Глава 5. В отелях сети «Хомстед» есть номера трех классов, их облик повсюду одинаков от Мэна до Техаса

В отелях сети «Хомстед» есть номера трех классов, их облик повсюду одинаков от Мэна до Техаса. Я предпочитаю останавливаться в номерах второго класса, которые имеют форму буквы Г. Накачайте меня морфином и завяжите глаза, но я все равно сумею выключить свет, найти телефон и отыскать розетку для «шумелки».

Впрочем, только не в Рено. Здесь другие номера. Намереваясь повесить пиджак в шкаф и чувствуя себя отяжелевшим и медлительным от обилия мяса и выпивки, я открываю дверь нестандартно крошечной ванной, где нет ни привычного двойного держателя для туалетной бумаги, ни ванны. Что еще хуже, вместо настольной лампы и парных регулируемых бра по сторонам большой кровати, есть только флуоресцентная лампочка на потолке, без плафона, достаточно яркая, чтобы допрашивать при ее свете какого-нибудь крупного мафиози. И всего один кусок мыла — с дезодорантом. Мыло с дезодорантом — для лица! Да они издеваются, что ли?..

Лежа в постели, я звоню вниз, но никто не отвечает. Я не столько сердит, сколько сбит с толку. Даже матрас на кровати кажется продавленным и каким-то кривым, а одеяло — из пышного нейлона, который как будто согревает, но не дает чувства защищенности. Я размышляю, не содрать ли шторы, чтобы закутаться, но они нужны для того, чтобы мне не мешали ночные огни Рено. Снаружи творится черт знает что, и шум становится громче с каждой минутой: короли Америки поглощают дешевые бифштексы и суют пятидолларовые бумажки в щель автомата с джекпотом из шести фигурок. Я включаю кондиционер на предельную мощность и съеживаюсь в постели, точно бродяга, укрывшийся газетой.

В изножье кровати мерцает синим телевизионный экран. Все еще горя жаждой мести, я переключаю с канала на канал и застаю наконец последние несколько минут ежедневного шоу с Уолл-стрит. Хотя его, несомненно, записали в Рено сегодня днем, но задник изображает панораму вечернего Нью-Йорка. Маленький обман, который никто не раскусит, — но в один прекрасный день он все испортит. Мы посмотрим на часы и не поверим стрелкам. Нам пообещают солнце, а мы все-таки возьмем с собой зонтик.

Испытывая необходимость остановить вращение и обрести точку опоры, я звоню по бесплатной горячей линии «Грейт Уэст», чтобы проверить текущее количество миль. Я просматриваю длинное меню, когда вдруг звонит мобильник.

Это моя мать.

— Где ты находишься, Райан?

Ей кажется, что это важно. У мамы хорошо развито чувство пространства, карта страны у нее в голове вся поделена на зоны и окрашена в разные тона в связи с ее представлениями о морали и демографии каждого региона. Если я в Аризоне, мать предполагает, что я провел день среди стариков-фермеров и как минимум единожды побывал в Большом каньоне. Если в Айове, очаровательной благоразумной Айове, — то я хорошо питаюсь, ясно мыслю и завожу друзей. Хотя мать много путешествует и должна бы куда спокойнее относиться к американскому безумному разноцветью, у нее есть уникальный талант превращать новые впечатления в дополнительные аргументы для поддержки своих предубеждений. Однажды на заправке в Алабаме (она считает этот штат некультурным, бедным и расистским) мама заговорила с чернокожим адвокатом, который сидел за рулем «мерседеса» с откидным верхом. Он расплатился за бензин стодолларовой купюрой и вынужден был принять в качестве сдачи целую пригоршню монет. Вместо того чтобы отметить его богатство, мама в первую очередь обратила внимание на груду мелочи и сочла это актом унижения со стороны белого работника заправки.

— Я в Портленде, — говорю я. К Неваде мама относится нейтрально. — И уже очень поздно. Все в порядке?

Если нет, она не скажет — по крайней мере, не сразу. Чем хуже новости, тем старательнее она пытается совместить их с какими-нибудь анекдотами.

— Ты слышал, что Берт получил медаль? — Берт — это Душка. — Наш конгрессмен наконец победил бюрократов. Похоже, Морское ведомство решило дело в нашу пользу. Возможно, они устроят церемонию в Форт-Снеллинг.

— Прекрасно, — я кладу трубку на тумбочку, подхожу к минибару в поисках какого-нибудь тонизирующего средства, беру пиво, открываю и возвращаюсь к разговору, абсолютно уверенный, что ничего не пропустил.

— Им понадобилось всего тридцать лет, — продолжает мать. — И все из-за определения «военных действий».

— Как там подготовка к свадьбе? Волнуешься?

Мама откашливается и сморкается. Я попал в яблочко.

— Мы целый день обламывали шипы с чайных роз. У меня все руки в царапинах. На свадьбе мне понадобятся перчатки. А Джулия куда-то подевалась. Мы купили центифолии — такие красивые…

Главное сказано, и мать в любую секунду может повесить трубку. Мое дело — выжать из нее подробности. Ей снова станет больно, а я испугаюсь, что послужил тому причиной.

— И как долго нет Джулии?

— Часов десять.

— Они с Кейтом поругались?

— Нет.

— Мама, давай поговорим. Это не перекрестный допрос. Рассказывай.

— Кейт рядом со мной. Может быть, дать ему трубку?

— Да.

— В котором часу ты приедешь? Скажи номер рейса. Я позвоню на специальную линию и узнаю, вовремя ли ты прилетишь. Мне, в любом случае, нужен номер. Погода здесь ужасная, град и шторм, так что могут быть задержки…

— Я все выясню. Дай трубку Кейту.

Миннесотский акцент будущего зятя — тот самый, над которым так потешаются юмористы и который я, в отличие от остальных, не могу расслышать в собственной речи, — мешает мне толком оценить степень его беспокойства.

— Райан, скажу прямо — она сбежала. Нет, мы не поругались. Дело в ее работе. Утром в клинике у Джулии умерли две собаки. Они перепрыгнули через забор, наелись крысиного яда и умерли у нее на руках — так нам сказали. Картина, наверное, была не из приятных — они кашляли кровью. Джулия прыгнула в машину, и с тех пор от нее никаких вестей.

— Она не звонила Каре? Обычно она звонит сестре.

— Кажется, какой-то коп видел ее в Рочестере.

— Как там ее аппетит?

— Ела как лошадь.

— Сомневаюсь.

— Клянусь, это все из-за собак. С ними дурно обращались. Два бордер-колли, с ошейниками, вросшими прямо в тело. Может быть, не стоит беспокоиться? Она ведь уже такое проделывала? Твоя мать говорит, это нормально.

Она неправа. Да, сестра действительно сбегает, когда несчастна, но сейчас появилось нечто новенькое: ее привязанность к отравленным животным. Она полагает, что все узы временные, и до сих пор прекрасно переживала любые потери. Разводы проходили для нее безболезненно, Джулия просто отделывалась от мужей, ничего не требуя — ни денег, ни ключей от машины. Через несколько дней после похорон отца она выиграла конкурс караоке в местном клубе. Сестра начала работать в реабилитационном центре не потому, что славится добротой и мягкосердечием, а потому, что глава клиники — давний друг семьи, который не попрекает Джулию недостатками.

— Позвони, как только что-нибудь узнаешь, — говорю я.

— Кара сегодня прилетает из Юты. Она думает, что Джулия, скорее всего, сидит в каком-нибудь мотеле и рыдает.

— Она точно не переволновалась из-за свадьбы? В их клинике животные наверняка умирают каждый день.

— Я знаю, что ты хочешь сказать. Но твоя сестра изменилась, Райан. Теперь она из-за многого переживает. Помолись за нее, хорошо?

— Я и так молюсь не прекращая, — отвечаю я. — Дай трубку маме.

В ожидании матери я допиваю пиво. На вкус оно точно клей, на который лепят фотографии в альбом.

— У вас там дождь? — спрашивает мама.

— Здесь не бывает дождей. Это пустыня. А что касается истории с собаками… я не верю, мама.

— Портленд — не в пустыне.

— Я в Неваде. Джулию едва ли не насильно выдают замуж. Разумеется, она сбежала. Разве вы не понимаете? Дом, который для нее выбрала Кара, все приготовления… как будто вы выставляете Джулию в музее.

— Ты мне соврал, — говорит мама. — Где ты находишься, Райан? Точно не в Неваде, ведь так? Ты, должно быть, в Де-Мойне, в ста милях от дома, просто тебе лень приехать и помочь.

— Ты сама знаешь, что это не так, мама. Что бы ты ни думала, я все-таки в Неваде. И силовое поле продолжает действовать. Нам обязательно ругаться?

— Кара говорит, тебя уволили.

— Конечно, ей лучше знать. Ты это придумала.

— Просто хотела проверить.

— Я очень хочу, чтобы на этой неделе никто ничего не сочинял.

— Ты сам сказал, что ты в Орегоне.

— Я ответил ударом на удар. Давай лучше поговорим о Джулии.

— В первую очередь меня беспокоишь ты. Джулия, по крайней мере, знает, от чего она бежит.

— Как глубокомысленно. Полагаю, ты сейчас читаешь последний роман какой-нибудь знаменитой писательницы.

— Я не хочу гадать, где мой сын. Мне это неприятно, Райан. Не исключено, что ты в Японии и у вас уже наступило завтра. Увидимся в пятницу. Мы перегружаем линию.

— Я тебя люблю. И неважно, что ты думаешь. Поздравь Берта и держи меня в курсе насчет Джулии.

— Ты надолго приедешь? Только на выходные? Или дольше?

— Я перемещаюсь отрезками. Скоро и до вас доберусь. Ты плачешь?

— Да, чуть-чуть.

— Я тоже.

— Знаю.

Я наливаю себе воды, чтобы выпить в постели, но она пахнет хлоркой, поэтому я беру мелочь и выхожу в коридор купить содовой. На ручке двери висит бумажное меню, и я просматриваю несколько вариантов раннего завтрака. Кофе, сок, булочки — без изменений. Если бы вдруг стены сделались прозрачными, во всех номерах было бы одно и то же — люди спят с включенным телевизором, оставив вещи у постели, приготовленная на завтра одежда висит на спинке стула. Мы путешествуем поодиночке, но имя нам — легион.

Аппарата с колой нет там, где он должен стоять, — в нише у лестницы. Я разочаровался в «Хомстеде» — они упускают такие вещи. Их марка — предсказуемость, и если бы я давал им консультацию, то лишил бы этого звания все, что не соответствует шаблону.

Я спускаюсь этажом ниже и возобновляю поиски. Обычно я избегаю употреблять кофеин на ночь, но вести о Джулии не дадут мне уснуть. Наверное, отчасти я желаю, чтобы она и дальше оставалась в тени. Где бы ты ни была, сестренка, — не сходи с места. Обнимай подушку. Не подходи к двери. Кейт — хороший парень, и Кара желает тебе добра, но это ведь твоя жизнь. Просто позвони мне, ладно? У тебя есть мой телефон? Позвони, Джулия.

Наконец я нахожу красный аппарат с кока-колой и бросаю в щель четвертаки. С глухим стуком выпадает банка. Говорят, если бросить монетку в колу, она растает. С тем же успехом можно пить неразбавленный растворитель.

— Вот вы где, — говорит женский голос.

Это Алекс, моя знакомая с самолета. Я машинально застегиваю пуговицы на рубашке.

— Какой сюрприз, — говорит она. Алекс в мешковатой розовой пижаме, от которой пахнет сухими простынями. Она меньше ростом, чем я помню, изящная и похожая на котенка, волосы собраны в растрепанный пучок. Мои нервы возбуждены пребыванием в стрип-клубе, во мне пробуждается вожделение, и я делаю шаг назад, чтобы наши ауры перестали смешиваться.

Я спрашиваю, как поживает ее кот.

— Он у ветеринара. Вы были правы, зря я взяла его с собой. Я ошиблась с дозой. Наверное, следует вернуть его в питомник. Я не умею обращаться с животными.

— Мне очень жаль. Это жестокий урок.

— Как прошла встреча?

— Без особых трудностей. А ваше мероприятие?

— Собрали сто тысяч. Моя стерва произнесла речь насчет льготного страхования. Нашла о чем говорить. Впрочем, я не рассчитала с едой. Половина осталась.

Свет от аппарата окрашивает алым лицо Алекс. В коридоре приоткрывается дверь, и высовывается чья-то рука с меню. Мы понижаем голос. Отель все глубже погружается в сон, а я перевожу взгляд на босые ноги Алекс — она поджимает и расслабляет пальцы, пока мы болтаем. Некогда она покрасила ногти на ногах, но лак облупился, не считая нескольких красных крапинок возле кутикул. Я помню эту картинку со времен старшей школы, и мне она нравится.

Вдруг становится очевидным, что именно сейчас произойдет между нами; единственный вопрос — как. Удалиться в один из наших номеров значит — забыть, что мы не студенты, а взрослые люди. У нас есть свои правила, нормы, житейские соображения. Если мы хотим сохранить самоуважение и поддержать образ осторожного, опытного, зрелого человека, преодолевающего любые трудности, нужно пойти куда-нибудь еще, а потом вернуться в отель.

Мы вырабатываем план, который только кажется спонтанным — на самом деле он напоминает обратный отсчет перед пуском космического корабля и рассчитан на то, чтобы в час ночи мы легли спать и успели на свои ранние рейсы. Мы оденемся, встретимся в вестибюле и отправимся через улицу, в казино «Золотая лихорадка». Мы расходимся по комнатам, чтобы быстро прополоскать зубы мыльной водой. Слышно, как вступают в действие принятые прочими постояльцами таблетки успокоительного, когда я прохожу по коридору.

Я надеваю ботинки. В кои-то веки они на моей стороне. Угол между пяткой и подошвой поддерживает позвоночник, выпрямляет плечи и грудь. Проблема в брюках. Они утратили форму. Я обычно собираюсь впопыхах и небрежно обращаюсь с вещами — скатываю их в трубку, вместо того чтобы складывать.

Алекс одевается просто, по-мужски — в джинсы и черную футболку. И часы. Знакомая фирма — я консультировал четверых ее сотрудников — и мне жаль выброшенных на ветер денег. Это — вина КСУ. Чтобы помочь компании с продвижением товара на рынок, мы вынудили ее взять лицензию на использование престижного имени одного покойного европейского дизайнера. Внутренняя начинка этих приборов, которые продаются в одном ряду с «ролексами» и «гуччи» в беспошлинных магазинах аэропортов, осталась прежней, но цена возросла вчетверо. И бедная Алекс пала жертвой обмана.

Мы беремся за руки. Улица переполнена вдохновенными стариками, которые несут ведерки с мелочью и пластиковые стаканчики с кофе. Очень важно оставаться бесстрастным и спокойным. Мы повторяемся — мы уже разыгрывали то же самое с другими партнерами и неизменно с тем же печальным итогом — но вовсе не обязательно привлекать внимание к этому факту, как и отрицать его. Мы проходим через толпу. Останавливаемся на тротуаре перед казино и пересчитываем наличные — четыреста долларов, бумажками по двадцать. Всем этим мы готовы рискнуть.

Вокруг столов — давка. Сначала мы подходим к рулетке. В углу играет оркестрик — кучка музыкантов, которые исполняют неуклюжий классический рок. Я покупаю фишек на двести долларов для каждого из нас и сразу же замечаю, что мы складываем их по-разному. Алекс делит на четыре кучки, а я строю башенку.

— Красное?

— Как хочешь. Только не ставь на однозначные.

Через десять минут она выигрывает, хоть и немного, а я вот-вот удвою прикуп. Главное — не ошибиться, удача всегда дает о себе знать, и приобретение — вовсе не синоним выигрыша. Мы сделали верный выбор, придя сюда сегодня, и колесо рулетки это подтверждает. Я поднимаю среднюю сумму, делаю рискованную ставку на угол и выигрываю.

Официантка приносит бесплатную выпивку — слабоалкогольное пиво — и я дарю ей фишку. Почему-то это очень приятно. Мистер Богач.

— Я должна кое в чем признаться, — говорит Алекс.

— Ты замужем.

— Нет. Я тебя знаю. Мы уже встречались. Я однажды слышала твою лекцию.

Я смотрю на нее, кося одним глазом на рулетку в надежде, что шарик упадет туда, куда мне нужно.

— Три года назад. Семинар в Техасе. Ты говорил о карьерном росте, помнишь? Кажется, это называлось «Учись быть главным».

Выпадает черное, и я снова выигрываю.

— Я провел всего несколько семинаров. Они помогают мне сохранять форму на основной работе. Обманывать людей.

— Я пошла туда с подругой. Точнее, она меня вытащила. Ты отлично говорил. Я тогда была совершенно опустошена. Только что расторгла контракт с известным бизнесменом, который сколотил кругленькую сумму на моем самоуважении. Я сидела в дальнем конце комнаты, потому что стеснялась, но казалось, что ты обращаешься лично ко мне. Я запомнила кое-что — «Меняйся сам, прежде чем тебя заставят измениться». Это называется автономия. Дело именно в автономии.

Я никогда не произношу одну и ту же речь дважды, поэтому не помню. Впрочем, я польщен. Я перекладываю фишки, кончики пальцев у меня теплые.

— Ты просто взяла и пришла на семинар? Безо всякой причины? Из любопытства?

— Чистое совпадение. Мы, кажется, выигрываем?

— Я собираюсь удвоить ставку.

Мне невероятно везет — я встретил поклонницу и выиграл пачку денег — и, возможно, это означает, что пора сматывать удочки. Везение — странная штука. Когда удача со мной, особенно если такого давно не происходило, я порой чувствую, что вот-вот получу должное и что это отнюдь не случайность, а справедливость. Мироздание расплачивается со мной. Моралисты, наподобие моей матери и старшей сестры, сочли бы это опасной иллюзией, но я отчасти язычник — я верю в успех, во вспышки космического благорасположения. Бывают подъемы и спады, а иногда — сплошные подъемы.

— Когда мы сегодня сошли с самолета, — говорит Алекс, — я спросила себя: отчего я не сказала, что знаю тебя? Это слабость характера. Я предпочитаю прятаться и выжидать. В Техасе ты показался мне довольно нахальным, и я надеялась, что твой семинар провалится.

— Похоже, у тебя на меня зуб.

— В общем, нет. Просто трудно признать, что посторонний человек, который говорит о каких-то вещах, которые кажутся наивными и явно ниже твоего уровня, на самом деле помог тебе выправиться и вырасти.

— Ты преувеличиваешь. Форт-Уорт, ты сказала?

— Ты меня не заметил?

— Обычно я не отрываюсь от своих заметок, когда говорю на публике. Предпочту не заметить вспышку выстрела.

— Выстрела?

— Я тебе сегодня соврал. Моя основная профессия — консультации по вопросам смены профессии. Ты умна, так что сама поймешь, что это значит. Увольнения.

— Прости. Я не знала, что это больная тема. Ну, сколько ты выиграл? Может быть, остановимся?

— Еще разок.

— А у тебя отлично получается.

Разве может быть иначе? Чтобы доказать, что я могу бросить в любую секунду, я ставлю все фишки на красное. И выпадает красное. Алекс вслед за мной идет к кассе, где обменивают фишки на бумажки, которые впоследствии вновь превращаются в пластмассу. Служащий отсчитывает десять стодолларовых купюр, новеньких и жестких. Мы богаты. Куда теперь? В бар.

Посетители бара, вместо того чтобы смотреть друг на друга, глазеют на мониторы, где идет игра в покер — экраны создают нечто вроде ширмы для их стаканов и подносов. Стекла очков блестят, когда карты сдают. Музыканты играют «Любовный радар» и держат гитары так, как прожженные уголовники в ножных кандалах держат лопаты, швыряя гравий.

— Невероятно, — говорит Алекс. — В этом как будто было нечто противозаконное — в том, что ты сделал.

Она сбита с толку. В этом суть большой ставки — даже если бы я проиграл, эффект оказался бы таким же. Мы ничего не в силах контролировать, детка. Это лишь интуиция.

— И как же конкретно я помог тебе вырасти?

— Убедил заняться собственным бизнесом. Вроде как направил на нужный путь. У меня было странное детство — не что чтобы тяжелое, но полное обид и неуверенности. У моего отца была вторая семья, и мы это знали. Он работал шофером, с ними такое иногда случается. Когда он уезжал, мать слонялась без дела и проводила время в барах. Это положение вещей их вполне устраивало, но главную проблему представляла я. Меня постоянно швыряли туда-сюда. Несколько раз я даже ездила с отцом в Миссури, к другой его семье. Та женщина была секретаршей, поэтому они жили богаче, чем мы, а еще они были католиками. Я научилась приспосабливаться. Прогибаться.

— Похоже на то. Ну и бардак.

— Я справилась. Порвалась на несколько частей. Адаптировалась. А потом мне стукнуло восемнадцать, я оказалась предоставлена самой себе, и мой основной талант был невостребован. От меня хотели последовательности, а я непоследовательна.

— Кто-то узурпировал мою личность, — говорю я.

— Что?

— Узурпировал. То есть украл.

— Потом я поступила в колледж…

— …и вот что я хочу знать: если какой-то жулик делает покупки по моей кредитке, то кто получает мили? Готов поклясться, они вылетают в трубу.

— Между прочим, я рассказываю. И еще не закончила.

— Я просто провел параллель. Продолжай.

Алекс отставляет пиво.

— Теперь я начинаю злиться.

— Я просто хотел развить твою мысль.

— Может быть, пойдем? Рейс в шесть.

Мне неохота покидать шумный и людный бар. Казино предоставляет столько возможностей — например, сюда внезапно может войти Джулия, — в то время как сценарий под названием «комната Алекс» имеет куда меньше вариантов. Если она действительно мною восхищается, то перестанет, как только мы закончим. Может быть, именно таков ее замысел? Раздеть меня и сократить разрыв. Не вижу большого смысла в этом свидании. Алекс полна планов, как она сама признала, а я счастлив здесь и сейчас, с большим выигрышем — в кои-то веки.

Я уступаю. Ее номер меньше моего, он дешевле; хотя Алекс пробыла здесь всего несколько часов, она успела превратить комнату в некое подобие грота. Задрапировала настольную лампу фиолетовым шарфом, поставила на комод две свечи. Она зажигает их спичками, взметываются два одинаковых огонька. На кровати, рядом с открытой книгой, лежит велюровый игрушечный единорог, изрядно полысевший от обниманий; поверх покрывала расстелена мохеровая накидка. Мне никогда и в голову не приходило устраивать нечто подобное в номерах отелей, я принимаю их как есть — какими их сотворил Господь.

— Включи магнитофон, если хочешь, — на подоконнике. Пойду помою руки.

Я подчиняюсь, и слышится загадочная, звенящая, бесформенная музыка — фортепиано, колокольчики, струнные, — она похожа на журчание воды. Номер прибран для спиритического сеанса, для гадания на картах таро; я пытаюсь расслабиться, но плечи, как всегда, напряжены. Я не уверен, что готов.

Алекс выходит в купальном халате. Лицо у нее меняется — оно разрумянилось и меньше напоминает фарфор. Она похожа на молодую фермершу, которая только что поила скотину. Интересно, она слегка накрасилась или, наоборот, смыла макияж?

— А ты сделала эту комнату уютной, — замечаю я.

— Всегда пытаюсь придать вещам немного тепла. Я скучаю по своей спальне. Наверное, как и все мы.

Я молчу. Пусть думает, что ничто человеческое мне не чуждо.

— Сними свои дурацкие ботинки и сядь, — говорит она.

Вопрос всегда в том, до какой степени и как быстро раздеться. Наверняка этой проблеме посвящены целые сборники мудрых советов. Я остаюсь в трусах и футболке, потом снимаю ее. Алекс не возражает и не смотрит на меня.

— Ложись на живот. Я сделаю тебе массаж. Ты весь стянут в узел.

Она садится верхом мне на бедра и массирует шею. Надавливает костяшкой пальца на больное место.

— Мускулы — хранилище воспоминаний, — говорит Алекс.

Это верно. Вот я несу на плечах пятилетнюю Джулию, чтобы она могла полюбоваться ярмаркой. Я шагаю в палатку, где показывают Ледового человека — отец утверждает, что это не «чудо», а просто обман, звериная шкура или чучело обезьяны. Я покупаю два билета, поднимаюсь на несколько ступенек, останавливаюсь за перегородкой и смотрю вниз. Глыба льда мешает разобрать подробности, но внутри виднеется тело, сморщенное, темное, волосатое — оно свернулось на боку, точно новорожденный теленок. Весьма убедительно. Джулия стискивает мою голову, и что-то капает мне на темя. Она плачет. Я изгибаюсь, чтобы посмотреть, но сестра не пускает. Шея у меня становится влажной. «Там девочка, — говорит Джулия. — Они убили девочку».

— Здесь больно? — спрашивает Алекс.

— Да.

— Ты весь дрожишь. Может быть, сегодня просто не наш день…

— Все в порядке. Моя младшая сестра училась на массажиста.

— Не дергайся. Я нашла очень важную точку.

— Джулия работала в спортивном клубе Миннеаполиса. Продержалась неделю. На нее напали. Директор целой сети обувных магазинов. Копы даже не рассмотрели ее жалобу.

— Почему ты об этом вспомнил?

— Моя сестра делала массаж. Сейчас ты именно этим и занимаешься. Неужели все должно происходить по какой-то причине?..

— Нет. — Алекс нажимает между позвонками. Никаких воспоминаний, только боль. От тысяч самолетных кресел.

— Я следила за тобой, Райан. Ты упомянул, что остановишься в этом отеле. Вечером я собиралась сама тебе позвонить. Я сумасшедшая, да?

— Я тоже такое проделывал.

— В основном, я надеялась, что мы поговорим, — продолжает она. — Просто поговорим. Как будто твое выступление в Техасе положило начало… диалогу. Хотя ты, конечно, не слышал моих реплик. А я приняла близко к сердцу все, что ты тогда сказал. Я этим жила, Райан. Мне хотелось рассказать тебе, что произошло, чему я научилась. Я не предвидела, насколько мы устанем. Слишком устанем…

— Да, это не наш день.

— Прости.

— Не стоит. Я слишком долго играл.

— Да, долговато. Но ничего страшного. Ты все время занят. И напряжен. Это естественно.

— В том-то и проблема. Так говорила моя бывшая… — Я позволяю Алекс растирать мне спину. — А где ты будешь в четверг?

— Дома. В Солт-Лейк-Сити.

Она сможет за час добраться до Лас-Вегаса. Мне придется отменить свидание за ужином в четверг, но я и так уже об этом подумывал. Ее зовут Мила Сирл, она талантливый менеджер и заправляет целой сетью казино. Мы вместе застряли прошлой весной в Спокане, когда всю ночь бушевала буря — аэропорт закрылся, и нам пришлось спать на голом полу в зале ожидания, перед большим телевизором. Было похоже на войну — съежившиеся беженцы, бесплатная вода в бутылках, синие огни снегоуборочных машин в окне. Когда месяц спустя наши пути пересеклись в Финиксе, мы целый час вспоминали Спокан, а потом замолчали. Больше у нас ничего общего не было.

— Давай встретимся в Лас-Вегасе в четверг. Прилетай ко мне. Посмотрим шоу. Никаких азартных игр. Мы отдохнем и поговорим. У меня целый вечер будет свободен.

Алекс выпускает меня, а я хочу, чтобы она продолжала. Я тянусь к ней и щупаю через халат. Она позволяет моим пальцам подняться по бедру — не дальше.

— Я знаю твой маршрут. И уже разведала насчет билетов, — говорит она. — Это тебя не пугает?

— Если сидишь рядом с тем, кто тебе нравится, то приходится притворяться. Люди быстро движутся. Хороший человек может уйти.

Алекс стискивает мою руку, потом кладет ее обратно и нажимает на основание шеи ладонями.

— Когда ты кого-нибудь увольняешь, тебе грустно, Райан?

— Больше всего меня подавляет то, что я привык.

— Ты гадаешь, что сталось с этими людьми потом?

— Я научился не думать о них. Обманывать свое сознание.

Она снова нажимает большими пальцами. Больно — но, возможно, это к лучшему.

— Ты учишься двигаться скачками. Мысленными.

— Расслабься.