Кому-то придется закапывать труп

На второй день особняк стал заполняться людьми. Я заперся в комнате с компанией бутылок вина и пил, уставившись в потолок и слушая скрипучую старинную музыку грусти. Курил, смотрел какие-то фильмы (некоторые даже понравились), отгородившись от всего, стараясь не задумываться и не подпускать скрипучую пустоту. Но от людей не спастись – они все равно меня достали.

Около полудня, опустошив переполненный парочкой бутылок мочевой пузырь, я вышел из туалета, попыхивая сигаретой и был застигнут врасплох, как растянутый кролик.

-ЭЙ, ТЫ, БЕДЕЛЬНИК! А НУ СТОЙ!

Я обернулся. В дверях дальних покоев стоял крупный полный мужик лет сорока с руками-колбасами и яростной рожей. Деловой костюмчик вполне крепко стоящего на ногах рядового служащего вкупе с абсолютно такой же злобой, стойкими взглядами к государству, презрению к безработным, ненавистью к преступникам и верностью семье. Мужик был опасным сумасшедшим. Вены на толстой шее вздулись и выпирали.

-А НУ БЕГОМ СПУСТИСЬ ВНИЗ И ПРИНЕСИ СЮДА НАШИ ВЕЩИ! – орал псих. – ЖИВО! НЕ ЗАСТАВЛЯЙ МЕНЯ ЖДАТЬ!

Я смотрел на него, выдыхая дым и думая, в какой форме вежливости послать его нахуй, потом махнул рукой.

-Ладно, ладно…

-И ПОТАРАПЛИВАЙСЯ!

Я спустился вниз и обнаружил ВЕЩИ. Груда сваленных в одну кучу сумок и чемоданов доходила мне до пояса. Я закурил и стал любоваться массой людского барахла. Казалось, мне открылась величайшая любовь человечества, словно мать, с улыбкой передала мне новорожденного. Я дважды обошел эту груду, заглядывая со всех сторон и посмеиваясь.

Конечно, я мог уйти. Я мог вообще не приходить сюда. У меня не было никаких обязательств. Но эта груда вещей меня покорила. Словно меня попросили транспортировать Гроб Господень. Я испытал даже некую святость. Херня какая.

Взвалив на себя все эти ВЕЩИ, я начал тяжелый подъем. Святость и любовь исчезли, я тащил на плечах неподъемную гору. В голове загудело, от алкоголя ноги ослабли, и меня шатало, я грозил грохнуться с лестницы и свернуть себе шею. Или быть навсегда погребенным этими вещами. Я думал о себе как о муравье, силяге-муравье, таскающим вещи во много раз больше его веса. Трудяга-муравей, подчиняющийся особому строю Королевы, бедняга-муравей не берущий в рот и капли спиртного. Человечишка-муравей…

-ШЕВЕЛИСЬ, НЕДОТЕПА! – орет с вершины мужик. – НЕ МОЖЕШЬ БЫСТРЕЕ?! НУ ЖЕ!

Я сплюнул окурок и раздавил ногой. Поравнявшись с психом с ненавистью вперился ему в глаза.

-ЧЕГО ВСТАЛ? НЕСИ ДАЛЬШЕ!

Пот лился с меня ручьями, сердце колотилось, как разрываемая птичка. Тяжелый груз бесполезного барахла гнул к земле, ноги подгибались. Выпитое шумело в голове. Стало дурно, совсем херово. Я думал плюнуть ему в лицо, сбросить вещи с лестницы и его самого туда же. Высказать все.

-НУ, ДВИГАЙСЯ! ЧЕГО ПЫРИШЬСЯ?!

Огромные ноздри мужика раздувались от гнева как два парашюта, его прямо-таки косоебило от желания врезать мне, обрушиться, как подобает хозяину на раба.

Я усмехнулся и двинулся дальше. Мужик засеменил рядом, прикрикивает:

-НУ! ЧЕГО ПОЛЗЕШЬ КАК ЧЕРЕПАХА? ЖИВЕЕ, ЖИВЕЕ!

Похоже, не орать он просто не мог. А я едва ноги переставлял. Сдохнуть был готов.

-Здесь все такие? – распыляется псих. – Где вообще хоть какая-то порядочная прислуга в этом доме? Чем они все заняты? Бездельники, тунеядцы! Никто не хочет работать, никто! ШЕВЕЛИ НОГАМИ!

Вот же жирный ублюдок. Да ты такую тяжесть даже поднять не сможешь – хребет треснет. Я топал вперед, наклонив голову и стиснув зубы. А он все разоряется:

-А как ты одет? Что за внешний вид? Старик совсем сошел с ума, раз позволял здесь такому твориться! Это просто кошмар!

Наконец. Наконец. Наконец я сбросил вещи в комнате и разогнулся, стерев с лица пот. Плечи и спину ломило, сердце болело, стало совсем хреново. Я присел на край кровати и закурил. Голова кружилась, я едва не падал в обморок.

-ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ? НЕ СМЕЙ КУРИТЬ ЗДЕСЬ! ВЫМЕТАЙСЯ ВОН ОТСЮДА!

Я посмотрел на него исподлобья и выпустил струю дыма.

-Я ГОВОРЮ: НЕ СМЕЙ КУРИТЬ В ОСОБНЯКЕ! МЕРЗКИЙ СОПЛЯК! ДА ОТ ТЕБЯ СПИРТНЫМ РАЗИТ! ТЫ ЕЩЕ И ПЬЯН, СКОТИНА!

-Думаю, вы должны сказать мне «спасибо».

- СПАСИБО? ДУМАЕШЬ? ТЫ ДУМАЕШЬ? – его просто выбило. Он едва не задохнулся от ярости. – НАГЛЫЙ СОПЛЯК! ТЫ УВОЛЕН, ПОНЯЛ?! ТЫ – УВОЛЕН!

-Вы не можете меня уволить, – говорю.

-ЭТО ЕЩЕ ПОЧЕМУ?! – орет он.

-Я здесь не работаю.

-ТОГДА КАКОГО ЧЕРТА ТЫ ЗДЕСЬ ДЕЛАЕШЬ?! ВЫМЕТАЙСЯ ВОН НЕМЕДЛЕННО, ОТРОДЬЕ! ПРОЧЬ ИЗ ОСОБНЯКА!

-И выгнать вы меня тоже не можете.

Я усмехнулся. Мужика, казалось, сейчас разорвет от ярости.

-НЕ МОГУ ВЫГНАТЬ? ДА КТО ТЫ ТАКОЙ?!

-А вы сами – кто? – спрашиваю.

Его просто перекосоебило. Я думал – сейчас рванет и забрызгает все кровью и внутренностями.

-Я НАСЛЕДНИК ЭТОГО ОСОБНЯКА!!! – заорет он так, что барабанные перепонки чуть не лопнули.

Я поднялся с кровати и стал напротив него.

-До тех пор, пока Дока не похоронили, официально особняк по-прежнему находится под его властью. Так что вы здесь такой же гость, как и я. А своим «спасибо» можете подтереться. И лучше рот, он у вас грязнее.

Я бросил окурок в эксклюзивную вазу и ушел, оставив его задыхаться от ярости.

Я заперся в комнате и продолжил пьянствовать и ждать завершения этих дней. Показываться на глаза этой приехавшей публике не хотелось, но это было не возможно. Приходилось выходить за едой, сигаретами и алкоголем. Чтобы избавить от них организм тоже приходилось выходить.

В такие моменты они меня и ловили, ублюдки.

-Эй, ты! Принеси нам обед, НЕМЕДЛЕННО!

-Набери мне ванну!

-Поменяй нам постельное белье!

-Принеси наши вещи!

-Ты, что оглох? Выполняй! НЕМЕДЛЕННО!

Мне стало жаль Альфреда. Я был достаточно пьян, чтобы просто слать их к черту. Но старину дворецкого эти шакалы просто растерзали. Стая падальщиков, приехавших поживиться на чужой смерти. Я не хотел ни видеть, ни знать, что они там делали.

Так прошел этот хренов день. Особняк наполнялся людьми, шумом, склоками, словно курятник. Или мне так казалось по-пьяни. Не все вели себя так. Но люди заполнили все, привычная уютная тишина и пустота были разорваны. Хотя я ощущал это, лишь выходя за двери.

На следующий день людей стало слишком много, чтобы на меня обращали внимание. А если случалось – я все так же слал их к черту. Я был пьян, и их гнев и ярость лишь забавляли. Особняк превратился в настоящее осиное гнездо.

И чего ради стоило умирать? Для такого? Похер, сам виноват. Хотя теперь действительно похер.

Сказать, что старик был богат, все равно как сказать про меня: у него есть член. Профессор Нарния был ученым, и он был нехуйски богат. Конечно, тот факт, что ты ученый, еще не обязательно свидетельствует о том, что ты непременно будешь богат. Ни что ни о чем не свидетельствует, обычно. Но вот со стариком была иная херня. Я особо не интересовался, что именно он там понаоткрывал или изобрел, по своей ограниченности я вообще мало чем интересуюсь. Только тем, что люди рассказывают мне сами. Передо мной пердун свою душу раскрывать не собирался, меня это устраивало.

Я знал, что он был женат по любви, потом схоронил свою жену – темная история, а детей у них не было. Зато родственничков оказалось в порядке. В общем, похороны прошли неимоверно скучно.

Альфред растолкал меня утром.

-Сегодня день похорон.

-Я не против.

Он удалился. Я долго лежал в кровати и смотрел в пустоту. Я был, наверно, ничтожеством. Я лишь напивался в одиночестве, смотрел фильмы, которые не понимал, читал книги, которые не понимал, и вел себя отвратительно. А Альфред относился ко мне очень хорошо. Таков был стиль моей жизни, а Альфред был хорошим человеком.

Я выпил ровно столько, чтобы голова не трещала и находиться в строю, и решил не бриться. Умылся, совершил обычную пробежку, закурил. Хотите быть единственным и неповторимым? Попробуйте не испражняться с недельку или две. Хотя, вроде даже и такая болезнь есть. Плюнуть некуда.

На спинке стула я обнаружил черный костюм. Ну же, говорю себе, нельзя быть настолько ублюдочым человеком. И одел костюм.

В большом зале подавали завтрак. Огромный стол был забит, а там мест, наверно, на сотню человек будет. Что происходило – не в курсе. Я ушел есть на кухню, к прислуге. Таков был мой обычный распорядок в этом доме.

Еда была вкусной. На удивление, я подчистую умял все и выпил большую чашку кофе. Правда, потом меня вырвало. Я закурил сигарету. Я подумал: придется покинуть этот особняк в скором времени. И еще подумал: боже, я ведь провел здесь ЦЕЛЫХ ТРИ МЕСЯЦА. Уебок пригласил меня к себе, а я и согласился. Крыша над головой, бухло и сигареты в круглосуточном доступе, свалить могу в любой момент. Да и сам Профессор Нарния интересный человек.

Потом мы столпились в большом зале, где лежал гроб со стариком. Все выстроились в очередь, чтобы выразить ему свое почтение. Или соболезнования по случаю смерти – кто их разберет. Я тоже выразил:

-Сдох, вот и славно, – говорю над гробом. Все равно он ничего уже не услышит. Профессор Нарния лежал с умиротворенным лицом, глаза закрыты. Ни чувств, ни эмоций, ни следа жизни. Смерть забрала все. Все теперь хорошо.

Я отвернулся и вышел наружу. Закурил сигарету. При всей своей крутости, я, оказывается, тот еще пидор. Мне было грустно. Невыносимо грустно. Лежишь в гробу, а вокруг все эти люди, подходят, говорят что-то, смотрят. Все в черном, плачут, или делают вид, что плачут. С души воротит. Я бы не хотел, чтоб меня так хоронил. Нет, увольте.

Когда я умру – никаких похорон. Скукота. Ждешь, пока все закончится, а в желудке расползается отвратительная пустота, к горлу подкатывает тошнота, и грустно невыносимо. И все толпятся. Нет, не по мне.

Я отошел за угол, достал маленькую бутылочку виски, скрутил крышку и хлебнул. Так я раз пять отходил, пока все прощались. А потом стало попроще.

Стали спорить, кто понесет гроб. Я сразу сказал: ну нахер. Но гроб скинули на плечи прислуги, и я тоже впрягся. К ним я испытывал большую симпатию, чем к прочим собравшимся. Хотя это понятное дерьмо.

Небо было светлым. День был погожим и теплым. Хороший денек. Ни дождя, ни холода, ни ветра, ни суеты.

Профессора Нарнию не стали хоронить на кладбище.

Профессора Нарнию не стали отпевать.

Я хотел швырнуть ему в могилу пустую бутылку, но Альфред, похоже, искренне уважал старого пердуна, и я не стал этого делать.

На похоронах присутствовали полицейские.

Вот и все, что стоит знать об этих похоронах. Я был пьян лишь чуть-чуть и выкурил восемнадцать сигарет. Все веселье началось потом, когда мы вернулись, и родственники собрались, чтобы вскрыть и огласить завещание.

Меня тоже позвали.