Книга Иова 23:8-9

Глава 27 Почему Бог не вмешивается

Я знаю, что подумал бы мой друг Ричард об идеях, выска­занных в нескольких последних главах. Фактически, я знаю, о чем он думает, потому что мы много об этом беседовали. Если вы помните, Ричард написал книгу об Иове, поэтому не было необходимости повторять с ним эту историю. Я скон­центрировал внимание на финале книги, размышляя вслух о том, почему Бог отказался ответить Иову. Я вновь говорил о безграничности времени, неспособности Иова оценить взгляд Бога и врожденную ценность веры в Бога.

Ричард внимательно слушал, и когда я закончил изла­гать свои идеи, он одобрительно кивнул.

«Все это хорошо, Филип. Возможно, вы правы. Я пони­маю, что вы имеете в виду. Но история Иова и моя - очень разные. За все свои беды Иов в конце концов получил сло­во от Бога. Предположим, он услышал подлинный голос из бури. Но мне Бог не ответил. И я полагаю, именно по­этому Иов сделал выбор в пользу веры, а я - нет».

Мы продолжили разговор, и мне стало ясно, что Ричард просто не мог принять понятие о двух мирах. Живя в ви­димом мире деревьев и зданий, машин и людей, он не мог поверить в другой, невидимый мир. Он сказал: «Мне нуж­ны доказательства. Как я могу быть уверен в существова­нии Бога, если Он не войдет в мой мир?»

Эта беседа напомнила мне о моем собственном скепти­цизме. По иронии судьбы Ричард потерял веру в христиан­ском колледже, окруженный верующими, проповедующи­ми личное знание Бога. И в подобной же обстановке -в библейском колледже - мне было труднее всего сохра­нить веру.

Точка зрения скептика

Я столкнулся с тем же самым препятствием, что и Ри­чард: действия, которые назывались верующими в кампу­се «духовными», казались мне абсолютно мирскими. Если невидимый мир контактировал с видимым миром, где сле­ды ожогов — явные признаки сверхъестественного Присут­ствия?

Возьмите, к примеру, молитву. Верующие, казалось, искажали события, чтобы все выглядело, как ответ на мо­литву. Если чей-то дядя посылал дополнительно 50 дол­ларов для оплаты счетов школы, они улыбались и созы­вали молитвенное собрание, чтобы поблагодарить Бога. Они принимали эти «ответы на молитву» как окончатель­ное свидетельство того, что Бог слушал их. Но я всегда мог найти другое объяснение. Возможно, дядя отправил всем своим племянникам дополнительные 50 долларов в тот месяц, а молитвы были просто совпадением. У ме­ня был дядя, который постоянно посылал мне подарки, хотя я никогда о них не молился. А что с теми просьбами студентов, которые остались без ответа? Молитва, как мне казалось, представляла собой разговор со стенами и изредка самоисполняющееся пророчество.

В качестве эксперимента я начал имитировать «духов­ное» поведение в кампусе. Я усердно молился на молит­венных собраниях, давал выдуманные свидетельства о сво­ем обращении и наполнил свой словарный запас набож­ным жаргоном. И мои сомнения подтвердились. Следуя предписанной формуле, я из скептика превратился в под­линного святого. Мог ли опыт христианина быть истин­ным, если скептик сумел воспроизвести его?

Я провел этот эксперимент, прочитав литературу по психологии религии. Такие книги, как «Виды религиозно­го опыта» Вильяма Джеймса, убедили меня в том, что ре­лигия — это просто сложная психологическая реакция на жизненные стрессы. Джеймс исследовал заявления о том, что настоящий христианин — это новое существо из новой ткани, и сделал следующий вывод: «Возрожденные люди, в общем, неотличимы от людей, добродетельных от приро­ды. Некоторые добродетельные от природы люди превос­ходят возрожденных по благочестию, так что несведущий в тонкостях христианского учения человек не сможет оп­ределить природу этих двух людей, просто ежедневно на­блюдая за ними. Он не поймет, что их сущность так же от­личается, как отличается божественное от природного».

Я тоже не видел ни необычного сияния, ни отличительно­го знака в верующих, окружающих меня.

Я перестал быть скептиком по причинам, которые на­зову позже. Но признаюсь честно, даже сейчас, после двух десятилетий насыщенной, вознаграждающей веры, я уяз­вим сомнением Ричарда. Духовный опыт нелегко справля­ется с самоанализом, наведите на него прожектор, и он ис­парится. Если я исследую время моего единения с Богом, я обычно открываю более естественное объяснение проис­ходящего. Нет ослепительной разницы между миром есте­ственным и сверхъестественным, никакая пропасть, окру­женная колючей проволокой, их не разделяет.

Когда я молюсь, я не прекращаю быть «естественным» человеком; я засыпаю, теряю концентрацию и страдаю от таких же разочарований и непонимания, беседуя с Богом. То же самое я испытываю при разговоре с другими людь­ми. Когда я пишу на «духовные» темы, музы не возносят меня на небеса; я должен точить карандаши, вычеркивать слова, обращаться за справкой к словарю, комкать и вы­брасывать листы с текстом начала книги, которое мне не нравится. И так бесконечно. Примеры «знания воли Божь­ей» никогда не были в моей жизни такими прямыми и от­кровенными, как в жизни Моисея или Гедеона. Я никогда не слышал гремящий Голос из бури. Я мог бы, если бы имел желание, делать то, что Ричард делает сейчас: объяс­нять духовное поведение через психологические теории.

Почему же тогда я верю в невидимый мир? Произведе­ния К. С. Льюиса очень помогли мне в поисках ответа на этот вопрос. Тема двух миров красной нитью проходит че­рез большинство его работ — в ранних произведениях, в письмах к друзьям, во всех художественных произведени­ях, пока в конечном итоге не развивается в цельную тео­рию, представленную в эссе под названием «Перемеще­ние».² Льюис определил проблему, как наличие «явной не­разрывности между вещами, которые считаются естест­венными, и вещами, которые утверждаются как духовные; перемещение есть повторение в нашей духовной жизни элементов, из которых состоит наша естественная жизнь». То, о чем вы прочтете в этой главе дальше, расширит по­нимание его идей.

Смотреть вдоль луча

Льюис начал свое эссе обращением к любопытному яв­лению глоссолалии или говорению на разных языках. Странно, по мнению автора, то, что бесспорно духовное событие — сошествие Святого Духа в День Пятидесятницы нашло выражение в необыкновенном человеческом явле­нии, как говорение на другом языке. Для свидетелей Пя­тидесятницы это напоминало пребывание в состоянии опьянения; для многих «научных» наблюдателей сегодня глоссолалия напоминает истерию или нервное расстрой­ство. Как могут такие естественные действия, как движе­ние голосовых связок, выражать сверхъестественное пре­бывание в человеке Духа Святого Бога?

Льюис предложил в качестве аналогии движение луча света в темном сарае. Когда он однажды вошел в сарай, то увидел луч света, и он посмотрел на светящуюся яркую ленту, наполненную плавающими пылинками. Но когда он подошел к лучу и посмотрел вдоль него, вид оказался совсем другим. Внезапно он увидел не луч, а в обрамлении окна сарая - зеленые листья, трепещущие на ветках дере­ва, а за ними, в 93 миллионах миль от него — солнце. Смо­треть на луч и вдоль луча — совсем разные вещи.

Наш век преуспел в создании технических приемов, помо­гающих смотреть на луч; для этого существует даже особый термин — «редукционизм». Мы можем «редуцировать» пове­дение человека до нервных импульсов и ферментов, редуци­ровать бабочек до молекул ДНК, а закат солнца - до частиц световых волн и энергии. В своих самых крайних формах ре­дукционизм рассматривает религию как психологическую проекцию, мировую историю — как эволюционную борьбу, а процесс мышления — только как миллиарды операций вво­да-вывода компьютерных данных в головном мозге.

Этот современный мир, изощренно смотрящий на луч с разных углов зрения, — мир, враждебный «вере». На про­тяжении большей части истории все существующие обще­ства принимали как само собой разумеющееся существо­вание невидимого, сверхъестественного мира. Как еще можно было объяснить такие чудеса, как восход солнца, затмение, грозу? Но сейчас мы способны их объяснить и даже, более того, можем свести большинство природных явлений и даже большинство духовных явлений к состав­ляющим их компонентам.

Как Льюис заметил о глоссолалии, даже самые «сверхъ­естественные» деяния выражают себя на земле «естествен­ными путями». Исходя из теории перемещения, я делаю следующие выводы о жизни в таком мире.

1. Прежде всего, мы должны просто признать влиятель­ную силу редукционизма. Эта сила предлагает и благосло­вение, и проклятие. Она благословляет нас способностью анализировать причины землетрясений, штормов и тор­надо и таким образом защитить себя от них. Глядя на луч, мы научились летать - до луны и назад; мы научились путешествовать по всему миру, глядя на экран телевизо­ра в гостиной; мы научились доносить звуки оркестра до своих ушей, когда мы бежим по проселочной дороге. Глядя на «луч» человеческого поведения, мы можем рас­познать определенные химические компоненты и с помо­щью лекарств спасти людей от тяжелой депрессии и ши­зофрении.

Но редукционизм принес и проклятие. Глядя на луч, а не вдоль него, мы рискуем свести жизнь к ее составным частям и не более. Мы никогда не будем наблюдать восход солнца или появление луны с тем же чувством благогове­ния, близкого к поклонению, которое испытывали наши «первобытные» предки или даже поэты XVI столетия. Если мы сведем поведение просто к гормонам и химиче­скому составу, мы потеряем всю человеческую таинствен­ность, свободную волю и романтику. Идеалы романтиче­ской любви, вдохновлявшие художников и влюбленных на протяжении веков, неожиданно сводятся к гормональной секреции.

Редукционизм может оказать на нас чрезмерное влия­ние, пока мы не признаем, что это - просто взгляд на ве­щи. Это не концепция - истинная или ложная; это - точ­ка зрения, информирующая нас о частях вещи или пред­мета, но не о целом.

Духовные поступки, например, можно рассматривать с более высокого и с более низкого уровня. Одно не вытес­няет другого, каждый уровень просто рассматривает пове дение по-разному (как взгляд на луч отличается от взгляда вдоль луча). С более «низкого» уровня молитва — это раз­говор человека с самим собой (так же глоссолалию можно назвать просто невнятной речью). Более «высокий» уро­вень предполагает, что здесь задействована духовная ре­альность, когда молитва человека служит связью между видимым и невидимым мирами.

Я могу посетить массовые собрания Билли Грэма в ка­честве любопытного наблюдателя и, избрав из аудитории какую-нибудь зрительницу, вывести заключения о тех со­циологических и психологических факторах, которые мог­ли бы способствовать ее восприятию проповедей Грэма. Ее брак распадается; она ищет стабильности; она помнит силу набожной бабушки; музыка возвращает ее в детство, когда она ходила с родителями в церковь. Но эти «естест­венные» факторы не управляют сверхъестественными, на­оборот, они могут быть средствами, которые Бог выбирает, чтобы подтолкнуть человека к Себе. Возможно, неразрыв­ность между естественным и сверхъестественным — замы­сел одного и того же Творца. Это, во всяком случае, более «высокий» уровень веры. Один уровень не исключает дру­гой; это два способа смотреть на одно и то же событие.

2. Странно, но позиция более низкого уровня может пре­восходить более высокий уровень. К. С. Льюис вспоминал, что в детстве он научился оценивать музыку оркестра, слу­шая недифференцированный звук, издаваемый простым граммофоном. Он мог слышать мелодию, но не более. Позже, когда он побывал на концертах живой музыки, он был разочарован: множество инструментов издавали разные звуки. Он страстно желал услышать «настоящий звук», который для его нетренированного уха был смешан­ным звуком граммофона. Льюису в тот момент заменитель казался превосходящим реальность.³

Подобным образом человек, воспитанный на постоян­ной телевизионной диете, может счесть поход по настоя­щим горам с тучами комаров, прерывистым дыханием и досадными переменами погоды, стоящим ниже по сравнению с опытом, предлагаемым специальной телеви­зионной программой Национального географического общества.

Более того, более низкий уровень рассмотрения может казаться превосходящим более высокий в вопросах морали. Идеал романтической любви явился вдохновляющим мо­тивом для появления величайших сонетов, романов и опер. Но редукционисты вроде Хью Хефнера горячо оспаривают точку зрения о том, что секс будет превосходным, если его освободить от узких рамок любви и серьезных взаимоотно­шений. (Конечно, журнал «Плэйбой» имеет более сильный «внутренний» призыв, чем работы Элизабет Баррет Брау­нинг.) И миряне, отбрасывая религию как опору, превоз­носят «более храбрый» вызов выживания в этом мире без призыва к более высокому Бытию.

3. Реальность более высокого мира поддерживается спо­собностями более низкого мира. Слово «транспонировка» принадлежит к музыкальной терминологии. Песню можно перенести из одного музыкального ключа в другой. Сим­фоническая партитура, написанная для 110 инструментов оркестра, может быть транспонирована в вариант для од­ного фортепиано. Естественно, в ходе транспонирования что-то будет потеряно: десять пальцев, ударяющих по кла­вишам фортепиано, едва ли могут воспроизвести все ню­ансы оркестра, доступные слуховому восприятию. Все же, человек, занимающийся транспонировкой, будучи ограни­ченным диапазоном звуков, воспроизводимых клавиату­рой, должен передать суть симфонии.

К. С. Льюис процитировал одну из записей из дневника Сэмюэля Пэписа, относительно его восторга от музыкаль­ного концерта. Пэпис писал, что звуки духовых инструмен­тов были такими мелодичными, что просто привели его в восторг: «Они буквально окутали мою душу так, что мне стало плохо; подобные ощущения я испытывал только, ко­гда влюбился в свою жену». Постарайтесь проанализиро­вать физиологию любой эмоциональной реакции, говорил Льюис. Что случается в наших телах, когда мы видим кра­соту, испытываем гордость или любовь? Для Пэписа это было одновременно чувство восторга и тошноты. Удар в же­лудок, вибрация, мускульное сокращение — ощущения его тела напоминали ощущения в момент болезни! ⁴

Если посмотреть на это с более низкого уровня обозре­ния, наши физические реакции на радость и страх почти идентичны. И в том, и в другом случае надпочечная желе­за вырабатывает один и тот же гормон, а нейроны в пище­варительной системе сжигают те же химические вещества, но мозг интерпретирует одно сообщение как радость, а другое - как страх. На более низких уровнях у человече­ского тела более ограниченный словарный запас, подобно тому, как человек, транспонирующий музыку, располагает ограниченным числом клавиш фортепиано, чтобы пере­дать звуки целого оркестра.

Самая большая слабость редукционизма заключается в следующем: если вы смотрите только «на луч», сводя че­ловеческие эмоции к их самым элементарным частям (нейронам и гормонам), вы можете прийти к логическому заключению, что радость и страх — одно и то же, когда на самом деле это почти противоположные явления. Челове­ческое тело не имеет нервных клеток, специфически пред­назначенных для передачи чувств удовольствия, — приро­да никогда не бывает так щедра. Весь наш опыт об удо­вольствии приобретается из «заимствованных» нервных клеток, которые также передают ощущения боли, прикос­новения, жары и холода.

Способ жизни

Человеческий мозг предлагает почти идеальную модель транспозиции. Хотя мозг и представляет собой «более вы­сокую» точку зрения внутри тела, нет более изолированно­го и беспомощного органа. Мозг находится в коробке из толстой кости и полностью зависит от более низких способностей, чтобы получать информацию о мире. Мозг никогда ничего не видел, не пробовал на вкус, не чувство­вал. Все сообщения в мозг приходят в одной и той же ко­дированной форме, поскольку многие наши сенсорные переживания сводятся к электрической последовательно­сти точек и тире (—. —.. —... —). Мозг всецело полага­ется та эти сообщения азбуки Морзе, которые он собирает и придает им значение.

Когда я пишу эти строки, я слушаю великолепную 9-ю симфонию Бетховена. Что это, если не серия кодов, переданных через время и технологию. Началась она как музыкальная идея, которую Бетховен «услышал» в уме (для композитора это было проявление большого искус-ства ума; к тому времени он уже был совсем глухим, по­лагался только на память и не мог проверить свою идею на музыкальных инструментах). Затем Бетховен перенес симфонию на бумагу, используя серию кодов, известных как нотная запись.

Прошло более ста лет прежде, чем оркестр прочитал эти знаки, интерпретировал их, собрал в величественную мело-дню, приближенную к тому, что Бетховен, должно быть, «слышал» в уме. Инженеры звукозаписи запечатлели звук оркестра, как серию магнитных импульсов на движущейся ленте, а студия перенесла код в более механическую форму, преобразовав его в крошечную форму на моей пластинке. Мой проигрыватель «считывает» эти волны и распространя­ет вариации через усилители. Молекулярные вибрации, вы­званные усилителями, достигают моих ушей, приводя в движение еще одну серию механических актов: маленькие косточки ударяют в мои барабанные перепонки, передавая вибрации по тягучей жидкости в спиральный орган, где в ожидании находятся 25 тысяч клеток звуковых рецепто­ров. При стимулировании надлежащие клетки «выстрелива­ют» электрическое сообщение. Наконец, импульсы — про­стые точки и тире кода - достигают моего мозга, где корко­вый экран собирает их в звук, который я узнаю, как 9-ю симфонию Бетховена. Я испытываю удовольствие, даже ра­дость, делая паузу и слушая это великое музыкальное про­изведение. Радость вновь приходит ко мне благодаря «более низким» способностям моего тела.

Транспонирование — это способ жизни. Все знания приходят к нам через процесс трансляции вниз к коду и затем вверх к значению. Я написал уже три параграфа о 9-ой симфонии Бетховена. Эти мысли, зарождающиеся в моем уме, я облек в слова, внес в компьютер, который записал их в коде на магнитном диске. В конечном итоге, мой компьютер преобразует этот магнитный код в бинар­ный, а средство, названное модемом, транспонирует би­нарный код в цифровые звуки, которые затем отправятся по телефонным проводам к издателю. Если я прислуша­юсь, как мой модем передает три моих параграфа о симфонии Бетховена, я не услышу ничего, кроме шумовых по­мех, и все же там будут содержаться мои мысли и слова.

Компьютер издателя, получив цифровые звуки, конвер­тирует их вновь в магнитные коды и сохраняет на диске. Издатель ретранслирует коды в слова, видимые на экране монитора, отредактирует их и, наконец, превратит слова в чернильные знаки на бумаге — те самые чернильные зна­ки, которые вы сейчас читаете. Ваш тренированный глаз формирует из этих капелек чернил на странице буквы и слова, которые передаются глазным клеткам и превра­щаются в электрические импульсы, которым ваш мозг придает определенное значение.

Все общение, все знание, весь сенсорный опыт, вся жизнь на этой планете полагается на процесс транспони­ровки: значение путешествует «вниз» в коды, которые поз­же могут быть собраны вновь. Мы инстинктивно доверяем этому процессу, веря, что более низкие коды несут что-то от исходного значения. Я верю, что слова, которые я вы­бираю, и даже статические передачи моего модема перене­сут мои подлинные мысли о 9-й симфонии Бетховена. Я смотрю на фотографию Скалистых гор, запечатленных на маленьком плоском глянцевом листе, и мысленно ока­зываюсь там. Я царапаю рекламный образец из журнала, чтобы понюхать духи, и образ моей жены, пользующейся этими духами, неожиданно возникает в памяти. Более низ­кий уровень несет в себе что-то из более высокого.

Перемещение Духа

Должно ли нас удивлять, что тот же самый универсаль­ный принцип действует в царстве Духа? Подумайте вновь о вопросах Ричарда, заданных в начале этой книги и вновь поднятых в этой главе. Почему Бог не вмешивается и не являет Себя с большей очевидностью? Почему Он не гово­рит громко, чтобы мы могли Его слышать? Мы жаждем чу­да, чего-то сверхъестественного в его чистой, настоящей форме.

Я выбираю слово «настоящий» намеренно, так как оно выражает чувство, имеющее главное значение для данной проблемы. Мы, современные люди, стремимся отделить естественное от сверхъестественного. Естественный мир, к которому можно прикоснуться, который можно поню­хать, увидеть и услышать, кажется самоочевидным; со сверхъестественным миром дело обстоит, однако, по-другому. Нас беспокоит то, что в нем нет ничего опре­деленного. Он не имеет оболочки. А нам нужны доказа­тельства. Мы желаем, чтобы сверхъестественное вошло в естественный мир, сохранив свечение, оставляющее сле­ды и отдающееся в барабанных перепонках.

Бог, явленный нам в Библии, кажется, не разделяет нашего желания. Там, где мы отделяем естественное от сверхъестественного и видимое от невидимого, Бог стремится соединить их вместе. Кто-то может сказать, что Его цель — спасти «более низкий» мир, восстановить естественную среду падшего творения до первоначально­го состояния, где дух и материя пребывали вместе в гар­монии.

Когда мы становимся христианами и тем самым уста­навливаем связь с невидимым миром, мы не поднимаем­ся таинственно кверху, не надеваем внезапно космиче­ские тела, которые переносят нас из естественного мира (со времен гностицизма церковь считала такие понятия еретическими). Скорее, наши физические тела вновь свя­зываются с духовной реальностью, и мы начинаем слы­шать код, с помощью которого невидимый мир проника­ет в видимый. Кто-то может сказать, что наша задача яв­ляется прямой противоположностью редукционизма. Мы ищем способы повторно возвеличить или «освятить» мир: увидеть в природе средство восхваления, увидеть в хлебе и вине знак благодати, увидеть в человеческой любви тень идеальной любви.

Нам дарован ограниченный словарный запас для этого более высокого царства. Мы говорим с Богом, как говори­ли бы с любым другим человеком; может ли быть что-то более обычное, более «естественное»? Молитва, провоз­глашение Писания, размышления, пост, чаша холодной воды для жаждущего, посещение заключенных, соблюде­ние таинств — все эти каждодневные поступки, как нам го­ворят, несут в себе «более высокий» смысл. Они каким-то образом выражают невидимый мир.

Если рассуждать с позиции редукционистов, все духов­ные деяния имеют естественные «объяснения». Молитва — бормотание в пустоту, покаяние грешника — надуманная повышенная эмоциональность, день Пятидесятницы — ре­зультат опьянения. Скептик мог бы сказать, что естествен­ные способности — это убогая судьба, если это все, что нам следует выражать по ту сторону возвышенного мира.

Но вера, глядя вдоль луча, видит такие естественные действия, как освещенные проявления сверхъестественно­го. С этой точки зрения естественный мир не является обыденным, он благословен чудом. А чудо исправленного естественного мира достигло кульминации в Грандиозном Чуде, когда фактическое Присутствие Бога поселилось в «естественном» теле, подобном нашему: Слово перешло в Плоть.

В одном теле Христос соединил вместе два мира, дух и плоть, представил творение таким, каким его не видели со времен рая. Теолог Юрген Мольтман выражает мысль, над которой стоит поразмыслить: «Воплощение — это за­вершение работы Бога».⁵ А вот что пишет апостол Павел: «И Он глава тела, Церкви... Потому что Богу было благо-угодно, чтобы примирить с Собою все, утвердив мир кро­вью креста Его, примирить чрез Него то, что на земле, и то, что на небесах».

Когда Слово, ставшее плотью, вознеслось, Христос ос­тавил на земле Свое фактическое Присутствие в форме те­ла — церковь. Наша благость становится в буквальном смысле благостью Бога («То, что сделали для одного из братьев Моих меньших, вы сделали для Меня»). Наше страдание, по словам Павла, становится «участием в стра­даниях Его». Наши поступки становятся Его поступками («Принимающий вас, Меня принимает»). То, что случает­ся с нами, случается с Ним. («Савл, Савл, зачем ты пресле­дуешь Меня?») Два мира, видимый и невидимый, слива­ются воедино во Христе, и мы, как настаивает Павел, в бу­квальном смысле находимся «во Христе». Воплощение — завершение всей работы Бога, цель всего творения.

Глядя на небеса с земли, мы склонны думать о чуде, как о нашествии, вторжении с наш естественный мир захваты­вающей силы, и мы жаждем видеть проявления этой силы.

Но, глядя сверху, с позиции Бога, настоящее чудо — это перемещение: человеческие тела могут стать сосудами, на­полненными Духом Святым, когда обычные благотвори­тельные поступки и добрые дела людей становятся ни чем иным, как воплощением Бога на земле.

Чтобы завершить аналогию, я обращусь к словам Пав­ла, ибо образ, который он приводит для описания роли Христа в сегодняшней жизни, — тот же самый, что я ис­пользовал для иллюстрации транспонировки. Павел ска­зал, что Иисус Христос для нас сейчас является тем, чем голова является для тела. Мы знаем, как голова человека исполняет его волю: переводя сигналы в код, понятный рукам, глазам и рту. Здоровое тело — это то, которое ис­полняет волю головы. Точно так же воскресший Христос исполняет Свою волю через нас, членов Его тела.

Молчит ли Бог? Я отвечу вопросом на вопрос: молчит ли церковь? Мы - Его выразители, назначенные Им «го­лосовые связки» на этой планете. План таких грандиозных перестановок предполагает, что сообщение Бога будет иногда казаться искаженным или непоследовательным, а Бог — молчаливым. Но воплощение было Его целью, и в свете этого день Пятидесятницы становится безупречной метафорой: глас Бога на земле, говорящий через людей так, что даже они не могут понять Его.

Надежда

У меня есть умная, талантливая и очень забавная под­руга в Сиэтле. Ее зовут Каролин Мартин. У Каролин - це­ребральный паралич, и особая трагедия ее состояния в том, что внешние проявления болезни — слюнотечение, движение свободно свисающих рук, неразборчивая речь, качающаяся голова — заставляют людей, с которыми она встречается, считать ее умственно отсталой. Фактически же ее ум - единственная часть тела, которая работает без­упречно, а отсутствует у нее мускульный контроль.

В течение пятнадцати лет Каролин жила в доме для ум­ственно отсталых, потому что у государства не нашлось для нее другого места. Ее ближайшими друзьями были та­кие люди, как Ларри, который рвал свою одежду и ел комнатные цветы, и Арэлин, которая знала только три предло­жения и называла всех «мамой». Каролин решила убежать из этого дома и найти для себя подходящее место в окру­жающем мире.

Наконец ей удалось переехать и основать собственный дом. Самая простая домашняя работа вызвала невероят­ные трудности. Ей потребовалось три месяца, чтобы нау­читься просто заваривать чай и наливать его в чашку, не обжигая себя. Но Каролин овладела этим искусством и научилась делать многое другое. Она поступила в сред­нюю школу, закончила ее, затем подала заявление в мест­ный колледж.

Все в колледже знали, что Каролин — инвалид. Они ви­дели, как она, сгорбившись, сидела в кресле на колесах, старательно печатая заметки с помощью устройства, кото­рое называлось «Кэнон комьюникейтор». Мало кто чувст­вовал себя уютно, разговаривая с ней, потому что не мог­ли понять издаваемые ею беспорядочные звуки. Но Каро­лин упорно работала и овладела двухлетней программой колледжа за семь лет. Затем она поступила в лютеранский колледж для изучения Библии. После двух лет пребывания в колледже ее попросили выступить перед студентами в церкви.

Много часов работала Каролин над своим обращени­ем. Она напечатала окончательный проект со средней скоростью — страницу за 45 минут — и попросила подру­гу Джози прочитать обращение за нее. У Джози был силь­ный, чистый голос.

В день служения Каролин сидела, ссутулившись, в кресле с левой стороны от кафедры. Временами ее руки бесконтрольно тряслись, голова склонилась в одну сторо­ну, почти касаясь плеча, а на блузку изо рта сбегала слю­на. Рядом с ней стояла Джози, читая зрелую и изящную прозу, которую сочинила Каролин, основываясь на биб­лейском тексте: «Мы имеем сокровище в сосудах глиня­ных, чтобы показать, что эта всепревозмогающая сила — от Бога, но не от нас».

Тогда впервые некоторые студенты увидели в Каролин полноценного человека, такого же, как они сами. До это­го момента ее зрелый ум всегда подавлялся «непослуш ным телом», и затруднения речи скрывали ее интеллект. Но, слушая ее обращение, громко прочитанное со сцены, студенты смогли увидеть не только тело в инвалидном кресле, но и представить человека в делом.

Когда Карелии, заикаясь, рассказала мне о том дне, я мог понять только половину слов. Но сцена, которую она описала, стала для меня «притчей транспортировки» — безупречный ум, запертый внутри спастического, неконт­ролируемого тела, и голосовые связки, которые подводят при произнесении каждого второго слога. Новозаветный образ Христа, как головы тела, приобрел новое значение, так как Он постиг и чувство унижения, испытываемое Им в роли головы, и ликования оттого, что Он позволяет нам быть членами Его тела.

Мы, церковь, являемся примером транспртировки в его крайнем проявлении. Печально, но мы не являем собой неоспоримое доказательство Божественной любви и славы. Иногда, как в случае с телом Каролин, мы заглу­шаем, а не передаем сообщение. Но церковь является причиной эксперимента с человечеством, причиной поя­вления человека. Она позволяет творениям Бога нести в себе образ Бога. Бог считал, что это оправдывало и риск, и унижение.

«Он, который спустился на землю — это Тот, Кто под­нялся выше небес, чтобы заполнить собой Вселенную. Одним Он предначертал быть апостолами, другим — про­роками, иным — евангелистами, некоторые стали пастора­ми и учителями, чтобы подготовить Божьих людей к слу­жению, чтобы тело Христово могло быть создано прежде, чем мы все достигнем единства в вере и в познании Сына Божьего и станем зрелыми, постигая всю меру полноты Христа.

Когда мы больше не будем младенцами... Вместо это­го... мы будем возрастать до Него, Того, Кто является Головой — до Христа. Благодаря Ему, все тело, соединен­ное воедино и поддерживаемое связью с Ним, растет и создается в любви, когда каждая часть его выполняем свою работу».

Библейские ссылки: Колоссянам I; Матфея 25; Филиппий-цам 3; Матфея 10; Деяния 9; 2 Коринфянам 4; Ефесянам 4.

«Для чего скрываешь лице Твое

и считаешь меня врагом Тебе?

Не сорванный ли листок Ты сокрушаешь

и не сухую ли соломинку преследуешь?»