Глава 8. Я радовался жизни, как школьник каникулам

Я радовался жизни, как школьник каникулам. Не нужно было никуда спешить, ни с кем встречаться, ни за кем гоняться. Все эти Фергюссоны меня больше не интересовали. Можно, наконец, заняться любимым делом. Впервые за долгие месяцы я здесь, в Москве, ощутил себя свободным и был по-настоящему счастлив. Теперь мы с Жорой сутками не выходили из лаборатории. И только проверив работу каждого модуля, надежность каждого прибора и даже каждого на нем винтика и убедившись, что мы готовы вступить на путь битвы за вечность не на жизнь, а на смерть, мы позволили себе передышку. Обуздать время по-прежнему оставалось одной из самых заветных наших мечт. Наш желтый домик превратился в логово, в котором уживались два медведя, впавших в зимнюю спячку. Ничто, никакие штормы и бури, никакие тревоги не могли теперь разбудить нас и заставить забыть то, о чем мы все эти годы мечтали. Конечно же, эта зимняя спячка была только видимостью безмятежного благополучия. Нам нужно было остановить бег собственных тел и мыслей, нужен был абсолютный покой, известная мера сосредоточенности и уверенности в своих силах перед стартом. Мы сделали все, чтобы наконец сказать себе твердо: мы готовы. И казалось, уснули, впали в эту самую спячку, чтобы вдруг проснуться. Затишье перед бурей. Перемирие перед атакой. Было позднее лето, август, кончились дожди и установилась городская липкая жара. В тот день жарко было и в прохладе нашего специального бокса. Мы приехали от Брежнева часам к семи вечера, у меня болела голова, жутко хотелось выпить.

— Пива хочешь?

Жора протянул мне банку «Heineken», откупорил свою и пил до тех пор, пока не опустошил.

— Ааа! — крякнул он, — есть хочешь?

— Коньячку я бы выпил.

— Ух, ты! Ну давай!

Он наполнил два граненых стакана до самого верха.

— За тебя, дорогой! — сказал он.

Мы отпили по глотку. И потом, добыв из холодильника кульки с какой-то едой, жадно ели.

— Пусть теперь твои клеточки подождут, — сказал Жора.

Это была шутка. Так рассуждать было просто преступно. Наши клеточки (эпителий мочеиспускательного канала Брежнева) уже часа полтора пребывали в состоянии стресса, они нуждались в нашей помощи, возможно, над ними нависла угроза гибели. Каждый из нас это прекрасно понимал, мы были предельно собраны и напряженно думали, с чего начать. А коньяк и пиво, и съестные припасы были лишь поводом для того, чтобы не выдать своей беспомощности при выборе правильного решения.

— Ну, старик, — сказал Жора, — ты это хорошо придумал.

— Что именно?

Жора не ответил. Я посмотрел на него — он сидел в кресле и, как всегда казалось, спал. Он думал о чем-то своем и уже не слышал меня. А я был совершенно уверен, что сегодня, через час-другой, мы станем свидетелями потрясающих событий, может быть, откроем для человечества новый день. Новую эпоху, эру. Да-да! Если нам удастся осуществить задуманное… Содрогнутся устои мира! Наша идея работает на прогресс человечества, и я молил Небо, чтобы Оно не осталось безучастным к нашим потугам, освятило наши действия и оправдало наши надежды на прекрасное. Ведь все прекрасное приходит с Неба. Мы пили пиво, жевали ломтики холодной ветчины и плавленые сырки «Дружба» и молчали. Наши клеточки терпеливо ждали, когда Жора произнесет, наконец, свое «нам, апредиленно, пора». Стаканы с коньяком так и остались наполненными. Коньяк подождет. Так в полудреме и полужевании прошла ночь. Мы вздремнули вполглаза, и к шести уже были на ногах. Не помню, кто из нас прокричал тогда тихое: «Пора!». Это случилось под утро, когда мы увидели сквозь щелочку между тяжелыми желтыми шторами сиреневую полоску рассвета.

Итак, — началось…

— Есть, — сказал Жора, — кажется, есть. Смотри...

Он возился с клетками мочи Брежнева, выводя их из состояния стресса. Он ухаживал за ними, как за невестой, что-то приговаривая и припевая, подкармливая всякими высококалорийными препаратами и добавками, витаминами и микроэлементами…

А к девяти уже стянулись и наши ребята. Как только все были готовы к работе, раздались первые команды. Жорин голос был смел и звонок:

— Кака, стимуляторы фагоцитоза… Ты не забыла? И контактин!

Какушкина только всплеснула руками.

— Ах! Жорочка!.. Я сейчас…

— Побольше мелатонину! Лей стаканами! — орал Маковецкий, — гормон молодости ему не повредит!

Мелатонин в нанодозах и вправду омолаживал клетки.

— Жор, — Света Ильюшина просто прилипла к Жоре, — а мы клонируем Переметчика?

Жора улыбнулся:

— Какого Еремейчика?

— Ну, не сейчас, в будущем!

Жора улыбался:

— Какое будущее?!

Ему бы белый мундир, да чтобы на нем — звон медалей на груди! — подумалось мне. Роль капитана дальнего плавания была бы сыграна им безупречно. Наше море как раз штормило, но корабль победоносно разрубал носом волны жизни генсека. Капитан гремел:

— Тань, подкинь им еще АТФ и нашу гремучую смесь.

— Чего сколько?..

— Не жалей! … — просил Жора.

Нам помогала Танечка, жена Васи Сарбаша, молчаливая и серьезная, безропотно выполнявшая все наши просьбы и поручения. Я делал то же самое с лейкоцитами слюны Брежнева.

— Анюта, прибавь, пожалуйста, света, — просил я, — им темно.

— Ага, счас… Но я — Таня, Татьяна. Рест, ты бы привез всех их сюда.

— Хорошие люди должны быть вместе, — поддакнула Ирина.

— Ой, Тань, прости, пожалуйста…

Не первый раз я называл Жориных ребят привычными для меня именами. Они относились ко мне с пониманием.

— Ты опять ими бредишь, — сказал Жора.

Мне на это нечего было сказать.

— А что бы делала Тина, появись она здесь ненароком? — спрашивает Лена.

— Понятия не имею. Разве что…

— Что?..

— Понятия не имею!..

И наши подопечные не подвели — клетки ожили, откликнулись на наши усилия вернуть их к жизни и были благодарны за это. Они вырвались из плена тучного стареющего тела своего хозяина и обрели вторую молодость. Этому невозможно было не радоваться, и мы радовались вместе с ними. Это был безусловный успех! Мы ликовали! Но это еще не была победа над старостью. Главное же дело, конечно, было в том, что мы убедились в жизнеспособности клеток. А во-вторых, — нужно было ответить на вопрос, сколько в геноме нашего подопечного осталось активных генов, поддерживающих жизнь всего организма. Это была чрезвычайно трудная проблема. Мы понимали, что в течение ночи, как бы мы ни старались, ответы на эти вопросы нам получить не удастся. И готовы были работать денно и нощно, чтобы время от времени в тишине лаборатории раздавалось тихое «Есть!». Мы ликовали! Никто, разумеется, нас не тревожил. Теперь в помощи наших ребят мы не нуждались, и Жора запретил им приходить на работу. Телефоны были отключены, иногда наше одиночество нарушала Ирина, чтобы пополнить съестные запасы и забить холодильник пивом. Все. Больше никто живой не проникал в наше логово. Назойливо жужжал вентилятор, щелкали термодатчики, мигали разноцветные лампочки... Жизнь не замирала ни на секунду. Мы поочередно дежурили у камер, где роскошествовали наши питомцы, спали урывками на полу или на столах, или сидя в креслах, ели наспех и тянули из холодных запотевших жестянок ледяное пиво. Мы ликовали! Только коньяк оставался нетронутым. Когда стало ясно, что мы близки к цели (на пятый или седьмой день), Жора спросил, что же мы будем делать с нашим открытием.

— Ничего, — сказал я, чтобы что-то ответить, поскольку вопрос не нуждался в ответе.

Иногда мы обсуждали наше будущее, но слова, которые мы произносили, его не проясняли. Это было непередаваемо. Наше будущее было трудно себе вообразить.

— Оно размыто, как юношеские годы Иисуса, — сказал Жора. — Будущее — это страна без границ.

Мы спорили. Гены работали как часы. Мы убедились, что этой работой можно управлять, как лошадью. Гены были чутки к нашим командам и смиренно послушны. Вскоре мы установили, что гены жизни нашего клиента процентов на девяносто уже исчерпаны. Они напрочь заблокированы, и считывание с них генетической информации возможно только при определенных условиях специальными средствами и способами. К тому же, так называемое «число Хейфлика» — максимально возможное количество делений для нормальных человеческих клеток — равно не пятидесяти, как это наблюдается у здоровых людей, а всего лишь семи.

— Еще несколько делений, — сказал Жора, — и наступит…

Он пытался раскурить свою трубку.

— И наступит конец. Конец генетического кода вождя. Просто конец.

— Если открыть шлюзы для здоровой информации, — рассуждал я, — и заблокировать гены всех его болезней и стенокардии, и геморроя, и атеросклероза, и...

— И что?

— Он может жить еще лет пятнадцать-двадцать. А может и все пятьдесят.

— Почему не семьсот восемьдесят шесть, как Самуил? Кто-то жил даже дольше. Кажется, Мафусаил…

— В самом деле!

— Но зачем? — спросил Жора.

Я посмотрел на него — он улыбался. Эту его самодовольную улыбку я хотел погасить своим крепким вопросом в лоб: «Это ты организовал за мной слежку?».

— Зачем? — снова спросил он и взял свой стакан.

Теперь улыбался я. Своим дурацким «зачем?» Жора всегда выбивал у меня скамейку из-под ног. Что на это ответишь? У меня опускались руки, когда я слышал этот иронично-насмешливый шипящий звук, летящий над моей головой. Единственная мысль «увернуться бы!» заполняла мой мозг. Правда, время от времени, произнося его, Жора будил во мне желание побыстрее добиться желаемого результата. Я знал, что он знал, как на меня действует его вопрос и ничего не предпринимал, чтобы изменить ситуацию. Да и как можно было уйти от того, что всегда было с нами?

Я молчал, а Жора, не замечая моего кричащего молчания, тем временем наполнял мой стакан.

— Бери, — сказал он.

Мы сделали по два-три глотка и стали доедать остатки ветчины.

— Слушай, — вдруг сказал он, — не лучше ли нам заняться этническим оружием, а? — Прекрасная перспектива!

Я даже перестал жевать ветчину.

— С чего бы это?

— Этническая чистка…

— Бред, — сказал я, — голый фашизм.

— Избирательность — прекрасная штука. Не обязательно уничтожать ненавистный этнос. Можно стрелять в любой геном… На выбор.

— Я представляю себе…

— Очень слабо, — сказал он, — это ведь господство над миром. И какая это дьявольская страсть — повелевать! А? А?!!

— Наполеоновские планы…

Жора не слушал меня.

— Если добиться того, чтобы гены слышали твое слово…

— Гаряев…

— При чем тут Гаряев?! Мы ведь умеем посильнее Гаряева. А телевизор и радио — наше оружие — теперь в каждом доме. Ты представляешь себе размах?! Плюс двадцать пятый кадр…

Когда-то, совсем недавно, Жора уже делал попытку обсудить со мной возможность применения этнических пуль, я уклонился, и вот он опять прицелился прямо в мой глаз.

Затем Жора встал, тщательно вытер пальцы обрывком газеты и, подойдя к вешалке, снял чье-то пальто.

— Ты куда? — спросил я.

— Слушай, а кто такой этот Переметчик?

Я пожал плечами: да никто! Пустота, пыль, мол, чердачная пыль. Жора тоже дернул скальпом, мол, зачем нам эта пыль, мол, просто — пф!.. И все тут!

— Ты уходишь? — снова спросил я.

— Подрыхну маленько…

Он подошел к дивану и, не раздеваясь, бросил на него свое большое вялое тело. Затем небрежно натянул на него синее драповое пальто и затих. Выспаться! Это была наша мечта. Я так и не спросил у него, замечал ли и он за собой слежку. А что если и он знал, что за мною следят? Но как можно?! Зачем?!! Когда я убедился, что клеткам ничего не угрожает, и теперь они могут жить вечно, я тоже растянулся на какой-то кушетке. И тотчас уснул. Пусть следят…

Но нередко мою радость омрачали мысли об Азе и ее малыше: как они там? И тогда я звонил Юле: «Привет!».