Глава шестнадцатая. Так случилось, что однажды я был на Фулем-роуд ближе к вечеру, выполняя различные поручения, и Адела попросила меня заглянуть к «Коулфакс и Фоулер» и забрать

Так случилось, что однажды я был на Фулем-роуд ближе к вечеру, выполняя различные поручения, и Адела попросила меня заглянуть к «Коулфакс и Фоулер» и забрать тесьму, которую она заказала за несколько недель до этого. Обычно я отказывался от подобных заданий, так как в те времена (не то, что сегодня) все тамошние продавцы как будто были дипломированными специалистами по Высшей Грубости, – но она настояла, и когда я туда все-таки добрался, мною занялась довольно приятная женщина. Даже несмотря на то, что, как и предполагала Адела, заказ все еще не пришел, она как будто и вправду сожалела об этом.

В любом случае, я как раз выслушивал символические извинения вместе с дежурными заверениями, что тесьма обязательно придет на следующей неделе, когда я повернул голову вправо, а там, рассеянно пролистывая альбомы с образцами, стояла мать Эдит. В последний раз я видел миссис Лэвери почти два года тому назад, на свадьбе. У меня сжалось сердце при воспоминании о гордой завоевательнице, дрожащей от удовлетворенного честолюбия в Красной Гостиной в Бротоне, сейчас, когда я смотрел на эту потерянную женщину. Она смотрела на сменяющиеся один за другим листы с узорами, но ничего не видела. Ничего, кроме крушения надежд, и эта картина, несомненно, неотступно стояла перед ее внутренним взором.

– Здравствуйте, миссис Лэвери, – сказал я.

Она повернулась ко мне, сосредоточилась и вспомнила, кто я такой, и кивнула.

– Здравствуйте, – отозвалась она глухим и вялым голосом.

Позже я узнал, что она винила меня за то, что я привел Саймона в Бротон. Не без основания, я полагаю. В наши дни стало традицией отмахиваться от ответственности за подобные вещи, говоря «это все равно случилось бы, так или иначе», но меня этот аргумент вовсе не убеждает. Большую часть нашей жизни мы не воплощаем некий непреодолимый план, составленный при рождении, а лишь следуем за чередой случайных событий. Если бы Эдит не встретила Саймона (или встретила, уже родив ребенка), я думаю, маловероятно, что произошло бы все то же самое. Однако она его встретила. И случилось все, что случилось. И именно я их познакомил.

– Вы видели Эдит в последнее время? – спросил я.

От ощущения присутствия дочери, нам обоим стало неуютно. Казалось, что проще будет, если поговорить об этом.

– Почти нет. Нет. – Она покачала головой. – Но она… – миссис Лэвери помедлила, – они приезжают сегодня на ужин. Полагаю, я смогу наверстать упущенное.

Я кивнул:

– Передавайте ей привет.

Миссис Лэвери не готова была меня отпустить.

– Вы же знаете его, я так понимаю. Этого нового парня.

– Саймона? Да, знаю. Не то чтобы очень хорошо, но мы вместе снимались. В Бротоне. Так они и познакомились.

– Да. – Она некоторое время смотрела в пол. – А он приятный человек?

Это меня порядком тронуло. Миссис Лэвери пыталась заставить себя быть Хорошей Матерью и переключить внимание на непреходящие ценности при оценке нового кавалера своей дочери, хотя мы оба знали, что даже если бы Саймон был самым приятным человеком в Европе, это бы все равно не возместило ей то, что она потеряла с Чарльзом.

– Очень мил, – ответил я. – По-своему.

– Вы, наверное, не видели Чарльза в последнее время. С тех пор как… все это случилось.

– Вообще-то, видел. Мы обедали с ним на днях.

Миссис Лэвери такого не ожидала. Полагаю, в своих представлениях о мире своего зятя она воздвигла значительно более непреодолимые преграды между ним и остальными смертными, чем это было на самом деле. К тому же мое признание наводило на мысль, что я не слишком одобрял безрассудство Эдит. Она заметно смягчилась. К этому времени она убедила себя, что привязана к Чарльзу совершенно искренне, и исключительно из-за его человеческих качеств. Все было не так, но, по-моему, ее чувства от этого не становились слабее.

– Как он поживает? Я бы с удовольствием встретилась с ним, но… – проговорила она с мукой в голосе и замолчала.

– Ах, вы знаете… Уверен, он тоже хотел бы вас видеть, – соврал я. – Он все еще очень подавлен.

– Ну а как же иначе. – Она вздохнула устало и безнадежно. – Мне, пожалуй, пора. Они приходят в восемь, а я еще ничего не приготовила.

И она вышла из магазина, ссутулившись, с трудом толкнув тяжелую дверь. Когда я видел ее в прошлый раз, она походила на персонаж из легкой комедии Коварда. Сейчас она была похожа на Мамашу Кураж.

* * *

Саймон странно нервничал, когда они свернули направо с Кингс-роуд, по Вэйл к Элм-Парк-Гарденз. Он поправлял галстук каждый раз, как они останавливались на светофоре, а когда осталось совсем недалеко, стал ковырять ногти. Эдит чувствовала растущее раздражение. Она не могла решить, тревожится ли он так оттого, что считает ее родителей значительно более важными персонами, чем они есть на самом деле, или его нервировало, что он выступал здесь в роли разрушителя супружеского благоденствия. Во всяком случае, ей очень хотелось, чтобы он расслабился, вечер и так обещал быть не из легких.

– Что с тобой?

Саймон только улыбнулся и покачал головой. Он и сам не совсем понимал, почему ему так не по себе, хотя он и вправду считал Лэвери более благородным семейством, чем они были в действительности. Он весьма туманно представлял себе тонкости лондонского общества и так как вообще ничего не знал о круге избранных, то и не подозревал, насколько чужой была там Эдит к моменту своего замужества. Он все еще считал свою любовницу, как и ее семью, ужасно высокопоставленной. Но не это служило настоящей причиной его беспокойства в тот вечер. Вероятно, дело было в банальном раздражении этой формализацией их отношений: знакомство с родителями как бы накладывало некий отпечаток окончательности на то, что изначально было не более чем приятным флиртом. Он до сих пор еще не признавался себе, что все ближе и ближе подходит к таким вещам, как развод, раздел имущества, алименты, права на опекунство, – и вдруг неожиданно оказывается, что именно эта мрачная перспектива ждет его впереди. Он подозревал, что каким-то, возможно, иносказательным путем миссис Лэвери спросит его о его «намерениях», и вдруг понял, что никаких намерений у него нет, по крайней мере определенных. Но потом он взглянул на Эдит – а она ведь и вправду была очень хорошенькая, он давно отметил, насколько ее профиль красивее, чем у Деирдре, которая сбоку всегда выглядела немного туповатой, – и решил, что, в конце концов, могло быть и хуже. И так, успокоившись и приободрившись, он вышел из машины.

Миссис Лэвери рассказала мужу, кого встретила в «Коулфаксе». Слова из этого разговора она снова и снова прокручивала в голове, пока не попыталась соткать из них какое-то подобие надежды. И вот, готовя обед для любовника своей дочери, она крикнула мужу в гостиную:

– Как ты думаешь, что он имел в виду, когда сказал «подавлен»?

Кеннет Лэвери был огорчен не меньше жены по поводу происшедшего, но у него были более благородные причины. Ему горько было видеть, что его любимая «принцесса» оказалась замешана в скандале. Ему было горько видеть отчаяние жены. И ему было совсем не безразлично, что его дочь отказалась от влиятельного положения, которое могло бы помочь ей добиться многих приятных вещей, и бежала в место, едва вписывающееся в рамки приличного общества. Он гордился, какая замечательная благородная леди получилась из его дочери, и его огорчило ее падение. Но при этом он значительно более философски отнесся к выходке дочери, чем его жена. В отличие от нее, он никогда не пребывал в иллюзии, что брак дочери как-то значительно изменит его собственную жизнь.

– Я думаю, он имел в виду именно то, что сказал. Чарльз подавлен. А как же иначе? Его жена сбежала с другим мужчиной. Чего еще ты от него ожидаешь?

Стелла Лэвери выглянула из-за двери:

– Я только хотела сказать, что это звучит так, будто Чарльз все еще не привык к этой мысли. Я думала, не стоит ли, может быть, связаться с ним?.. – Она умолкла, потому что муж начал медленно, но твердо качать головой.

– Дорогая моя, это не Чарльз решил с ней расстаться. Неважно, что он думает. Не он в этом виноват. И я думаю, несправедливо было бы сейчас бередить его рану. Может быть, он постепенно успокаивается и привыкает к мысли, что она теперь с другим, может быть – нет. В любом случае ему будет только хуже, если ты разбудишь в нем пустые надежды. Он хороший человек, а наша дочь очень плохо с ним поступила. Нам пристало не попадаться ему на глаза. – С этими словами он вернулся к телевизору.

В душе Стелла была с ним согласна. Как бы она ни старалась привить себе немного современной терпимости к свободе нравов, ей было очень, очень стыдно за Эдит. Сколько миссис Лэвери себя помнила, она всегда представляла, что идеально подходит для значительной роли в светской жизни Англии. Наблюдая, как все эти фрейлины толпятся за спиной королевы в парламенте, все в платьях от Хартнела в стиле пятидесятых, она думала, как хорошо она, Стелла Лэвери, показала бы себя в качестве герцогини Гафтонской или графини Эрлийской, если бы судьба ее только позвала. Она точно знала, что служила бы хорошо, даже если бы, как Русалочке, ей приходилось ступать, как по острым ножам. Все свои фантазии она передала дочери, которая – о чудо! – воплотила их в жизнь. И вот теперь, вместо того чтобы узнать, что Эдит предложили председательствовать в «Красном Кресте» или присоединиться к домашнему хозяйству одной из принцесс, зазвонил телефон, и ей сообщили, что все кончено. Что ее мечты пошли прахом. И на самом дне этой ямы с грязью, куда ее сбросили, лежало осознание того, что по всему Лондону люди цокают языками и говорят, что в конце концов Эдит была Чарльзу не пара, маленькая выскочка, которая, конечно же, «не справилась», и что ему следовало при выборе невесты держаться своего круга.

Раздался звонок, но она не успела еще подойти, как Эдит уже открыла своим ключом и позвала родителей из прихожей. Как только любовники вошли в гостиную, Эдит подбежала к отцу и поцеловала его. Он нежно обнял ее – она поняла, что, по крайней мере, он ничего устраивать не будет, и подвела его к Саймону знакомиться. Один взгляд на ледяную статую ее матери в дверях кухни сказал ей все, что ей нужно было знать о предстоящем вечере.

Миссис Лэвери чопорно приблизилась и протянула руку. Но улыбаться она не могла, и в каком-то смысле всем стало даже легче, когда, как только Кеннет вышел принести чего-нибудь выпить, она отмахнулась от неуклюжих попыток Саймона завязать светскую беседу и перешла напрямую к сути дела.

– Вы понимаете, что нам сейчас очень нелегко, мистер Рассел. – Она проигнорировала его попытки уговорить ее звать его по имени, и здесь наличествовало определенное сходство с тем, как ее идол – леди Акфильд – провела бы аналогичную встречу. Хотя у той это получилось бы, бесспорно, легче и изящнее. – Мы с мужем оба очень любим зятя. Так что простите нас, если мы не встречаем вас с распростертыми объятьями.

Саймон улыбнулся, чуть прищурив глаза, – обычно это работало – и весело пробормотал:

– Объятия необязательны, уверяю вас.

Миссис Лэвери не улыбнулась в ответ. Не то чтобы ее не трогала физическая привлекательность. Она прекрасно видела, что Саймон очень красив, таких красивых мужчин ей нечасто доводилось встречать, но в ее глазах его красота была лишь причиной падения ее дочери. В данный момент она бы с удовольствием взяла нож и срезала красивые черты с его лица, если бы это могло свернуть Эдит с выбранного пути.

– Моя дочь была… – Она замолчала. – Моя дочь замужем за прекрасным человеком. Вы, конечно, полагаете, будто знаете, что делаете, но нам больно смотреть, как она нарушает свои клятвы без зазрения совести.

– Тебе не было бы особенно больно, если бы я уходила от Саймона к Чарльзу, – сказала Эдит.

А вот это было верно. Настолько истинно верно, что на лице мистера Лэвери мелькнула улыбка, когда он входил с подносом в комнату, но Эдит забыла, что миссис Лэвери определила себе роль Гекубы, Благородной Вдовы. В измученном рассудке Стеллы она и Гуджи Акфильд были две высокородные жертвы катастрофы космического масштаба. (Она называла леди Акфильд Гуджи, но пока еще не в лицо. Теперь, подумала она – и слезы навернулись на глаза от этой мысли, – ей уже никогда не представится такого шанса.) В ее муках не было места иронии. Она посмотрела на дочь со слезами на глазах:

– Как ты плохо меня знаешь, – и величественно удалилась в кухню.

Эдит, ее отец и Саймон переглянулись.

– Ну, я подозреваю, мы все знали, что вечер будет не из легких, – сказал мистер Лэвери, принимаясь за виски.

Позже, рассевшись вокруг овального (точная копия антикварного) стола в скромной столовой, они вчетвером сумели изобразить подобие обычного разговора. Мистер Лэвери расспрашивал Саймона об актерстве, Саймон расспрашивал мистера Лэвери о бизнесе, миссис Лэвери приносила и уносила тарелки и вставляла замысловатые замечания весь вечер. Она обладала этим уникальным английским талантом – демонстрировать при помощи безукоризненно вежливого обращения, какого невысокого мнения она о собравшихся. Она могла выйти из комнаты, оставив всех раздавленными и отвергнутыми, и поздравить себя с тем, что вела себя безупречно. Из всех видов грубости это, конечно же, самая оскорбительная, потому что не оставляет места для возражения. Даже проявляя крайнюю враждебность, человек не покидает высших оплотов морали.

Эдит смотрела на окружающие ее знакомые лица и пыталась выспросить у самой себя, что же сейчас происходит на самом деле. Укрепляет ли она союз, который сформирует ее будущую жизнь? Составят ли эти трое на ближайшие двадцать лет компанию, в которой она будет встречать Рождество? Смогут ли Саймон и ее мать навести мосты, говорить о детях, шутить о том, что понятно только им двоим? Каким бы красавцем ни был Саймон и как бы сильно она его ни желала, в этот вечер ее поразило, как же ей со всеми ними скучно.

Она прожила последние два года на переднем плане английской жизни, и, поразмыслив об этом, она удивилась, каким обычным стало это для нее – пока она сама себя из этого не изъяла. Пока она жила в Бротоне, ее угнетало отсутствие событий, пустота ее ежедневного расписания. Теперь же, когда она оставила все это позади, и дня не проходило без того, чтобы кто-то из знакомых, из той ее жизни с Чарльзом, не появился в газетах. Хоть она и жаловалась без умолку, что они ничего не делают, она вспоминала обеды и ужины, один за другим, где она сидела напротив какого-нибудь смутно знакомого лица из кабинета министров, или из оперы, или просто из светской хроники. Хоть ей до слез надоели Гуджи и Тигра, она привыкла слышать новости политики или жизни королевской семьи за несколько дней, а то и недель до того, как они попадали на страницы газет. Она узнавала подробности частной жизни высокопоставленных особ до того, как они становились общеизвестны – если вообще становились. Они с Чарльзом не так много времени проводили вне дома, но сейчас память возвращала ей три-четыре выезда на охоту зимой и две-три вечеринки к друзьям с ночевкой летом. К этому времени ей уже были знакомы Бленем, Хогтон, и Арандель, и Скон. Она утратила чувство того, что в этих местах когда-то творилась история. Они стали для нее просто домами людей их круга. В этом она была почти честна с собой – настолько же честна, на самом деле, насколько честны с собою те, кто с рождения принадлежит к обществу, к которому ей довелось принадлежать так недолго. Эдит выучила все тонкости аристократической непочтительности: она, бывало, уверенно входила в ослепительный холл работы Ванбруга, увешанный огромными Вандайками, и, проклиная М25, швыряла сумочку в кресло от Хэпплуайт. К этому моменту она уже знала, как заявить о своей принадлежности. «Эта потрясающая комната для меня обыкновенная, – говорят такие действия, – потому что это моя естественная среда обитания. Я здесь – дома, даже если вы – нет».

Теперь, когда она смотрела на Стеллу и Кеннета, на их репродукции с цветами в рамках из «Питера Джонса», на псевдостаринную мебель, ей казалось, что ее членство в клубе, где она могла свернуться в кресле в библиотеке, листая «Вог», со стаканом водки с тоником в руке, было отозвано без предупреждения. В редкие моменты ясности сознания она понимала, что, выбрав этого актера, она не делала поражающий своей дикостью выпад в сторону богемы, а просто возвращалась в родную страну. Что Саймон был значительно ближе Стелле, с ее четвероюродным кузеном-баронетом, или Кеннету и его деловым партнерам, чем Чарльз и его друзья. Мир, где человек смеется и плачет вместе с другими, – это и был ее настоящий мир. Мир, в котором она выросла, где ей теперь снова предстоит жить. Чарльз, и Бротон, и игра в имена этих людей затрагивали только вскользь. И что бы там ни воображала себе ее мать, они все-таки – совсем другое племя.

– Уф! – выдохнул Саймон, когда они отъехали от тротуара и направились к Кингс-роуд.

Эдит кивнула. Они выжили. Это главное. Она сделала первый шаг к тому, чтобы объяснить матери, что ее жизнь в сказке окончена. Саймон подмигнул ей.

– Мы живы, – сказал он.

Несколько минут они ехали молча.

– Едем прямо домой?

– А варианты?

– Ну, мы могли бы сходить куда-нибудь.

– Куда?

Саймон слегка надул губы:

– Как насчет «Аннабеллс»?

Эдит немало удивилась:

– Ты член этого клуба?

Он покачал головой, как ей показалось, несколько раздраженно:

– Нет, конечно. Но ты нас проведешь. Эдит совсем не была уверена, что может это.

Ведь это Чарльз член клуба, в конце концов, и хотя они бывали там вдвоем достаточно часто и ее в клубе определенно знали, но она не совсем понимала, кто она здесь после всего этого. И тем более она не была уверена, что это хорошая мысль. Там обязательно будет кто-нибудь из окружения Чарльза.

– Не знаю, – сказала она.

– Ну же, давай. Чарльз далеко в своем Суссексе, и ты не сможешь убежать от того, что тебя все время будут видеть. У нас тоже есть своя жизнь, я полагаю.

На этот раз, в отличие от поездок с Чарльзом, они припарковались на площади и пошли ко входу пешком. Саймон был здесь только однажды и улыбался, как ненормальный, пока они спускались по лестнице. Эдит была менее уверена в себе, и как только они вошли в холл, она поняла, что была права. Это была Ошибка. Служитель клуба встретил ее достаточно приветливо.

– Леди Бротон, – он сделал паузу, чтобы быстро оглядеть Саймона, – вы встречаетесь здесь с кем-то? Хотите, я сообщу, что вы уже здесь?

Эдит почувствовала, что краснеет.

– Вообще-то нет. Просто подумала, не могли бы мы зайти на минутку.

И опять ответ был безукоризненно учтив:

– Я не знал, что вы член клуба, миледи.

– Нет, я нет… то есть Чарльз – лорд Бротон – да, и я только подумала… – она замолчала, увидев улыбку искреннего сожаления на лице служителя.

– Мне очень жаль, миледи…

Если бы судьба была к ним милосердна, то на этом дело бы и закончилось, но именно в этот момент дверь отворилась, и с подступающим к горлу ужасом Эдит услышала пронзительный голос Джейн Камнор. Оглянувшись, она улыбнулась прямо в огромное, залитое потом лицо Генри, который, неуклюже ковыляя и пыхтя от напряжения, спускался по лестнице. Долю секунды Джейн молчала, осознавая факт присутствия Эдит и, конечно, Саймона. Затем улыбка вернулась к ней.

– Эдит! Как мило! – Она холодно расцеловала ее в обе щеки. – Ты не собираешься нас представить?

– Саймон Рассел. Лорд и леди Камнор.

Она не знала, почему не представила их по имени. Может ли так случиться, что ей нужно было произвести впечатление на Саймона? После того, как они только что провели вечер? Джейн томно посмотрела на нее:

– Ты идешь внутрь?

Эдит собралась сказать, что вообще-то они уходят, но вмешался Саймон.

– Они нас не пускают. Похоже, нужно быть членом.

Он и не понял, какое серьезное предательство совершил по отношению к Эдит. Он просто хотел попасть в клуб, и, насколько он видел, перед ним были два человека, которые могли ему в этом помочь.

Но Генри так просто не поймаешь. Чувствуя, к чему идет дело, он быстро кивнул:

– Добрый вечер, Эдит, – и прошел мимо нее по коридору в сторону бара.

Джейн печально улыбнулась.

– Какая неприятность для вас, – мурлыкнула она. – Я тоже не член. Я, э-э, наверное, могу догнать Генри, если хочешь… – она умолкла, показывая, насколько ей не хочется выполнять собственное предложение.

– Нет, нет, – сказала Эдит. – В сущности, совершенно не важно. Мы все равно уже опаздываем. Даже и не знаю, зачем мы заглянули.

Она небрежно поцеловала Джейн, а Саймон отчаянно подмигивал рядом с ней, все еще надеясь, что его возьмут внутрь, и все еще не понимая, что происходит. И вот они снова оказались одни. Служитель, все такой же безупречно вежливый, очень хотел прийти к удовлетворительному завершению ситуации.

– Леди Бротон, мне очень жаль…

Эдит кивнула:

– Мы как раз уходим.

Они вышли за дверь и подошли к лестнице, как вдруг Эдит окликнули.

– Эдит?

Они подняли глаза – и вот он, долговязый Томми Уэйнрайт спускается им навстречу.

– Вот не ожидал тебя здесь увидеть.

Он улыбнулся вполне дружелюбно и пожал Саймону руку. Его жена Арабелла, будучи и вообще-то значительно холоднее по характеру, чем ее муж, молчала.

– Вы уже уходите? – спросил Томми.

– Да, – ответила Эдит, но не успела она глазом моргнуть, как Саймон предпринял еще одну попытку закончить вечер так, как запланировал.

– Эдит думала, что сможет нас провести, но не смогла, – заявил он, чем подарил Арабелле Уэйнрайт замечательный анекдот и притчу о падении Эдит в одной фразе.

Томми улыбнулся:

– Тогда позвольте мне.

– Нет, правда, это не важно, – запротестовала Эдит.

– Ну же, – сказал Саймон.

Арабелла мягко проговорила:

– Если она не хочет…

Было ясно, что она не больше, чем Джейн Камнор, мечтает, чтобы кто-то увидел, как она сопровождает Эдит Бротон и ее нового любовника в «Аннабеллс», но Томми был сделан из более крутого теста. Несколько минут спустя он уже снабдил всех напитками, и они сидели у подножия гигантского Будды в маленькой красной курительной комнате, сбоку от бара. Саймон видел в Арабелле вызов своему обаянию, и не успели они сесть, как он уже пригласил ее на танец. Может быть, из тех соображений, что уж пусть лучше ее заметят танцующей с незнакомцем, чем сидящей с Эдит, она согласилась, и Томми и Эдит остались одни.

– Как поживаешь?

Эдит пожала плечами:

– Да ты же знаешь.

– Это верно. – Он улыбнулся ей довольно-таки по-доброму. – Не принимай газетную шумиху близко к сердцу. Уж я-то знаю, с моей работой. Сегодня – скандал, завтра – бумажный мусор. Люди забывают почти все.

Эдит кивнула. Она прекрасно знала, что хотя в целом это правда, в жизни конкретного человека так случается очень редко. Она была отмечена скандалом, и потому, если она еще когда-нибудь будет светиться в газетах, ее имени всегда будет сопутствовать небольшой абзац о ее расставании с Чарльзом, до конца жизни.

– Ты видел Чарльза в последнее время?

Томми кивнул:

– В «Уайтс» на прошлой неделе.

Выпили по стаканчику.

– Как он?

– Не поет, как птица, но я думаю, он справится.

Эдит вдруг охватила ностальгия по Томми, и по «Уайтс», и даже по Джейн Камнор, которой она кивнула через комнату, но и не попыталась подойти. Полгода назад она посидела бы здесь с Томми, перебирая последние сплетни из жизни общих знакомых, и, что бы она ни говорила об этом сейчас, ей было бы довольно уютно. Но в этот вечер в этом особого смысла не было. Это уже чужой для нее мир, и они оба об этом знали. А что до Чарльза… Бедный старина Чарльз. Чем он это все заслужил? Просто с ним было скучновато. Вот и все преступление. А потом вернулся Саймон и, к большому облегчению Арабеллы, повел Эдит танцевать.

Она молчала в машине по дороге домой, хотя и улыбалась Саймону, чтобы развеять его страхи, что она на что-то злится. Когда она отпирала дверь в подъезд на Эбери-стрит, Саймон позволил руке, которой до этого обнимал ее за талию, скользнуть на ее ягодицы и мягко поглаживал их, пока они шли через небольшой холл и остановились у двери в квартиру. Эдит чувствовала, как внизу живота становится теплее. Саймон наклонился и поцеловал ее сзади в шею, чуть коснувшись ее языком. Они едва вошли в дверь, а она уже целовала его сильно и яростно. Прижимаясь к нему, она чувствовала его большой, твердый член.

– Дорогая, – шепнул он с улыбкой человека, который с удовольствием предвкушает, понимает и любит свою работу.

Они занимались любовью три раза этой ночью, по инициативе Эдит. Саймон не помнил, чтобы она раньше отдавалась этому с такой страстью. Она опускалась на него сверху, снова и снова, стараясь как можно глубже вобрать его в себя. Потому что ей вдруг стало совершенно ясно, что именно такое решение она приняла. Когда она возвращалась домой с Чарльзом, вечер заканчивался, как только за ними закрывались двери. Когда она выходила с Саймоном, вечер – это было нечто, что надо переждать, а потом они снова смогут остаться наедине. Судьба подарила ей выбор между светской и личной жизнью. Ни один, ни второй мужчина, похоже, не мог обеспечить ей и то, и другое. «Итак, – думала она, лежа на спине, глядя на наступающую зарю и слушая, как рядом тихо посапывает Саймон, – я выбрала счастье в личной жизни вместо блеска на публике и рада своему выбору». Она и была рада – ночью, когда она лежала обнаженная и удовлетворенная, вдали от мира.

А потом наступало утро, и решение приходилось принимать заново.