Эльдар Рязанов

Я давно знаю и очень люблю Эльдара Александровича Рязанова. Меня к нему тянет, хотя он часто ворчит, что я небрежен в дружеских чувствах. Его очень много, но вес его – это не толщина, а масса: масса энергии, масса гемоглобина, масса разнообразного таланта. Он всегда был подвижен, пластичен, легок на подъем, он, не поверите, но поверьте, замечательно и до удивления легко танцевал (такую, даже большую танцевальную легкость я однажды с изумлением наблюдал у Жванецкого). Он обидчив и по-детски ревнив. Он тщеславен, но тщеславие его можно считать оправданным, и оно не идет ни в какое сравнение с самоощущением иных рядом существующих. Он широк и благожелателен. Сколько людей из своего киноокружения он сделал творцами!

Есть поверье, что кинорежиссером-постановщиком может стать любой член киногруппы, за исключением второго режиссера. Эльдар сломал эту традицию и сделал второго первым. Он самоотвержен и смел. Он редко страхуется перед резкими поступками и никогда не отсиживается в тени.

Если взглянуть на спектр его творчества, то диву даешься, откуда берутся время, силы и фантазия. «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан», – очевидно, в минуты творческой хандры воскликнул Некрасов. Эльдар пытается совместить эти две душевные ипостаси. Он, конечно же, гражданин, ибо я не помню ни одного по-настоящему серьезного катаклизма в мире, стране, киноделах, где он повел бы себя не по совести. Поэзия Рязанова очень личная и душевная, как бы к ней ни относились некоторые, критикуя его за стилистическую неполноценность стиха. Это так несправедливо. Он прозаик и эссеист, он публицист – статьи его всегда жестки и беспощадны, без экивоков и извинений. Гневается он тяжко и надолго. Обвинять его опасно.

Народ верит ему и его любит. Что такое народ, никто толком не знает, но я знаю, что народ его любит. Ведь это он первый открыл населению глаза на самое святое – на климат, сказал: «У природы нет плохой погоды» – и народ поверил Рязанову и с меньшей подозрительностью теперь слушает метеопрогнозы.

Эльдар физически не может сидеть без дела. «Все! – говорит он мне по телефону. – Устал, нет сил, простужен, давление, посижу тупо на даче»… И через пару дней на его письменном столе появляется готовая книга. Он любопытен и любознателен. Он ходит в театр! Уникальное явление среди людей вообще, а уж среди выдающихся режиссеров тем более, потому что они и так все заранее знают и удивить их практически нельзя. Зритель он волшебный. Если в зале звучит одинокий смех, не надо проводить социологический анализ – это Рязанов.

Совместная страсть к Валдаю

На съемочной площадке Эльдар царь и бог, но царь доступный и бог добрый. Он начисто лишен фанаберии, он слушает и прислушивается, он верит артистам и любит их. Любит преданно и долго. Недаром, если вспомните, круг «его актеров» очень узок, несмотря на то что снял он достаточное количество шедевров. Он моногамен в любви, и это, наверное, охраняет его от творческой распущенности.

В эпизодах лучше всего сниматься у режиссеров – друзей или подруг, ибо они понимают, на какой дружеский подвиг идет приятель, согласившись украсить (так обычно характеризуют друзья-режиссеры жертву, приносимую другом-актером на алтарь будущего шедевра) ленту своим талантливым присутствием.

Снявшись у большого художника и одновременно большого друга, можно неожиданно прославиться и стать любимцем вышеупомянутого народа. Самая заветная мечта артиста – чтобы его узнавали и любили во дворе и местах общего пользования (я имею в виду магазины, кассы, то есть там, где возможна очередь).

У Эльдара Александровича Рязанова я снялся в пяти эпизодических ролях, пробовался на две большие и отказался сниматься в одной главной, в «Гараже», где действительно была написана для меня замечательная роль, а я выпускал в театре спектакль «Ее превосходительство», и мою замечательную роль замечательно сыграл Валентин Гафт, что, с одной стороны, замечательно, а с другой – обидно.

И все же пик результативности моих творческих взаимоотношений с Рязановым – это «Ирония судьбы, или С легким паром».

Эпизод в предбаннике перед отправкой одного из героев в Ленинград стал многолетней классикой сначала советского, а потом российского кино.

Ко мне повсеместно подходили «простые советские люди», часто подвыпившие, и, любовно полуобняв, спрашивали: «Анатолич! (Обращение, обозначающее высшую степень уважения и приятельства, ходящее в партийных и дворовых кругах.) Слушай, Анатолич! Мы тут с корешами заложились: я говорю, это бани-то Серпуховские, а эти чмуры говорят, что Пятницкие». Я, конечно, подтверждаю версию того, кто меня первый узнал и обнял, хотя вся история с баней снималась ночью в холодном коридоре «Мосфильма», так как собрать в человеческое время этих четырех господ, работающих в разных театрах и снимающихся в разных фильмах, оказалось физически невозможно. Привезли пальмы из Сандунов, настоящее неразбавленное пиво в бочках, наняли сборную по дзюдо или самбо (память слабеет – святых вещей не помню) для изображения счастливых посетителей и снимали две ночи этот ключевой эпизод знаменитой эпопеи. Могли бы, наверное, снять и за одну ночь, но мимолетная потеря бдительности киногруппы и лично тов. Рязанова заставила всех мерзнуть под лестницей вторую ночь. Случай трагический, но поучительный.

Многие помнят, а кто не помнит, я напомню: смысл эпизода состоял в том, что честная компания напивалась в бане холодным пивом с водкой до бессознательного состояния и в отпаде отправляла не того человека в Ленинград. Учитывая игровые обстоятельства, холодные ночные подземелья родного «Мосфильма», исключительно для жизненности эпизода, а также для поддержания творческих сил участники сцены, почти не сговариваясь, притащили с собой на съемку каждый по пол-литра. Этими пол-литрами очень тонко и умело заменили реквизиторские с водой и сложили в игровой портфель незабвенного Жоры Буркова, который по ходу сцены доставал их и руководил «банным трестом». Как я уже говорил, пиво было свежее и настоящее. Водка на свежесть не проверяется, а настоящая она была точно. Сняв первый дубль и ощутив неслыханный творческий подъем, мы потребовали второго дубля, совершенно забыв, что при питье разных напитков ни в коем случае нельзя занижать градус, то есть можно попить пивка, а потом осторожно переходить к водке, и никак не наоборот, поскольку старая российская мудрость гласит: «Пиво на вино – говно, вино на пиво – диво».

После третьего дубля даже высочайший кинопрофессионал, но совершеннейший дилетант в сфере алкоголизма Эльдар Рязанов учуял неладное, так как не учуять это неладное было практически невозможно.

«Стоп! – раздалось под сырыми сводами «Мосфильма». – Они пьяные!» Истерика и ненависть Эльдара не ложатся на бумажный лист, и я оставляю их для воображения читателя. На следующую ночь до начала съемки все четверо участников были подвергнуты тщательному таможенному досмотру. Перед командой «Мотор», зная, с кем имеет дело, Эльдар Александрович лично откупоривал все бутафорские водочные бутылки и нюхал с пристрастием свежую воду. Снимали тот же эпизод – играли пьяных, шумели, старались хорошим поведением скрасить перед Рязановым вчерашний проступок.

«Ирония судьбы-2». Не посвежели

«Стоп! Снято!» – прозвучал наконец под утро усталый, но, как нам показалось, довольный голос Рязанова, что дало право всей компании подойти к нему и робко намекнуть, что, по просвещенному мнению компании, материал, снятый вчера и сегодня, вряд ли смонтируется, ибо вчера был пир естественности, а сегодня потуги актерского мастерства. Эльдар сказал, что вот как раз случай проверить, с какими артистами он имеет дело, иначе проще было бы взять на эти роли людей под забором. Мы виновато удалились, но в картину вошли кадры, снятые в первую ночь! Вот и верь после этого в искусство перевоплощения.

Когда мне спустя много лет позвонили от Константина Эрнста по поводу продолжения фильма «Ирония судьбы», я обратился к Рязанову. Эльдар сказал: «Я никакого отношения к этому не имею». И я отказался. Тогда позвонил сам Константин Львович: «Но Эльдар все знает…» Я опять к Эльдару. Он пояснил: «Я никакого отношения не имею, но я им разрешил». Читай: продал разрешение на то, что фильм будет снят без него. Это случилось еще в 90-е, и оказывается, юридически он ничего не мог сделать. И вот мы собрались старой компанией, но уже без Георгия Буркова… Снимали на каком-то номерном заводе, закрытом за ненадобностью. Только Лия Ахеджакова отказалась. Поскольку она не захотела сниматься, ее героиня по сюжету эмигрировала в Израиль. В Израиль могли бы эмигрировать все, но нас уломали…

В «Вокзале для двоих» Рязанову нужен был эпизодик с ресторанным пианистом. Он написал мне письмо:

Вся наша ресторанная история с Люсей Гурченко в фильме была придумана на площадке.

В те годы существовало очень мощное Всероссийское объединение ресторанных оркестров. После выхода фильма на одном из его совещаний обсуждали мою роль. Была страшная полемика и крик. Одни говорили, что это издевательство над их профессией, другие – что, наоборот, тут сыграна судьба: талантливый пианист вынужден работать в ресторане. И у меня долго хранилось письмо – решение этого собрания. По-моему, они так и не договорились, издевался я или наоборот.

Я всю жизнь завидую Рязанову. Завидовать таланту стыдно, но, слава богу, кто-то придумал, что зависти бывают две – черная и белая. Я завидую белой.

Я завидую его мужеству, моментальной реакции на зло и несправедливость, выраженной в резких поступках. Я завидую его стойкой и вечной привязанности к друзьям. Я завидую диапазону его дарований. Я завидую силе его самоощущения. Я преклоняюсь перед формулой его существования: «Omnia mea mecum porto» («Все свое ношу с собой») – он духовно и материально несет шлейф биографии, помнит и любит все, что с ним случилось.

Суммируя свои ощущения от личности друга, я послал к его 70-летию

«Привет, дуралеи!»