Второй Период — Расцвет Поэзии (V-VII Вв.).

Э тот период отличается появлением ряда песнописателей, оставивших более или менее заметный след в истории поэзии (Анатолий, Софроний, Сергий и др.) и особенно исключитель­ной по своему значению фигуры Романа Сладкопевца, дав­шего совершенно новый тип песнетворчества в виде конда­ков. Этот тип поэзии несомненно повлиял на позднейших пи­сателей, но не удержался в практике. Скоро начался этап в истории литургического творчества, для которого тип поэзии Романа был слишком изыскан. Началось искание в иной об­ласти.

Характерным для второго периода нашего литургического песнетворчества признаком является, как указывают его историки[38], немалое влияние еретической поэзии. Это было уже замечено при изложении истории первого этапа. Не должно вообще смущаться тем, что влияние еретического творчества оставило свои следы в православной церковной жизни. В про­тивовес еретикам появились православные поэты, частью за­имствовавшие методы первых, частью искавшие новых путей. Точно так же, как это будет явствовать из истории праздни­ков, неоднократно праздники еретические или подчас даже языческие способствовали возникновению и развитию право­славных праздников.

Кроме сказанного, нужно указать еще на одно обстоятель­ство, влиявшее на церковную поэзию, а именно — развитие монашества. Оно появилось уже в первом периоде, но гораздо больше удаленное от мира и от него бежавшее, оно тогда ма­ло влияло на церковную культуру. В рассматриваемом перио­де монашество, вместе с развитием монофизитства, выходит на арену деятельности. Известно, что собор Халкидонскнй вы­носит ряд правил, регулирующих жизнь и влияние монаше­ской стихии на церковный быт. Монашество стало к тому вре­мени уже настолько крупною силою, что с нею нельзя было не считаться. Но любопытно, что в этом, втором периоде, мо­нашество еще не есть созидательная культурная сила в облас­ти церковного песнетворчества. Наоборот, оно старается да­же, может быть и бессознательно, тормозить движение твор­ческих сил в этой области.

В IV—V веках монашество египетское, например, шло двумя наметившимися путями: анахоретским и общежительным. Это намечает и два типа жизни, два типа спасения, два типа и отношения к личности. Эти два типа остались и на всем про­тяжении истории монашества и ярко обозначились как в мо­нашеском царстве — Афоне, так и в России, в Греции и на всем Востоке. Путь анахоретский — путь индивидуальный, впоследствии изменившийся в тип идиоритмических монасты­рей; путь общежительный — путь коллективный, менее яркий для личности, ее в значительной мере подавляющий, но зато более сильно организованный для церковного строительства; это — путь массового устроения монашеского спасения. В анахоретских монастырях больше свободы; в киновиях господ­ствуют эпитимии и подчинение личного начала коллективной силе монашества. Самым суровым направлением в монаше­ском устроении надо признать сирийское иночество с его ис­ключительными путями спасения в виде столпничества. В Па­лестине были тоже такие линии более сурового монашеского пути в виде “спудеев, ” ревнителей, усердствующих.

Монашеский мир, выходя из своего уединения, не мог не соприкасаться с живой струей мирской жизни, с ее рас­тущими вкусами и требованиями, с ее развивающейся куль­турою. При этом соприкосновении не могли не происходить недоразумения и, может быть, даже столкновения. Харак­терен поэтому приводимый Леклерком пример из житийной литературы египетского монашества. Ученик аввы Памвы, придя в Александрию, услышал пение тропарей в Великой церкви, для него необычное, более красивое, чем монотон­ное, монашеское, пустынническое. Памва приказал придер­живаться более традиционного в монашеском быту пения, а это “городское” запретил. Александрия, следовательно, вво­дила какое-то новое направление в гимнографии. Это под­тверждается и удивлением преп. Кассиана Римлянина[39] тем новшествам, которые он там находил. Весьма занимательна также и приводимая Леклерком же подробность из монаше­ского быта того времени. При пении монахов в келий сво­его правила диавол легко может его прельстить и погубить мирским пением, более модулированным, более замыслова­тым и витиеватым, но и более опасным, ядовитым для его спокойствия, следовательно и спасения. Справедливо по­этому говорит Крумбахер о наличии двух течений в гнмнографии той эпохи: течения консервативного и более творче­ского. Подтверждение тому он находит в постановлениях Антиохийского собора предыдущего периода (370 г.), запре­щавшего составление новых песнопений. “Пение новых пес­нопений — говорит упомянутый ученый — было опасной для спасения души роскошью.” Любопытно поэтому сопос­тавить этот взгляд на песнетворчество, взгляд узко-аскети­ческий, ригористический, исключающий монашескую среду из строительства нового круга церковной культуры, со взгля­дом позднейшим, прорвавшим этот запрет и давший именно в монашеской среде знаменитых поэтов и творцов нашей гимнографии и литургики. Школы студитов, савваитов в Гре­ции, Ресавская школа в период последнего сербского “ре­нессанса, ” наши лаврские и валаамские и прочие напевы — все это продукт расцвета именно монашеского творчества.

Переходя к отдельным именам этого второго периода, надо упомянуть следующих наших писателей.

Имп. Юстиниан (527-565) является по преданию авто­ром гимна “Единородный Сыне и Слове Божий..., ” вошедшего в церковное употребление и занявшего очень прочное место в литургии[40]. Это объясняется в значительной степени автори­тетом самого автора, а также и тем, что гимн этот является как бы неким символом веры, исповеданием православного вероучения против еретиков.

Некоторые ученые[41] считают, что Константинопольский пат­риарх Анатолий (+ 458) является автором так наз. “анатолиевых” или восточных стихир. Но, как было выше указано, сти­хиры эти вовсе не “анатолиевы, ” а “восточные, ” так как при­няты были в некоторых восточных типиках. Во времена патр. Анатолия такого рода песнотворчества еще не было.

Кроме того ряд стихир на некоторые праздники приписы­ваются некоему иному Анатолию, но это не патриарх Кон­стантинопольский, а игумен Студийский IX века.

Оставляя в стороне упоминаемых Крумбахером малоизве­стных поэтов этого периода Анфима, Тимоклея, Маркиана, Иоанна монаха, Сета и Авксентия, произведения которых или совершенно не сохранились, и сами они остались только в воспоминаниях современников, или имеются в незначитель­ных фрагментах, перейдем к наиболее крупному поэту этой эпохи и, может быть, даже самому крупному по силе поэтиче­ского дарования, песнописателю греческой церкви, Сладко­певцу Роману.

Роман Сладкопевец или Мелод с полным правом счита­ется “величайшим поэтом византийского времени” (Крумбахер), или, как его называл Буви, “Пиндаром ритмической поэзии.” Его историческая судьба поистине трагична. Созда­вая в церковной поэзии совершенно особый тип песнопений, отличаясь невероятной плодовитостью и сияя в свое время исключительно ярким светом, он потом не только должен был уступить свое место в церковной поэзии, будучи вытеснен­ным пришедшим ему на смену иным типом песнетворчества, канонами, но и сам был совершенно забыт. Объяснить это явление довольно трудно, так как личность Романа и все зна­чение его поэтического творчества еще не нашло своего ис­следователя. Очень вероятно, что в смене типов церковного песнетворчества значительную роль сыграла большая доступ­ность нового типа — канонов — и меньшая требовательность художественного вкуса церковных масс, которые эти каноны возлюбили больше, чем более вдохновенные и более трудные, благодаря своей изысканности, кондаки. Во всяком случае, историческая судьба Романа, как поэта, очень печальна. Правда, благодаря открытию Питра, трудам Мааса, Криста, митр. Софрония Евстратиадиса и др. Роман Сладкопевец вошел так сказ. теперь в моду, и им все больше интересуются; но, конечно, это интерес только научный, а творчество его, его бессмерт­ные кондаки умерли для церковного употребления. Реставри­ровать это невозможно и бесполезно, как и всякая реставра­ция. Они могли бы возродиться, если бы это исходило органи­ческим путем, от соборного творческого начала церковной жизни.

Исторические сведения о личности Романа более чем скудны. Известно только, что он был родом из Сирии, из города Мисиан[42]. Национальность его, бесспорно, греческая, что явствует из его стиля и прирожденного знания этого языка. Встает вопрос о времени его поэтической деятельно­сти. Известно, что он был пресвитером в Царьграде в церк­ви Богородицы έ ν τ ο ι ς Κ ύ ρ ο υ, куда он пришел диаконом в царствование импер. Анастасия. Встает вопрос, о каком именно из императоров, носивших это имя, идет речь, Первом или Втором. Среди ученых Крист, Функ, Якоби, Леклерк стоят за царствование императора Анастасия II Артемиос (713-716). Буви выдвигает мнение о периоде между обоими тезоименными императорами. Но после серьезной критической работы над языковыми особенностями, грам­матическими, синтаксическими и метрическими аномалия­ми творчества Романа Сладкопевца и самого содержания его кондаков и иных произведений, такие, как Питра, Стевенсон, Васильевский, Крумбахер и Евстратиадис решитель­но высказались за эпоху Анастасия I (491-518).

До открытия кардиналом Питра больших сборников кон­даков и иных поэм Романа, его считали автором рождест­венского кондака “Дева днесь Пресушественного...” и, мо­жет быть, еще нескольких песнопений, надписанных в бого­служебных песнопениях его именем. Но после трудов Питра и Крумбахера стало ясно, что Роману принадлежит гораздо больше творений. Как уже было указано, ученый кардинал нашел в московской и корсиниевскоя рукописи ряд совер­шенно неизвестных поэм, принадлежавших Сладкопевцу. Его работу продолжал Крумбахер и дополнил. Нельзя не упомя­нуть с благодарностью большую работу митр. Софрония Евстратиадиса, который, основательно изучив книгохранили­ща Афона, Мюнхена, Вены, Ватикана и др., нашел ряд еще совершенно неизвестных кондаков и гимнов этого поэта. Его работы о Романе проливают очень интересный свет на творчество Романа. Между прочим, он дает интересное объ­яснение некоторым метрическим аномалиям в песнопениях Романа, на которые уже давно обращали внимание, но не умели объяснить. Оказывается, что не только длина слогов имела значение для Сладкопевца, но, будучи и поэтом и мелодом, то есть музыкантом, он подчинял свое стихосло­жение не только законам метрики, но и мелодическим му­зыкальным требованиям.

Проф. Миркович говорит о творчестве этого поэта так: “В ритме его слов мы ощущаем как в этом ритме бьется серд­це, наполненное ведениями святых явлений и предметов. В од­нообразном материале поэт находит все новые и новые сторо­ны, которые он и воспевает и словами своими рисует красоту добра и святости. Слова его стихов нанизываются, как капли, падающие из бездонного источника. Его песнопения — совер­шенство богослужебных песен: он пластичен, содержателен и способен своим полетом поднять душу слушателей, а глуби­ной ощущения и возвышенностью языка он далеко превосхо­дит всех других поэтов. Греческая церковная поэзия нашла в нем свое совершенство.”

Предание говорит, что Романом было составлено до 1000 кондаков. Нечего и говорить, что это число преувеличено. Од­нако, кардиналом Питра найдено в разных рукописях до 30 кондаков с именем этого поэта. В настоящее время в богослу­жебных книгах с достоверностью сохранился кондак с икосом на Рождество Христово; можно также предполагать, что боль­шинство кондаков с икосами на великие праздники также при­надлежит перу Романа. Кроме того, его именем надписывают­ся “хвалитные стихиры” 20 декабря. Митрополит Софроний Евстратиадис считает, что ряд кондаков или, точнее, отдель­ных строф из великих кондаков Романа сохранились в наших печатных богослужебных книгах под видом седальнов. Он при­водит их немало, в том числе, например: (из Октоиха) “Гроб Твой, Спасе..., ” “Жены ко гробу..., ” “Благообразный Иосиф..., ” “Мироносицам женам...” и другие, всего до 17 седальнов-кондаков; (из Пентикостария) седален недели Мироносиц и мно­го из Триоди и Миней; многие вошли под названием Светильнов. В частности, и пасхальные песнопения “Во гробе плот­ски, во аде же с душею..., ” “Яко живоносец, яко рая краснейший..., ” “Плотию уснув...” и некоторые светильны из Пентикостария также принадлежат Роману Сладкопевцу. Уче­ному греческому митрополиту это удалось установить благо­даря акростихам, сохранившимся в упомянутых песнопениях и по разным указаниям в рукописных богослужебных кодек­сах, которые он исследовал в разных греческих монастырских и европейских книгохранилищах.

Патр. Сергий Константинопольский известен, как автор акафиста Божией Матери, составленного около 626 года. Как было указано выше, его авторство оспаривается, но, по-види­мому, здесь больше действует нежелание считать автором столь православного произведения патриарха, скомпрометировавшего себя защитой монофелитской ереси, чем какие-либо более серь­езные научно-критические основания.

Св. Софроний Иерусалимский (+ 638), известный по борь­бе с монофелитами, вошел в историю церковной поэзии и как автор ряда песнопений. Следует упомянуть его:

1. Самогласны на Царских Часах Рождества Христова;

2. Самогласны на Царских Часах Великого Пятака;

3. Стихиры на Великом Освящении воды;

4. Молитва на Великом Водоосвящении “Троице Пресущная, Преблагая....”

Греческие богослужебные книги приписывают ему весь чин водоосвящения, что более, чем сомнительно; так же точно, по­сле работ Криста и Параникоса, доказано, что Софронию не при­надлежат ряд канонов и трипеснцев, ему ранее приписывав­шихся. Их следует считать произведениями Иосифа Песнописца.

Весьма возможно, что Софроний принял участие в редак­ции Типика св. Саввы Иерусалимского, но не составил его целиком, как это раньше предполагалось.