- Погоди... зайдем в этот дворик и условимся, а то я боюсь, чтокто-нибудь из знакомых увидит меня и потом скажут, что я была с любовникомна улице. И тут на базаре не стало Низы и Иуды. Они шептались в подворотнекакого-то двора. -- Иди в масличное имение, -- шептала Низа, натягивая покрывало наглаза и отворачиваясь он какого-то человека, который с ведром входил вподворотню, -- в Гефсиманию, за Кедрон, понял? -- Да, да, да. -- Я пойду вперед, -- продолжала Низа, -- но ты не иди по моим пятам, аотделись от меня. Я уйду вперед... Когда перейдешь поток... ты знаешь, гдегрот? -- Знаю, знаю... -- Пойдешь мимо масличного жома вверх и поворачивай к гроту. Я будутам. Но только не смей идти сейчас же за мной, имей терпение, подожди здесь.-- И с этими словами Низа вышла из подворотни, как будто и не говорила сИудой. Иуда простоял некоторое время один, стараясь собрать разбегающиесямысли. В числе их была мысль о том, как он объяснит свое отсутствие напраздничной трапезе у родных. Иуда стоял и придумывал какую-то ложь, но вволнении ничего как следует не обдумал и не приготовил, и его ноги сами безего воли вынесли его из подворотни вон. Теперь он изменил свой путь, он не стремился уже в Нижний Город, аповернулся обратно к дворцу Каифы. Теперь Иуда плохо видел окружающее.Праздник уже вошел в город. Теперь вокруг Иуды в окнах не только сверкалиогни, но уже слышались славословия. Последние опоздавшие гнали осликов, подхлестывали их, кричали на них. Ноги сами несли Иуду, и он не заметил, какмимо него пролетели мшистые страшные башни Антония, он не слышал трубногорева в крепости, никакого внимания не обратил на конный римский патруль сфакелом, залившим тревожным светом его путь. Пройдя башню, Иуда, повернувшись, увидел, что в страшной высоте над храмом зажглись двагигантских пятисвечия. Но и их Иуда разглядел смутно, ему показалось, чтонад Ершалаимом засветились десять невиданных по размерам лампад, спорящих сосветом единственной лампады, которая все выше подымалась над Ершалаимом, --лампады луны. Теперь Иуде ни до чего не было дела, он стремился кГефсиманским воротам, он хотел поскорее покинуть город. По временам емуказалось, что впереди него, среди спин и лиц прохожих, мелькает танцующаяфигурка, ведет его за собой. Но это был обман -- Иуда понимал, что Низазначительно обогнала его. Иуда пробежал мимо меняльных лавок, попал наконецк Гефсиманским воротам. В них, горя от нетерпения, он все-таки вынужден былзадержаться. В город входили верблюды, вслед за ними въехал военныйсирийский патруль, который Иуда мысленно проклял... Но все кончается. Нетерпеливый Иуда был уже за городской стеной. Налевой руке у себя Иуда увидел маленькое кладбище, возле него несколькополосатых шатров богомольцев. Пересекши пыльную дорогу, заливаемую луной, Иуда устремился к Кедронскому потоку, с тем чтобы его пересечь. Вода тихожурчала у Иуды под ногами. Перепрыгивая с камня на камень, он наконецвыбрался на противоположный гефсиманский берег и с великой радостью увидел, что дорога над садами здесь пуста. Невдалеке уже виднелись полуразрушенныеворота масличного имения. После душного города Иуду поразил одуряющий запах весенней ночи. Изсада через ограду выливалась волна запахов миртов и акаций с гефсиманскихполян. Ворота никто не охранял, никого в них не было, и через несколько минутИуда уже бежал под таинственной тенью развесистых громадных маслин. Дорогавела в гору, Иуда подымался, тяжело дыша, по временам попадая из тьмы вузорчатые лунные ковры, напоминавшие ему те ковры, что он видел в лавке уревнивого мужа Низы. Через некоторое время мелькнул на левой руке у Иуды, наполяне, масличный жом с тяжелым каменным колесом и груда каких-то бочек. Всаду никого не было. Работы закончились на закате. В саду не было ни души, итеперь над Иудой гремели и заливались хоры соловьев. Цель Иуды была близка. Он знал, что направо в темноте сейчас начнетслышать тихий шепот падающей в гроте воды. Так и случилось, он услыхал его.Становилось прохладнее. Тогда он замедлил шаг и негромко крикнул: -- Низа! Но вместо Низы, отлепившись от толстого ствола маслины, на дорогувыпрыгнула мужская коренастая фигура, и что-то блеснуло у нее в руке итотчас потухло. Иуда шарахнулся назад и слабо вскрикнул: -- Ах! Второй человек преградил ему путь. Первый, что был впереди, спросил Иуду: -- Сколько получил сейчас? Говори, если хочешь сохранить жизнь! Надежда вспыхнула в сердце Иуды. Он отчаянно вскричал: -- Тридцать тетрадрахм! Тридцать тетрадрахм! Все, что получил, с собою.Вот деньги! Берите, но отдайте жизнь! Человек спереди мгновенно выхватил из рук Иуды кошель. И в тот же мигза спиной у Иуды взлетел нож, как молния, и ударил влюбленного под лопатку.Иуду швырнуло вперед, и руки со скрюченными пальцами он выбросил в воздух.Передний человек поймал Иуду на свой нож и по рукоять всадил его в сердцеИуды. -- Ни... за... -- не своим, высоким и чистым молодым голосом, а голосомнизким и укоризненным проговорил Иуда и больше не издал ни одного звука.Тело его так сильно ударилось об землю, что она загудела. Тогда третья фигура появилась на дороге. Этот третий был в плаще скапюшоном. -- Не медлите, -- приказал третий. Убийцы быстро упаковали кошельвместе с запиской, поданной третьим, в кожу и перекрестили ее веревкой.Второй засунул сверток за пазуху, и затем оба убийцы бросились с дороги встороны, и тьма их съела между маслинами. Третий же присел на корточки возлеубитого и заглянул ему в лицо. В тени оно представилось смотрящему белым, как мел, и каким-то одухотворенно красивым. Через несколько секунд никого изживых на дороге не было. Бездыханное тело лежало с раскинутыми руками. Леваяступня попала в лунное пятно, так что отчетливо был виден каждый ремешоксандалии. Весь Гефсиманский сад в это время гремел соловьиным пением. Куданаправились двое зарезавших Иуду, не знает никто, но путь третьего человекав капюшоне известен. Покинув дорожку, он устремился в чащу масличныхдеревьев, пробираясь к югу. Он перелез через ограду сада вдалеке от главныхворот, в южном углу его, там, где вывалились верхние камни кладки. Вскоре онбыл на берегу Кедрона. Тогда он вошел в воду и пробирался некоторое время поводе, пока не увидел вдали силуэты двух лошадей и человека возле них. Лошадитакже стояли в потоке. Вода струилась, омывая их копыта. Коновод сел на однуиз лошадей, человек в капюшоне вскочил на другую, и медленно они оба пошли впотоке, и слышно было, как хрустели камни под копытами лошадей. Потомвсадники выехали из воды, выбрались на Ершалаимский берег и пошли шагом подстеною города. Тут коновод отделился, ускакал вперед и скрылся из глаз, ачеловек в капюшоне остановил лошадь, слез с нее на пустынной дороге, снялсвой плащ, вывернул его наизнанку, вынул из-под плаща плоский шлем безоперения, надел его. Теперь на лошадь вскочил человек в военной хламиде и скоротким мечом на бедре. Он тронул поводья, и горячая кавалерийская лошадьпошла рысью, потряхивая всадника. Теперь путь был недалек. Всадник подъезжалк южным воротам Ершалаима. Под аркою ворот танцевало и прыгало беспокойное пламя факелов.Караульные солдаты из второй кентурии молниеносного легиона сидели накаменных скамьях, играя в кости. Увидев въезжающего военного, солдатывскочили с мест, военный махнул им рукой и въехал в город. Город был залит праздничными огнями. Во всех окнах играло пламясветильников, и отовсюду, сливаясь в нестройный хор, звучали славословия.Изредка заглядывая в окна, выходящие на улицу, всадник мог видеть людей запраздничным столом, на котором лежало мясо козленка, стояли чаши с вином межблюд с горькими травами. Насвистывая какую-то тихую песенку, всадникнеспешной рысью пробирался по пустынным улицам Нижнего Города, направляясь кАнтониевой башне, изредка поглядывая на нигде не виданные в мире пятисвечия, пылающие над храмом, или на луну, которая висела еще выше пятисвечий. Дворец Ирода Великого не принимал никакого участия в торжествепасхальной ночи. В подсобных покоях дворца, обращенных на юг, гдеразместились офицеры римской когорты и легат легиона, светились огни, тамчувствовалось какое-то движение и жизнь, передняя же часть, парадная, гдебыл единственный и невольный жилец дворца -- прокуратор, -- вся она, сосвоими колоннадами и золотыми статуями, как будто ослепла под ярчайшейлуной. Тут, внутри дворца, господствовали мрак и тишина. И внутрьпрокуратор, как и говорил Афранию, уйти не пожелал. Он велел постельприготовить на балконе, там же, где обедал, а утром вел допрос. Прокураторлег на приготовленное ложе, но сон не пожелал прийти к нему. Оголенная лунависела высоко в чистом небе, и прокуратор не сводил с нее глаз в течениенескольких часов. Примерно в полночь сон наконец сжалился над игемоном. Судорожно зевнув, прокуратор расстегнул и сбросил плащ, снял опоясывающий рубаху ремень сшироким стальным ножом в ножнах, положил его в кресло у ложа, снял сандалиии вытянулся. Банга тотчас поднялся к нему на постель и лег рядом, голова кголове, и прокуратор, положив собаке руку на шею, закрыл наконец глаза.Только тогда заснул и пес. Ложе было в полутьме, закрываемое от луны колонной, но от ступенейкрыльца тянулась к постели лунная лента. И лишь только прокуратор потерялсвязь с тем, что было вокруг него в действительности, он немедленно тронулсяпо светящейся дороге и пошел по ней вверх прямо к луне. Он даже рассмеялсяво сне от счастья, до того все сложилось прекрасно и неповторимо напрозрачной голубой дороге. Он шел в сопровождении Банги, а рядом с ним шелбродячий философ. Они спорили о чем-то очень сложном и важном, причем ниодин из них не мог победить другого. Они ни в чем не сходились друг сдругом, и от этого их спор был особенно интересен и нескончаем. Само собойразумеется, что сегодняшняя казнь оказалась чистейшим недоразумением -- ведьвот же философ, выдумавший столь невероятно нелепую вещь вроде того, что вселюди добрые, шел рядом, следовательно, он был жив. И, конечно, совершенноужасно было бы даже помыслить о том, что такого человека можно казнить.Казни не было! Не было! Вот в чем прелесть этого путешествия вверх полестнице луны. Свободного времени было столько, сколько надобно, а гроза будет толькок вечеру, и трусость, несомненно, один из самых страшных пороков. Такговорил Иешуа Га-Ноцри. Нет, философ, я тебе возражаю: это самый страшныйпорок. Вот, например, не струсил же теперешний прокуратор Иудеи, а бывшийтрибун в легионе, тогда, в долине дев, когда яростные германцы чуть незагрызли Крысобоя-великана. Но, помилуйте меня, философ! Неужели вы, привашем уме, допускаете мысль, что из-за человека, совершившего преступлениепротив кесаря, погубит свою карьеру прокуратор Иудеи? -- Да, да, -- стонал и всхлипывал во сне Пилат. Разумеется, погубит. Утром бы еще не погубил, а теперь, ночью, взвесиввсе, согласен погубить. Он пойдет на все, чтобы спасти от казни решительнони в чем не виноватого безумного мечтателя и врача! -- Мы теперь будем всегда вместе, -- говорил ему во сне оборванныйфилософ-бродяга, неизвестно каким образом вставший на дороге всадника сзолотым копьем. -- Раз один -- то, значит, тут же и другой! Помянут меня, --сейчас же помянут и тебя! Меня -- подкидыша, сына неизвестных родителей, итебя -- сына короля-звездочета и дочери мельника, красавицы Пилы. -- Да, уж ты не забудь, помяни меня, сына звездочета, -- просил во снеПилат. И, заручившись во сне кивком идущего рядом с ним нищего из Эн-Сарида, жестокий прокуратор Иудеи от радости плакал и смеялся во сне. Все это было хорошо, но тем ужаснее было пробуждение игемона. Бангазарычал на луну, и скользкая, как бы укатанная маслом, голубая дорога передпрокуратором провалилась. Он открыл глаза, и первое, что вспомнил, это чтоказнь была. Первое, что сделал прокуратор, это привычным жестом вцепился вошейник Банги, потом больными глазами стал искать луну и увидел, что онанемного отошла в сторону и посеребрилась. Ее свет перебивал неприятный, беспокойный свет, играющий на балконе перед самыми глазами. В руках укентуриона Крысобоя пылал и коптил факел. Держащий его со страхом и злобойкосился на опасного зверя, приготовившегося к прыжку. -- Не трогать, Банга, -- сказал прокуратор больным голосом и кашлянул.Заслонясь от пламени рукою, он продолжал: -- И ночью, и при луне мне нетпокоя. О, боги! У вас тоже плохая должность, Марк. Солдат вы калечите... В величайшем изумлении Марк глядел на прокуратора, и тот опомнился.Чтобы загладить напрасные слова, произнесенные со сна, прокуратор сказал: -- Не обижайтесь, кентурион, мое положение, повторяю, еще хуже. Что вамнадо? -- К вам начальник тайной стражи, -- спокойно сообщил Марк. -- Зовите, зовите, -- прочищая горло кашлем, приказал прокуратор и сталбосыми ногами нашаривать сандалии. Пламя заиграло на колоннах, застучаликалиги кентуриона по мозаике. Кентурион вышел в сад. -- И при луне мне нет покоя, -- скрипнув зубами, сам себе сказалпрокуратор. На балконе вместо кентуриона появился человек в капюшоне. -- Банга, не трогать, -- тихо сказал прокуратор и сдавил затылок пса. Прежде чем начать говорить, Афраний, по своему обыкновению, огляделся иушел в тень и, убедившись, что, кроме Банги, лишних на балконе нет, тихосказал: -- Прошу отдать меня под суд, прокуратор. Вы оказались правы. Я несумел уберечь Иуду из Кириафа, его зарезали. Прошу суд и отставку. Афранию показалось, что на него глядят четыре глаза -- собачьи иволчьи. Афраний вынул из-под хламиды заскорузлый от крови кошель, запечатанныйдвумя печатями. -- Вот этот мешок с деньгами подбросили убийцы в дом первосвященника.Кровь на этом мешке -- кровь Иуды из Кириафа. -- Сколько там, интересно? -- спросил Пилат, наклоняясь к мешку. -- Тридцать тетрадрахм. Прокуратор усмехнулся и сказал: -- Мало. Афраний молчал. -- Где убитый? -- Этого я не знаю, -- со спокойным достоинством ответил человек, никогда не расстававшийся со своим капюшоном, -- сегодня утром начнемрозыск. Прокуратор вздрогнул, оставил ремень сандалии, который никак незастегивался. -- Но вы наверное знаете, что он убит? На это прокуратор получил сухой ответ: -- Я, прокуратор, пятнадцать лет на работе в Иудее. Я начал службу приВалерии Грате. Мне не обязательно видеть труп для того, чтобы сказать, чточеловек убит, и вот я вам докладываю, что тот, кого именовали Иуда из городаКириафа, несколько часов тому назад зарезан. -- Простите меня, Афраний, -- ответил Пилат, -- я еще не проснулся какследует, отчего и сказал это. Я сплю плохо, -- прокуратор усмехнулся, -- ивсе время вижу во сне лунный луч. Так смешно, вообразите. Будто бы я гуляюпо этому лучу. Итак, я хотел бы знать ваши предположения по этому делу. Гдевы собираетесь его искать? Садитесь, начальник тайной службы. Афраний поклонился, пододвинул кресло поближе к кровати и сел, брякнувмечом. -- Я собираюсь искать его недалеко от масличного жома в Гефсиманскомсаду. -- Так, так. А почему именно там? -- Игемон, по моим соображениям, Иуда убит не в самом Ершалаиме и негде-нибудь далеко от него. Он убит под Ершалаимом. -- Считаю вас одним из выдающихся знатоков своего дела. Я не знаю, впрочем, как обстоит дело в Риме, но в колониях равного вам нет. Объясните, почему? -- Ни в коем случае не допускаю мысли, -- говорил негромко Афраний, --о том, чтобы Иуда дался в руки каким-нибудь подозрительным людям в чертегорода. На улице не зарежешь тайно. Значит, его должны были заманитькуда-нибудь в подвал. Но служба уже искала его в Нижнем Городе и, несомненно, нашла бы. Но его нет в городе, за это вам ручаюсь, если бы егоубили вдалеке от города, этот пакет с деньгами не мог бы быть подброшен такскоро. Он убит вблизи города. Его сумели выманить за город. -- Не постигаю, каким образом это можно было сделать. -- Да, прокуратор, это самый трудный вопрос во всем деле, и я даже незнаю, удастся ли мне его разрешить. -- Действительно, загадочно! В праздничный вечер верующий уходитнеизвестно зачем за город, покинув пасхальную трапезу, и там погибает. Кто ичем мог его выманить? Не сделала ли это женщина? -- вдруг вдохновенноспросил прокуратор. Афраний отвечал спокойно и веско: -- Ни в коем случае, прокуратор. Эта возможность совершенно исключена.Надлежит рассуждать логически. Кто был заинтересован в гибели Иуды? Какие-тобродячие фантазеры, какой-то кружок, в котором прежде всего не было никакихженщин. Чтобы жениться, прокуратор, требуются деньги, чтобы произвести насвет человека, нужны они же, но чтобы зарезать человека при помощи женщины, нужны очень большие деньги, и ни у каких бродяг их нету. Женщины не было вэтом деле, прокуратор. Более того скажу, такое толкование убийства можеттолько сбивать со следу, мешать следствию и путать меня. -- Я вижу, что вы совершенно правы, Афраний, -- говорил Пилат, -- и ялишь позволил себе высказать свое предположение. -- Оно, увы, ошибочно, прокуратор. -- Но что же, что же тогда? -- воскликнул прокуратор, с жаднымлюбопытством всматриваясь в лицо Афрания. -- Я полагаю, что это все те же деньги. -- Замечательная мысль! Но кто и за что мог предложить ему деньги ночьюза городом? -- О нет, прокуратор, не так. У меня есть единственное предположение, иесли оно неверно, то других объяснений я, пожалуй, не найду, -- Афранийнаклонился поближе к прокуратору и шепотом договорил: -- Иуда хотел спрятатьсвои деньги в укромном, одному ему известном месте. -- Очень тонкое объяснение. Так, по-видимому, дело и обстояло. Теперь явас понимаю: его выманили не люди, а его собственная мысль. Да, да, это так. -- Так. Иуда был недоверчив. Он прятал деньги от людей. -- Да, вы сказали, в Гефсимании. А почему именно там вы намерены искатьего -- этого я, признаюсь, не пойму. -- О, прокуратор, это проще всего. Никто не будет прятать деньги надорогах, в открытых и пустых местах. Иуда не был ни на дороге в Хеврон, нина дороге в Вифанию. Он должен был быть в защищенном, укромном месте сдеревьями. Это так просто. А таких других мест, кроме Гефсимании, подЕршалаимом нету. Далеко он уйти не мог. -- Вы совершенно убедили меня. Итак, что же делать теперь? -- Я не медля начну искать убийц, которые выследили Иуду за городом, асам тем временем, как я уж докладывал вам, пойду под суд. -- За что? -- Моя охрана упустила его вечером на базаре после того, как он покинулдворец Каифы. Как это произошло, не постигаю. Этого еще не было в моейжизни. Он был взят под наблюдение тотчас же после нашего разговора. Но врайоне базара он переложился куда-то, сделал такую странную петлю, чтобесследно ушел. -- Так. Объявляю вам, что я не считаю нужным отдавать вас под суд. Высделали все, что могли, и никто в мире, -- тут прокуратор улыбнулся, -- несумел бы сделать больше вашего. Взыщите с сыщиков, потерявших Иуду. Но итут, предупреждаю вас, я не хотел бы, чтобы взыскание было хотьсколько-нибудь строгим. В конце концов, мы сделали все для того, чтобыпозаботиться об этом негодяе! Да, забыл вас спросить, -- прокуратор потерлоб, -- как же они ухитрились подбросить деньги Каифе? -- Видите ли, прокуратор... Это не особенно сложно. Мстители прошли втылу дворца Каифы, там, где переулок господствует над задним двором. Ониперебросили пакет через забор. -- С запиской? -- Да, точно так, как вы и предполагали, прокуратор. Да, впрочем, --тут Афраний сорвал печать с пакета и показал его внутренность Пилату. -- То, помилуйте, что вы делаете, Афраний, ведь печати-то, наверное, храмовые! -- Прокуратору не стоит беспокоить себя этим вопросом, -- ответилАфраний, закрывая пакет. -- Неужели все печати есть у вас? -- рассмеявшись, спросил Пилат. -- Иначе быть не может, прокуратор, -- без всякого смеха, очень суровоответил Афраний. -- Воображаю, что было у Каифы! -- Да, прокуратор, это вызвало очень большое волнение. Меня ониприглашали немедленно. Даже в полутьме было видно, как сверкают глаза Пилата. -- Это интересно, интересно... -- Осмеливаюсь возразить, прокуратор, это не было интересно. Скучнейшееи утомительнейшее дело. На мой вопрос, не выплачивались ли кому деньги водворце Каифы, мне сказали категорически, что этого не было. -- Ах так? Ну, что же, не выплачивались, стало быть, не выплачивались.Тем труднее будет найти убийц. -- Совершенно верно, прокуратор. -- Да, Афраний, вот что мне внезапно пришло в голову: не покончил ли онсам с собой? -- О нет, прокуратор, -- даже откинувшись от удивления в кресле, ответил Афраний, -- простите меня, но это совершенно невероятно! -- Ах, в этом городе все вероятно! Я готов спорить, что через самоекороткое время слухи об этом поползут по всему городу. Тут Афраний метнул в прокуратора свой взгляд, подумал и ответил: -- Это может быть, прокуратор. Прокуратор, видимо, все не мог расстаться с этим вопросом об убийствечеловека из Кириафа, хотя и так уж все было ясно, и спросил даже с некотороймечтательностью: -- А я желал бы видеть, как они убивали его. -- Убит он с чрезвычайным искусством, прокуратор, -- ответил Афраний, снекоторой иронией поглядывая на прокуратора. -- Откуда же вы это-то знаете? -- Благоволите обратить внимание на мешок, прокуратор, -- ответилАфраний, -- я вам ручаюсь за то, что кровь Иуды хлынула волной. Мнеприходилось видеть убитых, прокуратор, на своем веку! -- Так что он, конечно, не встанет? -- Нет, прокуратор, он встанет, -- ответил, улыбаясь философски, Афраний, -- когда труба мессии, которого здесь ожидают, прозвучит над ним.Но ранее он не встанет! -- Довольно, Афраний. Этот вопрос ясен. Перейдем к погребению. -- Казненные погребены, прокуратор. -- О Афраний, отдать вас под суд было бы преступлением. Вы достойнывысочайшей награды. Как было? Афраний начал рассказывать и рассказал, что в то время, как онзанимался делом Иуды, команда тайной стражи, руководимая его помощником, достигла холма, когда наступил вечер. Одного тела на верхушке она необнаружила. Пилат вздрогнул, сказал хрипло: -- Ах, как же я этого не предвидел! -- Не стоит беспокоиться, прокуратор, -- сказал Афраний и продолжалповествовать: -- Тела Дисмаса и Гестаса с выклеванными хищными птицамиглазами подняли и тотчас же бросились на поиски третьего тела. Егообнаружили в очень скором времени. Некий человек... -- Левий Матвей, -- не вопросительно, а скорее утвердительно сказалПилат. -- Да, прокуратор... Левий Матвей прятался в пещере на северном склоне Лысого Черепа, дожидаясь тьмы. Голое тело Иешуа Га-Ноцри было с ним. Когда стража вошла впещеру с факелом, Левий впал в отчаяние и злобу. Он кричал о том, что несовершил никакого преступления и что всякий человек, согласно закону, имеетправо похоронить казненного преступника, если пожелает. Левий Матвейговорил, что не хочет расстаться с этим телом. Он был возбужден, выкрикивалчто-то бессвязное, то просил, то угрожал и проклинал... -- Его пришлось схватить? -- мрачно спросил Пилат. -- Нет, прокуратор, нет, -- очень успокоительно ответил Афраний, --дерзкого безумца удалось успокоить, объяснив, что тело будет погребено. Левий, осмыслив сказанное, утих, но заявил, что он никуда не уйдет ижелает участвовать в погребении. Он сказал, что не уйдет, даже если егоначнут убивать, и даже предлагал для этой цели хлебный нож, который был сним. -- Его прогнали? -- сдавленным голосом спросил Пилат. -- Нет, прокуратор, нет. Мой помощник разрешил ему участвовать впогребении. -- Кто из ваших помощников руководил этим? -- спросил Пилат. -- Толмай, -- ответил Афраний и прибавил в тревоге: -- Может быть, ондопустил ошибку? -- Продолжайте, -- ответил Пилат, -- ошибки не было. Я вообще начинаюнемного теряться, Афраний, я, по-видимому, имею дело с человеком, которыйникогда не делает ошибок. Этот человек -- вы. Левия Матвея взяли в повозку вместе с телами казненных и часа через двадостигли пустынного ущелья к северу от Ершалаима. Там команда, работаяпосменно, в течение часа выкопала глубокую яму и в ней похоронила всех трехказненных. -- Обнаженными? -- Нет, прокуратор, -- команда взяла с собой для этой цели хитоны. Напальцы погребаемым были надеты кольца. Иешуа с одной нарезкой, Дисмасу сдвумя и Гестасу с тремя. Яма закрыта, завалена камнями. Опознавательный знакТолмаю известен. -- Ах, если б я мог предвидеть! -- морщась, заговорил Пилат. -- Ведьмне нужно было бы повидать этого Левия Матвея... -- Он здесь, прокуратор! Пилат, широко расширив глаза, глядел некоторое время на Афрания, апотом сказал так: -- Благодарю вас за все, что сделано по этому делу. Прошу вас завтраприслать ко мне Толмая, объявив ему заранее, что я доволен им, а вас, Афраний, -- тут прокуратор вынул из кармана пояса, лежавшего на столе, перстень и подал его начальнику тайной службы, -- прошу принять это напамять. Афраний поклонился, молвив: -- Большая честь, прокуратор. -- Команде, производившей погребение, прошу выдать награды. Сыщикам, упустившим Иуду, выговор. А Левия Матвея сейчас ко мне. Мне нужныподробности по делу Иешуа. -- Слушаю, прокуратор, -- ответил Афраний и стал отступать и кланяться, а прокуратор хлопнул в ладоши и закричал: -- Ко мне, сюда! Светильник в колоннаду! Афраний уже уходил в сад, а за спиною Пилата в руках слуг уже мелькалиогни. Три светильника на столе оказались перед прокуратором, и лунная ночьтотчас отступила в сад, как будто Афраний увел ее с собою. Вместо Афрания набалкон вступил неизвестный маленький и тощий человек рядом с гигантомкентурионом. Этот второй, поймав взгляд прокуратора, тотчас отступил в сад искрылся. Прокуратор изучал пришедшего человека жадными и немного испуганнымиглазами. Так смотрят на того, о ком слышали много, о ком и сами думали и ктонаконец появился. Пришедший человек, лет под сорок, был черен, оборван, покрыт засохшейгрязью, смотрел по-волчьи, исподлобья. Словом, он был очень непригляден искорее всего походил на городского нищего, каких много толчется на террасаххрама или на базарах шумного и грязного Нижнего Города. Молчание продолжалось долго, и нарушено оно было странным поведениемприведенного к Пилату. Он изменился в лице, шатнулся и, если бы не ухватилсягрязной рукой за край стола, упал бы. -- Что с тобой? -- спросил его Пилат. -- Ничего, -- ответил Левий Матвей и сделал такое движение, как будточто-то проглотил. Тощая, голая, грязная шея его взбухла и опять опала. -- Что с тобою, отвечай, -- повторил Пилат. -- Я устал, -- ответил Левий и мрачно поглядел в пол. -- Сядь, -- молвил Пилат и указал на кресло. Левий недоверчиво поглядел на прокуратора, двинулся к креслу, испуганнопокосился на золотые ручки и сел не в кресло, а рядом с ним, на пол. -- Объясни, почему не сел в кресло? -- спросил Пилат. -- Я грязный, я его запачкаю, -- сказал Левий, глядя в землю. -- Сейчас тебе дадут поесть. -- Я не хочу есть, -- ответил Левий. -- Зачем же лгать? -- спросил тихо Пилат, -- ты ведь не ел целый день, а может быть, и больше. Ну, хорошо, не ешь. Я призвал тебя, чтобы ты показалмне нож, который был у тебя. -- Солдаты отняли его у меня, когда вводили сюда, -- сказал Левий идобавил мрачно: -- Вы мне его верните, мне его надо отдать хозяину, я егоукрал. -- Зачем? -- Чтобы веревки перерезать, -- ответил Левий. -- Марк! -- крикнул прокуратор, и кентурион вступил под колонны. -- Ножего мне дайте. Кентурион вынул из одного из двух чехлов на поясе грязный хлебный нож иподал его прокуратору, а сам удалился. -- А у кого взял нож? -- В хлебной лавке у Хевронских ворот, как войдешь в город, сейчас женалево. Пилат поглядел на широкое лезвие, попробовал пальцем остер ли ножзачем-то и сказал: -- Насчет ножа не беспокойся, нож вернут в лавку. А теперь мне нужновторое: покажи хартию, которую ты носишь с собой и где записаны слова Иешуа. Левий с ненавистью поглядел на Пилата и улыбнулся столь недобройулыбкой, что лицо его обезобразилось совершенно. -- Все хотите отнять? И последнее, что имею? -- спросил он. -- Я не сказал тебе -- отдай, -- ответил Пилат, -- я сказал -- покажи. Левий порылся за пазухой и вынул свиток пергамента. Пилат взял его, развернул, расстелил между огнями и, щурясь, стал изучать малоразборчивыечернильные знаки. Трудно было понять эти корявые строчки, и Пилат морщился исклонялся к самому пергаменту, водил пальцем по строчкам. Ему удалосьвсе-таки разобрать, что записанное представляет собой несвязную цепькаких-то изречений, каких-то дат, хозяйственных заметок и поэтическихотрывков. Кое-что Пилат прочел: " Смерти нет... Вчера мы ели сладкие весенниебаккуроты..." Гримасничая от напряжения, Пилат щурился, читал: " Мы увидим чистую рекуводы жизни... Человечество будет смотреть на солнце сквозь прозрачныйкристалл..." Тут Пилат вздрогнул. В последних строчках пергамента он разобрал слова: "...большего порока... трусость". Пилат свернул пергамент и резким движением подал его Левию. -- Возьми, -- сказал он и, помолчав, прибавил: -- Ты, как я вижу, книжный человек, и незачем тебе, одинокому, ходить в нищей одежде безпристанища. У меня в Кесарии есть большая библиотека, я очень богат и хочувзять тебя на службу. Ты будешь разбирать и хранить папирусы, будешь сыт иодет. Левий встал и ответил: -- Нет, я не хочу. -- Почему? -- темнея лицом, спросил прокуратор, -- я тебе неприятен, тыменя боишься? Та же плохая улыбка исказила лицо Левия, и он сказал: -- Нет, потому что ты будешь меня бояться. Тебе не очень-то легко будетсмотреть мне в лицо после того, как ты его убил. -- Молчи, -- ответил Пилат, -- возьми денег. Левий отрицательно покачал головой, а прокуратор продолжал: -- Ты, я знаю, считаешь себя учеником Иешуа, но я тебе скажу, что ты неусвоил ничего из того, чему он тебя учил. Ибо, если бы это было так, тыобязательно взял бы у меня что-нибудь. Имей в виду, что он перед смертьюсказал, что он никого не винит, -- Пилат значительно поднял палец, лицоПилата дергалось. -- И сам он непременно взял бы что-нибудь. Ты жесток, атот жестоким не был. Куда ты пойдешь? Левий вдруг приблизился к столу, уперся в него обеими руками и, глядягорящими глазами на прокуратора, зашептал ему: -- Ты, игемон, знай, что я в Ершалаиме зарежу одного человека. Мнехочется тебе это сказать, чтобы ты знал, что крови еще будет. -- Я тоже знаю, что она еще будет, -- ответил Пилат, -- своими словамиты меня не удивил. Ты, конечно, хочешь зарезать меня? -- Тебя зарезать мне не удастся, -- ответил Левий, оскалившись иулыбаясь, -- я не такой глупый человек, чтобы на это рассчитывать, но язарежу Иуду из Кириафа, я этому посвящу остаток жизни. Тут наслаждение выразилось в глазах прокуратора, и он, поманив к себепальцем поближе Левия Матвея, сказал: -- Это тебе сделать не удастся, ты себя не беспокой. Иуду этой ночьюуже зарезали. Левий отпрыгнул от стола, дико озираясь, и выкрикнул: -- Кто это сделал? -- Не будь ревнив, -- оскалясь, ответил Пилат и потер руки, -- я боюсь, что были поклонники у него и кроме тебя. -- Кто это сделал? -- шепотом повторил Левий. Пилат ответил ему: -- Это сделал я. Левий открыл рот, дико поглядел на прокуратора, а тот сказал: -- Этого, конечно, маловато, сделанного, но все-таки это сделал я. -- Иприбавил: -- Ну, а теперь возьмешь что-нибудь? Левий подумал, стал смягчаться и, наконец, сказал: -- Вели мне дать кусочек чистого пергамента. Прошел час. Левия не было во дворце. Теперь тишину рассвета нарушалтолько тихий шум шагов часовых в саду. Луна быстро выцветала, на другом краюнеба было видно беловатое пятнышко утренней звезды. Светильники давным-давнопогасли. На ложе лежал прокуратор. Подложив руку под щеку, он спал и дышалбеззвучно. Рядом с ним спал Банга. Так встретил рассвет пятнадцатого нисана пятый прокуратор Иудеи ПонтийПилат.

Данная страница нарушает авторские права?





© 2023 :: MyLektsii.ru :: Мои Лекции
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
Копирование текстов разрешено только с указанием индексируемой ссылки на источник.