Отцовский принцип в терапии

Зачастую в начале семейной терапии стресс может быть настолько сильным, что первая цель терапевта заключается в создании более комфортной, поддерживающей, надежной, материнской атмосферы. Тем не менее, если эта цель достигнута, то бессознательное предпочтение терапевтом материнской психологии в дальнейшем может нарушить баланс, потому что внушит семье представление о недостижимом идеале – постоянном убежище, спасающем от всех внешних невзгод. Семья не может быть только укрытием, потому что она также является местом, где мы учимся жизни, а жизнь наполнена стрессами и проблемами. В природе человеческие сообщества создают напряжение и конфликты; это даже является принципиальным условием эволюции. Не-романтическое, не-сентиментальное, не-диснеевское психологическое понимание семьи учит нас одновременно материнской способности защищать слабых и раненых (новорожденных, детей, больных, стариков) и отцовскому умению использовать семью как первое поле боя, учебный полигон, наш первый тренировочный лагерь для психики. Сегодня материнская утопия настолько преобладает в некоторых современных подходах к развитию, что становится антиутопией, когда она препятствует отцовскому воспитанию детей. Мальчикам, как и девочкам, нужно научиться навыкам борьбы – перед лицом опасности им следует оставаться спокойными, готовыми к бою, сосредоточенными. Направления терапии, которые исключают Ян, являются просто сентиментальным враньем. Предлагая только одну часть спектра душевных способностей, они укрепляют модель беспомощной Матери, имеющей дело с деспотичным отцом: пожалуйста, не бейте детей, это для них вредно. Пожалуйста, дайте денег на образование, на медицинскую помощь. Пропавшие отцы, пожалуйста, вернитесь и заплатите по счетам. Это психология попрошаек, которая мало что дает тем, кому нужны перемены.

Достижение идентичности представляет собой парадигматическую необходимость в психическом балансе Инь и Ян. Идентичность отчасти строится на том, что мы любим и на что хотим быть похожими. В равной степени и на том, что мы отрицаем: я не ты, я отказываюсь от того, что ты хочешь для меня, я не поддаюсь твоему влиянию, я не сдамся. Цивилизации определяют свою идентичность почти так же, как наши души, в основном отвергая то, что происходит по другую сторону границы. Здесь, дома, мы не едим лягушек, или собак, или змей; не пьем всякую гадость и не принимаем наркотики; мы не убиваем, у нас свои законы, своя вера, свой Бог, свои обычаи. Идентичность построена не только на общих ценностях, но также на общих идеях по поводу того, что должно быть отвергнуто. «Враг» может быть чем-то или кем-то, кто обладает способностью уничтожить то, чем мы являемся или надеемся стать. Подростки особенно резки в определении того, в чем они сопротивляются взрослым. Им необходима эта оппозиция, и это является одной из причин, почему им так нужна сильная, устойчивая фигура отца. Чтобы вырвать зуб, следует вцепиться (зубами) во что-то, что окажет сопротивление. Слишком жесткое или слишком мягкое противодействие в равной степени может навредить способности подростка проводить необходимые исследования и приведет к апатии, отчужденности, преступности.

Феминистские атаки на патриархальность были ошибочно восприняты как нападение на отцовскую сущность. Это не так. Это не значит, что гнев направлен на архетип. Это все равно, что злиться на ветер вместо того, чтобы приспособить к нему паруса. Или злиться на красный свет светофора, управляющего потоком машин. Или на то, что обществу для существования необходимы финансовые средства, бюджет, законы, правила и определенный регламент. Феминистская революция была не отказом от архетипа отца, а протестом против бессилья материнского авторитета. По крайней мере, в моем понимании, это было восстание против бесполезной монархии: против диктатуры одного пола по отношению к другому. Гильотина не требовалась. Это не было попыткой лишить мужчин голов или биологических атрибутов мужественности. Что должно было быть уничтожено, так это идея, что мужественность является буквально биологическим атрибутом, а не архетипическим качеством. За феминистским бунтом последовала революция. Это был один из самых ярких примеров деконструкции в постмодернистской интеллектуальной истории. Этот процесс разрушил патриархальное консервативное понимание мужественности. Он поразил буквализм.

Зевс, выражающий архетипический принцип, неизменен, но его имя может относиться к мужчине или женщине, к ребенку или старику. В нашей культуре принято называть этот архетип именем древнегреческого божества, это способ выразить уважение к нашему дохристианскому наследию и присущей ему мудрости. У кого-то даже не возникает потребности обдумать это слово – «архетип», – хотя я нахожу его простым и общеизвестным, и на данный момент этот термин является частью обыденного языка. Каждый может воспринимать это понятие просто как закон. Зевс – это важнейшая реакция на: «Ой! Мне стоит сбавить обороты, иначе я получу штраф за превышение скорости».

Архетип отца искажается в том случае, если происходит отделение власти от ответственности. Тот, кто хочет получать преимущества без обязательств, всегда рискует попасть под гильотину в том или ином виде (лишиться короны, титула, патриархии). Феминистки объявили, что если женщины делят бремя ответственности, то они также должны разделить силу и почет. В то время феминистки были революционерами, но эта революция только началась. Хотя психологи внесли значительный вклад в исследование вопросов, связанных с полом, их главной заслугой, кажется, было переосмысление взаимоотношений мужчины и женщины. До сих пор эта огромная область исследований имеет мало теорий, пересматривающих понятие семьи. Большинство этих теорий кажутся неуязвимыми для достижений феминизма. Как будто психологи могли формально отдать должное феминизму, а затем вернуться к прежним представлениям о развитии семьи и взрослении детей.

Я супервизировала обучающихся терапевтов, когда они просматривали записи сессий экспертов по «семейным вопросам», чтобы изучить основные методы коррекции. Студенты также записали свои собственные психотерапевтические попытки и получили обратную связь от своих супервизоров. Эти записи сессий являются интересными примерами текущей успеваемости студентов, изучающих семейную терапию. Я не хочу называть никакую конкретную психологическую школу, потому что проблема не всегда в теоретическом подходе. Чаще дело в установке, которая изначально существует в умах студентов, а также тех, кто делится своим практическим опытом посредством аудио- и видеозаписей.

Вот типичный пример, который я воспроизвожу с минимальными изменениями. Видео показывает агрессивного подростка, оскорбляющего мать, выражающегося так, как будто ее нет в комнате. «Моя мать дрянь! Если она остается с отцом, то это только из-за денег!» Отцовский гнев усиливается, и отец навязывает свое мнение: «Я запрещаю тебе так говорить о матери!» Затем психотерапевт поворачивается к отцу. Вежливо осадив его, терапевт предлагает остыть, присесть, пока «мы» исследуем эмоции, которые выражает его сын. Отец хмурится, садится и размышляет. Он только что получил унизительный урок сочувствия от эксперта. Психотерапевт излагает свое ограниченное видение ситуации: за враждебностью скрывается боль. Мы здесь, чтобы предложить сострадание и излечить эту рану. Прекрасная теория. Действительно, агрессия скрывает обиду. Тем не менее, путь, по которому идет сессия, ведет к ложному эгалитаризму. В этом случае высказывание подростка приравнено по значению к мнению родителя. Это ошибочно, и не потому, что мнение подростка менее важно, чем мнение отца. А потому, что отцовский авторитет делегируется психотерапевту, который навязывает поведение, выражающее сочувствие и терпение Великой Матери.

Заблуждение здесь заключается не в предположении, что за агрессивным подростком скрывается обиженный подросток – эта идея не вызывает сомнений. Проблема заключается в наивности психотерапевта, который не смог понять следующее: (а) терапевт наносит оскорбление отцу, поучая его перед ребенком, как правильно выполнять свои обязанности; (б) терапевт посягает на отцовский авторитет, высказываясь с позиции эксперта по семейным делам; и (в) терапевт замалчивает эту передачу полномочий, скрываясь за поддерживающей мягкостью Великой Матери. Психотерапевт как будто сказал следующее: «Вы плохой отец. Разве вы не видите боль за агрессией? Теперь посмотрите, как поступать правильно, когда я разговариваю с вашим сыном». Что отец мог бы возразить на это?

Психотерапевт обладает профессиональным авторитетом и окружен атмосферой финансового признания его состоятельности как эксперта. Очевидно, что цель его вмешательства – помочь отцу установить лучшие и более доверительные отношения с сыном. В действительности этот урок преподан сыну, и он не слишком хорош: ты прощен за оскорбление матери, потому что ты выражаешь свои чувства (т.е. боль), а Великая Мать понимает и поддерживает выражение эмоций.

Отцовская власть имеет разные сферы реализации. Жизнь в сообществе (а семья – это группа) требует не только умения выражать эмоций, но также и умения их контролировать. Семьям следует развивать способность держать себя в руках, так же, как это делают государства. Столкновения приводят к войне или к переговорам. Развод, например, это война между двумя сторонами, и, чтобы развод был цивилизованным и не навредил детям, стоит соблюдать некоторые правила; подобно этому, международные договоры и согласительные комиссии ведут к прекращению военных действий.

Мы не раз слышали, что представители азиатской культуры с трудом выражают свои чувства, или что англичане очень спокойные и сдержанные; что это следствие подавления эмоций. В этих этнологических наблюдениях может быть некоторая доля правды; но происходит отказ от высших ценностей, когда мы путаем подавление, вызывающее страдания, с самоконтролем, на котором основано цивилизованное поведение. Психология, которая предпочитает концепцию материнских качеств, в соответствии с которой способности выражать эмоции присваивается высший балл, виновна в путанице между подавлением чувств и самообладанием. Подростку, который оскорбляет мать, требуется выучить один или два важных урока. Первый урок – осознание: следует понять, что когда он чувствует боль, то становится агрессивным. Второй урок заключается в том, что в оскорблении матери или любого другого человека нет ничего, чем можно гордиться. Такой подросток должен понять, что взросление требует самодисциплины, даже когда он выражает праведный гнев. Самоограничение – это урок, что только тот взрослый, который опирается на архетип Отца, способен научить чему-то ребенка. Критика в адрес несправедливой, жестокой авторитарности грубого, злого главы семьи, правила которого выгодны только ему, не означает, что архетипические качества Отца бесполезны.